Глава 13

Под конец все того же насыщенного событиями лета 1922 года в кабинет Фишбейна явился человек с рекомендательным письмом от Менкена. Это был Пол Декрюф, бактериолог и научный публицист, незадолго перед тем бросивший свою работу в нью-йоркском Рокфеллеровском институте.

До своего пребывания там Декрюф (или, как его называли, Декрайф) под руководством генерала Першинга воевал с Панчо Вильей, а во время Первой мировой работал во Франции, проводя исследования воздействия отравляющих газов на человеческий организм. При первом знакомстве с ним людей нередко поражала его шея, толстая и крепкая, как столб. Менкен однажды назвал его «настоящим энтузиастом, ревом восторга встречавшим всякую новую идею».

Аналогичное впечатление произвел и Фишбейн на Декрюфа, как он отмечает в своих мемуарах «На крыльях ветра»: «Блестящий – такова наиболее частая из его характеристик в наши дни; блеском своего ума он поразил меня при первой нашей встрече в 1922 году. Едва перевалив тогда через тридцатилетний рубеж и числясь всего лишь помощником редактора, он крепкой рукой держал рычаг управления всего журнала Медицинской ассоциации. Этот человек вызывал во мне чувство благоговения».

Слишком своенравный для постоянной службы, Декрюф прибыл в Чикаго, чтобы осуществить собственный проект по разоблачению фальшивых лекарств, не тех, что поставляли на рынок знахари и шарлатаны, но изготовляемых крупными фармацевтическими компаниями. Являясь врагом дутых репутаций, он собирался обнародовать свои разоблачения. Иными словами, он был двойником Фишбейна, столь схожим с ним, что последний ощутил властную потребность сделать нечто, мягко говоря, для него нехарактерное. В последующие годы Фишбейна упрекали (иной раз справедливо) в слишком уж некритичном отношении к деятельности медицинской корпорации с ее общепризнанными авторитетами, а также в безоговорочном подчинении ее интересам, установлениям и взглядам. Но тут он изъявил решительную готовность отбросить все априорные представления, рискнув тем самым вызвать неудовольствие некоторых влиятельных рекламодателей, хотя самих докторов при этом он и выводил из-под удара, всячески их защищая.

Когда Декрюф спросил, что ему известно о сомнительных лекарственных средствах, производимых крупными компаниями, редактор разразился речью, удивив Декрюфа удивительной четкостью и точностью характеристик. «Его рассказ о том, как фармацевты дурачат медиков, был убедителен, забавен, анекдотически смешон и насыщен энциклопедическими знаниями. На меня обрушилась целая лавина учености, и, утонув в ней и очутившись на дне, я чувствовал себя так, будто по мне еще и паровым катком проехали. Но когда окончился этот блистательный монолог, я понял, что моя память странным образом почти ничего не сохранила из сказанного доктором». Декрюф не единственный, кто свидетельствовал об этой особенности Фишбейна. Разговор с ним, по крайней мере первый, многие вспоминали как интереснейший опыт, но что они вынесли из него – люди не помнили.

После их беседы Фишбейн провел Декрюфа по коридору к доктору Крампу и, познакомив их, удалился. Крамп принялся снимать с полок пузырьки и ставить их перед гостем. Декрюф изучал этикетки и с все нараставшим волнением нюхал пробки. Благодаря закату эры контроля качества пищевых продуктов и лекарственных средств публике, слава богу, было на что раскрыть глаза. С принятием «сухого закона» алкоголем стали насыщать тоники и укрепляющие средства. Декрюф забрасывал Крампа вопросами.

