Глава девятнадцатая

Последствия не заставили себя ждать.

Завершив свои забавы, мы с Артуром и Селией мгновенно заснули, а может, просто отключились. Через некоторое время – не знаю, сколько прошло, – я очнулась, встала и оделась. Оставив их вдвоем в гостинице, я пробежала одиннадцать кварталов до дома без пальто, дрожа от холода, обхватив себя руками, чтобы хоть как-то согреться на беспощадном мартовском ветру.

Было уже далеко за полночь, когда я распахнула дверь третьего этажа и влетела в гостиную.

И тут же поняла, что творится неладное.

Во-первых, горели все лампы.

Во-вторых, в гостиной были люди. И все они смотрели на меня.

Оливия, Пег и Билли сидели в плотном облаке сигаретного и трубочного дыма. С ними был незнакомый мужчина.

– Вот она! – подскочила Оливия. – Мы тебя заждались.

– Не важно, – бросила Пег. – Уже слишком поздно.

Я ничего не поняла, но не стала задумываться над ее репликой. По голосу Пег я сообразила, что тетя очень пьяна, и не ждала от нее глубоких мыслей. Меня гораздо больше тревожило, что Оливия не спит и зачем-то ждет меня. И кто этот незнакомец?

– Здравствуйте, – произнесла я. А что еще тут скажешь? Но ведь вежливость никогда не помешает.

– Вивиан, кое-что случилось, – сообщила Оливия.

Она была очень спокойна, и я сразу поняла: произошло нечто ужасное. Оливия истерила только по пустякам, а раз она спокойна и собранна, значит, дело действительно плохо.

Первое, что мне пришло в голову, – кто-то умер.

Мои родители? Брат? Энтони?

Я стояла на пороге с трясущимися коленками, от меня несло сексом, и я ждала, что сейчас весь мой мир перевернется. Так и вышло, вот только совсем не в том смысле, в каком я ожидала.

– Это Стэн Вайнберг, – представила незнакомца Оливия. – Старый друг Пег.

Вспомнив о манерах, я вежливо пошла в его сторону, протягивая ладонь для рукопожатия. Но мистер Вайнберг внезапно покраснел и отвернулся. Его очевидное смущение вынудило меня запнуться на полпути.

– Стэн – редактор вечернего выпуска «Миррор», – продолжала Оливия с тем же тревожным спокойствием. – Несколько часов назад он принес нам плохую весть. В завтрашней колонке Уолтера Уинчелла будет опубликовано разоблачение. – Она уставилась на меня, как будто ее слова что-то объясняли.

– Разоблачение? О чем?

– О том, что произошло сегодня вечером между тобой, Артуром и Селией.

– Но… – Я запнулась, плохо соображая. – А что произошло?

Клянусь, Анджела, я не пыталась отнекиваться. В тот момент я действительно не понимала, о чем идет речь. Я как будто очутилась в незнакомой пьесе – чуждая сюжету, чуждая самой себе. Что это за Артур, Вивиан и Селия, о которых все говорят? И при чем тут я?

– Вивиан, у них есть фотографии.

Это привело меня в чувство.

Сначала мелькнула паническая мысль: «Неужели в гостиничном номере был фотограф?!» Но потом я вспомнила, как мы с Селией и Артуром целовались на тротуаре Пятьдесят второй улицы. Прямо под фонарем. Ярко освещенные. На виду у папарацци, которые тем вечером дежурили у клуба, надеясь поймать в дверях Бренду Фрейзер и Разгрома Келли.

И любопытным было на что посмотреть.

Тогда-то я и заметила на коленях у мистера Вайнберга большой коричневый конверт. Вероятно, с теми самыми снимками. Боже, помоги мне, взмолилась я.

– Мы пытаемся придумать, как избежать скандала, Вивиан, – пояснила Оливия.

– Его не избежать. – Билли заговорил впервые, и я поняла, что он тоже пьян, поскольку у него заплетался язык. – Эдна знаменита, а Артур Уотсон – ее муж. Так что, лапочка, у «Миррор» в руках сенсация. Новость на миллион. Киноактер, почти звезда и муж настоящей звезды, целуется с двумя девицами, по виду артистками бурлеска, у дверей ночного клуба. Потом тот же киноактер, почти звезда и муж настоящей звезды, замечен в гостинице не с одной, а с двумя девицами, ни одна из которых не является его женой. Это бомба, лапочка. Такая бомба обязана взорваться. Уинчелл кормится подобными скандалами. Господи, он же настоящий крокодил. Ненавижу его. Ненавидел, еще когда знал по водевильным кругам. Не надо было пускать его к нам на спектакль. Бедняжка Эдна.

