Глава 26

Перед отъездом мне оставалось сделать еще кое-что, и я предложил Делии покататься по окрестностям. Мы выехали из города, и по обеим сторонам дороги потянулись конюшни и амбары, ячменные поля и пологие холмы.

Она откинула голову назад.

– Куда мы направляемся?

– Увидишь.

Большую часть дня мы просто ездили вокруг города. Ее рука лежала в моей руке. Мы смеялись и болтали о концертах.

– А помнишь, когда…

– Как насчет того парня…

– О чем мы думали?

О членах группы. О порванных гитарных струнах. Об Эйфелевой башне, Биг-Бене, статуе Свободы и бухте Сан-Франциско.

Когда Делия чувствовала себя по-настоящему уютно в присутствии другого человека, она имела привычку напевать про себя. При этом она сплетала воедино разные мелодии. Некоторые из самых прекрасных песен, какие мне приходилось слышать, вообще не были песнями. Я был уверен, что она даже не осознает, как это делает. Большую часть дня она накручивала волосы на указательный палец и пела. На смену беспокойной, хрупкой девушке, с которой я встретился в «Раймане», пришла лучезарная женщина, сидевшая рядом со мной. Я привык к ее присутствию, к ее нежности, к ее прикосновениям. Даже к ее запаху. Иногда, когда мы были вместе, я просто закрывал глаза и дышал.

В тот вечер я привел ее на ужин в мое любимое местечко – «Мыльный шницель». Когда мы подошли к стойке, я сказал, что сам сделаю заказ. Делия любила сюрпризы, поэтому она улыбнулась и направилась к столику.

Себе я приготовил сэндвич с луком, перцем и острой горчицей. Для нее я заказал сэндвич с капустой, луком и тем странным сыром, который отдает тухлятиной. Я выложил сэндвичи на тарелки, взял салфетки и два бокала и устроился рядом с ней за угловым столиком, рядом со стеклянной перегородкой, за которой мы могли смотреть, как моют и полируют «Мерседес» Сэма.

– Ого, это нечто особенное! – сказала она, когда попробовала сэндвич. – Куда ты меня привел?

Я рассказал ей историю про старика в зеленом «Кадиллаке»:

– Каждую неделю он приходит сюда. Он по-прежнему ее любит. – Я взял ее ладонь в свои руки. – Ди, сейчас наша жизнь прекрасна. Нам подают весь мир на серебряной тарелке. Но я знавал времена похуже. Я видел хорошее и плохое. Я знаю, что такое одиночество, и знаю… Прости, у меня неважно получается, но я пытаюсь сказать вот что: я не знаю, что произойдет в будущем. Я не могу много обещать и не знаю, чем все это закончится. Но, как и тот старик в зеленом «Кадиллаке», я знаю, что буду еще долго, очень долго любить тебя. Через шестьдесят лет я буду сидеть здесь, заказывать все те же ужасные хот-доги и смеяться вместе с тобой. Смотреть, как ты накручиваешь волосы на палец, и слушать твои колыбельные.

Я положил кольцо на ее ладонь.

– Я дарю тебе это кольцо и все что у меня есть. Все, что у меня будет. Я дарю тебе свою песню. – Я надел кольцо ей на палец. – Ты споешь ее для меня?

Следующая неделя прошла очень весело. Сэм изображал бурную радость и даже устроил ужин в честь нашей помолвки у себя дома. Но я был начеку. Он уже давно играл на этом поле и никогда не проигрывал. Он каждый раз подтверждал это впечатление, когда я входил к нему, поэтому я держал глаза открытыми.

Утром в понедельник мы отправились в студию звукозаписи вместе полным составом группы. К вечеру четверга мы записали семь из восьми песен. Делия ликовала, и Сэм выглядел вполне довольным. Все согласились с тем, что мы закончим в пятницу, а в выходные будем слушать пробы и решим, что нам нравится больше всего.

