Дешевле пары туфель

В 2008 г. разразился грандиозный скандал, связанный с использованием бисфенола А (БФA). Начиная с 1950-х гг. это синтетическое соединение использовалось в производстве прозрачного долговечного пластика, и его можно было обнаружить в миллионах товаров широкого потребления — от бутылочек для детского питания и упаковок для пищевых продуктов до труб магистральных водопроводов. К 2008 г. в мире ежегодно производилось 2,7 млн тонн БФА. Он был настолько распространен, что в США его обнаруживали даже в моче детей младше шести лет. Но неожиданно Министерство здравоохранения США заявило, что это вещество, с которым ежедневно контактировали практически все люди, способно вызывать рак и хромосомные аномалии, нарушать работу мозга и обмен веществ, влиять на поведение и, главное, создавать проблемы для здоровья даже в концентрациях, не превышающих установленные регулятором предельно допустимые нормы. Естественно, началось настоящее светопреставление.

Скандал с БФА очень поучителен: он показывает, к чему приводит игнорирование данных о воздействии химикатов на здоровье женщин. Ведь уже с середины 1930-х гг. было известно, что БФА может имитировать женский гормон эстроген. А не позднее 1970-х гг. мы узнали, что синтетический эстроген может вызывать у женщин рак: в 1971 г. препарат диэтилстильбэстрол (ДЭС) — еще один синтетический эстроген, который в течение 30 лет прописывали миллионам беременных женщин, был запрещен после сообщений о редких формах вагинального рака у молодых женщин, получавших его в утробе принимавших препарат матерей. К концу 1980-х гг. объем производства БФА в Соединенных Штатах «резко возрос и составил почти 500 000 тонн в год, поскольку образовались новые рынки сбыта поликарбонатов, — они использовались в производстве компакт-дисков, DVD, бутылок для воды и бутылочек для детского питания, а также лабораторного и медицинского оборудования».

Но скандал с БФА — история не только гендерная, но и классовая, или, во всяком случае, гендерно-классовая. Опасаясь массового бойкота со стороны потребителей, большинство производителей бутылочек для детского питания добровольно отказались от использования БФА. В США, правда, это вещество пока официально не признано токсичным, но ЕС и Канада намереваются полностью запретить его использование. Но беда в том, что действующее законодательство защищает лишь потребителей, а не тех, кто контактирует с БФА на производстве. «Довольно странно, — говорит специалист по охране труда и профессиональным заболеваниям Джим Брофи, — что все говорят об опасности БФА для беременных и рожениц, но забывают о женщинах, которые производят бутылочки для детского питания и которые на производстве подвергаются намного более сильному воздействию этого вещества, чем те, кто сталкивается с ним в быту. Никто не вспоминает о беременных женщинах, работающих на формовочном станке и штампующих эти бутылочки».

Это большая ошибка, считает Джим Брофи. Безопасность трудящихся должна быть приоритетным направлением государственной политики в области здравоохранения, хотя бы потому, что «трудящиеся — фундамент общества». Если бы случаи заболевания раком молочной железы у женщин, занятых в производстве пластиковых деталей автомобилей, выявлялись и регистрировались, «если бы мы больше заботились о сборе данных о состоянии здоровья работников, изо дня в день контактирующих с вредными веществами», это способствовало бы «принятию самых серьезных мер по регулированию применения этих веществ в производстве товаров широкого потребления». Эти меры, в свою очередь, оказали бы «колоссальное положительное воздействие на здоровье населения».

Но нас это почему-то не волнует. В Канаде, где работает специалист по женским заболеваниям Энн Рошон Форд, в 2013 г. было урезано финансирование пяти исследовательских центров (в том числе того, где работает сама Форд), созданных в 1990-х гг. и занимающихся проблемами здоровья женщин. Такая же история, по словам Рори О’Нила, происходит и в Великобритании, где «государственное финансирование исследований в этой области было резко сокращено». Поэтому компании химической промышленности и смежных отраслей, «не испытывающие недостатка в финансовых ресурсах», годами успешно сопротивляются государственному регулированию, выступая против запретов и ограничений. Производители утверждают, что добровольно отказались от использования некоторых соединений, однако выборочное тестирование их продукции показывает, что эти вещества по-прежнему применяются. Компании не признают результаты исследований и другие доказательства негативного влияния токсичных веществ на здоровье потребителей. В период с 1997 г. по 2005 г. в мире было проведено 115 исследований, касающихся БФА. Результаты 90% исследований, финансируемых государством, показали, что БФА воздействует на состояние здоровья даже в дозах, не превышающих официальные ПДК. В то же время ни одно из одиннадцати исследований, финансируемых компаниями химической отрасли, не выявило каких-либо последствий воздействия химикатов на здоровье населения.

