Глава 24

Второго ноября 1929 года после полудня к фасаду клиники подкатил Веселый Гарри на автобусе, полном новобранцами. Среди них был и Джон Занер, шестидесятипятилетний фермер из Ленексы, Канзас, садовод. Шести футов и двух дюймов ростом, с густыми волосами ежиком, Занер был многолетним слушателем «КЛКП». И хотя склонностью к импульсивным действиям он, как и большинство фермеров, не отличался, но за два года гипнотический радиоголос все же одолел его сопротивление. К тому же и жена донимала его, настойчиво советуя пересадить козлиные железы. И вот он наконец здесь и готов пойти на то, что воспринимал как приключение «большое и сомнительное».

Минни, по обыкновению, встречала новичков, светясь улыбкой, еще более лучезарной, чем всегда. После десяти с лишним лет неустанных стараний они наконец родили ребенка – и теперь двухлетний Малыш Джонни стоял рядом с матерью, цепляясь за ее юбку. Доктору стоило немалого труда уверить прессу в том, что козлиные железы в данном случае были ни при чем.

По шикарной ковровой с восточным узором дорожке коридора мужчины прошли в приемный покой, где каждому выдали купальный халат, длинную ночную рубашку и тапочки. Последних Занеру не досталось: на его большую ногу тапочек не нашлось. Доктор ткнул пальцем в сторону его ног и рассмеялся. Откуда-то из недр здания несся мужской голос – громкий и сердитый. По всей вероятности, кого-то из прошлой партии не успели вовремя отправить домой, и заминка вызвала чье-то раздражение.

Доктора клиники принялись разбирать мужчин и вести их на индивидуальный осмотр. Занер достался одноухому Г. Д. Осборну, главному ассистенту Бринкли. Тот отвел его в маленький кабинет и больше двадцати минут тщательно осматривал. Вид Осборна бодрости пациенту не прибавил. Над темными усиками доктора посверкивали глазки, напоминающие глаза очень терпеливой ящерицы. Острым инструментом Осборн сделал надрез на предплечье Занера. Затем, раздумчиво покачав головой над ранкой, он сообщил пациенту, что скорость, с которой из раны сочится кровь, демонстрирует серьезность его состояния. Простата Занера вспухла, по словам Осборна, до величины его кулака, и значит, сложной четырехфазной операции по пересадке козлиных желез не избежать.

Занер медлил в нерешительности. Жене он обещал, что сделает либо это, либо что-нибудь другое в этом роде, но сейчас он испытывал замешательство и испуг. Слишком стремительно все происходит… Может быть, сделать одну из тех манипуляций по уменьшению простаты, о которых рассказывал Бринкли по радио… Не оперативно…

«Нет, нет, нет», – сказал Осборн, бинтуя ему руку. Над ним придется «хорошенько поработать».

Но сначала ему следует отдохнуть. Санитарка отвела Занера в палату, где все утопало в гусином пухе и ситце, а из репродуктора неслось мягкое, но настойчивое журчание речи Бринкли. Вскоре в дверь постучала Минни. Операция назначена на утро, сказала она. Это будет на пользу ему и его семье. Фермер ответил, что еще подумает.

Час-другой он провел, сосредоточенно размышляя. Не нравилась ему эта затея, и все в этой клинике не внушало доверия, но что, если эти люди правы? И его жена рассчитывает на него.

Его жена рассчитывала на это даже больше, чем ему казалось. Тридцатисемилетней Минерве, в девичестве Клер, не терпелось положить мужа на операционный стол, потому что она не могла дождаться его смерти.

Остается неясным, сама ли миссис Занер каким-то образом узнала про достижения Бринкли или нет, но, узнав о них, она преисполнилась оптимизма. А перед тем, как ее муж уехал в Милфорд на операцию, она съездила к известной в Канзас-Сити гадалке – посоветоваться, и та заверила клиентку, что ее муж не протянет и года. Скорее всего, вернувшись домой после трансплантации, он рухнет на землю на заднем дворе и тут же умрет, оставив ее богатой вдовой. Пока ее муж находился у Бринкли, она занялась обновлением дома.

Занер уснул, пропустил ужин и проснулся поздним вечером. Из коридора доносились негромкие голоса и приглушенный смех ночной смены. Глаз зацепила картина на противоположной стене – пастушка в шляпе и с кривым посохом в руке. В тот поздний час в полумраке пастушка сильно смахивала на смерть с косой.

Он опять погрузился в сон.

В два часа ночи Занер проснулся. Возле его постели стояла какая-то фигура. Он резко приподнялся на локтях.

«У меня для вас новость», – произнес призрак.

