Глава 29. Вести из Ташбулака
Сообщение, которое доставил Гленис Годвин курьер кабинета министров, было кратким: «Канцлер Тайного фонда будет очень рад, если миссис Годвин соблаговолит посетить его сегодня в 10:20». Далее следовали неразборчивые и, можно сказать, неуважительные каракули, в которых Годвин узнала подпись канцлера Элиота Ньюмана. В штаб «Оукли-стрит» послание доставили в 9:30, значит, времени оставалось лишь на то, чтобы добраться через весь Лондон до кабинета канцлера на Уайтхолл-стрит. Посовещаться с коллегами уже было некогда. Гленис успела только сказать секретарше: «Ну что, Джилл, время пришло. Нас закрывают. Передай всем начальникам отделов, что на сцену выходит Кристабель».
«Кристабель» было кодовым названием давно готового плана по изъятию и сокрытию самой важной и актуальной документации. Статус «Кристабель» регулярно пересматривался, о его существовании знали только начальники отделов. Если все пройдет гладко, основная масса бумаг, относящихся к текущим проектам «Оукли-стрит», разойдется по тайникам, устроенным в самых разных местах – в запертой дальней комнате прачечной в Пимлико, в сейфе торговца бриллиантами в Хаттон-гарден, в сундуке церковной ризницы в Хемел-Хемпстед и так далее, – уже к той минуте, когда Годвин переступит порог кабинета канцлера в Уайтхолле.
Секретарь, встретивший ее у дверей, был необыкновенно молод («Хорошо, если год как начал бриться», – подумала Годвин) и продемонстрировал изысканные манеры и вежливую снисходительность, на что Гленис ответила сердечной теплотой, будто имела дело с любимым племянником, и даже ухитрилась выудить из юного чиновника немного информации, на которую даже не рассчитывала.
– Откровенно говоря, миссис Годвин, все просто на ушах стоят из-за предстоящего визита. Нас посетит новый президент Верховного совета Магистериума… но, разумеется, я вам ничего не говорил, – поспешил добавить юноша.
– Умный человек знает, когда нужно хранить тайну, но лишь истинный мудрец понимает, когда покров тайны следует приподнять, – торжественно произнесла Гленис Годвин, поднимаясь вслед за секретарем по лестнице. О визите Деламара в Лондон она сейчас услышала впервые.
Молодой помощник канцлера, как и следовало ожидать, пришел в восторг от собственной мудрости, провел Гленис в приемную, негромко постучал во внутреннюю дверь и почтительно доложил о посетительнице.
Элиот Ньюман, канцлер Тайного фонда, был высоким, представительным мужчиной. Его черные волосы были гладко прилизаны, на носу сидели очки в толстой черной оправе, его деймон-кролик тоже был черным. Мистер Ньюман не провел на своем посту еще и года; Гленис Годвин до сих пор встречалась с ним лишь однажды – ей тогда пришлось слушать долгие и невежественные разглагольствования о том, почему «Оукли-стрит» бесполезна, невыгодна и «антисовременна» (последним модным словом называли все, что не нравилось правительству Его Величества). Ньюман не встал навстречу гостье, не протянул ей руки. Но Гленис ничего другого и не ожидала.
– Это ваше отделеньице, как оно там называется… – Канцлер прекрасно знал, как называется «Оукли-стрит», но все равно взял со стола бумагу и прищурился, словно пытался разобрать, что там написано. – Разведывательное подразделение кабинета Тайного фонда… – прочитал он вслух, не скрывая брезгливости, и откинулся на спинку кресла, словно уже сказал все, что хотел. Но Годвин понимала, что фраза не окончена, и продолжала кротко смотреть на канцлера.
– Ну? – поторопил ее Ньюман, всем своим видом и тоном выражая едва сдерживаемое нетерпение.
– Да, это полное название нашего подразделения.
– Мы его закрываем. Вы лишаетесь официального статуса. Ваша организация противоречит принятым нормам. Антисовременная и бесполезная дыра, в которую уходят деньги. К тому же ее политическая направленность просто возмутительна.
– Будьте любезны пояснить.
– Ваше подразделение откровенно враждебно новому миру, в котором мы живем. Новым методам, новым идеям, новым людям у власти.
– Верно ли я понимаю, что вы имеете в виду новый Верховный совет, сформированный в Женеве?