Эдна. От одного ее имени у меня подвело живот.

– А Эдна знает? – спросила я.

– Да, Вивиан, – сказала Оливия. – Эдна знает. Она была здесь, когда Стэн принес фотографии. А сейчас уже спит.

Меня затошнило.

– А Энтони?..

– Он тоже знает, Вивиан. Он пошел домой.

Значит, все в курсе. И никакой надежды на спасение.

Оливия продолжала:

– Но тебе сейчас надо волноваться не из-за Эдны с Энтони, Вивиан. Твои проблемы куда серьезнее. Стэн говорит, тебя вычислили.

– Вычислили?

– Да, вычислили. Газетчикам известно, кто ты такая. Тебя узнал один из посетителей ночного клуба. То есть твое имя, причем полное имя, напечатают завтра в колонке Уолтера Уинчелла. И сейчас моя главная задача – помешать этому.

В отчаянии я повернулась к Пег, сама не знаю зачем. Может быть, в поисках поддержки и утешения. Но Пег откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Мне захотелось встряхнуть ее, умолять позаботиться обо мне, спасти меня.

– Ничего не выйдет, – пробормотала Пег. – Скандала не избежать.

Стэн Вайнберг мрачно кивнул в знак согласия. Он сидел и разглядывал собственные руки, аккуратно сложенные поверх того самого коричневого конверта, совершенно невинного с виду. Стэн напоминал сотрудника похоронного бюро, пытающегося сохранить достоинство и сдержанность в присутствии убитых горем родственников.

– Мы не можем заставить Уинчелла молчать об интрижке Артура, никак нет, – рассудила Оливия. – И разумеется, он пройдется насчет Эдны, ведь она звезда. Но Вивиан – твоя племянница, Пег. Нельзя, чтобы ее имя было замешано в таком скандале. И упоминать о ней совсем необязательно. Бедной девочке сломают жизнь. Билли, если ты позвонишь своим людям со студии и попросишь их вмешаться…

– Я уже сто раз говорил, Оливия, что студия тут не поможет, – возразил Билли. – Во-первых, мы в Нью-Йорке, а не в Голливуде, и это нью-йоркские сплетни, а не голливудские. Мои знакомые не пользуются здесь влиянием. А если бы и пользовались, как мне, по-твоему, разыграть этот козырь? Кому позвонить? Самому Зануку? И что я ему скажу, разбудив в такой час? «Привет, Дэррил, племянница моей жены вляпалась в историю, не мог бы ты ее выручить?» Мне и самому однажды может пригодиться помощь Занука. Так что нет. Я умываю руки. Не паникуй, Оливия. Пусть все идет своим чередом. Пара недель мучений, и все забудется. Так всегда бывает. Переживем. Подумаешь, статейка. Кому какое дело?

– Я все исправлю, обещаю, – глупо пробормотала я.

– Тут ничего не исправишь, – отмахнулся Билли. – И сейчас тебе лучше помолчать. Достаточно с тебя сегодня подвигов, лапочка.

– Пег! – Оливия направилась к дивану и принялась трясти мою тетю, которая, кажется, отключилась. – Соберись. Ты наверняка что-нибудь придумаешь. У тебя ведь много знакомых.

Но Пег лишь повторила:

– Скандала не избежать.

Я ощупью добралась до кресла и села. Я совершила ужасный поступок, и завтра об этом напишут в колонке сплетен; скандала не избежать. Мои родители обо всем узнают. Брат узнает. Узнают все мои подруги, все одноклассницы. Весь Нью-Йорк.

И правильно Оливия сказала: мне сломают жизнь.

До сих пор моя жизнь не слишком меня заботила, но все же мне было не настолько плевать на себя, чтобы разрушить собственное будущее. Пусть в последний год я вела себя беспечно, но в глубине души всегда надеялась, что в один прекрасный день оставлю безумства позади и снова стану респектабельной юной леди (как выразился мой брат, «опомнюсь»). Но с таким скандалом и такой оглаской о респектабельности можно забыть навсегда.

Да еще Эдна. Она уже все знает. К горлу снова подступила волна тошноты.

– Как Эдна отреагировала? – спросила я предательски дрожащим голосом.

Оливия взглянула на меня почти с жалостью, но промолчала.