Они беседовали, а Синклер Льюис в это время поднимался к ним в лифте. Всю предшествующую неделю или около того он совершал наезды в санаторий Линдлара в Элмхерсте, навещая там Юджина Дебса. Мужественный борец был бледен и истощен, но при первой же встрече его костлявая рука легла на плечо Льюиса. «Поистине, Джин – это настоящий ангел, – писал Льюис жене. – Он бесконечно мудр, добр, снисходителен – и при этом дьявольски активен». Первая встреча длилась несколько часов. Льюис поделился с Дебсом замыслом романа о рабочем движении (черновое название – «Сосед») с героем, во многом списанным с него как ветерана-социалиста. Польщенный Дебс рассказывал ему истории о своей прошлой деятельности, в том числе о том, как он руководил забастовкой рабочих большой северной железной дороги.

Что же до самого санатория, то, несмотря на презрительный отзыв о нем Фишбейна, Льюису санаторий понравился. В очередном письме жене он описывает распорядок дня санатория: «…хождение босиком по росистой траве в шесть часов утра (у-у-у-у-у-у!), на завтрак – одна слива, одно яблоко, одна груша, а в случае, если вы не можете обойтись без плотских радостей, – чашка тепловатого «Постума». Ужин (мой и Джина): шпинат, норвежский хлеб, молоко и арбуз… но здесь тихо и приятно в тени зелени деревьев, и, думаю, Дебсу это на пользу». Тем более на пользу ему было близкое соседство Карла Сэндберга, который поселился с женой и дочкой всего в трех кварталах от санатория. Несколько раз за время своего лечения Дебс потихоньку ускользал из санатория для встречи с ним, и двое мужчин, схожих между собой, подобно паре разношенных ботинок, прохаживались под росшими возле дома Сэндберга вязами и по-дружески, как пролетарий с пролетарием, общались.

Но затем Льюиса начали одолевать сомнения. В первую очередь насчет будущего романа: он передумал его писать. В Чикаго он посетил несколько собраний рабочего союза – для ознакомления с материалом, и с чем большим числом рабочих он знакомился, тем скучнее ему становилось. Сатирически настроенный автор «Главной улицы» и «Бэббита» пришел к выводу, что слишком часто превозносимые Дебсом рабочие на поверку оказывались просто-напросто олухами.

Больше того, благодаря неумолимому Фишбейну вера Льюиса в применявшиеся в санатории методы лечения также пошатнулась, умалив тем самым и степень его преклонения перед Дебсом. Двадцать шестого августа он написал Грейс следующее: «Доверчивость Дебса, позволившая ему принять всю эту систему с ее вопиюще скудной едой, с ее хиропрактикой, псевдоэлектропроцедурами (слышала бы ты, что говорит по этому поводу Фишбейн!), глубоко поражает меня. Каким бы неразумным я порою им ни казался, все же вере я предпочитаю разум».

Таково было настроение Льюиса в тот день, когда он вошел в кабинет Фишбейна. Редактор, обладавший нюхом хозяйки вашингтонского салона, взяв его за плечо, повел по коридору для встречи со своим недавним знакомцем. Декрюф так вспоминал эту встречу: «В дверях кабинета доктора Крампа вслед за доктором Фишбейном возник молодой рыжеволосый мужчина, очень высокий, сутуловатый, нервный, с красными пятнами на лице, словно при первых признаках дерматита. Его голубые глаза секунду пронзали меня острым взглядом, а затем он быстрым взглядом окинул комнату».

Пока Фишбейн представлял его находившимся в кабинете, взгляд Льюиса, блуждая, остановился на стоявших рядами тониках. Он уже начал свое исследование. Декрюф вспоминал: «С полки была снята бутылка. Она подрагивала в нервных руках мистера Льюиса. Это был большой сосуд с настойкой, произведенной в Балтиморе. Синклер Льюис вгляделся в этикетку.

– Господи, так это же чистый алкоголь! – воскликнул он. – То есть вы хотите сказать, что это продают в аптеках из-под полы? – Он отвернулся и пригвоздил меня взглядом своих голубых глаз. – Вы исследователь, вы ученый, хватит у вас смелости попробовать содержимое этой бутылки? – спросил Льюис.

– Хватит ли у меня смелости? – ответил я. – Да я вылакаю ее за милую душу!