В результате рабочие места остаются небезопасными. Джим Брофи говорит, что вентиляционные системы, которые он видел на большинстве предприятий по производству пластиковых деталей автомобилей, представляют собой всего лишь «потолочные вентиляторы: естественно, ядовитые пары наполняют воздух, которым дышат работники, и улетучиваются через крышу здания; летом, в жару, когда они видны невооруженным глазом, женщины просто открывают наружные двери». Та же история и в канадских маникюрных салонах, уверяет Энн Рошон Форд. «Вот где настоящий Дикий Запад! — возмущается она. — Раньше открыть маникюрный салон мог любой желающий. Лишь с недавнего времени для этого требуется лицензия». Но и лицензирование — «недостаточно эффективная» мера. Закон не предусматривает требований ни к вентиляции, ни к подготовке специалистов и не обязывает мастеров носить перчатки и маски. Впрочем, даже установленные законом требования не выполняются до тех пор, пока кто-нибудь не пожалуется.

Но здесь мы сталкиваемся с новой проблемой: а кто, собственно, пожалуется? Только не сами мастера маникюра. Женщины, работающие в маникюрных салонах, на предприятиях по производству пластиковых деталей автомобилей и на множестве других вредных производств, обычно принадлежат к самой уязвимой и бесправной категории работников. Это представительницы беднейших слоев рабочего класса. Среди них много мигранток, которые не могут позволить себе поставить под угрозу свой иммиграционный статус. Они — идеальные объекты эксплуатации.

Как правило, предприятия по производству пластиковых деталей автомобилей не входят в состав крупных автоконцернов, таких как Ford. Чаще всего это независимые поставщики, чья рабочая сила «не объединена в профсоюзы» и «неспособна бороться с вопиющими нарушениями требований производственной безопасности», поясняет Энн Рошон Форд. К тому же в городе Уинсор в провинции Онтарио, в этом сердце канадского автопрома, один из самых высоких уровней безработицы в стране. Соответственно, работники прекрасно знают, что, если потребуют улучшения условий труда, им скажут: «Не нравится? Катитесь! Десять женщин ждут за дверью, чтобы получить вашу работу». «Я цитирую работниц завода слово в слово», — уверяет Энн Рошон Форд.

Но позвольте, это же незаконно? Ну да, конечно. За прошедшие сто лет базовые права трудящихся были закреплены в законе. В разных странах ситуация разная, но, как правило, эти права включают право на оплачиваемый отпуск по болезни, отпуск по беременности и родам, право на фиксированную рабочую неделю и защиту от несправедливого и/или внезапного увольнения. Но соблюдения этих прав могут требовать только штатные работники. А сегодня все больше трудящихся не имеет этого статуса.

Во многих маникюрных салонах мастера и другие работницы не состоят в штате, а являются формально «независимыми контракторами». Это играет на руку работодателям: риски, с которыми всегда сопряжен бизнес, всецело зависящий от потребительского спроса, перекладываются на работниц, готовых трудиться сколько угодно без всяких гарантий занятости. В салоне мало клиентов? Можете не приходить на работу и сидеть без денег. Нанесли мелкий урон? Убирайтесь вон и не заикайтесь о выходном пособии.

В 2015 г. газета The New York Times опубликовала историю мастера маникюра Цинь Лин, 47 лет, которая нечаянно пролила жидкость для снятия лака на ноги клиентки — прямо на туфельки Prada. «Клиентка потребовала компенсации, и хозяин салона заплатил ей $270, которые вычел из зарплаты Цинь Лин», а ее саму уволил. «Я стою дешевле пары туфель», — резюмировала она. История Цинь Лин стала поводом для журналистского расследования. The New York Times вскрыла «всевозможные издевательства» владельцев маникюрных салонов над работницами, в том числе установку камер постоянного видеонаблюдения, словесные оскорбления и оскорбления действием. Иски, поданные в нью-йоркские суды, включали обвинения в том, что работниц вынуждают работать по 60 часов в неделю при оплате $1,50 в час, и в том, что в дни, когда в салоны приходит мало клиентов, мастера ничего не получают и вынуждены сидеть голодными.

