VIII

Бухты наполнялись серебром и синевой. Синевы становилось все больше. Края гор, как легкие штрихи смычка, играли дуэт с заходящим солнцем. Потом свет перекатился через них и вел теперь беседу только с зеленым небом.

Кай уселся на ковер рядом с Фруте.

– Мы с тобой, Фруте, целых два часа молчали и осваивались с атмосферой. Это всегда верный признак того, что человек размышляет или исследует свое настроение. Мэрфи мы обидели, об этом я в ходе нашего подвига не подумал. Вообще-то мы позеры, но с этим нам пришлось болезненно разбираться еще десять лет назад. Мы ими и остались, с нашего собственного, пусть и несколько вынужденного позволения. Так и положено истинному пессимисту. Мод Филби – ну, это не столь важно, с ней приятно и бестревожно, может быть, она тоже обижена, а может быть, и нет, – с этим мы как-нибудь сладим. Но ведь есть Барбара, Фруте, Барбара, в которой еще раз воскресает все былое, и с такой силой, что в собственной душе начинается разлад, однако Барбары он уже не касается. Барбара, Фруте, не только женщина. Барбара – принцип, распутье. В этом надо себе признаться. Необходимость сделать признание всегда вызывала у нас неприятное чувство. С этим мы охотно повременим и пока что решительно шагнем в противоположную область. Поступок проясняет все лучше, чем размышления. Размышления мы никогда особенно не ценили. И есть еще Лилиан Дюнкерк. Тут трудно что-нибудь поделать, ибо она особенная. Фиола уверяет, будто она любит виконта Курбиссона. Лилиан Дюнкерк. Будем бдительны, Фруте!

Мэрфи косо поглядывал на Мод Филби.

– Каю надо было бы стать актером, а не гонщиком.

– Да ведь это трудная профессия, – язвительно сказала она. – Но разве он гонщик?

– Похоже, он любит эффекты. Как все дилетанты.

– По-моему, он превосходный дилетант.

– Шарлатан, делающий ставку на аплодисменты трибун.

– Это он вчера говорил и сам.

– Чтобы получше замаскировать. Какая у него могла быть другая причина?

Мод Филби наклонилась к нему и любезно спросила:

– А у вас какая причина?

– Он повел себя непорядочно.

Она со скучающим видом пожала плечами:

– Публика сочла его изысканным и весьма светским.

– Существуют иные возможности этим похвастать. Он превратил гонку в фарс и бросил вызов всем своим соперникам. И сделал это намеренно. – Мэрфи напряженно думал. – Можете мне поверить, Мод, если бы я знал, почему он затормозил, я бы тоже остановился! И пусть бы машина даже перевернулась, – я бы уже не гнал к финишу! – Он помолчал и поднял глаза. – Это была неравная борьба. Каю оставалось только выиграть, мне – только проиграть.

– Вы начинаете грешить безвкусицей, Мэрфи. К тому же сентиментальность вам совсем не к лицу.

– Мне она тоже неприятна. Я не жонглирую чувствами. Но бывают вещи из прошлого, которые так укореняются в человеке, что не подвержены никаким переменам и требуют особого с собой обращения. Мы с вами, Мод, вместе ели мороженое и подхватывали французские словечки, – вы, впрочем, плоховато с этим справлялись, – один был для другого воплощением каких-то смутных представлений, и мы помогали друг другу, не сознавая этого. Но мы давно выросли из нашей общности, и каждый теперь чертит круг, через который уже не так легко перескочить, как раньше. Однако у нас остались комплексы, определенная область в душе носит ваше имя. Защищать эту область – не трусость по отношению к себе, а – простите мне это слово – нежность по отношению к другому.

Мод Филби улыбнулась:

– Это правда, Мэрфи, мы с вами ели мороженое и вместе ходили под парусом. Но с каких пор вы стали так чувствительны, что беретесь защищать воспоминания?

– С тех пор, как скрестил шпаги с позером, который путает гоночную трассу со светским салоном.

– Мэрфи, ваша резкость показывает, насколько вы задеты. Скажите честно: за вашим раздражением кроется сознание того, что Кай мог бы выиграть, если бы захотел.

