Капитализм в постели: женщины в сексуальных отношениях (часть I)

Мой лучший друг в колледже Кен был экономистом и погиб 11 сентября 2001 г. в Северной башне Всемирного торгового центра. В течение 13 лет нашей дружбы мы созванивались, не считаясь с расходами на междугородную связь, и преодолевали континенты и океаны, чтобы встретиться, когда телефонного разговора было недостаточно. После его развода мы пересеклись в Гонконге, и я слушала его излияния под мартини с водкой в баре под названием «Кафе Рика». Он делал фотографии на моей свадьбе в 1998 г., а в День труда в 2001 г. потратил выходной, чтобы прилететь в Беркли и послушать, как у меня в животе возится семимесячный младенец. Он умер прежде, чем я родила.

Родившийся и выросший за пределами США, Кен на практике осуществлял американскую мечту, начав карьеру на Уолл-стрит в 1989 г. и пробившись наверх. До женитьбы он вел приятную жизнь богатого нью-йоркского холостяка-сердцееда. Помню, мы сидели в Окленде и за джином обсуждали, что нужно людям для здоровых любовных отношений. Я храню бумажку, на которой Кен написал: «Мнение Кристи: физическая, эмоциональная, интеллектуальная, духовная близость. Мое мнение: красивые стройные ножки с изящными щиколотками, печальные глаза, хорошей формы сиськи третьего размера плюс немного мозгов». Я пыталась рассуждать о том, что между людьми существует четыре типа связи и что самые крепкие любовные союзы те, где работают все четыре, но Кен стоял на своем: ему нравится, чтобы женщина была хорошенькой и умной ровно настолько, чтобы не быть тупой. «Люблю шикарных глупышек!» — написал он. Однако, когда его охочая до денег жена бросила его, как только они получили грин-карты, и отсудила у него громадные алименты, Кен задумался, верно ли выбирает женщин.

— Я никогда не хотел встречаться с успешными женщинами, — сказал он мне по телефону, когда эта рана перестала саднить и он снова почувствовал интерес к отношениям. — У них в жизни слишком много всего происходит, и они не могут быть тут как тут, как только потребуются. Я как-то сошелся с адвокатессой, но она только и делала, что говорила о делах, которые вела.

— Ты тоже говоришь о работе, — заметила я.

— Знаю. И хочу, чтобы моя девушка меня слушала.

Кен глубоко вздохнул.

— И все-таки, пожалуй, мне следовало бы попробовать знакомиться с женщинами поумнее. Я устал от охотниц за деньгами.

— Неужели? — спросила я. — Это на тебя не похоже.

Он стал рассказывать о своем недавнем прозрении. Оказывается, как я и подозревала, он избегал умных и независимых женщин, потому что рядом с ними не чувствовал себя крутым самцом, контролирующим отношения. Однако один из сослуживцев недавно женился на «невероятно горячей» юристке из их корпорации. На свадьбе, выпив пятью бокалами больше, чем следовало, Кен смотрел, как молодожены танцуют, и решил, что его коллега на самом деле больше мужик, чем он, потому что не боится быть рядом с успешной женщиной.

— Сама посуди, — рассуждал он, — легко снять горячих цыпочек. Труднее добыть горячую и умную цыпочку с собственными деньгами. А если у нее есть свои деньги, значит, она с тобой не из-за твоих денег.

Он помолчал.

— По-моему, они по-настоящему любят друг друга.

Для Кена желание и любовь всегда были связаны с деньгами и властью. Он пользовался своим богатством, чтобы привлекать женщин, и наслаждался ролью альфа-самца. Однако он сделал открытие (довольно поздно в своей короткой жизни): оказывается, равные отношения дают меньше возможностей для манипуляций и обид между партнерами. Кен обожал бывшую жену и полагал, что она искренне отвечает ему взаимностью. Она заставила его в это поверить, отдав ему всю власть в их скоротечном браке. Когда она ушла от него к другому мужчине, Кен задумался, любила ли его жена когда-нибудь или просто использовала, чтобы иммигрировать в Соединенные Штаты. Но больше всего его беспокоило то, что он не заметил обмана; она играла роль внимательной и любящей жены до самого момента, когда подала на развод. Он ни разу не усомнился в ее искренности и боялся повторить эту ошибку в следующих отношениях. К сожалению, ему не выпало такого шанса; ему было лишь около 35 лет, когда рухнули башни-близнецы.

