Права женщин — права человека

В двух предыдущих главах я пыталась показать, что принимаемые государством решения нередко оказываются неудачными из-за существенного дефицита гендерных данных. В результате государственная политика, страдающая «мужским перекосом», негативно сказывается на положении женщин. Нехватка данных отчасти объясняется нежеланием собирать их, а отчасти — доминированием мужчин в органах власти всех стран мира. И хотя мы не всегда видим связь между «мужским перекосом» и дефицитом гендерных данных, факты недвусмысленно говорят о том, что присутствие женщин во власти имеет огромное значение.

Результаты ряда исследований, выполненных в США в период с 1980-х по 2000-е гг., свидетельствуют, что женщины, наделенные властью, чаще считают женские проблемы приоритетными и чаще поддерживают законы, направленные на решение этих проблем. Проведенный недавно в Великобритании анализ результатов работы женщин-парламентариев в Вестминстерском дворце с 1945 г. показал, что они чаще поднимают женские проблемы и вопросы политики в области поддержки семьи, образования и социального обеспечения. Анализ результатов работы женщин в органах законодательной власти 19 стран ОЭСР в период с 1960 г. по 2005 г. также указывает на то, что женщины-политики чаще решают женские проблемы.

Анализ ОЭСР также показал, что женщины не только поднимают проблемы, но и решают их. По мере увеличения политического представительства женщин в Греции, Португалии и Швейцарии в этих странах наблюдался рост инвестиций в образование. И наоборот, по мере его сокращения в конце 1990-х гг. в Ирландии, Италии и Норвегии имело место «пропорциональное сокращение доли расходов на образование в ВВП». Было установлено, что увеличение количества женщин в органах законодательной власти всего на один процентный пункт приводит к увеличению доли расходов на образование в ВВП. Точно так же исследование, проведенное в Индии в 2004 г. и посвященное работе местных органов власти в штатах Западная Бенгалия и Раджастан, показало, что, когда доля женщин в общем количестве членов местных советов достигла трети, увеличился объем инвестиций в социальную инфраструктуру, в которой нуждались женщины. Результаты анализа 2007 г., посвященного представительству женщин в органах власти Индии в период с 1967 г. по 2001 г., также свидетельствуют, что его увеличение привело к росту «количества жителей городов, получивших начальное образование», на 6%.

Иными словами, десятилетиями мы получаем свидетельства того, что участие женщин в политической жизни оказывает ощутимое влияние на принимаемые законы. А раз так, Берни Сандерс, видимо, был неправ, когда заявил во время президентской кампании 2016 г., что «нехорошо говорить: “Голосуйте за меня, потому что я женщина!”». Проблема не в том, что кто-то думает, что это хорошо. Проблема в том, что никто так не думает. Более того, многие считают, что принадлежность политика к женскому полу — достаточное основание для того, чтобы не голосовать за него на выборах. Незадолго до президентских выборов в США 2016 г. журнал The Atlantic опубликовал данные по фокус-группе избирателей, не определившихся с позицией. Общее мнение было таково: Хиллари Клинтон слишком амбициозна.

Участники фокус-группы были не оригинальны. Их мнение разделяли и Энн Эпплбаум, писавшая о «необычайном, иррациональном, бьющем через край честолюбии Хиллари Клинтон», и голливудский магнат, спонсор Демократической партии и «временный союзник Хиллари Клинтон» Дэвид Геффин, вопрошавший: «О Боже, есть ли в целом свете человек, более честолюбивый, чем она?», и Колин Пауэлл, говоривший о ее «безудержных амбициях», и руководитель предвыборного штаба Берни Сандерса, призывавший «не разрушать Демократическую партию ради удовлетворения амбиций госсекретаря», и, конечно, старый добрый Джулиан Ассанж, называвший эту женщину «снедаемой амбициями». Единственное, с чем все, видимо, готовы были согласиться (согласие — такая редкость в эпоху поляризации), так это с тем, что честолюбие Хиллари Клинтон заслуживает порицания. Действительно, о нем говорилось так много, что оно даже удостоилось войти в заголовок статьи на сайте The Onion: «Хиллари Клинтон слишком честолюбива, чтобы стать первой женщиной-президентом» (Hillary Clinton is too ambitious to be the first female president).

Чтобы стать первой женщиной — президентом США, заняв пост, позволяющий играть главную роль в мире, действительно требуется невероятное честолюбие. Можно, конечно, возразить, что стремление занять этот главный в мире политический пост требует невероятного честолюбия и от бывшего бизнесмена и телеведущего, не имеющего опыта политической деятельности. Но Трампа почему-то никто не упрекает в излишней амбициозности.

Доцент кафедры психологии Калифорнийского университета в Беркли Родольфо Мендоса-Дентон предлагает интересное объяснение причин, по которым честолюбие Хиллари Клинтон считают «патологическим». Дело в том, что она «вторглась на территорию, которую люди считают мужской». Поэтому, поясняет он, избиратели восприняли ее выдвижение на выборах как нарушение нормы. А нарушение нормы, пишет Родольфо Мендоса-Дентон, «не вызывает ничего, кроме отвращения, и часто провоцирует сильные отрицательные эмоции».

Женщины, стремящиеся к власти, воспринимаются как нарушение нормы по одной простой причине: из-за нехватки гендерных данных. Лично я, например, выросла на мифе, что женщины — как бы это выразиться? — существа, в общем-то, никчемные. Отчасти это произошло потому, что именно такими (пустыми, лишенными логики, помешанными на тряпках) представляли их нам СМИ, а отчасти — потому, что они представляли женщин недостаточно. Я была одной из тех девочек, которым внушали, — с помощью школьных программ, выпусков новостей и массовой культуры, где почти не было женщин, — что блестящие способности и успехи — это не про меня. Мне не показывали женщин (ни женщин прошлого, ни моих современниц), на которых я могла бы равняться. Мне не рассказывали ни о женщинах-политиках, ни о женщинах-правозащитницах, ни о писательницах, ни о художницах, ни об адвокатессах, ни о руководительницах компаний. Все люди, которых ставили мне в пример, были мужчинами, и в результате в моей голове власть, влияние и амбиции ассоциировались с принадлежностью к мужскому полу. И, если уж на то пошло, признаюсь: я тоже когда-то считала, что для женщины честолюбивое стремление к власти — нарушение нормы. Я была почти готова согласиться с тем, что женщины, занимающие высокие посты, слишком амбициозны и что правы те, кто, говоря «амбициозная», подразумевает «стервозная».