После публикации материалов расследования The New York Times в Нью-Йорке было введено лицензирование маникюрных салонов. Был установлен минимальный размер заработной платы, владельцев салонов обязали вывешивать в залах «билли о правах» работников, отпечатанные на нескольких языках. Но в других городах США и других странах мира мастерам маникюра по-прежнему приходится несладко. В Великобритании лицензирование и регулирование работы маникюрных салонов остается делом добровольным, что на практике обычно означает отсутствие какого-либо регулирования. В докладе 2017 г. указано, что работают в салонах в основном вьетнамки, которые, по сути, являются «современными рабами».

Маникюрные салоны — лишь вершина айсберга, лишь один пример фактического отсутствия регулирования трудовых отношений. В трудовом законодательстве масса пробелов, которыми вовсю пользуются работодатели. Контракты с нулевым временем, краткосрочные контракты, агентские договоры — все это теперь красиво называется «гиг-экономикой» от Кремниевой долины, но работникам от этого не легче. На самом деле гиг-экономика чаще всего выступает лишь инструментом, позволяющим работодателям нарушать базовые трудовые права работников. Разовые контракты создают порочный круг: они не обеспечивают защиту прав работников, поэтому последние боятся отстаивать свои права, рискуя потерять те из них, которые еще соблюдаются, и круг замыкается. Исследование в области занятости, проведенное Конгрессом тред-юнионов, показало, что в Великобритании, где самые высокие в ЕС темпы роста прекаризированной занятости, работодатели используют разовые контракты для прикрытия нарушений прав трудящихся.

Естественно, гендерные аспекты последствий явления, которое Международная конфедерация профсоюзов называет «колоссальным ростом прекаризированной занятости», практически не изучены. По данным упомянутой организации, последствия этого роста для женщин «почти не находят отражения в официальной статистике и государственной политике», поскольку «стандартные показатели и данные, используемые для оценки динамики рынков труда» не учитывают гендерных аспектов проблемы, и, как обычно, данные чаще всего не даются в разбивке по половому признаку, «что нередко затрудняет оценку общей численности работающих женщин». Поэтому у нас «нет глобальных данных о количестве женщин, занятых на прекаризированной работе».

Однако результаты региональных и секторальных исследований указывают на «чрезмерно высокую долю женщин в общем количестве работников», занятых на такой работе. Британский профсоюз UNISON установил, что в 2014 г. доля женщин в общем количестве низкооплачиваемых работников составляла почти две трети, причем многие из них «работали по совместительству по сомнительным контрактам, чтобы компенсировать неоплачиваемые рабочие часы». В недавнем докладе Fawcett Society подчеркивается, что каждая восьмая британка (и каждая третья жительница Лондона) трудится по контракту с нулевым временем.

Многие думают, что прекаризированная занятость — удел тех, кто трудится в самых непрестижных и низкооплачиваемых отраслях. Однако, по данным британского Профсоюза университетов и колледжей, сфера высшего образования, считающаяся элитарной, занимает второе место по количеству работников, трудящихся по разовым контрактам. Профсоюз не приводит цифр в разбивке по половому признаку, но, по данным британского Агентства статистики высшего образования, женщины чаще мужчин работают по краткосрочным контрактам. Данные по Германии и другим европейским странам указывают на ту же картину.

В целом в ЕС в последнее десятилетие рост женской занятости происходил прежде всего за счет роста количества работающих на условиях неполной и прекаризированной занятости. В Австралии 30% женщин работают по разовым контрактам (для мужчин этот показатель составляет 22%), а в Японии доля женщин в общем количестве работающих по таким контрактам достигает двух третей. Гарвардское исследование, посвященное росту «альтернативной занятости» в США в период с 2005 г. по 2015 г., показало, что доля женщин в этом секторе рынка труда «возросла более чем вдвое», и «сегодня на прекаризированную работу женщин нанимают чаще, чем мужчин».