★

Поскольку Кен был убежденным капиталистом с дипломом экономиста, я знала, что ему понравилась бы исследовательская статья, опубликованная через три года после его смерти. В 2004 г. в статье «Экономика сексуальности: секс как женский ресурс для экономического обмена в гетеросексуальных отношениях» было высказано предположение, что секс есть нечто, что мужчины покупают у женщин за денежные или неденежные ресурсы, и что любовь и привязанность — всего лишь когнитивный туман, которым люди маскируют транзакционный характер личных отношений. Авторы статьи Рой Баумайстер и Кэтлин Вос совершили большой теоретический скачок и применили экономическую науку для изучения человеческой сексуальности. Их взгляды вызвали жаркие споры психологов о «естественном» поведении мужчин и женщин в ухаживании.

Сексуально-экономическая теория, или теория сексуального обмена, предполагает, что ранние стадии сексуального флирта и соблазнения можно охарактеризовать как рынок, где женщины продают секс, а мужчины покупают его за несексуальные ресурсы. «Сексуально-экономическая теория основывается на стандартных базовых предположениях об экономических рынках, таких как закон спроса и предложения. Когда спрос превышает предложение, цены высоки (и выгодны продавцам, то есть женщинам). Напротив, при превышении предложения над спросом цены низки и благоприятствуют покупателям (мужчинам)». Основная мысль в том, что секс — это товар, контролируемый женщинами, поскольку, по мнению авторов, женское половое влечение слабее мужского. Поэтому женщины имеют бóльшую власть в сексуальных отношениях с мужчинами. Они могут требовать компенсации, потому что мужчины хотят получить товар (секс) сильнее, чем женщины. Именно в стремлении держать цену секса высокой другие женщины, предположительно, подавляют сексуальность своих товарок-продавцов. Таким образом, утверждают Рой Баумайстер и Кэтлин Вос, не патриархат осуждает женское распутство. Это другие женщины пытаются наказать тех, кто продает свой секс слишком дешево, обесценивая его в целом.

Авторы не рассматривают работу в сфере интим-услуг, когда секс непосредственно обменивается на деньги (хотя используют повсеместность секс-индустрии как пример в поддержку своей теории). На что же мужчины покупают сексуальные услуги женщин? Сторонники сексуально-экономической теории объясняют:

На секс можно выменять много ценных товаров. В обмен на секс женщины могут получить любовь, преданность, уважение, внимание, защиту, материальные блага, возможности, продвижение в учебе или на работе, а также деньги. На всем протяжении истории цивилизации существует стандартный обмен: мужчина принимает на себя долгосрочные обязательства обеспечивать женщину ресурсами (часто плодами своего труда) в обмен на секс, или, другими словами, на эксклюзивный доступ к телу этой женщины. Одобряются ли такие обмены или осуждаются, неважно. Принципиально то, что эти возможности существуют почти исключительно для женщин. Мужчины обычно не могут обменивать секс на другие блага.

Психологи обрушились на сексуально-экономическую теорию, утверждая, что она опирается на ложную предпосылку, будто женское половое влечение слабее мужского и что для женщин «естественно» стремление получать от мужчины ресурсы в обмен на секс. Феминистки указали на глубоко патриархальные и сексистские предпосылки сексуально-экономической теории, поскольку цена секса зависит также от воспринимаемой желанности женщины, которая его предлагает (определяемой мужчинами-покупателями). Другие критиковали экономический подход, сводящий увлечение и взаимную привязанность к непримиримой конкуренции между мужчинами и женщинами, в которой каждая сторона пытается выторговать себе самые выгодные условия. Тем не менее сексуально-экономическая теория завоевала много сторонников, потому что интуитивно кажется верной, особенно в индивидуалистической и материалистической культуре Соединенных Штатов.

