Здесь необходимо сделать некое отступление, которое позволит лучше понять духовную историю древнейшего славянства, разобраться в истоках его религиозно-мифологического восприятия. Разбираемое выше «Сказание о Славене и Русе», касающееся начала праславянской истории, сообщает довольно интересную и в то же время жутковатую информацию, касающуюся праславянских князей: «Болший сын оного князя Словена Волхов бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше; сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицаху и Грома его, или Перуна, нарекоша». Потомок легендарного Славена предстает здесь как князь-маг, выступающий как оборотень и каннибал, потребляющий человеческую плоть. Очевидно, речь шла и о потреблении крови, то есть о вампиризме. А сам вампиризм тесно связан с оборотничеством – согласно русским поверьям, вампир-упырь, является умершим и потом ожившим оборотнем, которому вложили в рот золотую монету. В древнерусском «Слове об идолах» (12 век) утверждается, что наши предки на первых порах «клали требы упырям и берегыням». Затем они «начали трапезу ставити Роду и рожаницам». А уж впоследствии начали поклоняться «проклятому Перуну и Хорсу и Мокши и Вилам». Кому-то может показаться, что здесь имеет место сугубо пропагандистское желание христианского автора очернить язычество, связав его с демонопоклонничеством. Однако автор «Слова» отмечает некую эволюцию – отказ славян от культа вампиров, переход к поклонению божествам. Вот если бы «Слово» настаивало на том, что славяне и в момент христианизации продолжают почитать упырей, тогда действительно все можно было бы списать на пропаганду. Но в данном случае автор описывает разные этапы развития языческих культов.

Что же стоит за этой весьма загадочной и довольно тревожной информацией? Ведь, в самом деле, не поклонялись же наши предки, пусть и в очень древние времена, киношным чудищам с клыками и кожистыми крыльями? Нет, тут имеет место очень сложная и запутанная духовная проблема. Скорее всего, речь шла о культе этакого безмерного героизма, в котором растворяется человеческое начало. Вообще, любой героизм есть некое ограничение собственного «Я», поэтому, кстати, воинское дело в традиционном обществе рассматривается как своего рода аскеза, а сама аскеза представляется своеобразным воинством. Человек как бы жертвует своим ветхим «Я», обновляет его, преобразует в новое – высшее. При этом воин выражает готовность отдать свою жизнь и достигает высшего накала ярости, необычного всплеска чувственности. В этом водопаде ярости его «Я» истончается и становится готовым к трансформации. И тут очень важно хранить контроль разума над чувством. Точнее даже сказать – сохранять контроль духа, сверхинтеллектуального начала, над душой – началом эмоциональным и внеразумным. Это – очень трудная задача, которая облегчается принадлежностью к некоей сильной религиозно-мистической традиции. Имея какой-либо надежный духовный щит, воин может сохранять и преобразовывать свое «Я». Но если такого щита нет, то «Я» не столько изменяется, сколько исчезает, а человек приближается к дочеловеческому, звериному уровню. Это наглядно демонстрирует история XX века с его ужасающими и разрушительными войнами.