Когда мы завершили работу в четверг, Сэм заказал барбекю и накрыл возле заднего крыльца стол. Все, кроме меня, ушли из студии. Я хотел перетянуть струны на «Макферсоне» Делии, чтобы гитара с новыми струнами могла отлежаться ночью и была готова к следующему утру. Я влюбился в эту гитару.

Проблема заключалась в том, что мне нужны были струны. Я открыл футляр, но ничего, кроме самой гитары, не нашел. Конечно, я мог получить все необходимое у Риггса, но он находился в часе езды, и, кроме того, я рассчитывал, что и у Сэма что-нибудь найдется. В конце концов, это была студия звукозаписи. Поэтому я стал открывать ящики и шарить в шкафчиках.

Вдоль стены располагались хранилища для инструментов, выполненные по определенному стандарту. Каждый инструмент находился в своем шкафчике или выдвижном ящике в зависимости от размера. Здесь было все, от электрических скрипок до банджо и мандолин «Гибсон» и электрогитар «Фендер» и «Гибсон». Вдоль одной стены хранились гитары «Мартин», а вдоль другой – «Макферсон».

Хотя Сэм мне не нравился и я не доверял ему, но у нас было нечто общее: страсть к хорошим инструментам. Всю неделю мы были так заняты, что у меня не оставалось времени поиграть на них. Я стал выдвигать и задвигать ящики в надежде, что рядом с одной из гитар окажется дополнительный набор струн.

Ничего подходящего.

Напоследок я открыл один из больших шкафов, где хранилось все, чему не нашлось отдельного места. Музыкальные стойки, коробки с электрооборудованием, чучело головы оленя, пенопластовые накладки, упаковочные материалы. В глубине были сложены футляры от всех гитар. Я отодвинул стойки и начал открывать футляры, но не обнаружил никаких струн.

Я сел. «Ты хочешь сказать, что в одной из самых известных студий в Нэшвилле не найдется набора обычных струн для гитары?»

Офис Сэма представлял собой отдельное двухэтажное здание, располагавшееся в пятидесяти футах от студии и соединенное с ней извилистой дорожкой. Внизу находился конференц-зал, а на втором этаже – его рабочий кабинет. Я прошел по вымощенной каменными плитами дорожке, обнаружил, что дверь не заперта, и вошел внутрь. Я заглянул в зал, обшитый панелями из ядровой сосны, потом поднялся в кабинет по открытой лестнице.

Если дом Сэма был похож на музей, то офис Сэма был его личным Залом славы. Мягкая кожа. Светильники, вмонтированные в стены и потолок. Дубовый стол, занимавший половину комнаты. У стены – резной кипарисовый стол для совещаний с двенадцатью стульями с каждой стороны. Оружейный сейф, скромно стоящий в углу. На каждой стене, где он разместил свои наиболее ценные трофеи, было смонтировано индивидуальное освещение. Фотографии с президентами. Больше дюжины «Грэмми». Два «Оскара» за вклад в создание разных саундтреков.

Интересно, что нигде не было фотографий жен или детей. Или рисунков его внуков. Все было сосредоточено исключительно на Сэме. Присмотревшись, я заметил, что он всегда находился в центре каждого снимка. Эта комната буквально дышала нарциссизмом.

Дверь за столом вела в более скромную гостиную с парой кожаных кресел. Она была похожа на личную музыкальную комнату, или на то место, где он хранил самые любимые инструменты. Задняя часть стены была в основном застекленной и выходила на пастбище с конюшней. Чудесный вид. У боковых стен стояли стеклянные витрины с тремя гитарами. Справа две электрические, «Гибсон» и «Фендер», справа одна акустическая. Я не видел никаких причин, почему Сэм их так выделил. Памятных табличек и надписей не было. Я с легким интересом осмотрел электрогитары. Какой мужчина, в чьем сердце живет ребенок, не любит хорошую электрогитару? Но потом мое внимание привлекла пожелтевшая еловая крышка и головка грифа акустической гитары, имевшая явное сходство с «Мартином». Я включил верхний свет, и у меня едва не подкосились колени.