Более того, некоторые американские правые воспользовались сексуально-экономической теорией, чтобы обвинить женщин в нынешних болезнях нашего общества. В их мировосприятии доступность контрацепции (в том числе абортов) снизила риски, связанные с сексом, поскольку теперь менее вероятно, что он закончится нежелательной беременностью, которую придется вынашивать до положенного срока. Когда секс был сопряжен с риском отцовства, утверждают авторы ролика, женщины получали гораздо более высокую цену за доступ к своему телу — по меньшей мере серьезные узы, в идеале брак. Когда же контроль рождаемости снизил риск беременности, женщины смогли делать со своими телами все, что захочется, и цена, которую они требуют за секс, упала, тем более что теперь у них есть другие возможности получить деньги.

Это что-то ужасное? За вычетом снижения числа браков (вечный аргумент «зачем покупать корову, если можно купить пакет молока, когда хочется») низкая цена секса вредит мужчинам, по-видимому, не имеющим никакого иного стимула вообще чем-то заниматься в жизни, кроме погони за сексом. Уверяю вас, это не шутка. По мнению консерваторов, сегодняшние молодые мужчины ютятся в подвалах родительских домов, играют в видеоигры и пробавляются дешевой пиццей, потому что от дешевого секса их отделяет одно сообщение в соцсетях. Если женщины не могут контролировать рождаемость, секс стоит дорого. Если женщины не могут сделать аборт, еще дороже. Если у женщины меньше возможностей получить образование и работу вне отношений с мужчиной, ценой секса обычно является брак. Когда цена секса становится очень высокой, то, согласно этой точке зрения, изголодавшиеся по сексу мужчины получают стимул идти искать работу, зарабатывать деньги и что-то делать со своей жизнью, чтобы иметь возможность купить пожизненный доступ к женской сексуальности посредством женитьбы. Например, экономисты показали, что в культурах, где мужчин больше, чем женщин, выше уровень участия мужчин в предпринимательской деятельности. Если же цена секса слишком низка, у мужчины нет убедительного повода заниматься чем-то продуктивным.

Справедливости ради сами авторы сексуально-экономической теории не требуют никаких нормативных изменений от нашего общества; они лишь наблюдатели, собирающие свидетельства в поддержку своей теоретической модели. Они также признают, что рынки сексуальности встроены в определенные культурные контексты, влияющие на спрос и предложение секса. Они отмечают, например, что эмансипация женщин снижает цену секса, потому что возможности получить образование и работу дают женщинам другие способы удовлетворения своих базовых потребностей. Их модель предсказывает, что цена секса должна быть выше в более традиционных обществах, где женщины отрезаны от политической и экономической жизни.

Чтобы это доказать, Рой Баумайстер и Хуан Пабло Мендоса соотнесли результаты всемирного исследования сексуальной жизни с независимым измерением гендерного неравенства. Они хотели продемонстрировать, что экономические возможности, открытые для женщин, приводят к более свободному сексу. Оказалось, что в странах с бóльшим равенством мужчин и женщин «больше случайного секса, больше половых партнеров на человека, ниже возраст начала половой жизни и бóльшая терпимость/одобрение добрачного секса». Таким образом, утверждают авторы, экономическая независимость женщин часто сопровождается смягчением общественных норм в отношении сексуальности. «Согласно сексуально-экономической теории, — поясняют Баумайстер и Мендоса, — если женщины не имеют прямого или легкого доступа к таким ресурсам, как политическое влияние, здравоохранение, деньги, образование и работа, секс становится для них основным средством получения доступа к хорошей жизни — следовательно, для женщин жизненно важно держать его цену высокой». Для этого они снижают предложение (никакого случайного секса), и цена растет. Это логика крайних консерваторов, считающих, что единственная возможность «сделать Америку снова великой» — это отменить контрацептивы и аборты, заставив женщин продавать секс, чтобы обеспечивать свое существование. Предполагается, что, если сексуальность станет для них единственным средством выживания, они поднимут ее стоимость и спасут целое поколение мужчин от праздной жизни.