На пути религиозно-мистического делания очень легко уклониться в сторону от духовного и попасть в иной уровень. Это – уровень души, которая есть одна сплошная страсть, слепая и слепящая сила. Эллины считали данную силу неким существом женского рода по имени Ананка. Она изображается женщиной, вращающей гигантское веретено. Это – Судьба, понимаемая как неумолимая, беспощадная закономерность. Тончайший мистик Юрий Стефанов считал, что именно Ананку имел в виду Густав Майринк, когда рисовал образ черной «богини» Исаис-Асайи: «Мы сможем понять, кто же она такая, только обратившись к тому эпизоду из «Серебряного башмачка», где ее космическая ипостась описывается в виде великанши в треугольнике, сотканном из черного дыма жертвоприношений; держа в своих бесчисленных руках бешено крутящееся веретено, она сучит пряжу из кровоточащей (вот и перекличка с вампиризмом. – А.Е.)человеческой плоти» («Следы огня. Пиромагия Густава Майринка»). Собственно говоря, здесь ложная «София» («Премудрость»), которая увела с истинной дороги многих мыслителей. Она же – «Мировая Душа», «Психея», женственная стихия тонких, оживотворяющих (плоть), но слепых энергий. Именно ее ошибочно принимают за некий высший уровень, на котором можно обрести подлинную мощь. Действительно, мощь там обретается. Причем порой ее колдовские возможности необозримы. Но только эта мощь неизмеримо ниже духовной мощи, не говоря уже о неизреченной мощи Божественной. Таковой силой и становится предельно расторможенное яростно-желательное начало – не только свое, но и чужое. Воин, идущий по пути тотального разрушения, отдает себя в руки ярости. При этом он пытается выпить еще и душевную силу своих убитых врагов, вобрать в себя их эмоции: ярость сражения, предсмертный ужас. Поэтому воины древности и пили кровь поверженных врагов, поедали их внутренности. Разные традиции учат о том, что в крови человека содержатся какие-то уровни души. Об этом, в частности, говорит библейская традиция: «Ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его, поэтому я сказал сынам Израилевым: не ешьте крови ни из какого тела, потому, что душа всякого тела есть кровь его». (Лев. 17, 14). Здесь содержится однозначный запрет, который связан с опасением того, что человек усилится – губительно для себя, растворится в безликой Мировой Душе, которая дает силу, но отнимает личность. Вот отсюда и проистекает феномен вампиризма. Вурдалак, если отрешиться от книжно-киношного образа, – это человек, который стремится разрушить все, и первым делом собственную человечность. Он желает максимально освободиться от материи, прорваться на следующий уровень – в регион души. Для этого он отдает себя своей душе и пытается отнять чужие души (точнее, какие-то их энергии, выплески), для чего довольно часто нужно отнять и чужие жизни. Тем самым вампир намерен достичь бессмертия, которое невозможно в условиях физического мира. Культ вампира – это культ силы, взятой как слепая мощь. Она воспринимается как нечто мужественное, однако мужское начало предполагает самоограничение. Там, где это ограничение снимается, мужская брутальность незаметно переходит в женственную истеричность. Вот почему берсерки и другие воины-безумцы уподобляются яростным женщинам – визгом и воплями.

На каком-то этапе древние славяне (все или какая-то их ветвь) поклонялись «слепым» героям – вампирам. Возможно, это произошло во время пребывания Славена во Фракии. «…Рассказы об упырях и вампирах имеют четкие границы распространения и почти уникальный центр появления – Трансильвания, – отмечает А.Г. Дугин. – В старославянском языке слово «вампир» имело широкоупотребительный синоним «вурдалак» или «волкодлак». Изначально это слово означало «человековолк», «оборотень волка». Этот персонаж был символом Зимнего Солнцестояния (поэтому на святки ряженые одевают волчьи шкуры!), волка, проглотившего солнце, убившего солнце. Но потом солнце снова воскресает и начинает светить. Волкодлак-вампир – это фигура, связанная с убиением солнца, поглощением солнца, выпиванием его крови (солнечного света) – тьма поглощает свет – с последующим воскресением. Но поразительно, что легенды о вампирах (Дракуле – Драконе) зародились именно на западе от дельты Дуная, т. е. от точки зимнего солнцестояния на сакральном русском круге, в секторе наиболее темном и страшном в ходе солнечного спуска. И характерно, что к востоку от этой самой южной точки Гардарики символизм Волка и Собаки хотя и продолжает быть довольно распространенным, все же уступает образу Сокола, скифского сокола – т. к. солнце, пройдя свою критическую точку, начинает здесь взмывать в небеса Лета и Севера, к вершине Небесного Оленя». («Мистерии Евразии».) Будучи в Подунавье, символически находящемся внизу скифской Гипербореи, славяне прониклись какими-то смыслами и энергиями, которые сообщили им некую мощную, но избыточную силу, которая была ниже духовной мощи. (Как сказал Александр Невский: «Не в силе Бог, а в правде!») Отсюда и память о князе Волхе, имеющем образ крокодила (змея, рептилии). Кстати, сербский (опять – Дунай!) фольклор содержит образ князя Вука Огненного волка.