– А ты как думаешь? – ответил Билли уже без малейших признаков жалости. – Эдна – кремень, но сердце ее сделано из гораздо более мягкого материала, так что она совершенно разбита, Вивиан. Ладно бы ее муж целовался с одной вертихвосткой, это она как-нибудь пережила бы, но с двумя? Причем одной из них оказалась ты. Как по-твоему, Вивиан? Что она должна чувствовать?

Я схватилась за голову.

И зачем я только родилась, подумалось мне. Лучше бы меня не было на свете.

– Тебе ли, Уильям, рассуждать о морали, – предостерегающе произнесла Оливия. – Ты и сам, знаешь ли, не святоша.

– Господи, как же я ненавижу Уинчелла. – Билли будто и не слышал замечания Оливии. – И он меня ненавидит не меньше. Он бы не раздумывая швырнул меня в костер, если бы надеялся получить за меня страховку.

– Позвони на студию, Билли, – снова потребовала Оливия. – Просто позвони и попроси вмешаться. Голливудские шишки могут всё.

– Да ничего они не могут, – бросил Билли. – Новость слишком уж горячая. И на дворе сорок первый, а не тридцать первый год. Теперь в Голливуде уже нет настолько влиятельных фигур. А Уинчелл могущественнее самого президента. Можем спорить хоть до Рождества, но итог будет прежним: я тут бессилен, и шишки с киностудии тут бессильны.

– Скандала не избежать, – еще раз повторила Пег и вздохнула, тяжело и печально.

Я закрыла глаза и утонула в кресле, мучаясь от тошноты и отвращения к себе.

Прошло всего несколько минут. Так мне показалось.

Открыв глаза, я увидела Оливию: она зашла в гостиную в пальто и шляпке, с сумочкой в руках. Я решила, что она выходила на улицу, а я не заметила. Стэн Вайнберг исчез, но принесенная им дурная весть висела в воздухе, как мерзкий запах. Пег по-прежнему дремала на диване, откинув голову, и время от времени что-то бессвязно бормотала во сне.

– Вивиан, иди и переоденься во что-нибудь поскромнее, – велела Оливия. – И поторопись, пожалуйста. Надень платье в цветочек, то, что привезла с собой из Клинтона. Прихвати пальто и шляпку. На улице холодно. Мы уходим. А когда вернемся, не знаю.

– Уходим? Куда? – Неужели этой ужасной ночи не будет конца?

– В клуб «Аист». Я намерена отыскать Уолтера Уинчелла и поговорить с ним лично.

Билли рассмеялся:

– Оливия идет в клуб «Аист»! Требовать аудиенции у самого великого Уинчелла! Умора! Вот уж не знал, что ты наслышана о клубе «Аист», Оливия. Думал, ты считаешь его родильной палатой.

Оливия проигнорировала его насмешки и лишь предупредила:

– Пожалуйста, Билли, не давай Пег больше пить сегодня. Чтобы разгрести эту навозную кучу, нам понадобится ее ясная голова – как только удастся привести Пег в чувство.

– В нее больше и не влезет, – ответил Билли, махнув в сторону дивана, где распростерлась Пег. – Взгляни на нее!

– Вивиан, давай быстрее, – поторопила меня Оливия. – Приведи себя в порядок. Помни: ты скромная благовоспитанная девушка и сегодня должна выглядеть соответствующим образом. Пригладь волосы. Сотри макияж. Короче, прими приличный вид, насколько это возможно. И руки вымой как следует, с мылом. От тебя несет борделем, чего нам не надо.

Удивительно, Анджела, что нынче никто не помнит Уолтера Уинчелла. Когда-то он был самым влиятельным репортером во всей Америке, то есть самым влиятельным человеком в мире. Разумеется, Уинчелл писал о богатых и знаменитых, но и сам был не менее богатым и знаменитым. А то и более. Публика его обожала; жертвы боялись как огня. Одним росчерком пера он возводил и рушил репутации, как ребенок – песчаные замки. Говорят даже, именно благодаря Уинчеллу Рузвельта переизбрали на второй срок – репортер всецело поддерживал вступление Америки в войну, мечтал увидеть крах Гитлера и призывал публику голосовать за Рузвельта. Репортера послушались миллионы.

Долгое время Уинчелл славился лишь тем, что торговал грязными сплетнями и писал колкости. Мы с бабушкой, разумеется, зачитывались его колонкой. Не пропускали ни одного выпуска. Он знал всё обо всех. Его щупальца простирались повсюду.