В капиталистической экономике женщины имеют актив (секс), который могут продавать или отдавать, работая в секс-индустрии либо менее откровенными, но столь же коммерческими, по сути, способами — в качестве любовниц или жен. Чтобы удовлетворять свои базовые потребности (пища, кров, медицинская помощь, образование), они должны продавать секс или зарабатывать деньги, оплачивая эти ресурсы иным способом. Чем больше у них возможностей зарабатывать (в обществах с высоким уровнем гендерного равенства), тем менее они склонны продавать секс и тем вероятнее, что они занимаются сексом для удовольствия. Можно предположить, что женщины в обществе, которое за счет бюджета обеспечивает своих граждан такими базовыми благами, как пища, жилье, здравоохранение и образование, имеют меньше стимулов сдерживать свою сексуальность, чтобы цена на нее оставалась высокой. Иными словами, в обществах с высоким уровнем гендерного равенства, сильными мерами защиты репродуктивной свободы и развитыми системами социального обеспечения женщинам почти не приходится беспокоиться о том, на сколько потянет их секс на свободном рынке. При таких условиях, согласно модели сексуально-экономической теории, женская сексуальность вообще перестает быть товаром.

Кстати, я в восторге от сексуально-экономической теории и считаю, что эта модель многое позволяет понять о том, как «работает» сексуальность в капиталистическом обществе. Сексуально-экономическая теория верна, но лишь в границах рыночной модели. Когда читаешь работы Баумайстера и его коллег наряду с критикой восприятия сексуальности при капитализме, наблюдаешь красивое соответствие. Возможно, не осознавая этого, авторы сексуально-экономической теории опираются на давнюю традицию критики капитализма с социалистических позиций: он превращает все человеческие отношения в товар, а женщин в движимое имущество. Еще в 1848 г. Карл Маркс и Фридрих Энгельс заметили, что капитализм не оставил

…между людьми никакой иной связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». В ледяной воде эгоистического расчета буржуазия потопила священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли… Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям.

С тех пор теоретики социализма обвиняли капитализм в товаризации женской сексуальности и утверждали, что экономическая независимость женщин от мужчин и коллективная собственность на средства производства освободят личные отношения от экономических расчетов. С их точки зрения, более эгалитарное общество, в котором мужчины и женщины вместе живут и работают как равные, приведет к сложению отношений другого типа, основанных на любви и взаимной привязанности и не оскверненных соображениями стоимости, ценности и обмена.

★

Еще в эпоху утопического социализма 1830-х гг. теоретики утверждали, что посткапиталистические общества создадут новую сексуальную мораль. В книге 1879 г. «Женщина и социализм» Август Бебель писал, что сексуальное желание является естественным и здоровым и что женщина должна быть освобождена от социально одобряемых в то время собственнических отношений, уродующих и подавляющих ее сексуальность с тем, чтобы та стала малодоступной.

Женщина в обществе будущего социально и экономически независима, она уже не подвергается даже тени подавления или эксплуатации, она свободна, равна мужчине и хозяйка своей судьбы… В выборе предмета любви женщина, как и мужчина, свободна и ничем не связана. Она ухаживает или отвечает на ухаживания и вступает в союз ни по каким другим соображениям, кроме собственной склонности… При условии, что удовлетворение его инстинкта не причиняет страдания или неудобства другим, индивид должен заботиться о собственном благе. Удовлетворение полового инстинкта в той же мере личное дело, что и удовлетворение любого другого природного инстинкта. Никто не подотчетен в этом перед другими, и никакой самозваный судья не имеет права вмешиваться. Что мне есть, как пить, спать и одеваться, это мое личное дело, как и мои половые сношения с человеком другого пола. [Выделение курсивом имеется в оригинале.]

Читая эти слова в XXI в., трудно понять, насколько смелыми они были в конце XIX в., когда книга увидела свет. Бебель искренне верил, что сексуальность — личное дело человека (современные ЛГБТ-активисты почитают его как первого политика, публично выступившего за права гомосексуальных людей в 1898 г.). Фридрих Энгельс в 1884 г. заметил также, что порабощение женщин проистекает из стремления мужчин иметь законных наследников богатства. Чтобы гарантировать, что это действительно его дети, мужчина должен был контролировать сексуальность женщины через институт моногамного брака. Моногамия и фертильность женщины, таким образом, стали товарами, которыми мужчины обменивались с целью передачи накопленных богатства и власти будущим поколениям своих потомков. Однако требование «верности» касалось только женщин, поскольку мужчины могли безнаказанно иметь сексуальные отношения вне брака, и брачный контракт лишал большинство женщин не только власти над своим телом, но и фундаментальных прав личности. Брак низводил женщин в положение собственности своих мужей.

