Таким образом, взаимоотношения с балтийскими этносами – краеугольный камень филологических реконструкций славянской прародины. Нет сомнения, что и сейчас из всех индоевропейских языков ближе всех к славянским именно литовский и латышский. Почти половина древнейших терминов, относящихся к первооснове обоих групп языков, так или иначе созвучны (см. табл. русской и литовской лексики).

Выделяются в этих общих словесных рядах, отличаясь при этом от аналогичных прочих и.-е., названия основных металлов (напр. рус. железо – др. – прус, gelso), за исключением меди, да и специфический балтийский термин (лит. varis) скорее всего, восходит к общей балто-слав. основе «варить» (Славяне. Этногенез…).

У балтов и славян был очень близкий пантеон богов (Перун – Перкунас и др. – см. далее). Мало того, как отмечает литовский ученый Ю. Юркенас, «в балтийских и славянских языках немало общих антропооснов, которые могут быть отнесены к разряду компонентов системы личных имен древнейшего образца». При этом языковед, упирая на древность и обширность связей балтийской системы личных имен с другими и.-е., в особенности германской, дает не меньший материал в пользу балто-славянских связей.

 

Корневые элементы личных имен у балтов и славян

Отмечаются характерные только для балтийской и славянской антропонимии сочетания Darg/Drag и Varti/Vrati (Юрк., с.162–163).

Однако не только славянские языки оказались близкими предкам литовцев, латышей и пруссов. Литовский публицист Михаил Литвин в трактате «О нравах татар, литовцев и московитов» (1550 г.) отмечал, что «литовцы суть итальянцы, происходящие от италийской крови». В подтверждение этого автор приводил 74 слова, общих для латинского и литовского языков. Эта теория, с одной стороны, преследовала политическую цель – сблизить Литву (в XVI веке еще полуязыческую) с католическим Римом. Но при этом Литвин опирался на легенду о Палемоне, или Публии Либоне, римском вельможе, со своими людьми бежавшем от произвола императора Нерона. После долгих странствий беглецы якобы основали поселение на реке Дубисе, и от них, дескать, пошла дальнейшая история литовского народа. Как показывают археологические данные, в этой истории есть зерно истины. Именно во времена Нерона, между 51–63 гг. н. э., на «янтарном побережье» юго-востока Балтики высаживаются воины переброшенного из Подунавья XV римского легиона (LEGIO XV Appolinaris) во главе с вельможей (всадником) Атилием Примом. Какое-то время они квартируют в этих местах, налаживая торговлю янтарем (Кулаков В.И. История… С. 80).

У пруссов существовало другое предание – о Видевуте и Брутене, весьма схожее с историей Ромула и Рема, включая детали, например, поклонение священному дереву с изображением близнецов в Риме и прусском Ромове (чье название подозрительно созвучно городу на Тибре). Современные филологи сомневаются, что возможные связи балтов с италиками древнее римского периода истории (о них говорит, например, название золота, общее для латыни и литовского, но отсутствующее у других балтов). Но в целом среди ученых продолжает существовать теория, гласящая что своеобразный «развод» балтийских и славянских наречий был вызван влиянием языка «латинян» (на первые) и иранских народов – на вторые: «В праславянском сохранились балтийские лексические реликты, в значительной мере вытесненные их италийскими синонимами. Это напоминало ситуацию, приведшую к возникновению английского языка, для которого характерна борьба синонимов англосаксонского и старофранцузского происхождения… археологически документированное нашествие предположительно италийского этноса привело к вытеснению или семантическому перераспределению протобалтийской лексики… Археологически документированное нашествие скифов спустя семь веков на тот же ареал привело, как мы думаем, к результатам аналогичного характера. Постепенное ретроспективное снятие иранского и италийского наслоений приближает славянскую лексику к балтийской».