В 1941-м клуб «Аист» фактически стал резиденцией Уинчелла. Об этом знал весь Нью-Йорк, и я в том числе: я много раз видела его в «Аисте» в ходе наших с Селией ночных вылазок. Репортер сидел за неизменным столиком под номером 50, как король на троне, и повелевал придворными. С одиннадцати вечера и до пяти утра его всегда можно было найти в «Аисте»; там он вершил свои грязные дела. Как посланники к великому хану, верноподданные стекались к нему со всех концов империи, чтобы попросить об одолжении или сообщить последние сплетни, питавшие ненасытное чудище – его газетную колонку.

Уинчеллу нравилось общество артисток бурлеска (впрочем, кому оно не нравилось?), и Селия несколько раз подсаживалась к нему за столик. Он знал ее по имени. Не раз я видела их вместе на танцполе. Как бы Билли о нем ни отзывался, танцевал Уинчелл отменно. Но я, несмотря на бесконечные вечера в «Аисте», ни разу не осмелилась подсесть к Уинчеллу. Во-первых, я не была ни актрисой, ни танцовщицей, ни богатой наследницей, а значит, не интересовала его. Во-вторых, я до смерти его боялась – даже когда у меня не было на то причин.

Теперь причина появилась.

В такси мы с Оливией ехали молча. Я онемела от страха и стыда, Оливия же никогда не отличалась болтливостью. Должна отметить, что держалась она со мной очень великодушно. Не отчитывала меня, как школьная директриса, хотя у нее были все поводы. Нет, той ночью Оливия вела себя очень по-деловому. Она определила для себя цель и полностью сосредоточилась на ней. Соображай я хоть немного в ту ночь, меня поразило бы и тронуло, что именно Оливия – не Пег и даже не Билли – взяла на себя ответственность за меня. Но я пребывала в смятении и не могла по достоинству оценить ее акт милосердия. Я ждала неминуемого конца и видела вокруг лишь обреченность и мрак.

Единственная инструкция, которую Оливия дала мне на выходе из такси, была такой:

– Когда подойдем к Уинчеллу, не говори ни слова. Ни слова, слышишь? Молчи и хлопай глазками. Больше от тебя ничего не требуется. За мной.

У дверей клуба нас остановили двое тамошних вышибал – Джеймс и Ник. Они знали меня в лицо, но сегодня не сразу сообразили, кто я такая. Я разительно отличалась от блистательной спутницы Селии Рэй, какой они привыкли меня видеть. Мой наряд совершенно не подходил для танцев в «Аисте». Ни вечернего платья, ни мехов, ни украшений (которые я обычно одалживала у Селии). Повинуясь приказу Оливии одеться поскромнее (к счастью, мне достало ума ее послушаться), я надела то самое платьице, в котором много месяцев назад приехала на поезде в Нью-Йорк. И пальто, которое носила еще в школе. Я стерла все следы грима и выглядела лет на пятнадцать.

Мало того, сегодня меня сопровождала вовсе не Селия, а ее полная противоположность. Вместо роскошной артистки бурлеска я держала под руку мисс Оливию Томпсон, степенную даму в очках в проволочной оправе и старом коричневом пальто, вылитую школьную библиотекаршу. А то и маму школьной библиотекарши. Такие посетители едва ли поднимали градус царящего в клубе веселья, поэтому Джеймс и Ник синхронно вытянули руки и перегородили нам вход, как только Оливия направилась к двери.

– Мы пришли к мистеру Уинчеллу, – отчеканила она. – Дело срочное.

– Простите, мадам, свободных столиков нет, больше гостей не пускаем, – ответил Джеймс.

Он лгал, разумеется. Будь сейчас перед ним мы с Селией, разодетые в пух и прах, те же двери распахнулись бы так стремительно, что слетели бы с петель.

– А мистер Шерман Биллингсли, случаем, не на месте сегодня? – невозмутимо поинтересовались Оливия.

Вышибалы переглянулись. Откуда невзрачной библиотекарше известно имя Шермана Биллингсли, владельца заведения?

Воспользовавшись их замешательством, Оливия продолжала.

– Потрудитесь сообщить мистеру Биллингсли, что управляющая театром «Лили» желает поговорить с мистером Уинчеллом и дело не терпит отлагательств. Передайте, что я выступаю от имени его доброй подруги Пег Бьюэлл. Времени у нас мало. Речь о возможной публикации этих фотографий.

Тут Оливия достала из старушечьей клетчатой сумки мою погибель – тот самый коричневый конверт – и протянула его вышибалам. Ход был смелый, но отчаянные времена взывают к отчаянным мерам. Ник взял конверт, открыл его, посмотрел снимки и присвистнул. Перевел взгляд с фотографий на меня, затем снова на фотографии. Выражение его лица неуловимо изменилось. Теперь Ник меня узнал.