Это серьезная проблема, потому что, хотя прекаризированная занятость не сулит ничего хорошего работникам обоих полов, женщинам приходится особенно тяжело. Прежде всего, такая занятость очевидным образом увеличивает гендерный разрыв в оплате труда: в Великобритании почасовая оплата труда работающих по контрактам с нулевым временем на 34% ниже почасовой оплаты постоянных работников. Для работающих по разовым контрактам и агентским договорам (количество которых растет по мере того, как все больше предприятий сферы обслуживания переходят на аутсорсинг) этот показатель составляет, соответственно, 39 и 20%. При этом, похоже, никто не заинтересован в том, чтобы выяснить, как это сказывается на женщинах. Авторы исследования, посвященного политике в области оплаты труда в Европе, критикуют тенденцию к росту аутсорсинга, поскольку он «используется без учета (или с минимальным учетом) потенциальных гендерных последствий». Между тем имеющиеся данные показывают, что эти последствия весьма серьезны.

Одним из таких последствий является то, что «возможности работающих по агентским договорам в плане заключения коллективных трудовых договоров весьма ограничены». Это касается всех работников, но прежде всего женщин. Как показывает практика, коллективный договор (в отличие от индивидуальных контрактов, предполагающих, что размер заработной платы работника устанавливается по договоренности с работодателем) особенно важен для женщин (причиной тому все та же проклятая «скромность»). Поэтому рост числа работающих по агентским договорам, не предполагающим заключения с работодателем коллективного договора, затрудняет ликвидацию гендерного разрыва в оплате труда.

Негативное влияние роста прекаризированной занятости на положение женщин не сводится к случайным побочным эффектам. Дело в том, что гиг-экономика как таковая фактически вообще не предполагает соблюдения трудовых прав. В Великобритании право на отпуск по беременности и родам имеют только женщины, имеющие официальный статус наемных работников. Работающим же по краткосрочным контрактам или контрактам с нулевым временем отпуск не предоставляется, а значит, им приходится бросать работу и снова устраиваться на нее после рождения ребенка. Кроме того, по закону такие женщины имеют право на получение пособия по беременности и родам только в том случае, если они работали 26 из последних 66 недель и если их средняя заработная плата составляла не менее £116 в неделю.

Вот здесь-то и возникают проблемы. Например, поскольку Холли, научный сотрудник одного из британских университетов, не имела права после родов вернуться на прежнюю ставку, ей пришлось устраиваться на ставку на два тарифных разряда ниже. Мария, тоже работающая в университете, внезапно обнаружила, что за шесть недель до родов количество ее рабочих часов таинственным образом оказалось урезанным наполовину, что позволило работодателю сократить и ее пособие по беременности и родам. Такая же история случилась и с Рейчел, которая трудилась в пабе-ресторане: когда она сообщила работодателю, что беременна, количество ее рабочих часов внезапно уменьшилось. Возможно, она вообще не получит полагающееся ей по закону пособие по беременности и родам.

После родов Марии пришлось подписывать с университетом новый контракт, причем ей смогли предложить лишь три рабочих часа в неделю. Она может работать больше — и работает, подменяя отсутствующих на рабочем месте; но информацию о дополнительных часах она обычно получает в самый последний момент. И тут мы сталкиваемся с еще одной серьезной проблемой, касающейся прежде всего работающих женщин: непредсказуемость графика работы, об изменениях которого им не сообщают заблаговременно.

Как было сказано выше, во всем мире женщины по-прежнему выполняют основную долю неоплачиваемой работы по уходу за семьей, и прежде всего за детьми, что сильно затрудняет работу по непредсказуемому графику. Как и в ряде других случаев, проблема связана в основном не с отсутствием данных, а с тем, что ими пренебрегают. В Великобритании график работы детских учреждений не учитывает реальных особенностей женского труда. Мы знаем, что в настоящее время в 75% британских семей с низким и средним уровнем дохода родители работают сверхурочно, но большинство государственных детских садов открыто только с восьми утра до шести вечера. Места в них приходится заказывать и оплачивать заранее, что довольно сложно, если вы не знаете своего рабочего графика. Особенно остро эта проблема стоит перед родителями-одиночками (90% которых в Великобритании составляют женщины). Доля временных работников в этой категории занятых возросла на 27%. Учитывая, что детские сады в Великобритании — одни из самых дорогих в Европе, непредсказуемый график работы, помимо всего прочего, влечет за собой дополнительные расходы.