Подтверждение правдивости этой теории затруднено тем обстоятельством, что история балтийских племен еще менее отражена в древних письменных источниках, чем история славян. Большинство греков и римлян до начала эры либо ничего не знали о народах Прибалтики, либо полагали, что ее берега населяют сплошь венеты (собственно, и Балтику называли Венедским заливом или океаном). Тацит в I в. н. э. фиксирует на юго-восточном берегу Балтики племя аестиев (Aestii, видимо от лат. «aestus» – «прилив», aestuarium – «затопляемое морем устье реки», вероятно, имелось ввиду устье Вислы). Значительно позже это название переделали в эстиев (видимо, по созвучию est – восток) и стали так называть угро-финское население к северу от низовьев Даугавы, жителей Эстляндии, Эстонии. Нынешние эстонцы до начала XIX века не принимали это чуждое им имя (их самоназванием было maarahvas, что переводилось как «народ земли»). Тацитовские аестии не имели ничего общего с угро-финннами, которых римский историк скорее всего, вообще не знал. Наоборот, он вполне определенно говорит о том, что «их язык близок к британскому» (т. е. к диалекту кельтского, с которым римляне были неплохо знакомы). Кстати, и отмечаемый Тацитом у аестиев культ кабана-вепря точно соответствует религиозно-тотемическим представлениям кельтов, у которых, как пишет этнограф Э. Росс, кабан, «судя по всему, был животным par excellence». Основным предметом их экспорта был янтарь, издревле собиравшийся преимущественно в указанных краях.

С кельтскими языками, возможно, связана тайна происхождения одного из основных этнотопонимов балтов, отраженный в названии Литва (Lietuva) – и видимо, родственном ему – Латвия. Почти для всех исследователей давно очевидно, что эти названия как-то связаны с общим и.-е. обозначением льющейся воды (отсюда и поэтическое объяснение этнонима «литовцы» – «люди дождя»). Однако показательно, что эти этнотопонимы имеют четкую аналогию в «языке земли» кельтов (Lithauia, Lettaw, Letha) и их пантеоне (богиня Litavis). По предположению американской исследовательницы М. Джонс, все эти названия связаны с водой и отражают имя – которое можно реконструировать как Letavia– родины кельтов в Центральной Европе, практически «водного мира», поскольку тамошние ранние поселения всегда располагались или рядом или непосредственно (в виде свайных конструкций) на воде. Однако вряд ли это означает «удревнение» кельто-балтийских связей до времени этих самых свайных поселений (от эпохи энеолита до начала I тыс. до н. э.).

Археологи отмечают приток близкого кельтам населения или, во всяком случае, волну его культурного влияния на Самбию позже, судя по находкам подвесок, конской упряжи, оружия и прочих предметов, схожих с изделиями позднего Латена (т. е. II–I вв. до н. э.). Важно отметить, что и антропологи отмечали: у раннесредневекового населения ряда районов Пруссии (как и Померании и Мекленбурга) представлены формы, «очень близкие к типам латенских кельтов». Нельзя не отметить и языковых и культурных параллелей: название легендарной родины Видевута и Брутена – Кимврия опять-таки напоминает уэльское «Ким-ру» (страна сородичей»), а также этноним «кимвры» – исторически германский, но изначально тоже вероятнее всего кельтский. «На обрядность западных балтов, – отмечает польский ученый Я. Ясканис, – основной признак которой определялся как «зарывание останков кремации в землю», серьезное влияние оказывали кельтские и, в меньшей степени, римские традиции». Таким образом, «италийский» фактор воздействия на балтов существенно дополняется кельтским.

То, что еще в начале н. э. Юго-восточную Прибалтику населяли не балты, косвенно подтверждают и филологические разыскания О.Н. Трубачева, выяснившего, что слово «янтарь» в литовском и латышском языках вторично, и попало в них через другие, возможно, славянские языки. О том же говорит и упомянутый «фактор бука» (как и в славянские, название этого дерева вошло и балтские языки из германского). Северо-восточная граница ареала бука проходила в древности в районе западнее низовьев Даугавы. Стало быть, предки балтов жили к востоку от ареала бука и янтарного побережья Калининграда и Клайпеды.