С горечью приходится констатировать: до сих пор считается, что настоящая леди просто не захочет стать президентом. Исследование 2010 г. показало, что слишком властолюбивыми считают всех политиков, независимо от пола, но осуждают за это только женщин. Аналогичное исследование, проведенное Родольфо Мендосой-Дентоном, позволяет сделать вывод, что восприятие понятий «решительность» и «настойчивость» в применении к мужчинам и женщинам зависит от контекста. В контексте стереотипных «мужских» занятий (автомеханик, финансист с Уолл-стрит, президент США) поведение женщин воспринималось как более агрессивное, чем поведение мужчин, хотя представители обоих полов говорили одно и то же. В то время как решительность и настойчивость мужчин в контексте чисто женских занятий (выбор штор, планирование детской вечеринки по случаю дня рождения) не воспринимались как нарушение нормы (разве что казались немного странными), у женщин эти качества оценивались как нарушение нормы независимо от контекста. Решительная и настойчивая — значит властолюбивая.

Общество ограничивает стремление женщины к политической карьере в том числе с помощью своего рода «утешительного приза». За «отказ от конкуренции с мужчинами» ей предлагается социальный авторитет (для обретения которого необходимо, чтобы ее считали мягкой и отзывчивой), пишут профессора психологии Сьюзан Фиске и Мина Cикара. Получается, что социальный авторитет женщин в принципе несовместим с профессиональной политической деятельностью, потому что если женщина хочет, чтобы ее считали серьезным политиком, ее предполагаемая мягкость будет ей только мешать.

Ну и что? Пускай вас не любят. Пускай считают жесткой и холодной. Подумаешь! Хотите быть мягкой и теплой — отправляйтесь на кухню, так ведь?

Нет, не так. Это было бы так, если бы мужчин порицали за жесткость и холодность так же, как женщин. Но их за это не порицают. Вышеупомянутое исследование 2010 г. показало, что женщин, наделенных политической властью, не просто считали недостаточно отзывчивыми, — они навлекали на себя праведный гнев всех участников опроса независимо от пола. И у мужчин, и у женщин они вызывали презрение, возмущение и/или отвращение. Отношение к политикам мужского пола было иным. У Молли Крокетт, адъюнкт-профессора кафедры экспериментальной психологии Оксфордского университета, есть свое объяснение этой несправедливости: предполагаемое отсутствие «душевности» — нарушение нормы для женщин, но не для мужчин. «От женщин ожидают, — говорит Молли Крокетт, — что в целом они будут более ориентированы на межличностные связи, чем мужчины». Поэтому любое воспринимаемое (пускай даже необоснованно) отступление женщины от этой «нравственной установки» шокирует людей больше, чем отступление от нее мужчины.

Принимая во внимание очевидную гендерную составляющую этих проблем, можно было бы надеяться, что в этой области будет проводиться множество исследований, способствующих ликвидации дефицита гендерных данных. Но такие исследования не проводятся. Представьте же себе мое ликование, когда я наткнулась на работу, опубликованную в январе 2017 г. и озаглавленную «Лицом к лицу с отторжением: как воспринимаемые по внешности мягкость и компетентность влияют на моральные оценки и становятся фактором социальной изоляции» (Faced with exclusion: Perceived facial warmth and competence influence moral judgments of social exclusion). Учитывая результаты исследований Сьюзан Фиске и Мины Сикары, посвященных дилемме «мягкость или компетентность», указанная работа могла оказаться чрезвычайно полезной. Как указывают ее авторы, «моральные оценки, связанные с социальной изоляцией, могут зависеть от восприятия внешнего облика человека, что имеет огромное значение при проведении межгрупповых исследований». Это значит, что мнения людей о том, справедливо ли подвергать человека остракизму и издевательствам, определяются внешностью жертвы.

Разумеется, это так. К сожалению, авторы работы «из соображений эффективности проводили исследования только на изображениях мужских лиц», что делает исследование абсолютно бессмысленным для тех, кого эта проблема затрагивает в первую очередь, то есть для женщин. Сьюзан Фиске и Мина Сикара указывают, что гендерная принадлежность «проявляется явно, может быть, даже намного более явно, чем принадлежность к любой другой социальной категории», причем гендерные стереотипы часто срабатывают мгновенно и неосознанно: «одного взгляда на женщину бывает достаточно, чтобы мгновенно оценить весь набор свойственных ей фенотипических проявлений и их значение в том или ином контексте». Что же, надеюсь, исследование было по крайней мере эффективным.

«На самом деле просто удивительно, как мало внимания уделялось гендеру в литературе, посвященной вопросам нравственности», — говорит Молли Крокетт. Впрочем, может быть, ничего удивительного: исследования в этой области, говорит она, «в действительности были нацелены на раскрытие универсальных человеческих проявлений». При слове «универсальных» у меня в голове, естественно, мгновенно включается сигнал тревоги: ведь мы опять сталкиваемся с представлением о том, что человек по умолчанию — мужчина. Многие исследователи, занимавшиеся вопросами нравственности, придерживаются «эгалитарного, утилитарного, беспристрастного взгляда на моральные нормы», продолжает Молли Крокетт, и, возможно, эти взгляды накладывают отпечаток на «проводимые нами исследования». В моей голове снова включается сигнал тревоги.