– Разумеется! Будущее за этой новой организацией, свободной от бремени условностей и традиций. Такого мнения придерживается правительство Его Величества. Этот курс надлежит принять и нам. Мы должны протянуть руку дружбы будущему, миссис Годвин. Все старые методы – подозрения, интриги, шпионаж, бесконечный сбор никому не нужной и бессмысленной информации – должны остаться в прошлом. Вместе с вашим отсталым, паразитическим подразделением. Ваших сотрудников мы не обидим, все они получат места в управлениях государственной службы. Вам будет назначена приличная пенсия… Можете рассчитывать и на какую-нибудь побрякушку, если мечтали о правительственной награде. Смиритесь, будьте благодарны – и никто не пострадает. Через год-другой ваша «Оукли-стрит» – о да, я прекрасно знаю, как вы ее называете, – канет в забвение. Исчезнет бесследно и бесповоротно.
– Понимаю.
– Сегодня во второй половине дня ожидайте группу сотрудников от секретариата кабинета министров. Вашим расформированием займется Робин Прескотт. Отличный работник! Передадите ему все, потом освободите помещение. К концу недели уже будете подстригать розы у себя на заднем дворе, понятно? Прескотт уладит все детали.
– Все понятно, канцлер, – ответила Годвин. – Ответственность за это решение целиком и полностью лежит на вашей службе, не так ли?
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы представили это как шаг навстречу современности и к освобождению от пережитков прошлого.
– Именно так.
– В глазах общественности поворот в сторону эффективной модернизации будет прочно ассоциироваться с вами.
– Смею надеяться, – улыбнулся канцлер, но в его глазах промелькнула легкая настороженность. – А что?
– В таком случае, если вам не удастся сформулировать свое заявление достаточно осторожно, все это будет выглядеть… как заискивание.
– Заискивание? Перед кем же?
– Перед Верховным советом. Насколько я понимаю, новый президент вскоре почтит нас визитом. И если накануне его приезда вы избавитесь от того самого подразделения, которое больше всех трудилось, чтобы ограничить влияние Женевы, то любой, кто в курсе ситуации, воспримет это как акт исключительного великодушия, если не подобострастной капитуляции.
Ньюман побагровел, как свекла.
– Ступайте и приведите свои дела в порядок! – рявкнул он.
Гленис Годвин кивнула, поднялась и вышла. Секретарь придержал перед ней дверь и проводил по мраморной лестнице к выходу. Казалось, он хотел что-то сказать, но не находил слов.
Только в самом низу, у парадной двери из красного дерева, выходившей на Уайтхолл-стрит, молодой человек, наконец, обрел дар речи.
– Может быть… э-э-э… может, вызвать вам такси, миссис Годвин?
– Очень любезно с вашей стороны, но я бы предпочла прогуляться. – Гленис пожала секретарю руку. – На вашем месте я бы не связывала свое будущее с Управлением Тайного фонда, – добавила она.
– Да?
– Ваш начальник рубит сук, на котором сидит, и когда упадет, то утащит с собой все управление. Такова мое мнение как эксперта. Развивайте другие связи. Будьте благоразумны и осторожны. Всего хорошего!
Гленис вышла на Уайтхолл-стрит, сделала несколько шагов по улице, вошла в здание Военного министерства и попросила дежурного передать сообщение мистеру Карберри – всего несколько строк, которые она тут же написала на одной из своих визиток. Покинув министерство, она спустилась к садам на набережной. День был ясный и солнечный, воздух искрился светом. Выбрав скамейку под статуей какого-то давно почившего государственного мужа, Гленис села полюбоваться рекой. Было время прилива. Вверх по Темзе деловито пыхтел буксир, тянувший за собой целый караван барж с углем.
– Что будем делать? – спросил деймон.
– О-о-о! Наслаждаться жизнью, как в старые добрые времена.
– Тогда мы были молоды и полны сил.
– Зато теперь мы хитрее.
– Медлительнее.
– Умнее.
– Уязвимее.
– Продолжим этот спор позже. Вон уже Мартин идет.
Мартин Карберри был постоянным заместителем министра военных дел и старым другом «Оукли-стрит». Гленис поднялась ему навстречу, и, следуя давней привычке, они двинулись прогулочным шагом вдоль набережной, чтобы поговорить на ходу.
– У меня мало времени, – сказал Карберри. – В двенадцать встреча с морским атташе из Московии. Что случилось?