Проблемы, связанные с непредсказуемостью графика работы, усугубляются тем, что алгоритмы, применяемые при его составлении, не учитывают гендерного фактора. Все больше компаний используют программы, которые, основываясь на моделях продаж и на других данных, непрерывно определяют количество необходимых в каждый данный момент работников и составляют требуемый график их работы. Эти же программы в режиме онлайн отслеживают динамику продаж, что позволяет менеджерам распускать работников по домам, когда спрос низкий. Газета The New York Times цитирует вице-президента по развитию бизнеса компании Kronos, поставляющей программное обеспечение многим американским сетям: он уверяет, что такие программы — «настоящее волшебство».

Да, вероятно, это кажется волшебством компаниям, использующим программное обеспечение для увеличения прибыли за счет перекладывания бизнес-рисков на работников. Вероятно, это волшебство приводит в восторг менеджеров, получающих премии за эффективное управление персоналом. Но вот рядовых работников — особенно тех, у кого есть семейные обязанности, — оно вряд ли радует. Джанет Наварро, бариста в Starbucks в Сан-Диего, показала журналистам The New York Times свой график работы, только что разработанный с помощью алгоритмов. В соответствии с ним, она должна была работать до одиннадцати вечера в пятницу, затем с четырех утра в субботу, а затем с пяти утра в воскресенье. Ей редко сообщают об изменениях графика более чем за три дня, что вносит хаос в распорядок присмотра за ее детьми и вынуждает пока отказаться от мысли о получении диплома в области управления бизнесом. Это еще одно свидетельство того, что использование больших данных в условиях колоссального дефицита гендерных данных ведет к росту и усилению уже существующей дискриминации. И неважно, по какой именно причине — по незнанию ли, или из-за равнодушия, — разработчики программ не учитывают женскую неоплачиваемую работу по дому. Важно, что они ее не учитывают.

Представитель Starbucks заявил The New York Times, что случай с Джанет — «исключительный, и на самом деле компания информирует работников об изменениях графика работы по меньшей мере за неделю, а всем желающим предоставляет возможность работать по жесткому графику». Однако в ходе бесед журналистов с работниками Starbucks, в том числе бывшими, выяснилось обратное: «В 17 кафе Starbucks в разных городах страны только два работника подтвердили, что получали уведомление о графике работы за неделю; некоторые получали его всего за день». И хотя в ряде городов США приняты законы, обязывающие работодателей заблаговременно уведомлять работников об изменении графика, федерального законодательства на этот счет не существует. Нет его и во многих других странах, в том числе в Великобритании. Это очень печально. Работа (часто неоплачиваемая), которую выполняют (в основном) женщины наряду с оплачиваемой работой, — не развлечение. Это работа, в которой нуждается общество в целом. Но сочетать ее с работой по непредсказуемому графику, совершенно не учитывающему домашние обязанности, очень и очень трудно. Есть только два варианта: либо предоставление бесплатных, финансируемых государством альтернатив неоплачиваемому труду женщин, либо отказ от непредсказуемого графика работы.

•••

Права женщин нарушаются не только в том случае, если они перебиваются случайными заработками. Да, женщины, работающие в теневом секторе экономики или по разовым контрактам, чаще становятся объектами сексуальных домогательств (возможно, потому, что они реже принимают меры в отношении преследующих их коллег и работодателей). Но по мере стремительного распространения в социальных сетях хештега #MeToo становится все труднее игнорировать тот факт, что случаи сексуальных домогательств сегодня все чаще встречаются практически во всех отраслях экономики.

Как всегда, причиной тому дефицит данных. Конгресс тред-юнионов предупреждает о «дефиците актуальных количественных данных о сексуальных домогательствах на рабочих местах»; эта проблема, видимо, стоит во всех странах и касается прежде всего официальной статистики. По приблизительной оценке ООН (приблизительные оценки — все, чем мы располагаем), в странах ЕС до 50% женщин подвергались сексуальным домогательствам на работе. В Китае этот показатель достигает 80%. Результаты исследования, выполненного в Австралии, показали, что сексуальным домогательствам подвергались 60% медсестер.