Но то, что говорит Молли Крокетт далее, проливает хоть какой-то свет на то, почему представление о том, что люди — по умолчанию мужчины, настолько распространено в мире, ни много ни мало 50% обитателей которого — женщины. «Таковы особенности человеческой психологии, — поясняет она, — людям кажется, что их личный опыт совпадает с опытом всех других людей». В социальной психологии это явление называется «наивный реализм», или «предвзятость проекции». Суть его в следующем: люди думают, что все другие мыслят и поступают так же, как они, что их представления и поведение типичны, что они — норма. У представителей белой расы предвзятость проекции, безусловно, подкрепляется культурой, отражающей их опыт и возвращающий им его, тем самым делая его еще более типичным. Предвзятость проекции усиливается предвзятостью восприятия, то есть, если угодно, склонностью во всем видеть подтверждение собственной правоты. В определенном смысле это помогает объяснить, почему «мужской перекос», как правило, маскируется под гендерную нейтральность. Если большинство людей, наделенных властью, — мужчины (а так оно и есть), эти люди просто не замечают его. «Мужской перекос» кажется им проявлением здравого смысла. Но на самом деле этот «здравый смысл» — лишь следствие дефицита гендерных данных.

Ошибочно принимая «мужской перекос» за объективное, универсальное проявление здравого смысла, люди (мужчины), сталкиваясь с теми, кто пытается установить общие правила игры, часто видят только сами эти попытки (возможно, считая их проявлением предвзятости), а не то, что за ними стоит. В статье 2017 г. показано, что в то время как в руководителях — белых мужчинах приветствуется стремление к гендерному и этническому разнообразию, руководителей — женщин и представителей этнических меньшинств за это порицают. Отчасти это объясняется тем, что, будучи носителями этого разнообразия, женщины и представители этнических меньшинств напоминают белым мужчинам, что их начальники (то есть женщины и представители этнических меньшинств) — это женщины и представители этнических меньшинств. В результате начинают проявляться все соответствующие стереотипы: эти начальники и властолюбивые, и жесткие, и холодные, и т.д. Руководители — женщины и представители этнических меньшинств, напротив, «имея дело с людьми, не ценящими гендерное и этническое разнообразие, стараются избегать негативных стереотипов». Вот оно, эмпирическое доказательство того, что большинство женщин (даже не признаваясь в этом себе) и так всегда знало, во всяком случае интуитивно: подыгрывая патриархату, можно ненадолго получить индивидуальное преимущество. Но у этой тактики есть один маленький недостаток: использовать ее можно лишь очень недолго.

То, что, проявляя «стремление к разнообразию», женщина напоминает людям о том, что она женщина, возможно, объясняет, почему Берни Сандерс решил, будто все, что сказала Хиллари Клинтон, это «голосуйте за меня, потому что я женщина», — ведь данные говорят, что это, конечно же, не так. Анализ частоты встречаемости слов в ее выступлениях, проведенный журналистом американского новостного сайта Vox Дэвидом Робертсом, показал, что Хиллари Клинтон «чаще всего говорила о трудящихся, рабочих местах, образовании и экономике — то есть о вещах, в пренебрежительном отношении к которым ее как раз и обвиняли. Рабочие места она упомянула почти 600 раз, а расизм, права женщин и аборты — всего несколько десятков раз». Но, как подчеркивает писательница Ребекка Солнит в своей колонке в журнале London Review of Books, посвященной выборам, «считалось, что она все время говорит о представительницах своего пола и гендере, хотя об этом без умолку трещали все, кроме нее».

•••

Что это означает с точки зрения гендера? То, что демократия — игра без правил, что система выборов страдает предвзятостью по отношению к женщинам. Это проблема, потому что мужчины и женщины, работающие в органах законодательной власти, неизбежно смотрят на политику с разных точек зрения. Жизнь женщин отличается от жизни мужчин, и эти отличия обуславливаются как половыми, так и гендерными факторами. К женщинам относятся не так, как к мужчинам. У них другой опыт взаимодействия с миром, а значит, другие потребности и приоритеты. Как и команды разработчиков продуктов, страдающие «мужским перекосом», органы законодательной власти, в которой преобладают мужчины, будут испытывать нехватку гендерных данных и, следовательно, плохо обслуживать интересы граждан женского пола. А в большинстве правительств мира работают преимущественно мужчины.

По состоянию на декабрь 2017 г. доля женщин в общем количестве парламентариев всего мира составляла в среднем 23,5%, причем этот показатель сильно варьировался по регионам. Так, если в странах Северной Европы он достигал 41,4%, то в арабских государствах не превышал 18,3%. В 31 стране он был ниже 10%, причем в парламентах четырех из этих стран не было ни одной женщины. При этом в большинстве стран практически ничего не предпринималось для изменения ситуации.

В 2017 г. британский Комитет по делам женщин и равноправию опубликовал доклад, содержавший шесть рекомендаций правительству, касающихся увеличения представительства женщин в парламенте. Все они были отклонены. Одна из них заключалась в том, чтобы правительство разрешило использовать так называемые полностью женские короткие списки не только на парламентских выборах, но и на выборах в местные органы власти, в том числе после 2030 г., до которого их использование было разрешено в тот момент. Британская избирательная система предусматривает проведение предварительных внутрипартийных выборов по каждому избирательному округу, определяющих, какого кандидата партия будет выставлять на парламентских выборах. Полностью женские короткие списки, включающие только кандидатов-женщин, используются на таких выборах, если партия хочет выставить на парламентских выборах кандидата-женщину.

Полностью женские короткие списки впервые были применены на парламентских выборах в Великобритании в 1997 г. В январе 1997 г. доля женщин в палате общин составляла 9,5%. В мировом рейтинге представительства женщин в парламенте Соединенное Королевство занимало 50-е место, деля его с Сент-Винсент и Гренадинами и Анголой. Но к декабрю того же года страна неожиданно поднялась аж на 20-е место. Дело в том, что в мае прошли парламентские выборы, на которых главная оппозиционная партия — лейбористская — впервые использовала полностью женские короткие списки. Результат превзошел все ожидания. Количество женщин-депутатов от лейбористской партии выросло с 37 до 101, а общее количество женщин-парламентариев — с 60 до 120 человек.