Нельзя не заметить, что этноним «пруссы», которым в историческую эпоху называлось балтское племя, жившее между Вислой и Даугавой, имеет очень спорные аналогии в литовских и латышских языках. Согласно B.C. Суворову, «пруссами» уже в послеримскую эпоху стали именоваться прежние «эстии», причем сам этноним восходит к готскому слову «prus» – конь и означал первоначально тяжеловооруженных всадников. Действительно, захоронения того времени показали археологам, что у населения Самбии в V–VII вв. н. э. существовал культ коня и обычай захоронения в курганах всадников с тяжелым вооружением. Но интересно, что германские источники, описывавшие пруссов XIII–XIV вв., единодушно отмечают отсутствие у воинов этого племени тяжелого вооружения и нелюбовь сражаться на конях. Эти пруссы уже воевали пешими и вместо мечей и копий использовали примитивные деревянные дубины. Подобная слабость оружия и была главной причиной того, что это многочисленное племя было сравнительно легко завоевано немецкими крестоносцами.

Несомненно, «пруссы» позднеримского времени и эпохи крестовых походов в Восточную Прибалтику – это разные этносы. Первые были народом германского или кельтского (или смешанного) происхождения, хорошо знакомым с железным оружием и коневодством. Возможно, именно они принесли на берега Балтики те самые римские легенды, которые вошли позже в фольклор балтов. Последние пришли сюда после ухода эстиев – где-то в конце эпохи Великого переселения народов. Видимо, это произошло тогда же, когда в покинутые германцами земли центральной и северной Польши стали продвигаться славяне (вспомним легендарное столкновение людей Леха с «людьми жемойтскими» – видимо, речь идет о VII в.).

Легенды же балтов, помимо римских влияний, содержат воспоминания о значительно более восточных, нежели Пруссия, территориях. Титул первожреца Krive Krivaito ясно соотносится с латышским названием России (Krievia) и племенем кривичей, а также Krive – одним из «колен» первых арийцев, вторгшихся в Индию. Все эти этническо-мифологические параллели вполне могли, как в геометрии Лобачевского, некогда пересекаться, и скорее всего, не очень далеко от местопребывания летописных кривичей в верхнем Поднепровье.

Единственная граница балтов, в которой филологические реконструкции более-менее едины – юго-восточная. Подавляющее большинство языковедов признает, что 80–90 % наиболее древних названий Белоруссии – а это, естественно, названия рек и озер – имеют объяснения в современных литовском, латышском и древнем прусском языках (см. табл.).

 

Балтийские корни некоторых белорусских гидронимов

Восточная граница, судя по данным гидронимии, проходила в районе Московской, Калужской, Смоленской и Тверской областей, где количество названий рек балтского корня составляет около 400

Что касается древнейшей границы балтов на северо-востоке, то ее, в свою очередь может прояснить раздел филологии, изучающий уральские языки. До недавнего времени считалось, что предки финнов и эстонцев – аборигены Восточной Прибалтики. В советское время эту теорию поддерживали по идеологическим причинам – «автохтонность», изначальность пребывания на территории лучше способствовала официальному культу «дружбы народов», чем вызывавшие споры и рознь миграции. Именно поэтому найденные перед Второй мировой войной памятники, в т. ч. прибалтийские, неолитической культуры «гребенчатой керамики» не замедлили идентифицировать, как угрофинские. Однако, как мы видели в предыдущей части, с научной точки зрения это утверждение оказалось аргументированным не более, чем утверждения послевоенного времени о «славянстве» древних пруссов.

Факт автохтонности угро-финнов в Восточной Прибалтике оказался под еще большим сомнением, когда за дело взялись филологи. В частности, выяснилось, что практически все названия, связанные с мореплаванием (т. е. такие слова, как «корабль», «парус» и т. д.) в языках финнов, эстонцев, ижоры – не «родные», а заимствованы в далекой древности у индоевропейцев-балтов. Опираясь на данные в том числе западных исследователей, авторитетный отечественный уралист В.В. Напольских показал, что и названия самых характерных рыб бассейна Балтики – угря и лосося – в финских диалектах также балтийского происхождения (фин. lohi, саам, luossa – ср. лит. lasis – лосось, фин. ankerias – ср. лит. ungurys – угорь). В итоге лингвистические изыскания «позволяют сделать вывод, что балты прибыли в Прибалтику скорее до, чем после прибалтийских финнов» (Этноязыковая и этнокульт…, с. 22).

Подтвердить или опровергнуть такое предположение мог древний «язык земли» – топонимика. Точнее, гидронимика, поскольку именно названия рек и водоемов как правило, самые «консервативные», держащиеся порой тысячелетиями.