Масштабы проблемы варьируются в зависимости от отрасли. Хуже всего ситуация в отраслях, где мужчины преобладают либо в целом, либо в руководстве. Исследование, выполненное Конгрессом тред-юнионов в 2016 г., показало, что 69% женщин, занятых в обрабатывающей промышленности, и 67% женщин, занятых в гостиничном бизнесе и индустрии развлечений, «сталкивались с разными формами сексуальных домогательств». Средний показатель по всем отраслям составляет 52%. Исследование, выполненное в США в 2011 г., выявило ту же картину: самая неблагополучная ситуация наблюдалась в строительстве, следом шли транспорт и сфера коммунальных услуг. Опрос женщин, занимающих высокие посты в руководстве компаний Кремниевой долины, показал, что 90% были свидетелями сексистского поведения, 87% слышали от коллег-мужчин оскорбительные замечания в свой адрес, а 60% получали непристойные предложения, причем примерно в половине случаев более одного раза; в 65% случаев такие предложения поступали от мужчин, занимавших более высокие должности. Каждая третья женщина из числа опрошенных испытывала страх за свою личную безопасность.

С худшими видами домогательств сталкиваются женщины, чья работа предполагает тесный контакт с самыми разными людьми. В таких случаях домогательства часты, причем нередко дело доходит до рукоприкладства.

«Он схватил ее и толкнул так, что она отлетела на другой конец комнаты и разбила лицо до крови. Кровь была повсюду».

«И тогда он схватил меня и ударил стаканом. Я упала, но он продолжал наносить удары. […] Пока он тащил меня по коридору, я сопротивлялась изо всех сил. Он бил меня головой о стену, в кровь разбил мне локти и лицо. Стены были забрызганы кровью».

Если это не похоже на то, что ежедневно происходит у вас на работе, скажите спасибо, что вы не медицинский работник. Исследования показывают, что медсестры «подвергаются насилию чаще, чем сотрудники полиции и тюремные охранники». В 2014 г. в Онтарио число травм, полученных работниками сферы здравоохранения непосредственно на рабочем месте и приведших к временной утрате трудоспособности, «значительно превышало число таких же травм в других обследованных секторах». Недавнее исследование, проведенное в США, выявило ту же картину: «медицинским работникам освобождение от работы в связи со случаями физического насилия на рабочем месте предоставляется в четыре раза чаще, чем в связи с другими видами телесных повреждений».

По итогам исследований, выполненных совместно с коллегой Маргарет Брофи, специалист по охране труда и профессиональным заболеваниям Джим Брофи пришел к выводу, что условия труда в канадских медицинских учреждениях «более токсичны, чем в какой-либо другой отрасли». В рамках исследования 2017 г., посвященного случаям насилия, с которыми сталкивались канадские медицинские работники, Джим и Маргарет работали с фокус-группами, многие участники которых «говорили, что “каждый день сталкиваются с насилием на работе”». Ученые попытались уточнить, не является ли словосочетание «каждый день» просто фигурой речи и нельзя ли заменить его словом «часто», но респонденты отвечали: «Нет, именно каждый день. Это уже стало частью нашей работы». Одна медсестра припомнила случай, когда пациент «схватил стул и попытался ударить ее по голове», попутно заметив, что сестринский пост два или три раза разносили в щепки. В качестве орудий насилия пациенты использовали утки, посуду и даже сыпучие строительные материалы.

Несмотря на широкое распространение в сфере здравоохранения случаев насилия на рабочем месте, о них «не всегда сообщают; это привычная, старая проблема, к которой относятся терпимо и которую часто игнорируют». Отчасти это связано с тем, что в этой области почти не проводились исследования. По данным Джима и Маргарет, до 2000 г. насилие в отношении медицинских работников нечасто становилось объектом внимания общества. Когда в феврале 2017 г. ученые ввели в базу данных Medline при Национальной библиотеке медицины США запрос «случаи насилия на рабочем месте в отношении медсестер», система выдала ссылки на «155 статей, опубликованных в разных странах; при этом 149 статей вышли в период с 2000 г. по февраль 2017 г.».