На британских парламентских выборах 2017 г. лейбористы использовали женские списки в 50% избирательных округов, кандидаты от которых прошли в парламент. Доля женщин в общем количестве прошедших в парламент кандидатов от партии составила 41%. Для тори и либеральных демократов, не использовавших полностью женские короткие списки, этот показатель составил 29%. В 2018 г. доля женщин в палате общин составляла уже 32%. В мировом рейтинге представительства женщин в парламенте страна заняла 39-е место, то есть опустилась на несколько строк вниз, что отчасти было связано с тем, что и другие страны не стояли на месте, а отчасти — преобладанием в парламенте консерваторов, не использовавших полностью женские короткие списки (доля женщин, представляющих в парламенте лейбористскую партию, составляла 43%, а партию консерваторов — 21%).

Очевидно, что значительное увеличение доли женщин в парламенте стало следствием использования лейбористами полностью женских коротких списков. Отказ правительства от продления использования этого инструмента на период после 2030 г. равносилен законодательному закреплению возврата к «мужскому перекосу» в британской демократии. Возможно, члены правительства не ознакомились с данными о влиянии женщин-политиков на законотворческий процесс. Или, наоборот, ознакомились с ними.

Отказ британского правительства разрешить использование полностью женских коротких списков на выборах в местные органы власти вызывает, мягко говоря, недоумение, потому что представительство женщин в местных советах еще ниже, чем в парламенте. Политика децентрализации власти в Великобритании подразумевает возвращение властных полномочий на уровень местных сообществ (местные органы власти, на которые Великобритания ежегодно расходует £94 млрд, играют ключевую роль в системе социального обеспечения, в котором нуждаются прежде всего женщины). Но факты, представленные в докладе 2017 г., подготовленном по заказу женской благотворительной организации Fawcett Society, говорят о том, что в основном этот процесс выливается в возвращение властных полномочий мужчинам.

В докладе, подготовленном для Fawcett Society, указывается, что в девяти местных советах Англии и Уэльса по-прежнему работают исключительно мужчины, и только 33% местных советов возглавляют женщины. Лишь каждый третий член местного совета в Англии — женщина, причем за два десятилетия доля женщин выросла всего на пять процентных пунктов. Все шесть новых избранных мэров городов — мужчины (на последних выборах в Ливерпуле ни одна из ведущих партий даже не выставляла кандидатуры женщин), и всего 12% членов советов в областях, где проходили выборы, — женщины.

Доклад, подготовленный для Fawcett Society, — единственный источник данных, потому что государство их не собирает. Если благотворительная организация вдруг перестанет это делать, отслеживать динамику будет невозможно. При этом отказ разрешить использование полностью женских коротких списков на выборах в местные советы и выборах мэров городов правительство объясняет «недостаточностью доказательной базы». Учитывая также отказ принять главную рекомендацию Комитета по делам женщин и равноправию — заставить партии собирать и публиковать данные о половой и этнической принадлежности кандидатов («возложив на них соответствующие обязательства, закрепленные в законе»), — это объяснение ставит тех, кто хотел бы, чтобы британская демократия меньше страдала от «мужского перекоса», не в самое выгодное положение.

Три из шести рекомендаций, содержащихся в докладе Комитета по делам женщин и равноправию, касались введения квот, и неудивительно, что они были отклонены: британское правительство традиционно сопротивляется подобным мерам, считая их недемократичными. Но мировой опыт говорит о том, что политические гендерные квоты вовсе не ведут к чудовищному засилью некомпетентных женщин в органах власти. Как показывают результаты исследований Лондонской школы экономики и политических наук, политические гендерные квоты, как и трудовые квоты, не только не ведут к этому, но, если уж на то пошло, «повышают уровень компетентности представителей политического класса в целом». А если так, то гендерные квоты не более чем инструмент, смягчающий скрытый «мужской перекос», и именно нынешняя политическая система является недемократичной.

Форма гендерной квоты, применяемая в той или иной стране, зависит от избирательной системы. В Великобритании от каждого из 650 избирательных округов в парламент избирается один депутат. Побеждает кандидат, набравший простое большинство голосов. При мажоритарной системе единственным возможным инструментом смягчения «мужского перекоса» являются полностью женские короткие списки.

В Швеции проводится голосование по партийным спискам. От каждого округа избирается несколько депутатов, количество которых устанавливается по принципу пропорционального представительства. Каждая партия формирует список кандидатов по каждому избирательному округу, при этом кандидаты перечисляются в порядке предпочтения. Чем больше голосов получает партия, тем больше кандидатов из списка будут представлять избирательный округ. Чем ниже кандидат стоит в списке, тем меньше у него шансов пройти в парламент.

В 1971 г. доля женщин в парламенте Швеции составляла всего 14%. Социал-демократическая рабочая партия Швеции (СДРПШ) решила устранить эту несправедливость. Сначала в 1972 г. она рекомендовала включать в списки своих кандидатов «больше женщин». В 1978 г. был сделан следующий шаг: количество женщин в списке кандидатов теперь должно было быть пропорционально количеству женщин — членов партии. В 1987 г. была установлена минимальная доля женщин в списках — 40%. Ни одна из этих мер не оказала существенного влияния на количество избранных депутатов-женщин: их доля в списке кандидатов могла составлять 50%, но если все женщины располагались внизу списка, у них практически не было шансов пройти в парламент.

Поэтому в 1993 г. СДРПШ ввела так называемую чередующуюся квоту. Составлялись два списка: кандидатов-мужчин и кандидатов-женщин. Затем составлялся общий список, в котором кандидаты из обоих списков строго чередовались. После выборов 1994 г. представительство женщин — членов партии в парламенте Швеции резко возросло: на восемь процентных пунктов, и с тех пор никогда не опускалась ниже 40% (хотя доля женщин в общем количестве шведских парламентариев снижалась, поскольку граждане страны все чаще голосовали за правые партии, не использующие гендерные квоты).

Сравните этот опыт с опытом Южной Кореи, наглядно показывающий, что такая, казалось бы, никак не связанная с гендерной проблематикой вещь, как избирательная система, на самом деле серьезно влияет на политическое представительство женщин. В Южной Корее действует смешанная избирательная система: около 18% депутатов парламента избираются по партийным спискам по принципу пропорционального представительства, а остальные — как в Великобритании, то есть простым большинством голосов по одномандатным округам. Гендерные квоты используются в обоих случаях.