Нет, о подобной глупости он меня не просил, но, когда доктор Фишбейн сделал движение, чтобы перехватить бутылку, я уже поднес ее ко рту и, закинув голову, пил из нее. Я одним махом, задохнувшись и закашлявшись, выдул горькое содержимое. На лицах докторов читались искреннее сочувствие и тревога, а покрытое пятнами лицо великого романиста выражало панический испуг, смешанный с восхищением».

Фишбейн вспоминал этот случай по-другому. Он рассказывал, что Декрюф провел в кабинете Крампа весь день, пробуя из разных бутылок. Так или иначе, результат оказался определенным. Когда редактор отвез обоих к себе домой в квартиру на Мичиган-авеню, Декрюф часть вечера провел на коленях перед унитазом. Но после короткого сна он встал свежий как огурчик.

За ужином троица обсуждала работу Декрюфа в Нью-Йорке и сетовала на трудности проведения медицинских исследований, говоря о том, как непроста эта область, как мешают ученым политика и зависть коллег, как мало платят им за их труд. Неудивительно, что многие ученые первого ряда работе в институтах предпочитают частную практику.

Вино лилось рекой.

Возможно, мучимый расстоянием или желая проветриться, или повинуясь велению причудливой, как у всех алкоголиков, логики, Льюис внезапно стал настойчиво предлагать всей компанией навестить Дебса. Его пытались отговорить: уже поздно, далеко ехать. Он не слушал. Не прошло и минуты, писал Декрюф, и они уже были в дверях, «подталкиваемые этим вулканоподобным Краснокожим».

Втиснуться троим на заднее сиденье такси и оставаться там, оказалось делом мучительным и нервным. По словам биографа Льюиса «На пересечении Бьюрен-, Эшленд- и Джексон-стрит [Льюис и Декрюф] вылезли из машины и принялись мутузить друг друга – коренастый здоровяк и долговязый, худой, как жердь, мужчина. Последний ударился о крыло такси и разодрал себе ногу. Фишбейн знал поблизости одного аптекаря. Они отправились в аптеку и, обработав там рану, продолжили драку».

Внезапно разразилась гроза с ливнем, и их такси столкнулось с другой машиной. Когда наконец они добрались до санатория, было уже за полночь. Здание санатория имело круглую террасу, со всех сторон окруженную кустарником. Там они и расположились с Дебсом и принесенным им виски (Дебс все же оказался не слишком-то примерным пациентом). Фишбейн развлекал собеседников обличениями шарлатанов вообще и натуропатии в частности, нападая на разного рода обманщиков, в том числе на Линдлара. Льюис, к тому времени полностью с ним солидарный, тоже подавал свой голос и уговаривал Дебса бежать из санатория. Но все было тщетно. В ответ они услышали лишь выражение светлой веры Дебса в Линдлара и в то, что он отстаивал, за что боролся.

Гости покинули санаторий часа в четыре ночи. На обратном пути, когда они еще находились под свежим впечатлением от сумасбродства Дебса, Фишбейн решил воспользоваться случаем. Он вновь принялся уговаривать Льюиса бросить идею романа о рабочем движении, а вместо этого взять себе в герои врача. Либо ученого-медика вроде тех, о ком шла речь за ужином, исследователя, в одиночку стремящегося постигнуть истину. Декрюф идею поддержал, и Льюис в конце концов согласился. Он попросил Фишбейна помочь ему, став его научным консультантом. Сам ли редактор, будучи сверх меры загруженным работой (как уверял он), отклонил предложение, или же Льюис позднее передумал, взяв себе в помощники Декрюфа вместо Фишбейна (по его собственным словам), но романист и безработный ученый стали сотрудничать. Спустя несколько недель обрисовался герой романа – бактериолог в тропическом антураже, и они вдвоем отправились в Вест-Индию собирать материал. Менкен писал из Нью-Йорка Фишбейну, что «погрузил их на пароход».

Так было положено начало роману «Эроусмит», удостоенному Пулитцеровской премии 1926 года.