Глобальная нехватка данных о сексуальных домогательствах и насилии, с которым женщины сталкиваются на работе, обуславливается не только отсутствием исследований. Причина еще и в том, что подавляющее большинство женщин не сообщают о таких случаях. Это, в свою очередь, отчасти объясняется тем, что в организациях нет процедур рассмотрения таких жалоб. Женщины молчат, так как боятся нареканий начальства и думают, что им все равно никто не поможет. Во многих отраслях эти опасения имеют под собой основания. «Мы визжим, — сказала одна медсестра Джиму и Маргарет. — Единственное, что мы можем сделать, — визжать».

Отсутствие адекватных процедур рассмотрения жалоб на сексуальные домогательства, которым подвергаются работающие женщины, видимо, связано с нехваткой данных. В руководстве всех отраслей преобладают мужчины, которые, в отличие от женщин, не сталкиваются с агрессией. И так же, как руководству Google не приходило в голову оборудовать парковочные места для беременных, руководители многих организаций не задумываются о разработке процедур, позволяющих надлежащим образом бороться с сексуальными домогательствами и насилием. Это лишний раз говорит о том, какое значение для всех нас имеет личный опыт руководителей и насколько он важен для ликвидации дефицита данных.

Джим Брофи и Маргарет Брофи указывают, что «в исследованиях, посвященных случаям насилия в отношении медицинских работников, обычно не учитываются гендерные аспекты проблемы. К сожалению, это правда. По данным Международного совета медицинских сестер, медсестры — категория медицинских работников, подвергающаяся наибольшему риску», поскольку медсестры — женщины. То, что гендерные аспекты проблемы остаются за рамками анализа, также означает, что большинство исследований не учитывает хронического нежелания женщин сообщать о случаях сексуального насилия. Джим и Маргарет подсчитали, что о таких случаях сообщали только 12% опрошенных ими работников. «Мы не делаем этого потому, что сталкиваемся с насилием слишком часто», — объяснила одна женщина, много раз становившаяся жертвой насилия. Но, сетует Джим Брофи, в специальной литературе не оговаривается, что официальные данные «сильно занижены из-за того, что пострадавшие редко сообщают о случаях насилия». В результате никто не замечает информационной метадыры.

Насильникам, терроризирующим медсестер, играет на руку традиционная планировка помещений медицинских учреждений. В кабинетах, расположенных по сторонам длинных коридоров на значительном расстоянии друг от друга, работники чувствуют себя изолированными, поясняет Джим Брофи. «Эти коридоры ужасны, — сказала ему одна медсестра. — Ты идешь по коридору, и тебя никто не видит и не слышит. Лучше бы они располагались по кругу». Джим Брофи тоже считает, что это было бы неплохо, потому что дало бы работникам возможность поддерживать друг друга. «Если бы коридоры располагались по кругу, медсестры всегда могли бы позвать на помощь; в конце длинного коридора звать на помощь бесполезно — все равно никто не услышит», — уверяет он. Большая часть сестринских постов не оснащена прочными защитными барьерами, из-за стола некуда бежать, что делает медсестер беззащитными перед насильниками. Еще одна медсестра рассказала Джиму Брофи, что, когда ее коллегу изнасиловал пациент, «инспектор порекомендовал поставить на посту защитное стекло. Но больница отказалась это сделать. Руководство заявило, что тем самым мы стигматизируем пациентов, и мы ничего не добились».

И опрошенные Джимом и Маргарет работники, и сотрудники Управления по охране труда Министерства труда США указали на особенности конструкции традиционных больничных помещений, препятствующие обеспечению безопасности персонала. В их числе «неконтролируемый доступ в помещения и возможность беспрепятственно покинуть их; слишком высокая или слишком низкая температура воздуха; слишком высокий уровень шума; доступность опасных предметов». Все эти особенности легко могут быть устранены без какой-либо стигматизации кого бы то ни было. Кроме того, государство могло бы также изменить политику в области здравоохранения, приводящую к постоянной нехватке персонала. Об этой проблеме Джиму Брофи говорили «участники всех фокус-групп во всех обследованных медицинских учреждениях». Они указывали, что длительное время ожидания медицинской помощи «провоцирует насилие» в отношении медперсонала. «Из-за нехватки персонала мы не всегда можем оказать пациенту помощь немедленно, ему приходится ждать, и он раздражается и начинает вести себя агрессивно», — пояснила одна медсестра.