Он вздернул бровь и плотоядно ухмыльнулся:

– Сколько лет, сколько зим, Вивиан. Теперь ясно, почему ты нас забыла. Нашла занятие поинтереснее, да?

От стыда у меня горели щеки, но я понимала: это только начало.

– Будьте любезны следить за языком, мистер, когда говорите с моей племянницей, – изрекла Оливия таким стальным тоном, что им можно было просверлить дыру в банковском сейфе.

«Моей племянницей»?

С какой поры я стала племянницей Оливии?

Ник пристыженно извинился. Но Оливия еще не закончила.

– Итак, молодой человек, либо вы ведете нас к мистеру Биллингсли – а тот, несомненно, не одобрит вашего крайне неделикатного обращения с двумя дамами, которых он считает едва ли не родней, – либо провожаете прямиком к столику мистера Уинчелла. Либо одно, либо другое, иначе я не сдвинусь с места. Предлагаю выбрать столик мистера Уинчелла, поскольку я в любом случае там окажусь, чего бы это ни стоило, даже если в процессе кое-кто лишится работы.

Просто невероятно, Анджела, какого страху способна напустить на молодых парней степенная матрона средних лет с суровым голосом. Парни боятся их как огня. (Видимо, такие женщины слишком похожи на их матерей, монахинь или учительниц воскресной школы. Детские травмы от давних нагоняев и телесных наказаний слишком болезненны и глубоки.)

Джеймс и Ник переглянулись, еще раз посмотрели на Оливию и решили: с ней лучше не связываться.

Так мы очутились за столиком Уолтера Уинчелла.

Оливия присела рядом с великим Уинчеллом, но мне жестом велела встать у нее за спиной. Видимо, рассчитывала своим телом, как щитом, загородить меня от самого опасного и скандального в мире репортера. А может, просто старалась держать меня подальше, чтобы я не встревала в разговор и не портила ей игру.

Отодвинув стоявшую перед Уинчеллом пепельницу, Оливия положила на ее место конверт:

– Я пришла обсудить вот это.

Уинчелл открыл конверт и пролистал фотографии. Я впервые их увидела, хоть и стояла слишком далеко и не могла разглядеть как следует. Но сомнений быть не могло: две девушки и один мужчина сплелись в тесном объятии. Чтобы понять смысл происходящего, детали не требовались.

Уинчелл пожал плечами:

– Я их уже видел. И купил. Ничем не могу помочь.

– Я знаю, – ответила Оливия. – Насколько я понимаю, завтра в вечернем выпуске вы намерены их опубликовать.

– Дамочка, а вы кто такая, если не секрет?

– Оливия Томпсон. Управляющая театра «Лили».

Я буквально слышала, как у него в мозгах защелкал арифмометр, и наконец Уинчелл сообразил.

– А, та развалюха, где идет «Город женщин», – бросил он и зажег новую сигарету от окурка предыдущей.

– Верно, – кивнула Оливия. (Она даже не стала возражать против «развалюхи» – впрочем, если начистоту, как тут возразишь?)

– Хороший спектакль, – заметил Уинчелл. – Я написал о нем хвалебный отзыв.

Похоже, он ждал благодарности, но Оливия была не из тех, кто раздает благодарности направо и налево – даже в том случае, когда сама пришла к Уинчеллу с поклоном.

– А что за юный зайчонок прячется у вас за спиной?

– Моя племянница.

Племянница, значит. Похоже, версия закрепилась.

– Не поздновато ли ей разгуливать в такое время? – спросил Уинчелл и присмотрелся ко мне повнимательнее.

Впервые я стояла к нему так близко, и мне это ни капли не нравилось. Высокий, лет сорока с небольшим репортер немного смахивал на хищную птицу; кожа гладкая, розовая, как у младенца; нервная, подвижная челюсть. Он был одет в темно-синий костюм – стрелки на брюках отглажены так, что порезаться можно, – светло-голубую рубашку, коричневые остроносые туфли и щегольскую серую фетровую шляпу. Богатый и всесильный, он и выглядел богатым и всесильным. Руки его постоянно пребывали в движении, но взгляд, которым он меня пригвоздил, казался пугающе застывшим. Уинчелла можно было бы даже назвать привлекательным, если бы не животный страх, который он у меня вызывал.

Впрочем, взгляд его на мне не задержался: я не заинтересовала репортера. Он оценил меня, проанализировал – «персона женского пола, молодая, неизвестная, незначительная» – и тут же выкинул из головы как совершенно бесполезную мелочь.