Он вгляделся: опять Минни Бринкли. Держит дощечку с прикрепленным к ней все еще не подписанным им согласием на операцию. Минни сказала: новые анализы его крови показывают, что он находится на грани. О какой «грани» идет речь, было ясно без слов. Однако она не стала от него скрывать, что уремия уже началась и, если не прибегнуть к четырехфазной операции, он скончается еще в этом месяце. А если операцию сделать, то через три дня он будет здоров. «Она взяла меня на испуг, – объяснял он позднее. – Я бы в жизни не подписал согласия, приди она ко мне днем, а так, в этот жуткий час, когда по коридорам туда-сюда ковыляют больные, мигает лампочка, и новые анализы какие-то… В общем, я подписал».

Глава 25

Анализируя сводки и доклады членов Фармацевтической ассоциации Бринкли, в которых говорилось, что их продажи многократно возросли и приносят по семьдесят пять долларов в день, специальный журнал «Мидвестерн драггист» не скрывал своего восхищения: «Достижения [Бринкли] поистине феноменальны… больше похожи на сказку, чем на реальный современный бизнес». Даже самые щепетильные и высоконравственные фармацевты с трудом удерживались, чтобы не поддаться соблазну денег. По крайней мере, до той поры, пока не стали поступать тревожные сигналы.

Доктора Г. У. Джилли из Оттавы, Канзас, вызвали к больному почтальону. Тот находился при смерти. «Я нашел пациента в ужасном состоянии, – докладывал Джилли, – его лицо страшно осунулось, тело как лед, пульс отсутствует. По-видимому, он испытал какой-то глубокий шок и вот теперь умирал. На мой вопрос, что с ним приключилось, он еле слышно прошептал: «Я принимал лекарство Бринкли».

Доктор осмотрел бутылочку: «Средство от болезней печени», изготовлено согласно рецепту № 50 по рецептуре Бринкли, цена – три доллара пятьдесят центов. Не считая того, что красная цена такому зелью была, как показали дальнейшие исследования, от силы центов семьдесят пять, доктор Джилли обнаружил, что «прием этого лекарства пациентом имел самые тяжелые последствия: вызвал колики и схватки наподобие холерных, а также приступы рвоты, открылась застарелая язва и началось сильнейшее кровотечение… При непрестанных болях и приступах рвоты больному было сделано рентгенологическое обследование. На снимках видно почти полное закрытие пилонического отверстия привратника. Условием нормального пищеварения является создание нового отверстия и необходимая в скором времени операция по выведению кишки на нижний край желудка».

Так как нашлись и другие пациенты, пережившие подобное, некий доктор Доусон посчитал своим долгом обратиться в канзасскую газету от своего имени и от имени тысяч других врачей со следующим посланием:

Отнюдь не желание расширить бизнес или придушить конкурента движет нами в желании пресечь деятельность Бринкли. Суть состоит в том, что эта деятельность представляет явную и серьезную угрозу здоровью людей, населяющих территорию, на которую Бринкли распространил свое влияние, приносящее много вреда и очень мало пользы…

Вчера я услышал по радио его совет больному, обратившемуся к нему с жалобами на возникающие время от времени боли в желудке, никак не связанные с приемом пищи и не зависящие от того, что он ест.

Бринкли посоветовал ему в течение трех недель пить молоко и есть яйца, и, если боли не прекратятся, это якобы станет верным признаком язвы двенадцатиперстной кишки, и, куда бы он ни бросился для уточнения диагноза, будь то даже лучшая больница в Штатах, каждый врач скажет ему то же самое!

Ну а если это злокачественное образование в начальной стадии? Чего будут стоить больному эти несколько недель промедления? А если затронуты почки? К чему тогда приведет это усердное поедание яиц?

Он сыпет диагнозами и рекомендациями, не имея ни малейшего понятия о состоянии больных. Если полная научная оснащенность и хорошее владение всем медицинским инструментарием может гарантировать врачам лишь 80 % безошибочных диагнозов, то, спрашивается, сколько правильных диагнозов способен поставить этот мошенник?

Девяносто пять процентов его корреспондентов – женщины. Каждый вдумчивый врач, услышав, как именно он советует женщинам обеспечивать здоровье семьи, чем лечить детей и т. д., скажем вам, что в подавляющем большинстве случаев советы его попросту вредны. Что же касается соперничества, то мне он не соперник. Напротив: он обеспечивает мне клиентуру, состоящую из тех, кого он побудил в свое время отложить визит к врачу. Кое-как подлатав их, я исправляю ошибку, которая, если оставить все как есть, в дальнейшем обернется серьезным хирургическим вмешательством.

Но есть много случаев, когда время упущено и не поможет уже ни операция и ни что другое.

Примерно в то же время Моррис Фишбейн получил письмо от Дж. А. Гарвина из «Мерк и компани». Судя по всему, Бринкли, по крайней мере на этот раз, решил кинуть кусок-другой компании, поделившись с ней выручкой.

Дорогой доктор Фишбейн!