Когда на выборах 2004 г. гендерная квота для депутатов, избираемых по принципу пропорционального представительства, была увеличена с 30 до 50%, доля женщин в южнокорейском парламенте увеличилась более чем вдвое. Звучит впечатляюще, но следует учитывать, что рост происходил с очень низкой базы, потому что если на выборах по принципу пропорционального представительства квоты более или менее работали, то в одномандатных округах дело обстояло иначе. Предполагалось, что доля избранных кандидатов-женщин будет составлять 30%, однако на выборах 2016 г. в одномандатных округах она составила всего 7% по партии «Сэнури» и 10% по Совместной демократической партии. Если бы гендерные квоты работали одинаково эффективно на выборах во всех округах, доля женщин в парламенте Южной Кореи могла бы достичь 33,6%. Но в настоящее время она составляет 15,7%.

Причины разной эффективности гендерных квот на выборах по принципу пропорционального представительства и в одномандатных округах понять нетрудно. В этой игре кто-то побеждает, а кто-то проигрывает. Победитель получает все. И хотя на макроуровне полностью женские короткие списки в обоих случаях способствуют восстановлению справедливости, на микроуровне они, естественно, уже не кажутся справедливыми — особенно конкретным мужчинам, которым не позволили даже конкурировать с женщинами.

Этот аргумент использовали два не прошедших в парламент кандидата от лейбористской партии — Питер Джепсон и Роджер Диас-Эллиот. В 1996 г. они подали на партию в суд, утверждая, что использование полностью женских коротких списков является нарушением Акта о дискриминации по половому признаку 1975 г. (Sex Discrimination Act 1975). Учитывая то, что мы знаем о скрытой позитивной дискриминации, проявляющейся в том, что мужчины оказываются в более выгодном положении по сравнению с женщинами, списки, конечно, соответствуют духу закона. Однако они не соответствуют его букве. Поэтому Питер Джепсон и Роджер Диас-Эллиот выиграли дело. Полностью женские короткие списки были объявлены вне закона, однако вскоре снова разрешены законом 2002 г., принятым правительством лейбористов. Изначально предполагалось, что они будут использоваться до 2015 г., но в 2008 г. Гарриет Гарман, в то время заместитель лидера лейбористов, объявила, что срок их действия будет продлен до 2030 г. Между тем Роджер Диас-Эллиот недавно вновь оказался в суде, где ему был вручен запретительный приказ за отправку супруге депутата-соперника мертвой птицы.

•••

Во всем мире в странах с самым высоким уровнем женского политического представительства выборы в парламент, как правило, проводятся по партийным спискам (по принципу пропорционального представительства) . Учитывая опыт Южной Кореи и Швеции, возможно, Комитету по делам женщин и равноправию не следовало начинать с того, чтобы призывать к введению квот. Если он действительно хочет повысить долю женщин в парламенте, возможно, первым шагом должна была бы стать кардинальная реформа избирательной системы. Кроме того, усиление представительства женщин — это только полдела, потому что какой смысл избирать в органы власти женщин, если им мешают эффективно работать? А им действительно мешают.

Клэр Кастильехо, специалист по нестабильным государствам, пишет, что влиятельности женщин в органах власти зачастую препятствует отсутствие доступа в протекционистские структуры, в которых преобладают мужчины. Женщины могут присутствовать на официальных переговорах, но что толку, если мужчины организуют закулисные встречи (а это, подчеркивает Клэр Кастильехо, обычная практика в постконфликтных ситуациях) для реального обсуждения вопросов «в неформальной обстановке, на площадках, куда женщинам вход закрыт».

Очень часто женщин оттесняют от процесса принятия решений. Это одна из главных причин (самая главная — отсутствие женщин в органах власти), по которой из системы, страдающей «мужским перекосом», вымываются гендерные данные, отражающие жизненный опыт и потребности женщин. В ходе опроса американских законодателей, проведенного в 2011 г., 40% женщин не согласились с утверждением «При принятии важных решений глава органа законодательной власти консультируется с коллегами-женщинами так же часто, как и с мужчинами» (интересно, что из мужчин с этим не согласились только 17%). Аналогичным образом, в докладе 2017 г., посвященном работе местных органов власти в Великобритании, подчеркивается, что «в органах местного самоуправления властные полномочия осуществляются в рамках неформальных группировок», в которые «женщины входят редко».

При этом чтобы оттеснить женщин от законотворчества, мужчинам вовсе не обязательно собираться в местах, куда женщинам вход закрыт. У них много других способов помешать женщинам работать, и их можно использовать (и используют) на площадках, равно доступных для представителей обоих полов. Один из таких способов — перебивать женщин во время выступления. «Женщин перебивают гораздо чаще, чем мужчин», — подчеркивается в исследовании 2015 г., в ходе которого было установлено, что мужчины в среднем более чем вдвое чаще перебивают женщин, чем женщины — мужчин. Во время дебатов в рамках президентской кампании 2016 г. Дональд Трамп перебил Хиллари Клинтон 51 раз, в то время как она перебила его лишь 17 раз. Женщину — кандидата в президенты перебивал не только Трамп. Журналист Мэтт Лаудер (ныне уволенный из-за многочисленных обвинений в сексуальных домогательствах) перебивал Хиллари Клинтон чаще, чем Трампа. Он также «выражал сомнение в правдивости ее высказываний чаще, чем высказываний Трампа», хотя на промежуточных выборах 2018 г. Хиллари Клинтон была признана самым честным кандидатом.