К настоящему времени общепризнано, что балтийские гидронимы распространены от Пруссии на западе до западных районов Тверской области и верхнего Поволжья на востоке (Торопа, Допшо, Журедайно и т. п.). Что касается территорий к северу от линии юг Псковщины – Тверь, то долгое время распространенность подобных названий там отметалась по принципу «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». «Что же касается северной границы балтийской топонимики, то… ее определение не составляет проблему, поскольку очевидно, что балтийские племена никогда не находились севернее тех мест, где они живут теперь», – столь категоричен был В.Н. Топоров и другие филологи. Вслед за ним и археологи (например, В.В. Седов в работе «Новгородские сопки») писали о невозможности атрибутировать многие памятники новгородской земли на основании «гидронимических данных». Получался порочный круг.

Однако не все ученые согласились не замечать фактов. Вот что пишет, например, доктор филологических наук P.A. Агеева в книге «Гидронимия Русского Северо-Запада»: «… по нашим данным, балтийская гидронимия на Северо-Западе довольно многочисленна. В одних лишь Псковских землях и на территории двух южных новгородских пятин – Шелонской и Деревской – гидронимы балтийского типа составляют не менее 5 % и во всяком случае не уступают по количеству угро-финским названиям… Особенно густо балтийские названия покрывают бассейн Великой, среднего и верхнего течения Ловати. К северу от Ильменя количество балтийских названий резко уменьшается, хотя отдельные из них заходят в нынешнюю Ленинградскую область». Действительно, название притока Невы Тосна, в старых источниках – Тусна, явно восходит к древнепрус. Tusnan – тихая. Имя озера Бебро в бассейне Оредежи также скорее напоминает балтийский вариант слова «бобровое» (лит. Bebrujis), т. к. гласная «е» в идентичном славянском термине встречается весьма редко. На Псковщине схожие литовско-латышские толкования имеют гидронимы Сороть, а далее к северо-востоку, левый приток Луги Нотика (др. – прус. Notike). Возможно, «балтийские» корни имеют и хорошо известные Валдай и Бологое.

P.A. Агеева сопоставляет данные гидронимики с данными археологии, согласно которым «в особенности в середине и конце II тыс. до н. э. культура балтов распространялась на значительные пространства к Северу, включая южное побережье Финляндии и доходя до Ладожского оз.». Действительно, раскопки показали наличие в III–II тыс. до н. э. на западном и южном побережье Финляндии, в Эстонии и на юге Финского залива стоянок культур шнуровой керамики. Последние, именуемые также культурами ладьевидных, или боевых топоров, широко распространенные на значительных пространствах Европы, практически всеми признаются индоевропейскими. Из этих культур одна из самых известных – фатьяновская, протянувшаяся от Днепра до Верхней Волги.

Инвентарь фатьяновской культуры

 

Фатьяновцы – лесные земледельцы и скотоводы – пришли на эту территорию в начале II тыс. до н. э. (в период кратковременного потепления) предположительно с запада, из Белоруссии. Их элементы культуры, а также антропологический облик классических северных европеоидов балтийского варианта позволили предположить в них предков балтов. Тем более что занимаемая ими территория – это как раз область классической балтской гидронимии.

Но вот что не менее любопытно – как следует из словаря Фасмера, у самих балтов общая и.-е. основа mare по большей части (кроме жемайтов) означала не море, а просто залив, или, например, как у литовцев – Куршский залив. Скорее всего, это означает, что и выход к морю в древности у балтов был сравнительно невелик. И море это все-таки было Балтийским.

Что же касается языков-соседей, активно повлиявших на «развод» балтов и славян, то «италийскую» версию мы уже упоминали. Нельзя не отметить влияние, или точнее сходство балтийских языков с финскими (общность некоторых глагольных форм, а также построение сложных гидронимов – см. Трубачев. Этногенез…, с. 20). Однако главным из этих языков-«разводчиков», по мнению академика A.A. Шахматова, был венетский, распространенный в разное время и по разным данным, от Адриатики до Балтики. О нем мало что известно. Шахматов, впрочем, полагал, что это язык кельтский и именно его носители отделяли в древности праславян от других и.-е. народов, оказав огромное влияние на формирование славянского этноса. С ученым-филологом были солидарны многие историки. Как считал В.В. Мавродин, само название венетов перешло на славян, после того как последние в начале – середине I тысячелетия н. э. заняли Центральную Европу и ассимилировали ее древнее население.