Оливия указала на одну из фотографий:

– Этот господин женат на нашей звезде.

– Дамочка, я его знаю лучше вашего. Артур Уилсон. Бесталанный олух. Туп как пробка. Судя по всему, цеплять девиц он умеет гораздо лучше, чем играть на сцене. Впрочем, когда его женушка увидит фотографии, она ему задаст.

– Она уже их видела, – сказала Оливия.

Теперь Уинчелл не скрывал раздражения:

– Меня больше интересует, как они оказались у вас. Эти снимки – моя собственность. Зачем вы показываете их всему городу? Собираетесь брать деньги за просмотр?

Оливия не ответила, а лишь смерила Уинчелла самым суровым взглядом, на который была способна.

Подошел официант и спросил, не желаем ли мы выпить.

– Нет, благодарю, – ответила Оливия, – мы воздерживаемся от алкоголя.

Сомнительное утверждение для любого, кто учуял бы сейчас мое дыхание.

– Если вы пришли с просьбой не публиковать статью, даже не надейтесь, – отрезал Уинчелл. – Это новости, а новости – моя работа. Если информация правдивая или интересная, я ее обязательно напечатаю. А здесь у нас и то, и другое. Муж Эдны Паркер Уотсон милуется с двумя девицами легкого поведения? Чего вы от меня ждете, дамочка? Что я буду стоять, скромно потупив взор, пока знаменитый актер развлекается со старлетками прямо посреди Манхэттена? Как известно, мне не по душе сплетни о супружеских парах, но раз уж люди так откровенно выставляются напоказ, чего вы от меня-то ждете?

Оливия пронзила его ледяным взглядом:

– Я жду от вас порядочности.

– Знаете, дамочка, а вы не робкого десятка. Вас не так-то легко напугать, верно? Я вроде начинаю вспоминать: вы работаете на Билли и Пег Бьюэлл.

– Правильно.

– Чудо, что ваше жалкое заведение еще не разорилось. Как вы столько лет удерживаете зрителей? Неужто приплачиваете им? Подмазываете?

– Загоняем в угол, – отвечала Оливия. – Мы обеспечиваем качественное развлечение, а в ответ зрители вынуждены покупать билеты.

Уинчелл рассмеялся, побарабанил пальцами по столу и склонил голову набок:

– Вы мне нравитесь. Хоть и работаете на этого высокомерного мерзавца Бьюэлла. У вас хорошая хватка. Стали бы при мне отличной секретаршей.

– У вас уже есть отличная секретарша, сэр, в лице мисс Роуз Бигман, которую я считаю своей подругой. Едва ли ей понравится, если вы наймете меня.

Уинчелл снова рассмеялся:

– Вы знаете все обо всех даже больше моего! – Затем улыбка бесследно исчезла, так и не затронув безжизненных глаз. – Послушайте, леди, я ничем не могу помочь. Сочувствую вашей звезде, но от публикации не откажусь.

– Я и не прошу вас отказаться от публикации.

– Тогда что вам от меня надо? Я уже предложил вам работу. И выпить предложил.

– Важно, чтобы имя этой девушки не появилось в вашей газете. – Оливия подвинула к нему одну из фотографий, сделанную несколько часов (а мне казалось, столетий) назад. На снимке я в экстазе запрокинула голову.

– И с какой это стати?

– С такой, что она невинна.

– А по ней не скажешь. – Снова этот холодный, неприятный смех.

– Сюжет не пострадает, если фамилия бедной девочки не появится в газете, – продолжала Оливия. – В историю вовлечены трое, и двое из них – публичные личности, актер и шоу-герл. Публика уже знает их по именам. Связав свою жизнь со сценой, они отдавали себе отчет, что выставляют свою жизнь на всеобщее обозрение. Скандал доставит им немало боли, но они как-нибудь переживут. Скандалы прилагаются к славе. Но эта девочка-подросток, – она снова ткнула в меня на фотографии, – учится в колледже, она из хорошей семьи. После такого позора она уже не оправится. Назвав ее имя, вы сломаете ей жизнь.

– Погодите, так это она на снимке? – Теперь уже Уинчелл ткнул пальцем в мою сторону, словно палач, выбравший жертву из толпы.

– Именно, – кивнула Оливия. – Это моя племянница. Хорошая, милая девушка. Учится в Вассаре.

(Тут Оливия изрядно преувеличила: да, я посещала Вассар, но вряд ли можно сказать, что я там училась.)