Другой прием — покровительственный тон. Печально известный пример такого тона продемонстрировал в 2011 г. Дэвид Кэмерон, в то время премьер-министр Великобритании, когда сказал депутату от лейбористов Анжеле Игл: «Остынь, дорогая!» В глобальном исследовании, проведенном Межпарламентским союзом (МПС) в 2016 г. и посвященном проявлениям сексизма, насилию и харассменту в отношении женщин-политиков, приводится жалоба женщины, заседающей в парламенте одной из европейских стран: «Если женщины, выступая в парламенте, говорят слишком громко, на них шикают, прижимая палец к губам, как на расшумевшихся малышей; если же громко говорят мужчины, никто не делает им замечаний». Другая женщина-парламентарий рассказала, что ее «постоянно спрашивают — даже мужчины из ее же партии, — действительно ли то, что она собирается сказать, настолько важно, чтобы давать ей слово». Встречаются и примеры попыток более жесткого давления на женщин. В интервью The Guardian афганский парламентарий Фавзия Кофи заявила, что ее коллеги-мужчины прибегают к откровенным угрозам, чтобы заставить женщин-депутатов замолчать, а если это не удается, «руководство парламента просто отбирает у женщин микрофон».

Указывая на скрытый гендерный перекос, возникающий из-за того, что время выступлений в парламенте контролирует один человек (чаще всего мужчина), женщина-парламентарий одной из стран Африки, расположенных к югу от Сахары (в докладе уточняется только регион, чтобы женщины-парламентарии могли сохранять анонимность), заявила, что спикер оказывал давление на одну из ее коллег, принуждая к сексу. После того, как та отказала ему, «он больше ни разу не дал ей слова». Впрочем, чтобы женщине не давали слова, ей вовсе не обязательно отказывать спикеру парламента. «В течение моего первого срока в парламенте руководство всегда предоставляло мужчинам слово по первому требованию, в обход женщин», — рассказала женщина-парламентарий одной из азиатских стран.

В докладе МПС делается вывод, что проявления сексизма, насилие и харассмент в отношении женщин-политиков «не знают границ и в той или иной степени распространены в любой стране». В докладе подчеркивается, что 66% женщин-парламентариев регулярно слышат от коллег-мужчин женоненавистнические замечания — от высказываний, унижающих их достоинство («Тебе только в порнофильмах сниматься!»), до прямых угроз («Ее надо изнасиловать, чтобы она поняла, что творят эти мигранты!»).

Подобное отношение к женщинам-политикам, безусловно, объясняется гендерными факторами. Во время праймериз демократов в 2016 г. Хиллари Клинтон получила почти в два раза больше оскорбительных твитов, чем Берни Сандерс. Чаще всего в них встречалось слово «сука». Оно чаще всего встречалось и в твитах, полученных австралийским экс-премьером Джулией Гиллард, которой в период с 2010 г. по 2014 г. было прислано в два раза больше оскорбительных сообщений, чем ее политическому конкуренту Кевину Радду. Одна женщина — депутат Европейского парламента пожаловалась МПС, что однажды за четыре дня получила более 500 сообщений в Twitter с угрозами изнасилования. На другую женщину оказывали давление, отправляя ей сообщения с информацией о ее сыне, давая понять, что знают «его возраст, школу, класс, где он учится и т.д., и угрожая похитить его».

Иногда дело не ограничивается «просто угрозами». Более 20% женщин-парламентариев, опрошенных МПС, «подверглись сексуальному насилию не менее одного раза», а каждая третья женщина была свидетелем сексуального насилия в отношении своих коллег-женщин. Во время выборов 2010 г. в Афганистане почти все кандидаты-женщины получали звонки с угрозами, а некоторым даже потребовалась круглосуточная охрана. «Не проходит и дня, чтобы я не боялась за свою жизнь», — призналась афганский парламентарий Фавзия Кофи в интервью The Guardian в 2014 г. Годом позже одна из ее коллег погибла от взрыва бомбы, заложенной в автомобиль, — это было второе покушение на женщин-политиков в Афганистане за три месяца.

Судя по всему, с ростом числа женщин в органах законодательной власти нарастает и направленная на них агрессия. Результаты исследований, проводимых в самых разных странах мира (включая благополучные скандинавские), показывают, что по мере усиления представительства женщин в парламентах наблюдается все больше проявлений ненависти к ним, особенно со стороны коллег-мужчин. В США и Новой Зеландии исследования показали, что «по мере роста доли женщин в органах законодательной власти наблюдается все больше проявлений вербальной агрессии со стороны мужчин с целью подавления женщин как на слушаниях в комитетах, так и на парламентских дебатах». В ходе другого исследования было обнаружено, что по мере увеличения доли женщин в конгрессе США (в настоящее время она составляет лишь 19,4%) они все реже занимают руководящие посты в своей партии. Согласно анализам, проведенным в США и Аргентине, значительное увеличение доли женщин в органах законодательной власти «сопровождается снижением как эффективности продвижения вносимых ими законов, так и шансов на назначение в “мужские” или “влиятельные” комитеты». Точно так же анализ, проведенный в США, показывает, что при постановке вопросов о правах человека как вопросов, касающихся прав женщин, политики-мужчины менее охотно поддерживают соответствующие законопроекты, а законы, продвигаемые преимущественно женщинами, в конечном итоге становятся настолько размытыми и выхолощенными, что штатам становится неинтересно вкладывать в них ресурсы. Видимо, демократия — в той мере, в какой она касается женщин, — работает неправильно.

Женщинам приходится работать в экстремальных условиях психологической войны, что не может не сказываться на эффективности законотворческого процесса. Многие из них жалуются МПС, что вынуждены ограничивать свои поездки, стараются возвращаться домой до наступления темноты и не путешествовать в одиночку. Другие занимаются самоцензурой, особенно когда речь идет о проблемах женщин (которые, как правило, провоцируют самую сильную агрессию со стороны мужчин). Дело доходит до того, что некоторые женщины-парламентарии отказываются от использования социальных сетей, лишаясь таким образом «площадки для продвижения и обсуждения своих идей».

Некоторые просто сдаются и отступают. Из-за проявлений насилия женщины-политики в странах Азии и Латинской Америки реже баллотируются на следующий срок и работают в органах законодательной власти не так долго, как их коллеги-мужчины. «Не знаю, буду ли я выставлять свою кандидатуру на следующих выборах, — сказала МПС женщина-парламентарий из одной из азиатских стран, — потому что не хочу подвергать свою семью серьезной опасности». Даже в благополучной Швеции каждая третья женщина, работающая в местных органах власти, «намеревается оставить свой пост из-за угроз применить насилие».

