Глава 10

Я доехал до дома. Медленно и тихо. Я собирался открыть окна и двери, но остатки аромата Делии и «Коко Шанель» до сих пор витали в воздухе, так что я не стал ничего открывать и просто прошелся по комнатам, глубоко дыша. Мне не хотелось есть. Наконец я вошел в ее комнату, сел рядом с ее кроватью, откинул голову и закрыл глаза.

Эпизоды, пережитые мною за последние двадцать лет, стали возвращаться чаще, почти без предупреждения, и продолжались дольше. Сидя у кровати, я почувствовал приближение еще одного. Я быстро направился к ручью, снял рубашку и вошел в воду. С годами я обзавелся привычкой не снимать штаны, поскольку если дела обернутся плохо, то кто-нибудь выловит мое тело из воды за брючный ремень.

Дальнейшее происходит волнами. Сначала приходит холод. От него буквально перехватывает дыхание. Потом приходит боль, и мозг не знает, как интерпретировать ее, потому что он получает сигналы «вытащи меня отсюда» от каждого дюйма тела. Я стараюсь не обращать на это внимания. Третья стадия – нечто вроде вялого паралича, сопровождаемого странным ощущением колючего тепла. Через две-три минуты боль проходит, и вы больше не чувствуете тепло или холод. Вы просто оказываетесь в помещении с темными стенами и светом впереди. Когда стены начинают смыкаться, пора либо выбираться из воды, либо двигаться к свету.

Я услышал, а может быть, почувствовал, как кто-то подошел к каменному бассейну, а потом меня накрыла тень. Огромная рука ухватилась за мой ремень и вытащила меня из воды, как стрела подъемного крана, а потом аккуратно опустила на берег. Я открыл глаза, откашливаясь и отплевываясь, попытался вернуть подвижность окоченевшим конечностям и увидел Биг-Бига, смотревшего на меня сверху вниз.

– Я сказал твоему отцу, что буду присматривать за тобой, но это становится все труднее.

Я принял позу зародыша и спросил, стуча зубами:

– Как ты сюда попал?

– Я стар. Но еще не умер. – Он протянул мне полотенце.

Он натаскал дров для костра, начиная с растопки, потом сломал несколько крупных веток через колено и сложил пирамиду. Потом он зажег сосновые иглы, опустился на колени и тихо подул на пламя. Когда оно занялось, он постепенно стал кормить его новыми веточками. Через несколько минут костер трещал и ревел. Я потихоньку подвинулся ближе.

– Собираешься вот так сидеть здесь? – Судя по тону, он был не слишком рад. – Скорбеть о ее уходе?

Я не ответил.

– Если она оказалась избитой и без денег в твоем городе, на твоем перекрестке, перед твоим джипом, то ты считаешь это огромной вселенской ошибкой?

Я снова промолчал. Он покачал головой.

– Твой отец бы погнался за этой девушкой. Помчался на всех парах.

– Мой отец умер. А я скоро последую за ним.

Он сплюнул.

– Вопрос не в том, будешь ты жить или умрешь. И ты точно не знаешь насчет отца. – Биг-Биг несколько оживился. – Эта девушка заслуживает правды. Она должна знать, что все это не имело никакого отношения к ней. Что причина заключалась в другом.

Я покачал головой:

– Я не могу просить ее, чтобы она полюбила умирающего мужчину.

– Ты умирал с тех пор, как вернулся на эту гору двадцать лет назад. Хочешь потерять еще двадцать лет? Ты живешь, как отшельник, в этих холмах. Любовь создана для того, чтобы ее отдавать. Почему ты держишься за свою любовь?

– Правда обо мне лишь причинит ей боль.

– Раньше я думал то же самое. Думал, что если буду держать это при себе, то смогу защитить тебя. Но правда… – Он покачал головой и снова сплюнул. – Правда – это единственная вещь, которая не причиняет боли. Правда – это огромная рука. Она одновременно освобождает и крепко нас держит.