Мэрфи, не шевелясь, сидел в своем кресле. Мод Филби смотрела на него с интересом. Она не исключала взрыва. Однако он заговорил мягко:

– Будем честны оба. Я защищаю не воспоминания, а наше будущее. Пожалуйста, оставьте свои насмешки при себе. Я защищаю вас, Мод, ради себя. Почему, в этом я с собой разобрался. Вы это знаете тоже.

– Вы завидно откровенны. Я припоминаю, что вы дважды предлагали мне выйти за вас замуж. Мне было нечего вам ответить, и я быстро об этом забыла. Теперь вы заставляете меня задуматься. Вы слишком типичный супруг. Сейчас я не могу отделаться от впечатления, что вы родились женатым. Вы поразительно хорошо владеете приемами профессионального мужа. Прямо-таки сочитесь моралью и порядочностью. Что это на вас нашло?

– Я в ярости!

– Хуже того! Вы страдаете от вытесненной ярости… – Она не дала ему возразить: – Только что вы сами говорили о комплексах, так что давайте останемся в этой сфере. Выздоравливайте, Мэрфи!

– С некоторых пор у вас появилась склонность к психологическим шуткам. Мне эта область скорее, чужда, и тут мы вперед не продвинемся. Давайте поговорим, как в Техасе…

– То есть по-деловому?

– Без стеснения. Отставим чувства в сторону. Вы знаете, что я хочу вас удержать. Я примирился с тем, что у вас есть свойства, которых я не одобряю. Я с ними считаюсь и пытаюсь им противостоять. В моем решении вы ничего не измените. Почему оно оказалось у меня таким постоянным – об этом я не могу и не хочу говорить. Я хочу удержать вас, Мод. Но вам хочется играть. Ладно, – он сделал умиротворяющий жест, – вы понимаете, что я имею в виду: хочется жонглировать, держать в напряжении, колыхать туда-сюда, – возбуждающая, но и опасная игра. Вам непременно надо играть, Мод…

Она смотрела на него из-под полуприкрытых век и не подавала виду, как она захвачена этим объяснением, которого ждала уже давно.

– И вы опять играете, – продолжал Мэрфи. – Мой противник теперь Кай.

– Кай… – Мод Филби улыбнулась.

– Да. Но когда-нибудь должен наступить конец. То, что для вас игра, я воспринимал как спорт. Мне хотелось так это воспринимать. Первый этап позади. Гонки в Монце – фарс. Скоро у нас гонки в горах на приз Европы. Они и станут решающими.

– Относительно чего?

– Относительно вас, Мод, – холодно ответил Мэрфи.

– Вы говорите теперь совершенно по-техасски.

– А вы делаете вид, что не понимаете. Речь не о Кае и обо мне. Кай – проходная фигура, у него может найтись много последователей. Вы сами должны распорядиться собой. Должны решить, будет так продолжаться и дальше или нет. Я знаю, у нас, американцев, нет в этих делах такой психологической гибкости, как у европейцев. Мы видим только результат, и я тоже считаю его решающим. Пусть говорит результат. Если я выиграю гонки, то раз и навсегда одержу победу над любым Каем.

– Вы путаете меня, Мэрфи, с судьей на автодроме. Ваша биография, дорогой мой, весьма проста. Кажется, она состоит лишь из отвлечений от езды на автомобиле.

– Теперь вы потчуете меня сантиментами. Вы же их решительно не признавали.

– Только у вас. Совсем иное дело со мной. Напротив, я прямо-таки ими живу.

– Вы попрекаете меня простой биографией. Я бы хотел, чтобы это было так. Но я только свел нынешнюю ситуацию к простой формуле. Сделал я это неохотно, и прежде чем сделать, о многом умолчал и многое преодолел. Не будем об этом судить, вам это радости не принесет. В том, что дело приняло такой оборот, я виноват больше, чем вы. Однако я это понимаю, и вы тоже. При запутанных обстоятельствах, когда не знаешь, что к чему, решение часто оставляешь на волю случая или каких-то побочных действий. Я подчиняюсь этому правилу, хоть и остаюсь внакладе.