У некоторых женщин проявленная по отношению к ним агрессия с самого начала отбивает желание заниматься публичной политикой. Более 75% британок, участвовавших в программе для женщин — начинающих политических лидеров, заявили, что сексистские высказывания о женщинах-политиках в интернете «заставили их задуматься о том, стоит ли продолжать участвовать в политической жизни». В Австралии 60% женщин в возрасте от 18 лет до 21 года и 80% женщин старше 31 года сказали, что из-за негативного отношения СМИ к женщинам-политикам они сомневаются, что будут выставлять свои кандидатуры на выборах. В Нигерии в период с 2011 г. по 2015 г. наблюдалось «заметное сокращение» количества женщин, избранных в Национальную ассамблею. Исследование, проведенное американской неправительственной организацией Национальный демократический институт, показало, что причиной этого могло быть «насилие в отношении женщин и сексуальные домогательства, с которыми женщины сталкиваются на рабочем месте». А как мы видели, сокращение представительства женщин в органах законодательной власти порождает дефицит гендерных данных, который, в свою очередь, ведет к сокращению количества законов, нацеленных на удовлетворение потребностей женщин.

•••

Факты неопровержимо свидетельствуют: политическая среда (в ее сегодняшнем виде) неблагоприятна для женщин. Это означает, что, хотя формально правила игры для всех одинаковы, в реальности женщины-политики оказываются в невыгодном положении по сравнению c мужчинами. Так происходит всегда, если какая-либо система (в данном случае политическая) создается без учета гендерных факторов.

Женщины, готовые работать засучив рукава и делать карьеру во враждебной профессиональной среде, могут взять на вооружение подход Шерил Сэндберг, описанный в ее книге «Не бойся действовать». Он, разумеется, не решает проблему полностью. Я не занимаюсь политикой, но участвую в общественной жизни и получаю свою долю угроз и оскорблений. И, каким бы непопулярным ни было мое мнение, я считаю, что именно те из нас, кто не боится трудностей, обязаны взять на себя бремя ответственности. Мужчины угрожают нам, потому что боятся. На самом деле страх обусловлен дефицитом гендерных данных: некоторые мужчины, воспитанные в культуре, где слышны лишь мужские голоса и заметны лишь мужские лица, боятся, что женщины вытеснят их из политического и общественного пространства, которое, как они считают, принадлежит им по праву. И этот страх не рассеется, пока мы не заткнем гендерную информационную дыру в нашей культуре. Если мы это сделаем, мужчины больше не будут воспитываться на представлении, что публичная сфера — их законная вотчина. В каком-то смысле женщинам нашего поколения придется пройти это испытание, чтобы избавить от него следующие поколения.

Это не значит, что не существует организационных, процедурных решений проблемы. Взять, к примеру, манеру перебивать женщин во время выступлений. Анализ прений сторон в Верховном суде Великобритании за 15 лет говорит о том, что «мужчины перебивают выступления чаще, чем женщины, и чаще перебивают женщин, чем мужчин». Речь идет о защитниках-мужчинах (адвокатессы, как показывает анализ, не перебивают другую сторону вообще), а также судьях (впрочем, защитники должны молчать, когда говорит судья). И, как и в политической сфере, по мере усиления представительства женщин в адвокатском корпусе проблема, похоже, становится острее.

На индивидуальном уровне можно просто предложить женщинам тоже перебивать выступающих, возможно научив их делать это «вежливо». Но с этим, казалось бы, гендерно нейтральным подходом есть одна проблема: на самом деле он не является гендерно нейтральным. К женщине, перебивающей собеседника, относятся иначе, чем к мужчине. В июне 2017 г. американский сенатор Камала Харрис задала изворотливому генеральному прокурору США Джеффу Сешнсу несколько неудобных вопросов. Когда он несколько раз попытался увильнуть от ответа, она прервала его и потребовала говорить прямо. Сенатор Джон Маккейн в свою очередь дважды (в двух разных случаях) перебивал Камалу Харрис, призывая ее сменить тон. Камала Харрис перебивала Джеффа Сешнса точно так же, как ее коллега, сенатор Рон Уайден, который тоже пытался добиться от генерального прокурора прямых ответов на неудобные вопросы, но только Камалу Харрис в результате назвали «истеричкой».

Проблема не в том, что женщины иррационально вежливы. Проблема в том, что они понимают (может быть, на уровне подсознания), что им не простят «вежливого» перебивания собеседника. Поэтому призывать женщин вести себя как мужчины — то есть по-человечески (памятуя о том, что люди по умолчанию — мужчины) — бесполезно и даже, видимо, вредно. Учитывая, что мужчины перебивают выступающих чаще, чем женщины, и что женщин порицают за мужское поведение, подобные призывы следует обращать не к женщинам, а к тем, кто их окружает в политике и на работе.

Сегодня в среде работодателей вошло в моду пренебрежительное отношение к таким якобы устаревшим пережиткам уходящей не столь эгалитарной эпохи, как скучная иерархия и линейные организационные структуры. Но дело в том, что отсутствие формальной иерархии отнюдь не означает отсутствия иерархии вообще. Оно означает возврат к неписаной, негласной иерархии, в которой практически нет места равноправию. На вершине неформальной иерархической пирамиды — белые мужчины, а внизу — все остальные, сражающиеся за место под солнцем в отведенном им тесном пространстве. Как известно, поясняет Гайна Уильямс, ведущая тренинги для женщин-лидеров, методы работы, предполагающие коллективное обсуждение проблем, — например, мозговые штурмы — «в условиях гендерного и этнического разнообразия сопряжены с множеством вызовов», поскольку решения принимают те, кто оказался на вершине иерархической пирамиды.