– Ты сам это придумал?

– Нет, это твой отец. – Он сцепил руки, подыскивая слова. – Мне нужно тебе кое-что сказать.

Его тон изменился. Я ждал, пока в теле закипала боль. Он со свистом втянул воздух сквозь зубы.

– Твой отец умер в этой воде. Он утонул прямо здесь.

Я выпрямился. Это была совсем другая история.

– Кажется, ты говорил, что он умер дома от сердечного приступа.

Он кивнул:

– Да, его сердце остановилось, но другое дело, почему это произошло.

– Хорошо… почему оно остановилось?

Биг-Биг уставился на меня.

– Осложнения.

– От чего?

Взгляд Биг-Бига метнулся вправо, потом влево и остановился, пронзая меня насквозь.

– Просто оно было разбито.

Судя по его виду, он хотел сказать что-то еще, но решил не продолжать. Вместо этого он достал из кармана жилета видавшее виды письмо и осторожно положил его рядом со мной. Когда-то я держал его жирными пальцами. В другой раз я пролил на него кофе. Однажды я разорвал листки пополам. Теперь они были склеены скотчем. Почти каждый раз на них оставались мои слезы.

– Твоя очередь, – сказал Биг-Биг.

Мой отец написал это письмо ночью после моего отъезда. Биг-Биг нашел его лежавшим на столе после его смерти, как будто отец хотел, чтобы письмо нашли. Это я знал и раньше. После моего возвращения Биг-Биг отдал мне письмо, и я долго относился к этим листкам, как к сокровищу, запоминал все, что на них написано. Последние слова моего отца. Через несколько лет Биг-Биг попросил перечитать письмо. Я видел, как сгорбились его плечи, когда он держал листки. Видел безжизненное выражение его глаз. Так мы стали по очереди держать это письмо при себе и передавали его друг другу примерно через год. Со временем нежность улетучилась, и, наверное, однажды я взбесился. Отсюда и клейкая лента. Теперь мне не нужно было читать письмо, я и так знал все слова наизусть. Я перечитывал его столько раз, что мог процитировать хоть задом наперед. И хотя оно отвечало на большинство вопросов, возникающих в моем сердце, но не отвечало на один, который еще оставался в моей голове.

Биг-Биг повернулся и мягко положил руку мне на плечо. Он тепло прошептал:

– Купер?

Я знал, что он собирается сказать. Он уже говорил это раньше. Я накрыл ладонью его руку.

– Ты не можешь сказать мертвому человеку, что тебе жаль.

Я развернул письмо и в тысячный раз окунулся в звуки отцовского голоса.

«Дорогой сын,

сегодня вечером ты покинул нас. Уехал от Водопада. Я стоял и смотрел, как красные задние фонари автомобиля становятся все меньше и меньше. Теперь я сижу здесь и гадаю, следовало ли мне отпускать тебя. Спрашиваю себя, следовало ли мне все делать так, как я делал. Возможно, я ошибался. Не знаю. Я знаю, что мое сердце болит, и полагаю, что тебе тоже больно…»

Рукописное письмо на трех страницах. Я знал его наизусть. Вода для страждущего в пустыне.

Отец пять раз подписал письмо: два раза синими чернилами и три раза черными. Дату наверху соскребали пять раз и вписывали новую. Все это происходило в очередную годовщину моего отъезда. Это означало, что отец каждый год доставал письмо, перечитывал его, потом изменял дату и ставил новую подпись.

Может быть, мысль об этом была наибольшим утешением для меня.

Я сложил письмо и убрал в конверт. Спустя двадцать пять лет эхо слов моего отца все еще продолжало звучать. Эхо его последних слов, обращенных ко мне. И когда они утвердились в центре моего существа и я снова осознал, что слова, которые мне так долго хотелось сказать, слова, с которыми я вернулся домой, никогда не будут произнесены, но останутся в горьком безмолвии, где они будут резать мою душу, как осколки витражного стекла, то я расплакался, как ребенок.