…Не так давно нас ошеломило необъяснимое увеличение спроса со стороны наших клиентов на порошок химически чистого бората натрия. От наших представителей нам стало известно, что доктор Бринкли из Милфорда, штат Канзас, по радио рекомендовал производимый нашей компанией чистый борат натрия как средство от ожирения, после чего нас буквально завалили заказами, поступающими не только из торговых точек, но и от частных лиц.

Мы предприняли меры, известив… клиентов, а также наших торговых представителей и обратившихся к нам розничных торговцев аптечным товаром о нашем категорическом неодобрении использования этого вещества и торговли им для вышеозначенной цели, так как мы осведомлены об опасностях употребления бората натрия внутрь.

Гарвин интересовался, не может ли АМА принять меры. Фишбейн передал письмо Артуру Крампу, который ответил: «Медицинское сообщество не в силах что-либо сделать, кроме как остеречь публику, предупредив ее об угрозе. Бринкли становится для нас серьезной проблемой… Его передачи по радио – это сплошная гниль, мерзкая и бессовестная».

Гниль или нет, а прибыль, которую получал Бринкли от одного только «Ящика медицинских вопросов», равнялась в среднем четырнадцати тысячам в неделю (то есть по современному курсу шести с половиной миллионам в год).

Четырнадцать тысяч в неделю?

Корпоративная Америка получила удар под самый дых и была посрамлена. До этого времени махинации со скотскими яйцами казались ей слишком экстравагантными и малопочтенными, чтобы обращать на них внимание и признавать, но новшество с «Ящиком медицинских вопросов» и доходы, появившиеся в результате этого новшества, меняли дело. Некоторые наиболее продвинутые дельцы и сами использовали радио для рекламы, преодолевая всеобщую косность и отбивая робкие атаки моралистов.

Кризис 1929 года сделал потребность в новых подходах вопросом жизни и смерти: чтобы заставить людей покупать, теперь надо было предпринимать усилия. И все же не кто иной, как Бринкли, словно дернув за ручку кофейной машины и дав ей толчок, положил начало множеству новых способов рекламы, заполнил собой и освоил новые сегменты рекламного бизнеса, расширив его и заставив многих признать, что именно он, этот, по выражению принстонского профессора Янга, «пионер и основоположник непристойной практики радиопродвижения», уже «шесть лет доказывает нам, насколько эффективной может быть такая реклама».

Хватит миндальничать! Американский бизнес в порыве мести захватил и оседлал эфир, и каждая бутылка, банка и коробка, получив хвалебную песню в свою честь, поплыла вперед по радиоволнам. Программа «Музыкальный коктейль Санкиста» шла ноздря в ноздрю с рекламой «ананасного соуса Либби», а трансляции из Метрополитен-опера прерывались рекламой – ну конечно, чего же еще? – листерина: «Отправьте ваших юнцов в ванную, и пусть они хорошенько прополощут горло перед сном!» Всем торговцам это шло на пользу, всем, кроме, пожалуй, Бринкли, потому что такой рекламный бум добавил раздражения и настроил против него докторов, в особенности докторов Среднего Запада. Все еще сдерживаемые запретом АМА на рекламу для своих членов, доктора оказались в компании тех немногих, кто не расхваливал свой товар по радио. Заглядывая в свои пустые приемные, они понимали, что теряют клиентов из-за «Ящика медицинских вопросов». Корысть заставляла пренебрегать нормами морали, и это пренебрежение достигло критической точки: доктора ринулись к Фишбейну за помощью.

Остававшийся до этого часа генералом без армии, Фишбейн ухватился за представившуюся возможность. Он уже осознал, что прежняя стратегия сдерживания – вытеснения Бринкли из Чикаго, из Калифорнии – больше не работает, ее недостаточно, этого человека надо остановить – полностью, раз и навсегда. Провозгласив его «несомненным и величайшим шарлатаном всех времен и народов», Фишбейн поклялся использовать все ресурсы и подключить к делу всех и вся: АМА, Федеральное торговое представительство, Бюро содействия бизнесу, все что угодно, только пресечь деятельность милфордского мессии! Этот возомнивший себя стражем общественного здоровья, скорой помощью в одном лице человек, говорил Фишбейн, имеет наглость лечить серьезные болезни через радио! Скольким людям он навредил? Никто не скажет этого наверняка, но поступающие свидетельства об анекдотических ошибках внушают большую тревогу, а количество таких свидетельств постоянно растет. Учитывая колоссальные размеры его аудитории, обилие жертв можно гарантировать.