Уинчелл все еще смотрел на меня.

– Тогда какого дьявола ты не на занятиях, дитя?

По правде говоря, Анджела, в тот момент я мечтала оказаться в Вассаре. Ноги подо мной подкашивались, легкие отказывались работать. Слава богу, Оливия приказала мне молчать. Я изо всех сил изображала благовоспитанную девушку, которая изучает литературу в почтенном заведении и трезва как стеклышко, – и сегодня роль давалась мне с большим трудом.

– Она тут гостит, – объяснила Оливия. – А сама из маленького городка, из порядочной семьи. Случайно попала в плохую компанию. С порядочными девушками в большом городе такое бывает сплошь и рядом. Она оступилась, только и всего.

– И вы просите не поливать ее грязью, так я понимаю?

– Точно. Я прошу вас подумать, так ли необходимо упоминать ее имя. Публикуйте свой материал, коль в том есть нужда, даже фотографии публикуйте. Но имя невинной девушки можно и опустить.

Уинчелл снова просмотрел фотографии. Выбрал одну, где я целовала Селию; моя рука змеей обвивалась вокруг шеи Артура Уотсона.

– Сама невинность, – заметил он.

– Ее соблазнили, – невозмутимо подчеркнула Оливия. – Она совершила ошибку. С кем не бывает.

– Если я перестану печатать сплетни только потому, что невинные овечки совершают ошибки, где мне взять денег на норковые шубы для жены и дочери?

– У вашей дочери красивое имя, – вдруг выпалила я без всякой задней мысли.

Звук собственного голоса заставил меня вздрогнуть. Вообще-то, я не собиралась говорить. Слова вылетели сами собой. Уинчелл и Оливия тоже удивились. Оливия развернулась и гневно воззрилась на меня, а Уинчелл недоуменно встрепенулся:

– Что ты сказала?

– Вивиан, сейчас тебе лучше помолчать, – прошипела Оливия.

– Сами помолчите, – велел ей Уинчелл. – Что ты сказала, девочка?

– У вашей дочери красивое имя, – повторила я, глядя на него, как кролик на удава. – Уолда.

– И что тебе известно о моей Уолде? – настойчиво спросил он.

Будь у меня достаточно мозгов или воображения, чтобы сочинить интересную историю, я ответила бы иначе, но от страха я разучилась даже врать.

– Мне всегда нравилось ее имя, – пролепетала я. – Видите ли, моего брата зовут Уолтер, как и вас. И отца моей бабушки тоже звали Уолтер. Бабушка попросила, чтобы брата назвали в честь ее отца. Чтобы сохранить семейную традицию. Еще давным-давно бабуля начала слушать ваши радиопередачи как раз из-за имени, потому что оно ей нравилось. А потом уже все ваши заметки читала. Мы их вместе читали в «Нью-Йорк график». Уолтер – ее любимое имя, и она очень обрадовалась, когда вы назвали своих детей Уолтер и Уолда. Она позволила родителям назвать меня Вивиан, но когда узнала, что вашу дочь зовут Уолдой, очень пожалела, что не выбрала такое же имя. Говорила, что оно утонченное и послужит добрым предзнаменованием. В детстве я все время слушала вас по радио в передаче «Танцевальный час с „Лаки страйк“». Бабушке так нравилось ваше имя. И я тоже мечтала, чтобы меня звали Уолдой. Бабуля была бы счастлива.

Наконец я выдохлась, израсходовав весь запас обрывочных фраз и сообразив, что несу полную чушь.

– Кто заказывал краткое резюме? – пошутил Уинчелл, снова показав на меня пальцем.

– Не стоит ее слушать, – отрезала Оливия, – она разволновалась.

– А по-моему, дамочка, это вас не стоит слушать, – бросил репортер Оливии и снова повернулся ко мне: – Кажется, я видел тебя раньше. Ты здесь бывала, верно? И обычно с Селией Рэй?

Я обреченно кивнула и заметила, как у Оливии поникли плечи.

– Так и знал. Сегодня ты вырядилась невинной провинциалочкой, но я-то помню тебя другой. Чего ты только не вытворяла в этом самом зале. А теперь пытаешься убедить меня в своей порядочности? Вот так номер. Послушайте, вы обе, я вас раскусил. Вы надеялись заморочить мне голову, а я терпеть не могу, когда мне морочат голову. – Он повернулся к Оливии: – Вот только не пойму, вам-то какой резон сражаться за девчонку? Каждая собака в этом клубе подтвердит, что с невинностью она давным-давно распрощалась, да и никакая она вам не племянница. Господи, да вы даже с разных континентов. Акцент отличается.

