XII

Ланна Райнер вместе с Эрнстом отправились в Дрезден – певица собиралась дать там концерт. Спустя день, вечером, его пришлось повторить. На следующее утро они еще оставались в Дрездене и только в полдень вернулись в Лейпциг. Теперь Эрнст почти все время был рядом с Ланной. Он испытывал ужас перед одиночеством и жил в какой-то лихорадочной спешке. С вокзала они сразу поехали к Ланне. Стемнело, вскоре началась метель. Ланна плотнее задернула занавеси и откинулась на спинку кресла.

Эрнст задумчиво глядел на нее.

– Скажи мне, наконец, душа моя, почему ты именно меня одарила своей любовью? Ведь во мне нет ничего примечательного. А у твоих ног лежали такие личности, я им не чета.

– Я и сама не знаю почему, Малыш. В тебе есть что-то такое, чего у всех остальных нет и в помине. В тебе чувствуется некое праестество – я могу назвать это свойство только с приставкой «пра». А ты меня – почему?

– Ты – демон моей плоти.

– И ты произносишь это так мрачно? – Она кокетливо взглянула на него.

– Ты – очарование и несчастье моей жизни, – выдавил Эрнст и прижал ее к себе.

– Любимый! Малыш, что с тобой?

– Мне нужно ненадолго отлучиться. Я обещал встретиться в девять часов в одном подвальчике возле консерватории.

– Ах, Малыш…

– Я дал слово и должен его сдержать.

– Хорошо, но потом ты все же вернешься ко мне?

Она прижалась к нему всем телом и нежно поцеловала.

Подвальчик был уже открыт, в нем царило шумное веселье. Эрнста встретили всеобщим ликованием.

– Вот он, наш знаменитый Эрнст… Да здравствует!.. Давай чокнемся…

Эрнст выпил несколько бокалов вина подряд и сразу почувствовал, что опьянел.

Все пели и пили без оглядки. Кто-то произнес сумбурную речь. Вино ударило всем в голову. Они пели «круговую». «Братец, как зовут твою подружку?» – «Лизбет, дай ей Бог здоровья…» И так далее по кругу. Каждый называл имя своей возлюбленной, и всякий раз все пили за ее здоровье. Кто-то колотил что есть силы по клавишам рояля, усугубляя шум, в воздухе плавали густые клубы табачного дыма. Ойген вскочил на стул.

– Братец, как зовут твою подружку? – спросил хор голосов.

– Они все мои! – ответил Ойген под ликующие крики остальных.

– Братец, как зовут твою подружку? – Круговой вопрос дошел до Эрнста.

Он рассмеялся, подхватил мелодию и выпил залпом, так и не назвав никакого имени. Общий хохот.

– Ах ты, подлый трусишка! – неслось со всех сторон.

– Нет у меня подружки! – крикнул Эрнст.

Собутыльники дружно выдохнули «Ого!», и кто-то бросил в толпу:

– У кого подружка такая красавица, тот не должен от нее отрекаться!

Эрнст залился краской до корней волос. Аромат духов его возлюбленной еще не выветрился из его шевелюры, ее поцелуй еще горел на его губах. Одним прыжком он вскочил на стол с бокалом в руке и крикнул в обступившую его ликующую толпу:

– Братья, молодость еще венчает наши головы, а любовь устилает пухом наши тропы. Однако недалек тот час, когда мы все станем седыми старцами. Так будем счастливы сейчас! Молодость – розы – любовь! Я пью за это и за алые губки одной дамы!

Веселые собутыльники окружили его плотным кольцом и радостно чокались с Эрнстом, а он возвышался над ними, словно король над своими подданными, – перед глазами у него все кружилось, а в сердце горел пожар желаний!

Он никак не мог взять в толк, чего хочет от него человек в мундире. Не понимая, что делает, Эрнст, механически взял из его рук телеграмму, так же бездумно вскрыл ее – глаза его еще смеялись, – прочитал, потом еще раз, выронил бокал, побледнел как полотно, покачнулся – и упал со стола на пол, бормоча что-то нечленораздельное.

Ойген подскочил к нему и обхватил руками. Эрнст продолжал что-то бормотать.

Рядом на полу лежала телеграмма. Ойген прочел: «Дядя Фриц умер. Элизабет».

Эрнст начал метаться, и из его горла вырвался судорожный крик. Друзья отнесли его в чью-то комнату.

Через час он вышел оттуда. Ойген даже перепугался. Эрнст был бледен как мел, его глаза остекленели. Ойген спросил, не хочет ли Эрнст, чтобы его проводили. Тот взглянул мимо, словно не слыша вопроса, и молча вышел на улицу.

Он остановил извозчика, вскочил в пролетку, но спустя несколько минут велел кучеру остановиться, расплатился и пошел домой пешком.

Там он стал механически паковать чемоданы. Под руку попался портрет Ланны. Эрнст порвал его, перестал укладывать вещи и задумался. Потом упрямо помотал головой. Не трусить! И решительно отправился к Ланне.

Заслышав его шаги, она кокетливо позвала:

– Малыш!..

Его даже затошнило от омерзения. К горлу подступили рыдания. Он уютно и недостойно пригрелся здесь в любовном гнездышке, в то время как его верный друг умирал в одиночестве.

– Малыш мой, ты не болен? – Испуганная его видом, Ланна поспешила навстречу.

– Это конец, – холодно произнес он и протянул ей телеграмму.

– Бедный, бедный Малыш, – тихонько сказала Ланна. – Оставайся сегодня у меня, а уж завтра… Просто чтобы ты не чувствовал себя одиноким.

– Я уезжаю этой ночью и не вернусь.

– Малыш! Ты хочешь меня покинуть?

– Это уже произошло.

Ланна увидела окаменевшее лицо Эрнста и поняла, что он сбросил с себя чары. За это она полюбила его с новой силой.

– Малыш, ты не сделаешь этого! Ты должен остаться со мной! Что тебе там делать? Ты уже ничем не сможешь помочь. Оставайся здесь! Мы уедем во Францию или в Италию и заживем вместе. Забудь старое и будь счастлив со мной! Что тебе там делать?

Эрнст сбросил с плеча ее руку.

– Что мне там делать? Вновь обрести себя у гроба того, кого я предал.

– Ах, Малыш, выбрось все это из головы – иди ко мне!

– Нет!

– Когда же ты вернешься?

– Никогда!

Она метнула на него горящий взгляд и выхватила револьвер из ящика письменного стола.

– Ты останешься здесь!

Он спокойно скрестил на груди руки и презрительно посмотрел на нее. Потом повернулся к двери.

Ланна отшвырнула револьвер, бросилась ему в ноги и зарыдала:

– Малыш, любимый… Любимый мой Малыш… Останься… Вернись… Не убивай меня, Малыш…

Он оттолкнул ее и вышел на улицу.

За его спиной раздавались плач и жалобные вопли:

– Малыш, послушай же… Малыш мой…

Мало-помалу они утихли.

С гордо поднятой головой Эрнст зашагал к вокзалу. На углу своей улицы он вдруг встал как вкопанный и прижался головой к стене какого-то дома.

– Фриц… Дорогой мой друг… – пробормотал он.

Потом двинулся дальше.

Звезды уже не мерцали в небе. Потихоньку пошел снег – равномерно, снежинка к снежинке… На следующее утро весь Лейпциг был покрыт глубоким белым покровом.