По договоренности Бринкли получил права на практику в ряде штатов. Фишбейн съездил в каждый из этих штатов по очереди и почти в каждом, взяв в оборот нужных людей, сумел добиться отмены лицензии. Он убедил и Медицинский совет Лондона в необходимости отмены для Бринкли права на работу в пределах Королевства. Взбешенный Бринкли грозил по радио уничтожить «этого слизняка Фишбейна» и всех «этих крутых олигархов», медиков из АМА, разогнать «эту свору вонючих лгунов и ничтожеств»: «Я размозжу им головы, придавив каблуком, словно гадюк».

Пока летали стрелы взаимных обвинений, на стороне Бринкли возник сообщник – еще один известный шарлатан.

Если раскачать мир бизнеса Бринкли удалось не сразу, то люди более свободномыслящие были ослеплены блеском его личности едва ли не молниеносно. Среди вдохновленных примером Бринкли был и Норман Бейкер, «пожиратель огня» из Айовы, человек с тяжелой челюстью, впервые прорвавшийся на радиостанции «KTNT» в 1925 году на День благодарения и утвердившийся там как самый успешный ученик и последователь Бринкли.

Бейкер уже успел к тому времени вкусить славы, выступая в качестве фокусника на подмостках совместно с мадам Тенгли, умевшей возноситься и, впадая в транс, читать чужие мысли, и «электрическим человеком», каждый вечер исторгавшим из себя электрические разряды такой силы, что ими плавились брошенные в холодную воду железяки. Уйдя на покой, подобно шекспировскому волшебнику Просперо, Бейкер изобрел портативную каллиопу и стал обучать желающих живописи (курс – десять уроков по почте). Так продолжалось, пока одним прекрасным вечером, крутя настройку своего приемника, он не поймал радиостанцию Бринкли.

На крутом холме над Миссисипи Бейкер построил собственную радиостанцию. Заверив кротких жителей Маскатина, Айова, что сумеет «поднять городок, превратить его из затерянной в кукурузных полях дыры в большой город, о котором вскоре узнает весь мир», он принялся за дело, взяв за образец Бринкли, только без козлиных желез. По своему радио он расхваливал всем известные патентованные средства, перемежая рекламную болтовню доверительными «искорками», обращениям к «простому труженику», бесхитростными мелодиями и диалогами известного комического дуэта. В отличие от Бринкли, Норман Бейкер любил покричать и поругаться. Во всем другом этот приверженец всего яркого – пурпурного цвета рубашек, галстуков и машин, был на удивление не оригинален.

Можно сказать, что последующие пятнадцать лет он с такой рабской покорностью будет следовать за Бринкли, что станет его тенью, и, волочась за хозяином, перемещаясь за ним с места на место, будет копировать все ступени его карьеры в тщетной попытке переплюнуть Бринкли, победить на выбранном не им самим поле.

Но пока, в 1929 году, в поднявшемся вокруг «Ящика медицинских вопросов» шуме Бейкер объединился с Бринкли и в свой черед начал массированную атаку на АМА. Правда, поступил он так, не столько руководствуясь желанием помочь собрату-мошеннику, сколько из потребности защитить собственную франшизу, которую только-только начал раскручивать. Потому что, позанимавшись немного рекламой оригинальных медицинских советов, таких, к примеру, как вылечить аппендицит луком, Бейкер несколькими месяцами ранее наткнулся на идею по лечению рака. Вначале это была мазь, сводящая шишки на ногах у лошади, но в декабре он объявил о создании лекарства, принимаемого вовнутрь, разработанного совместно с доктором Чарлзом Озиесом из Канзас-Сити, заслуженным членом Американской ассоциации медико-физических исследований и Американской лиги профилактических диет. Состав лекарств держался в секрете, утверждалось, что для излечения достаточно выпить одну рюмку.

В новой лечебнице в Маскатине Бейкер организовал Центр оздоровления раковых больных – нечто вроде кафе быстрого обслуживания или конвейера: туда поступают пациенты, оттуда – выносят тело, а также чемоданы денег.

Канун нового, 1930 года. Беверли-Хиллз, Калифорния.

Доктор Моррис Фишбейн и его жена Анна звонят в дверь длинного, протянувшегося на целый квартал усадебного дома Германа Менкевича. Приезжая в Чикаго, Менкевич нередко резался в покер у Шлогля в компании завсегдатаев. Здесь же он сошелся со старым другом Фишбейна Беном Хехтом и заманил его в Калифорнию писать киносценарии, послав незабываемую телеграмму: «Здесь можно грести миллионы, а конкурировать с тобой будут одни лишь идиоты». В тот вечер в доме Менкевича собрался весь цвет Голливуда: Чарли Чаплин, Гэри Купер, Джанет Гейнор. Еще одна звезда, Кэй Френсис, направившись к Фишбейну и представившись, садится к нему на колени. Сцепив пальцы на его шее, мисс Френсис ерзает, виляя задницей, усаживается поудобнее, а затем задает сакраментальный вопрос: «Признайтесь откровенно, ведь правда, что я самая нарядная из голливудских дам?»