– Она моя племянница, – уперлась Оливия.

– Дитя, скажи: это твоя тетя? – обратился Уинчелл ко мне напрямую.

От страха я разучилась врать, но сказать правду тоже не могла, поэтому выкрикнула: «Простите!» – и разрыдалась.

– Тьфу. У меня от вас мигрень, – буркнул Уинчелл, сунул мне свой носовой платок и приказал: – Садись, дитя. А то решат еще, что я злодей какой. Я согласен только на слезы старлеток и танцовщиц, которым я разбил сердце.

Он прикурил две сигареты и протянул одну мне.

– Или ты воздерживаешься? – с насмешливой улыбкой спросил он.

Дрожащими пальцами я с благодарностью взяла сигарету и сделала несколько глубоких затяжек.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать.

– Достаточно, чтобы соображать. Впрочем, откуда у девиц соображение. Итак, ты говорила, что читала мою колонку в «Нью-Йорк график»? Это же было сто лет назад.

Я пояснила:

– Моя бабушка вас обожала. Читала мне ваши заметки, когда я была еще совсем маленькая.

– Обожала, говоришь? И чем я ей так приглянулся? Кроме имени, о чем мы уже наслышаны из твоего незабываемого монолога.

На этот вопрос я ответила с легкостью, поскольку бабушкины вкусы знала как свои.

– Ей нравился ваш стиль. Нравилось, когда вы называли жениха и невесту «обреченные» вместо «обрученные». Нравилось, что вы не боитесь конфликтов. И ваши театральные обзоры нравились. Она говорила, что из всех критиков вы единственный, кто с интересом смотрит спектакли и по-настоящему болеет душой за театр.

– Вот как, значит, говорила твоя бабуля? Рад слышать. И где эта чудесная женщина сейчас?

– Умерла, – ответила я и чуть снова не заплакала.

– Жаль. Терять преданных почитателей всегда больно. А брат твой, которого назвали в честь меня? Уолтер? Про него что расскажешь?

Уж не знаю, с чего это Уолтер Уинчелл решил, будто моего брата назвали в его честь, но спорить я не собиралась.

– Мой брат Уолтер во флоте, сэр. Проходит офицерскую подготовку.

– Записался добровольцем?

– Да, сэр, – кивнула я. – И ради этого бросил Принстон.

– Вот что нам сейчас нужно, – заметил Уинчелл. – Побольше таких ребят, как твой брат. Кому хватает отваги добровольно сражаться с Гитлером, хотя никто их не принуждает. Он славный парень, твой брат, да? Хорош собой?

– Да, сэр.

– Еще бы, с таким-то именем.

Снова подошел официант спросить, не нужно ли нам чего-нибудь, и я чуть было не заказала по привычке джин с газировкой, но, к счастью, вовремя опомнилась. Официанта звали Луи. Мы с ним как-то целовались. К счастью, он меня не признал.

– Послушайте, – проворчал Уинчелл, – идите-ка вы подобру-поздорову. Вы портите репутацию моему столику. Как вас вообще сюда пустили, в таких-то нарядах.

– Мы уйдем, только если вы пообещаете, что имени Вивиан в завтрашней газете не будет, – заявила Оливия. Ее упертости можно было позавидовать.

– Дамочка, вы пришли в мой клуб, сели за мой столик и диктуете мне свои условия? – огрызнулся Уинчелл. – Я вам ничего не должен. И ничего обещать не стану. – Он повернулся ко мне: – Я бы посоветовал тебе впредь быть поосторожнее, дитя, но знаю, что ты меня не послушаешь. Рыльце у тебя в пушку: ты поступила скверно и попалась. Наверняка ты и раньше грешила, только прежде тебе это сходило с рук. Что ж, сегодня не повезло. Негоже девушке из порядочной семьи путаться с чужим мужем и этой оторвой Селией Рэй. Готов поспорить, ты еще наделаешь глупостей. Одно скажу: когда такая милая девчушка якшается с отребьем вроде Селии Рэй, пора научиться самой стоять за себя. Эта старая карга, твоя так называемая тетя, вцепилась мне в шею бульдожьей хваткой, но храбрости ей не занимать. Уж не знаю, какой смысл ей за тебя биться и чем ты заслужила ее преданность. Но отныне, дитя, придется тебе самой за себя сражаться. А теперь убирайтесь обе с глаз долой, и хватит портить мне вечер. Только распугиваете важных людей.