Александра Коллонтай восстала против вечной товаризации женщин. Она родилась в 1872 г. в русской аристократической семье, с детства с глубоким сочувствием относилась к ужасным условиям жизни российских трудящихся и постепенно втянулась в политическую деятельность. Видя положение женщин своего социального класса, Коллонтай прониклась отвращением к обмену женской сексуальности на деньги, товары, услуги или общественное положение. Ребенком она наблюдала, как мать убеждала ее 20-летнюю сестру выйти замуж за мужчину на 40 лет старше, потому что он считался «хорошей партией». Коллонтай отвергала брак по расчету и хотела выйти замуж по любви, как она сама говорила, «по большой страсти». Она писала: «Что касается сексуальных отношений, коммунистическая мораль требует, прежде всего, окончания всяких отношений, основанных на финансовых или иных экономических соображениях. Покупка и продажа нежности уничтожает ощущение равенства полов, таким образом, подрывая основу солидарности, без которой коммунистическое общество существовать не может».

В 1894 г. она прочла «Женщину и социализм» Августа Бебеля, и эта книга стала основой ее взглядов на новую прогрессивную мораль. Как и Бебель, она считала, что сексуальность нужно освободить от общественного осуждения: «Половой акт должен рассматриваться не как нечто постыдное и греховное, а как столь же естественное дело, что и другие потребности здорового организма, такие как голод и жажда. Подобные явления нельзя оценивать как нравственные или безнравственные». Коллонтай утверждала, что только при социализме люди смогут любить и заниматься сексом как свободные личности, исходя из взаимной привлекательности и увлеченности и без оглядки на деньги или социальное положение. Важно, однако, понимать, что Коллонтай никогда не выступала за промискуитет. Она верила, что, уничтожив связь между собственностью и сексуальностью, мужчины и женщины смогут иметь более естественные и значимые отношения. Хотя впоследствии ее рисовали сексуально распущенной, она была относительно консервативна (по современным нормам) в своих взглядах, выступая за сексуальную самореализацию только в гетеросексуальных отношениях, основанных на любви.

Коллонтай считала секс для удовольствия мещанским отвлечением от необходимой революционной работы, противопоставляя «бескрылого Эроса» чисто физического секса идеализированному «крылатому Эросу» эмоциональной и даже духовной связи. Она считала, что романтизированная любовь между мужчинами и женщинами станет частью той всеобщей любви человечества, что лежит в основе социалистической идеологии (Коллонтай могла бы стать самой настоящей хиппи). В памфлете 1921 г. «Тезисы о коммунистической морали в области брачных отношений» она писала: «Буржуазное представление о сексуальных отношениях, сводящее их исключительно к сексу, нужно подвергнуть критике и заменить пониманием полного диапазона радостного переживания любви, которое обогащает жизнь и делает нас счастливее. Чем выше интеллектуальное и эмоциональное развитие индивида, тем меньше в его или ее отношениях будет места сугубо физиологической стороне любви, тем ярче любовный опыт».

Коллонтай считала брак институтом, сохраняющим подчиненное положение женщин, и попыталась уничтожить его в первые годы после Октябрьской революции 1917 г. в России. Вместе с маленькой группой юристов-радикалов она решила поколебать традиционную основу супружества такими средствами, как: замена церковного венчания гражданскими церемониями, либерализация законов о разводе, легализация абортов, декриминализация гомосексуальности, уравнивание в правах законных и незаконных детей и вовлечение женщин в рабочую силу с одновременной социализацией домашней работы, для чего создавались общественные прачечные, кафе и дома ребенка. Однако, как уже было сказано, Ленин и другие большевики-мужчины считали, что перед страной стоят более серьезные проблемы, чем женский вопрос, и Коллонтай в конечном счете отправили дипломатом в Норвегию (чтобы удалить из страны). Вспоминая свою жизнь в 1926 г., Коллонтай писала: «Какие бы обязанности я ни выполняла в дальнейшем, мне совершенно ясно, что полное освобождение работающей женщины и заложение основ новой сексуальной морали навсегда останется наивысшей целью моей деятельности и моей жизни».