– Нас закрывают. Я только что от Ньюмана. Оказалось, что мы антисовременны. Разумеется, мы справимся, но придется уйти в подполье. Однако мне нужно кое-что узнать прямо сейчас, и это срочно. Что замышляет этот новый Верховный совет в Женеве? До меня дошли слухи, что их президент через несколько дней приедет сюда.
– Судя по всему, так и есть. Поговаривают о неком меморандуме, посвященном смене курса. Что они замышляют? Ну, во-первых, они стягивают силы в Восточной Европе. Московит, с которым у меня встреча, как раз об этом и хочет поговорить, что совсем не удивительно. Дипломаты развили бурную деятельность в Леванте, в Персии и дальше к Востоку.
– Все это нам известно, однако, как ты и сам понимаешь, мы очень стеснены в средствах. Если бы ты держал пари, на какой следующий ход ты сделал бы ставку?
– На вторжение в Центральную Азию. Ходят слухи, что где-то там, в дикой и непроходимой пустыне, найден источник ценных химикатов, минералов или чего-то в этом роде, и Магистериум твердо намерен никого к нему не подпускать. Для них это вопрос стратегического значения. Кроме того, тут есть и серьезный коммерческий интерес – в первую очередь со стороны фармацевтических компаний. Но, честно говоря, все эти сведения довольно туманны. В отчетах слишком много отсылок на непроверенные источники, сплетни и всякие фантастические россказни. Мы же сейчас прежде всего заинтересованы в том, чтобы сохранить мир с Женевой. Нас пока не просили направить им на помощь гвардейскую бригаду или хотя бы списанную партию водометов, но если такая просьба поступит, ее тут же исполнят.
– Но не могут же они просто вторгнуться, куда захотят?! Как по-твоему, какой они найдут повод?
– Вот этим сейчас и занимаются дипломаты. Я слышал, на краю той самой пустыни есть… вернее, было какое-то научное заведение. Исследовательский институт или что-то в этом роде. Там работали ученые из разных стран, в том числе и наши, но им начали угрожать местные фанатики, и угроза оказалась нешуточной. Так что casus belli, судя по всему, будет заключаться в показном возмущении жестокостью, с которой тамошние бандиты или террористы напали на безобидных ученых. Магистериум выразит желание спасти несчастных и восстановить справедливость.
– А как обстоят дела в местной политике?
– Все сложно. Эта пустыня и кочующее озеро…
– Кочующее озеро?
– Оно называется Лобнор. На самом деле это довольно большая территория, покрытая солеными болотами и мелкими озерцами, но сейсмическая активность и перемены климата постоянно изменяют ландшафт, и границы тамошних государств то и дело переносят, исправляют и оспаривают. Некий царек претендует на власть над всей этой областью, но на самом деле он подданный Катайской империи. Пекин то натянет вожжи, то отпустит – в зависимости от того, как себя чувствует император. Но какое дело «Оукли-стрит» до всего этого?
– Там кое-что происходит, и нам нужно быть в курсе. Теперь, когда мы лишились официального статуса…
– Ах, вот, значит, как это теперь называется!
– Изобретение Ньюмана. Так или иначе, уж если нас решили расформировать, я хочу успеть сделать как можно больше, пока еще у меня есть такая возможность.
– Понятно. Но ведь у вас наверняка был запасной план как раз на такой случай? Вы же не могли не предвидеть этого.
– О да. В сущности, наша работа просто несколько осложнится. Но рано или поздно это правительство рухнет.
– Ты оптимистка, Гленис. Если мне понадобится с тобой связаться…
– Оставь записку у Изабель, – так звали пожилую даму, которая долго работала на «Оукли-стрит», пока артрит не вынудил ее наконец уйти в отставку. Теперь она держала в Сохо ресторан, которым агенты часто пользовались как неофициальным почтовым отделением.
– Отлично. Ну что ж, удачи!
Они пожали друг другу руки и попрощались.
Гленис шагала по набережной. Мимо неспешно плыл туристический катер с громкоговорителем, из которого неслись описания окрестных достопримечательностей. Солнечные блики сверкали на воде, на сводах моста Ватерлоо, на видневшемся вдалеке куполе собора Святого Павла. Карберри подтвердил многое из того, что Гленис и так подозревала. Под властью нового президента Магистериум сделает все, чтобы захватить и присвоить источник розового масла. Для этого он собирает целую армию и не остановится даже перед необходимостью перебросить ее на несколько тысяч миль. Любого, кто встанет у него на пути, он безжалостно растопчет.