Изменение планировки помещений больниц и увеличение численности персонала обойдется недешево, но эти расходы вряд ли превысят потери от утраты медицинскими работниками трудоспособности из-за травм и стресса. К сожалению, никто систематически не собирает необходимых данных, сетует Джим Брофи. К тому же, продолжает он, «я нисколько не сомневаюсь, что тяжелые условия труда медицинских работников становятся причиной сильного стресса, а лежащая на них огромная ответственность в сочетании с бесправием и беспомощностью — идеальные предпосылки для профессионального выгорания».

Не стоит забывать и о расходах, связанных с переподготовкой медработников, уходящих из профессии. Эта тема постоянно поднималась в фокус-группах, которые вел Джим Брофи. «У нас были медсестры с двадцатипятилетним и даже тридцатилетним стажем, которые говорили: “Я лучше пойду работать уборщицей” или “Лучше буду работать на кухне, потому что больше не могу это выносить. Мне надоело отсутствие поддержки, постоянное ощущение опасности и боязнь насилия. Надоело каждый день видеть все это, надоело, что никто мне не верит и не помогает”».

Помимо долгосрочных мер, существует множество менее дорогостоящих решений, реализовать которые сравнительно несложно. Среди них можно назвать следующие: выявление и предание гласности случаев насилия со стороны пациентов; разработка менее обременительных процедур рассмотрения жалоб медперсонала и назначение ответственных за реальную работу с этими жалобами; изменение тональности и громкости звуковых сигналов вызова медсестер таким образом, чтобы была ясна причина вызова, «чтобы было понятно: это звонит пациент, это — санитар из ванной, а это — сигнал тревоги, подаваемый в случае остановки у пациента дыхания или сердца; сейчас все сигналы вызова медсестер звучат одинаково». (Поклонникам британских телесериалов 1970-х гг. знакома проблема с сигналами вызова медсестер: в сериале «Башни Фолти» (Fawlty Towers) вокруг нее строился сюжет одного из эпизодов.)

Таблички с указаниями, какое поведение считается приемлемым, а какое — нет, тоже не потребуют больших затрат. «В больничном кафетерии висит табличка, на которой написано: “Мы не позволим себя оскорблять”, — сказала Джиму Брофи одна из участниц опроса. — А у нас таких табличек нет. […] Я видела постер, приглашающий вдов и незамужних женщин посетить сайт для одиноких. Но разве кто-нибудь видел постеры, призывающие не насиловать медсестер?»

Пожалуй, самое простое и эффективное решение, предложенное участницами опроса, проведенного Джимом Брофи, заключалось в том, чтобы «в целях безопасности разрешить медсестрам не указывать свои фамилии на бейджах, удалив их за счет работодателя». Это позволило бы избежать таких инцидентов, как, например, тот, что произошел с одной из медсестер. Прочитав на бейдже ее имя, пациент сказал: «Рад познакомиться! Но, знаешь ли, напрасно ты указала свою фамилию — ведь теперь я могу запросто узнать, где ты живешь, и найти тебя».

Женщины всегда работали. За работу им либо не платили вообще, либо недоплачивали. Их работу не замечали и не ценили. Она была невидима, но она была всегда. А вот современное рабочее место «не работает» на женщин. Целиком и полностью — от местоположения до часов работы и стандартных условий труда — ориентированное на мужской образ жизни, сегодня оно уже не выполняет своего предназначения. Мир труда созрел для кардинальных перемен. В изменениях нуждаются и законы, и оборудование, и трудовые отношения. Эти изменения должны проводиться с учетом данных об особенностях женского организма и образа жизни женщин. Пора, наконец, понять, что выполняемая женщинами работа — не развлечение, не бонус, без которого можно легко обойтись. Нет, труд женщин, как оплачиваемый, так и неоплачиваемый, — это фундамент нашего общества и нашей экономики. Так будем же ценить его.

Отправить