Представление Коллонтай о сексуальности, свободной от экономических расчетов, разделяли многие представители советской молодежи в 1920-х гг. Например, из 1552 студентов Коммунистического университета им. Свердлова, опрошенных в 1922 г., только 21% мужчин и 14% женщин считали брак идеальным способом организации своей сексуальной жизни. Напротив, две трети женщин и половина мужчин отдали предпочтение долгосрочным отношениям, основанным на любви. Однако эти свободные взгляды не разделялись основным населением страны. Традиционный консерватизм русской крестьянской культуры в сочетании с советами не в меру стыдливых медицинских работников уничтожили попытки Коллонтай провести социальную реформу. Не имея средств надежного контроля рождаемости, женщины не могли управлять своей фертильностью, а мужчины, клявшиеся в вечной любви, исчезали, когда ребенок был на подходе. Суды пытались принудить мужчин платить алименты, но те уклонялись от своих обязанностей. Зарплата женщин была недостаточной, чтобы содержать детей, и многие, чтобы выжить, прибегали к проституции — тому самому типу экономического обмена, который Коллонтай надеялась искоренить. Советское государство постаралось создать сеть детских домов для заботы о беспризорниках и сиротах, но проект оказался очень дорогим. Коллонтай предприняла еще одну попытку заменить алименты фондом общего страхования, который позволил бы государству обеспечивать всех детей, но ее идеи были высмеяны и отвергнуты. К середине 1920-х гг. сотни тысяч «красных сирот» наводняли улицы городов Советской России, попрошайничая, воруя и воплощая провал незрелой попытки сексуальной революции.

Сталин, пришедший к власти в конце 1920-х гг., решил, что намного проще вернуться к системе, в которой женщины выполняют всю работу по вынашиванию и воспитанию детей бесплатно в рамках более традиционных форм брака, одновременно заставив их работать вне дома на создание советской промышленной мощи. Социальным консерваторам в Соединенных Штатах очень многое полюбилось бы в политике Иосифа Сталина: он снова запретил аборты, продвигал добрачное воздержание, запретил публичное обсуждение сексуальности, преследовал гомосексуалов и поддерживал традиционные гендерные роли в гетеросексуальном моногамном браке. Даже после смерти Сталина, когда закон об абортах снова был смягчен, большинство исследований подтверждали, что общественный дискурс вокруг сексуальности в СССР отсутствует. До этого большинство советских женщин считали секс супружеским долгом, имеющим единственную цель — продолжение рода, и советское общество было чрезвычайно пуританским. Коллонтай умерла в 1952 г., задолго до того, как ее видение советской сексуальности, основывающейся на любви и взаимном влечении, получило шанс на развитие.

★

Несмотря ни на что, предложенная Коллонтай еще в начале XX в. концепция общества, в котором сексуальность свободна от экономических ограничений, продолжала вдохновлять феминистскую мысль. Ее социалистическое видение сексуальности, основывающейся на взаимном влечении, и картина, нарисованная сексуально-экономической теорией, являются конкурирующими представлениями об организации гетеросексуальности. Один взгляд утверждает экономическую независимость женщины как предпосылку более естественной формы любви, второй считает экономическую независимость женщины лишь одним из факторов, влияющих на относительную стоимость секса на рынке, где секс является товаром, покупаемым мужчиной. Разумеется, между этими двумя моделями находится широкое разнообразие взглядов, но для простоты объяснения сосредоточимся на полюсах спектра возможных моделей гетеро­сексуальных отношений. Какая модель лучше?

Очевидно, здесь нет простого ответа. Человеческая сексуальность носит комплексный характер и весьма сложна для изучения, что делает проблемным любое нормативное суждение о сексе. Однако, исключив из рассмотрения людей, выбирающих работу в секс-индустрии без экономической необходимости, я рискну утверждать, что секс не так уж хорош, если вы вынуждены продавать его, чтобы оплатить аренду жилья. Более того, если мужчина понимает, что платит женщине за доступ к ее телу, с чего ему заботиться о ее удовольствии? Он убежден, что с нее довольно компенсации несексуального характера. Если он нанимает женщину убирать дом, волнует ли его, насколько ей нравится процесс? Стоит ли ждать этого от него? В то же время два человека, свободно обменивающиеся своей страстью, намного внимательнее относятся к потребностям друг друга, чем пара, сознательно или подсознательно озабоченная экономическим характером обмена. Но можем ли мы знать это наверняка?