Она не дождалась вопроса, который должен был последовать, и задала его сама:

– Почему?

– Потому что машина Кая быстрее моей. Гонки в Монце это доказали. Не он мог победить, а его машина.

– Но ведь наибольшая скорость в предстоящих гонках в горах – дело второстепенное.

– Скажем, не самое важное. Но Кай вдобавок еще усовершенствовал карбюратор, что позволяет его машине быстрее трогаться с места.

– Это важно?

– Настолько, что из-за этого условия становятся неравными.

– Откуда вы это знаете?

– От него, от Хольштейна, от Льевена – они из этого секрета не делают.

– Но в чем состоит само усовершенствование, вы не знаете?

– Нет. – Мэрфи помедлил. – Если бы я знал, шансы сравнялись бы. При нормальных гонках это, в общем, не имело бы особого значения, – каждый должен заботиться о себе сам. При поединке с такой подоплекой, как у этого, шансы, в сущности, должны быть равными. Это было бы только порядочно.

Мод Филби понимала, к чему клонит Мэрфи. Она подпустила его еще ближе:

– И что Кай?

Мэрфи очень спокойно сказал:

– Надо ему объяснить, Мод. Вы должны ему объяснить.

– Это было бы просто нелепо.

Она не хотела этого делать, даже в форме намека, для такого шага она была недостаточно уверена в Кае. Заблуждение Мэрфи было безграничным, однако полезным и лестным. Если его умело направить и сконцентрировать, оно может привести к сенсации.

Мод Филби прекрасно понимала, что только ревность Мэрфи сблизила ее с Каем. Она мыслила достаточно современно, чтобы знать: всякий флирт начинается, в сущности, на пустом месте, и огонь может возгореться и поддерживаться только благодаря трению. Поэтому своего личного воздействия она не переоценивала; зато тем выше ставила ловкие комбинации. Именно по этой причине она считала себя способной на все, и все полагала возможным.

Она вспоминала поездку с Каем к Пешу, в Сан-Ремо, где было подтверждено участие Кая в гонках в Монце. С тех пор он привык представлять себе Мэрфи как противника, так что довольно было какого-нибудь повода, чтобы придать этому соперничеству личный характер и затем сосредоточить его на себе. Такой повод она и хотела найти.

Она призналась себе в том, что ее подталкивало не одно лишь стремление к чисто интеллектуальной игре, к спортивному флирту, как предполагал Мэрфи. Здесь крылось нечто большее. И уже давно. Ее тянуло к Каю. Мэрфи должен был ей помочь. А позднее, чуть позднее… Мэрфи прав: он ведь остается. Позднее, при всех обстоятельствах, можно будет еще посмотреть.

Пока что он спровоцировал запутанную ситуацию, из которой надо было выйти, не связывая, однако и не ущемляя себя. Наилучшим средством было бы нападение. Поскольку Мэрфи считал, что атака почти окончена, и окончена в его пользу, следовало для начала сбить его с толку, внушив обратное.

– Надеюсь, что я вас не поняла, Мэрфи. В чем смысл вашего предложения? Вы говорили так, будто находитесь в мастерской механика. Было бы целесообразней, если бы вы не пускали свои желания скакать галопом, пренебрегая общепринятыми манерами. Я постараюсь этот разговор забыть.

Мэрфи был испуган. Он не мог проследить за ее прыжком и не заметил, как она передергивает, чтобы и согласиться с ним и в то же время не связывать себя обещанием. Он пытался ее перебить. Она отмахнулась:

– Разговор окончен.

Он хотел возразить, что тогда… Она это заметила и опередила его, встав с места.

– Вы должны воспользоваться случаем, чтобы натренировать не только вашу машину, но и вашу фантазию – она у вас в ужасающем состоянии.

Ее возбуждала мысль заставить Кая рассказать ей о своем изобретении. А если бы он отказался, она все же намеревалась еще подержать Мэрфи на этом поводке. Свое преимущество она использовала до последнего слова.

– До европейских гонок вам представится случай и для того, и для другого…

– А условия? – жадно спросил Мэрфи, вскакивая с места.

– Все равно какие. – Не дожидаясь ответа, она быстро ушла.