Сейчас версий об этногенезе венетов и их взаимоотношениях с праславянами больше. Что касается археологии, то достоверно точных соответствий между культурой венетов и последующими много столетий спустя славянскими нет. В прилегающих к Северной Адриатике, то есть заселенных некогда венетами, районах найдены несколько сот фрагментов местной древней письменности. До сих пор находятся отдельные энтузиасты, пытающиеся прочитать их с помощью славянских языков, однако такие прочтения заставляют вспомнить легендарное «этруски – это русские» А.Д. Черткова. Например, словенец Матей Бор читает одну из надписей, как «видящий, кто таблицу бога тут ширит», другую (на охотничьем рожке) – «Иллирию ты зови».

Однако большинство филологов сходится в том, что «венетский» язык этих надписей не славянский, а близок если не к кельтским, то к североиталийским наречиям, а иногда к иллирийским, включая древнее название Триеста – Tergeste (где Terg, почти как и у славян – «торг», a este – «город»).

Да и античная топонимика Иллирии, Паннонии и Норика, за исключениями вышеупомянутых единичных примеров, мало напоминает речь, для которой создавали азбуку Кирилл и Мефодий. Подавляющее большинство оставленных ими топонимов говорит об их близости иллирийцам.

Само слово венеты, как мы уже упоминали, не славянское. Племя Veneti известно со времен Цезаря на западе Галлии, где ныне провинция Вандея. Плиний упоминал этноним Venetulani в Центральной Италии, а поздние римские авторы с ужасом писали о племени Vandales. Топонимы с корнями Vent, Vend и т. д. разбросаны по всей Европе – от реки Вента в Латвии до поселения Venedotia в древней Британии, пролива Vendesund в Норвегии, местностей Vendome и Vendeuvre во Франции, озера Venetus (нынешнее Боденское) в Швейцарии.

Филологи неоднократно обращали внимание, что практически во всех перечисленных случаях речь идет либо о названиях рек и озер, либо об этно– и топонимах, связанных с водой. Так, галльские венеты жили на атлантическом побережье, балтийские – близ Балтики, где римские авторы помещали Венетский залив, адриатические, соответственно, на северном берегу Адриатики. Среди многих предположений относительно причин этого, одно кажется наиболее верным: в индоевропейских языках Vent, Vand было одним из обозначений воды, а в некоторых это и до сих пор так: в литовском – vanduo, датском – vand (славянское «вода» также, по всей видимости, некогда произносилось с носовым «н»). Соответственно, «венеты» – это «живущие близ воды» или во «влажной местности». Наименование финнами и эстноцами России Veneja, по одной из гипотез, связано с тем, что первые русские, с которыми познакомились финны – это новгородцы, занимавшие топкое Приильменье.

Возможно, слово «венеты» изначально не было собственно этнонимом, распространяясь на галлов, иллирийцев, германцев – кого угодно, кто проживал близ водоемов. Со временем ситуация изменилась, к I–II вв. римские авторы, повествуя о восточноевропейских венетах, представляют себе племена более-менее единые по языку и образу жизни. В самом деле, первый автор, давший сравнительно развернутую характеристику венедов, Тацит, объединяет под этим именем племена «простирающие свои набеги от певкинов (племя в низовьях Дуная – A.B.) до феннов (по-видимому, тогда под ними подразумевались саамы, занимавшие почти всю территорию нынешней Финляндии)». Западную границу их владений римский историк не обозначил, хотя из описания германцев она получалась где-то в районе Вислы и северо-восточных Карпат. Германцы, близкие к ним речью и обычаями певкины, фенны, жившие на янтарном побережье эйстии (обычаями и обликом похожих на свебов-скандинавов) с их «близким к британскому» языком, – вот и все соседи венедов. Если под последними Тацит подразумевал славян, то непонятно, куда же у просвещенного и наблюдательного древнего географа делись балты. То есть племена, которые, как показывает гидронимия, к началу славянской экспансии занимали огромный регион от северо-восточной Польши до верхней Волги. Не заметить их, притом упоминая о гораздо более удаленных от Рима феннах, было невозможно.