В этом отношении интересен опыт социалистических стран Восточной Европы для понимания нами того, как политэкономия влияет на ухаживания в гетеросексуальных парах. Несмотря на свои недостатки, как мы видели, страны с другой стороны железного занавеса реализовали широкий спектр мер по обеспечению экономической независимости женщины (хотя и с большими национальными различиями), которые должны были бы снизить цену секса, согласно сексуально-экономической теории. Имеются ли свидетельства того, что женщины и мужчины стали видеть в женской сексуальности ценность, которой можно поделиться, а не обменять на ресурсы? По-разному ли воспринимались интимные отношения в капиталистических и социалистических странах? И что произошло после падения Берлинской стены? Вернулся ли описанный Баумайстером и Вос рынок сексуальности с приватизацией и маркетизацией бывшей социалистической экономики?

Все исследования так называемого субъективного благо­получия — личной оценки человеком своего счастья или сексуального удовлетворения — имеют общую проблему: эмоциональные состояния людей трудно изучать объективно. При исследовании, например, рака врач может обследовать тело человека и эмпирически установить наличие или отсутствие раковых клеток. Исследуя боль, врачи вынуждены полагаться на сообщения самих пациентов о том, насколько сильно у них болит. Врачи часто оценивают боль по десятибалльной шкале. Это не абсолютная шкала, она строится относительно индивидуального болевого порога пациента. Например, если вы лежите в больнице, врачи и медсестры постоянно просят вас оценить свою боль, чтобы составить представление о вашей индивидуальной шкале и попытаться из нее вывести, какое лекарство вам требуется и в какой дозе. Боль объективно существует, и боль от сломанной бедренной кости сильнее, чем от вросшего ногтя, даже если человек с вросшим ногтем громче вопит, чем больной с раздробленной ногой. Мы знаем это, потому что собрали сообщения о боли всех пациентов с обоими диагнозами и сравнили средние показатели.

Чувства счастья и сексуального удовлетворения в этом отношении больше похожи на боль, чем на рак. Психологи, сексологи и другие исследователи составляют репрезентативные выборки из представителей определенных групп населения и задают индивидам вопросы об их эмоциональных состояниях или чувствах в отношении определенного опыта. Выбор вопросов, то, как именно они заданы, формулировки и последовательность — все это важные аспекты изучения субъективного благополучия. В правильно разработанных исследованиях респондентам многократно задают одни и те же вопросы в разных формулировках, чтобы учесть всевозможные недопонимания и предубеждения. Теоретически, если выборка достаточно велика, возникает определенный паттерн, и можно сделать обобщающие выводы (по крайней мере, в пределах определенного культурного ареала).

Оказывается, современные историки, антропологи и социологи проявили большой интерес к вопросу о том, отличалась ли некапиталистическая сексуальность по своему характеру от тех видов интимных отношений, которые люди имели (и имеют) в рыночной экономике на Западе. В поиске источников они обнаружили немало исследований, проведенных до и после 1989 г., на основании которых сделали вывод, что в переживании собственной сексуальности людьми за железным занавесом имелся ряд очень интересных особенностей. Эти результаты я рассмотрю в следующей главе. Поскольку ученые из социалистических стран были обеспокоены снижением рождаемости, они сосредоточились на гетеросексуальных отношениях между мужчинами и женщинами, но многие их наблюдения о вредоносном влиянии рыночных обменов на человеческие отношения применимы к людям с любой сексуальной ориентацией. Опять-таки, главное для меня не восславить социализм или предложить вернуться к социалистическому прошлому. Смысл в том, чтобы лучше понять, как капитализм влияет на наши самые интимные переживания, взглянув на социумы, в которых рыночные силы оказывали меньшее влияние. Если сексуально-экономическая теория описывает, как капиталистическая система сводит наши привязанности и ухаживания к статусу продаваемого товара, то какие у нас есть рычаги, чтобы нейтрализовать действие ничем не ограниченного свободного рынка? Возможно, мы сможем получать больше удовлетворения от частной жизни в обществе, которое гарантирует личные свободы и поддерживает здоровую общественно-политическую сферу, если устраним действие сексуально-экономической теории, не впадая в авторитаризм.

Отправить