Однако такие простые приемы, как мониторинг перебивания выступлений и строгий контроль над соблюдением регламента, способны ослабить мужской напор во время коллективных обсуждений. Именно их использовал Глен Мазарра, продюсер телесериала The Shield («Щит») на канале FX, когда заметил, что в комнате сценаристов женщины стараются молчать, а если берут слово, то их перебивают, а их идеи перехватывают. Он начал бороться с привычкой перебивать женщин во время изложения сценаристами (как мужчинами, так и женщинами) творческих идей. Глен Мазарра добился успеха, и, по его словам, «эффективность работы команды сценаристов повысилась».

Более радикальный путь — изменение самой системы управления организацией, то есть переход от принятия решений на основе простого большинства голосов к принятию решений на основе консенсуса. Факты свидетельствуют, что это позволяет повысить долю женщин в общем количестве выступающих и смягчить негативную реакцию их оппонентов, оказавшихся в меньшинстве. (Исследование, проведенное в США в 2012 г., показало, что женщины участвуют в обсуждениях наравне с мужчинами только в том случае, если их позиция совпадает с позицией «подавляющего большинства» участников дискуссии. Интересно, что, если женщины в целом оказываются в меньшинстве, они выступают реже, в то время как доля мужчин в числе участников обсуждения никак не влияет на частоту их выступлений.)

Некоторые страны пытались бороться с недопустимыми приемами оттеснения женщин от власти с помощью принятия соответствующих законов. С 2012 г. в Боливии политическая агрессия в отношении женщин, избранных в органы законодательной власти или работающих на государственной службе, считается уголовным преступлением. Кроме того, в 2016 г. был принят закон, запрещающий тем, кто применял насилие в отношении женщин, избираться в органы власти.

Но в целом большинство государств ведет себя так, словно женщины-политики не оказываются постоянно в менее выгодном положении по сравнению с мужчинами. Хотя в большинстве парламентов приняты этические кодексы, они, как правило, ориентированы на соблюдение гендерно нейтрального «этикета». В большинстве стран нет официальной процедуры рассмотрения жалоб на харассмент, и зачастую вопросы о том, носили ли проявления сексизма непристойный характер и, следовательно, нарушали ли они этические нормы, решают именно те, кого обвиняют в сексуальных домогательствах (то есть, как правило, мужчины). Чаще всего они выносят отрицательные решения. Одна женщина-депутат рассказала МПС, что, когда она хотела выступить по порядку ведения собрания в связи с оскорбительным сексистским высказыванием коллеги-мужчины в свой адрес, спикер не дал ей слова, заявив, что «не отвечает за то, что думают о ней другие депутаты».

В Соединенном Королевстве в органах местной власти раньше действовал этический кодекс, защищающий права женщин. За его соблюдением следил особый независимый орган, имевший полномочия временно отстранять от должности членов советов, нарушивших этические нормы. Но о кодексе забыли в 2010 г., когда коалиционное правительство инициировало кампанию по борьбе с излишним формализмом в работе органов государственной власти — Red Tape Challenge («Вызов красной ленте»). Теперь каждый орган местной власти вправе сам решать, каким этическим нормам следовать. Соответствующие рекомендации правительства содержат лишь туманный призыв поощрять соблюдение «высоких этических норм». О дискриминации в них нет ни слова. Более не существует четкого механизма, с помощью которого членов местных советов, нарушивших этические нормы, можно отстранить от должности, если это нарушение не является уголовным преступлением.

Поэтому неудивительно, что после публикации доклада 2017 г. о работе местных органов власти, подготовленного по заказу Fawcett Society, обнаружилось, что «политика некоторых местных органов власти потворствует разрушительной культуре сексизма, что считалось недопустимым с 1970-х гг.». В таких органах власти «терпимо относятся к сексизму, рассматривая его как неотъемлемую составляющую политической жизни»; четыре из десяти женщин — членов местных советов заявили, что им доводилось слышать сексистские высказывания других членов советов в свой адрес. Одна женщина рассказала о том, что представляет собой «культура, унижающая достоинство молодых женщин и принижающая вклад женщин в работу». По ее словам, женщин — членов советов называли «женским клубом», а обед с одним известным британским политическим деятелем — «возможностью для членов “женского клуба” продемонстрировать свои наряды». Когда она и ее коллега-женщина пожаловались на «проявления агрессии» и «унизительные сексистские прозвища», жалоба, направленная по электронной почте, была проигнорирована. Ей перестали присылать уведомления о заседаниях совета. Ее участие в обсуждениях «скорее терпели, чем приветствовали». В социальных сетях даже товарищи по партии советовали ей «перестать вести себя как маленькая девочка и не мешать взрослым работать».

Из того, о чем идет речь в этом разделе книги, следуют два главных вывода. Первый из них таков: оттеснение половины населения планеты от политики порождает дефицит гендерных данных на самом верху, на вершине государственного управления. Мы должны понимать, что хорошее правительство — не то, в котором работают «те, у кого есть деньги и время и кто от рождения твердо знает, что будет учиться в хорошей школе, а потом поступит в хороший университет». Хорошее правительство — значит эффективное в целом, как единая рабочая команда. Важнейшее условие эффективности работы этой команды — гендерное и этническое разнообразие. Все, о чем я писала в этой книге, убедительно доказывает важность такого разнообразия. Данные, полученные на основе жизненного опыта женщин, имеют огромное значение. И от того, будут ли эти данные в распоряжении правительства, зависит успех его работы.

Это подводит нас ко второму выводу: данные, которые у нас уже есть, неопровержимо свидетельствуют, что на политическом поле правила игры для женщин и мужчин неодинаковы. Избирательная система страдает «мужским перекосом», а значит, способствует сохранению дефицита гендерных данных в органах власти всего мира со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями для половины населения планеты. Мы должны перестать намеренно закрывать глаза на позитивную дискриминацию, в настоящее время ставящую мужчин в более выгодное положение по сравнению с женщинами. Мы должны перестать действовать так, словно формальное, существующее лишь на бумаге, и реальное, подлинное равенство возможностей — это одно и то же. Мы должны создать избирательную систему, учитывающую реальность и способную обеспечить участие самых разных людей в принятии законов, касающихся всех нас.