Вывод может быть только один: Тацит еще не разделял балтов и славян, объединяя их под общим именем. Возможно, такое объединение уже не совсем соответствовало действительности, ибо языки двух этносов давно должны были разойтись. В частности, по М. Фасмеру, славяно-балтская общность распалась до 400 г. до н. э., а по другим авторам еще раньше. Более того, значительное число исследователей полагает, что таковой общности и не существовало: сходство же двух языков обусловлено их архаичной и.-е. основой (также как и их сходство с санскритом) и длительными взаимными контактами. Так, в концепции М. Гимбутас чистые «балты» жили на пространстве от Самбии почти до Урала (фатьяновская и родственные ей культуры), обособившись от прочего и.-е. массива уже во II тыс. до н. э., славяне же занимали куда меньшую территорию за Припятью.

Впрочем, существует и противоположная точка зрения: балто-славянская общеность не только существовала, но и распалась весьма поздно. Так, Д.И. Иловайский писал, что «семья Славяно-Литовская выделилась из огромного Скифского мира лишь во времена «сарматские» (именно сарматы, а не венеды, считал академик это и есть славяно-балты), т. е. незадолго до Тацита. Современные методы, особенно т. н. глоттохронология, тоже скорее говорят в пользу сравнительно позднего разделения

Филолог В.В. Напольских считает, что относительно единый «макробалтский» балто-славянский языковый ареал, несмотря на постепенное выделение в нем «параславянских» групп, сохранялся, по крайней мере, в Восточной Европе вплоть до VI–VII вв., в пользу чего свидетельствуют сохранившиеся даже на его восточной периферии (именьковская культура) в языке соседних угро-финских народов, соответствующие этому времени «балтизмы» в хозяйственной лексике.

В любом случае, видимо, языковая и культурная близость «венедов» была еще очень сильна. Писавший через пятьсот лет после Тацита Иордан уже знает о различиях среди венедов, упоминая, что теперь «преимущественно они именуются склавенами и антами». Готский историк дал довольно точное географическое описание области склавен: от верхней части Вислы до среднего Дуная (Мурсианское озеро – вероятно, Балатон, близ которого протекала река Мурса) и до Днестра на востоке. Анты – от Днестра до низовий Днепра. Ни тот ни другой район не могут быть «балтийскими». Между тем непонятно, под чьим именем Иордан зашифровал собственно балтов. Вместо тацитовских аэстиев он знает «мирных эстов», населявших отдаленный берег «Германского океана», и жившее к югу от него «сильнейшее племя акациров, не знающее злаков, но питающееся от скота и охоты». Поскольку сразу за последними названы булгары (во времена Иордана жившие в Восточном Приазовье), акациры, возможно, были кочевниками-тюрками, обитавшими в районе Дона. Территории между Доном и Восточной Балтикой Иордан представлял плохо, хотя и расписал победы готов даже над отдаленными «меренс, морденс и тиуд», т. е. мерей, мордвой и чудью.

Однако обратимся к другому месту сочинения «Getika», где Иордан пишет, что венеты «ныне известны под тремя именами: венетов, антов и склавен». Поскольку два последних «колена» он локализовал и обозначил как отдельные родственные этносы, то нетрудно предположить, что существовал и третий этнос, точного названия которого готский летописец не знал и обозначил как собственно «венетов», еще не сменивших своего древнего имени. Таковые могли обитать в пределах неизвестных Иордану территорий между упомянутыми акацирами, антами, склавенами и эстами, а также меренс, морденс, тиудами и таинственными «васи-набронками». Т. е. территорий Белоруссии, внутренней Литвы, Смоленской области и т. д. – области классических балтов. Впрочем, название «венеды» дольше всего сохранялось на окраинах балто-славянского мира, которые как раз остались за славянами. Об этом говорят упомянутые эстонские и финские названия России Venemaa, Veneja, а также упорно державшееся у немцев, по свидетельству С. Герберштейна, именование прибалтийских и вообще всех славян Wenen, Windi. Видимо, из тоже серии этноним в-н-dp-, ванандар, который хазарские, арабские и армянские источники применяли в отношении племени, которое хазары некогда вытеснили из Поволжья.