Джимми.

Я стоял и смотрел. Мое дыхание затуманивало стекло. Витрина была заперта, поэтому я провел пальцами по боковой окантовке и нашел маленький ключ, который подходил к замку. Я повернул ключ и поднял стекло. Джимми выглядел неповрежденным, и вроде бы им почти не пользовались. Я бережно снял его с подставки и пробежал пальцами вверх-вниз по грифу и головке, как Хелен Келлер, подставившая пальцы под струю воды на водокачке в Алабаме.

Несколько лет назад я изобрел свой метод перетяжки струн на гитаре. Когда я надежно закрепляю конец струны во втулке задней перемычки, то дважды оборачиваю струну вокруг колка, потом пропускаю свободный конец под этими витками в отверстие колка, потом натягиваю и настраиваю струну. Это значит, что когда я поворачиваю колок, то напряжение удерживает струны еще крепче, что позволяет гитаре дольше сохранять настройку. По крайне мере, я так думал.

Многие парни поступали таким образом. Мой метод немного отличался тем, что по окончании работы я начисто обрезал торчащие концы струн, чтобы они ни за что не цеплялись. Другие обычно оставляют болтающиеся концы.

Я провел пальцами по колкам; струны были обрезаны ровно. Судя по их тусклому оттенку, ровным концам и расстоянию до грифа, можно было прийти к выводу, что на гитаре уже давно не играли. То есть Сэм каким-то образом приобрел Джимми, поставил гитару здесь и забыл о ней. Это означало, что он не имел намерения играть на ней; он просто хотел, чтобы кто-то другой не мог этого делать. И этим «кем-то» был я.

Джимми стал его очередным трофеем.

Я ощупал струны, и хотя они уже утратили жизненную силу, Джимми ничуть не изменился. Его глубокий, сочный, резонирующий звук вернулся к жизни, и перед моими закрытыми глазами развернулось слайд-шоу воспоминаний. Отец, выходивший на сцену из шатра или гулявший среди ясеней. Долгие часы, когда я играл на гитаре, развалившись на заднем сиденье, пока отец и Биг-Биг слушали и учили меня разным приемам. Некоторые воспоминания были зернистыми и черно-белыми, другие – цветными и даже объемными, и все они были связаны с узами моей души. Я повернул Джимми, поднес головку грифа к тусклому свету и прочитал слова, выгравированные моей мамой, когда она подарил Джимми отцу в день их бракосочетания.

Для меня Джимми был не просто клееной деревяшкой со струнами. Много ночей я проспал в обнимку с его грифом. Он был моим плюшевым мишкой. Шепотом моей мамы. Руками моего отца. Моим вектором гравитации. А теперь он был моим билетом домой.

Я ощутил закипающий гнев. Откуда Джимми появился у Сэма? Когда это случилось? Как долго гитара находилась у него? Почему? Или он сам ударил меня по затылку? Или же все же кого-то нанял для этого грязного дела? У меня было очень много вопросов, но я понимал, что если начну задавать их, если вообще проявлю какой-то интерес к одному из наиболее ценных трофеев Сэма, то Джимми исчезнет, и я больше никогда его не увижу.

Что делать? Мне оставалось либо украсть Джимми, либо застать Сэма в его офисе, объясниться с ним и забрать Джимми у него на глазах. Но я должен был сделать все это таким образом, чтобы не помешать записи нашего альбома и не повредить карьере Делии.

Я помнил свою драку со школьным хулиганом и был бы рад повторить это, но если я вышибу зубы Сэму, это повредит Делии. Я должен был включить голову, а не кулаки. Я должен был найти замену для Джимми и незаметно обменять гитары. Тогда Сэм не скоро об этом узнает.