– Фармацевтические компании, – произнесла она вслух.
– «Тюрингский поташ», – подхватил деймон.
– Наверняка.
– Это настоящий монстр.
– Ну, Малкольм знает, что делать, – сказала Годвин, и тот, кто знал ее недостаточно хорошо, услышал бы в ее голосе только безграничную уверенность.
* * *
– Мистер Шлезингер занят, – заявил привратник консульства Новой Дании в Смирне. – Сейчас он вас принять не может.
Малкольм знал порядки. Он достал из кармана мелкую купюру и взял с конторки скрепку.
– Вот моя карточка, – сказал он, прикрепляя купюру к визитке.
Та мгновенно исчезла в кармане привратника.
– Две минуты, сэр, – сказал тот и устремился вверх по лестнице.
Высокое здание консульства находилось на узкой улочке рядом со старинным базаром. Малкольм бывал тут уже дважды, но привратник сменился, да и во всей атмосфере квартала что-то неуловимо изменилось. Люди держались настороженно; от былых беспечности и благодушия не осталось и следа. Кафе по большей части пустовали.
Услышав на верхней площадке шаги, Малкольм повернулся, собираясь поздороваться с консулом, но Бад покачал головой, приложил палец к губам и спустился к нему. Сердечно пожав руку старому приятелю, Шлезингер кивнул на выход.
– Вы в опасности? – тихо спросил Малкольм, когда они уже немного отошли от консульства.
– Повсюду прослушка. Ну, как твои дела, Мал?
– У меня все хорошо, а вот на тебе лица нет! Что случилось?
– Нашу квартиру подожгли.
– О ужас! Анита цела?
– Успела выскочить. Но большая часть ее работы пропала… Честно говоря, почти ничего не осталось. Ты еще не нашел Лиру?
– А ты с ней виделся?
Шлезингер рассказал ему, как встретил Лиру в кафе и узнал ее по фотограмме.
– Анита помогла ей немного изменить внешность. Но… она ушла до поджога, и больше мы ее не видели. Я навел справки и выяснил, что она, судя по всему, заходила в кафе и читала какое-то письмо – должно быть, твое, я успел его передать, а потом пошла на вокзал и села в поезд, который шел на восток, но не в Алеппо. Поезд медленный, из тех, что ползут со всеми остановками. Насколько я понял, конечная у него в Селевкии, у самой границы. Вот и все, что удалось узнать.
– Она так и не нашла своего деймона?
– Нет. Она почему-то уверена, что он ушел в один из мертвых городов в окрестностях Алеппо. Но послушай, Малкольм, есть и другое дело. Очень срочное. Я сейчас познакомлю тебя с одним человеком. Его зовут Тед Картрайт. Считай, мы уже на месте.
Малкольм обратил внимание, что Бад незаметно осматривается, проверяя, нет ли за ними хвоста. Он тоже огляделся – кажется, все чисто. Шлезингер свернул в переулок, отпер обшарпанную зеленую дверь, вошел, впустил Малкольма и снова запер дверь на замок.
– Он совсем плох. Думаю, долго не протянет. Нам наверх.
Поднимаясь по лестнице следом за Шлезингером, Малкольм пытался вспомнить, кто же этот Тед Картрайт. Он уже слышал это имя… кто-то где-то произнес его со шведским акцентом, и еще была какая-то неразборчивая надпись карандашом на клочке бумаге… Ага, вот оно!
– Ташбулак? – спросил он. – Директор исследовательской станции?
– Именно. Он приехал вчера вечером. Уж и не знаю, каким чудом добрался. Тут безопасно, и мы смогли нанять медсестру и стенографистку. Но ты должен услышать все из первых рук. Ну, вот мы и пришли.
Еще одна дверь, еще один замок, и они вошли в маленькую, чисто прибранную квартирку. Молодая женщина в темно-синей форме мерила температуру изможденному мужчине, лежавшему под простыней на узкой кровати. Глаза его были закрыты, лоб – в каплях испарины, лицо обожжено солнцем. Деймон-дрозд, усталый, весь в пыли, сидел на валике в изголовье кровати. Аста прыгнула к птице и о чем-то с ней зашепталась.
– Ему не лучше? – тихо спросил Бад.
Медсестра покачала головой.
– Доктор Картрайт! – окликнул Малкольм.
Мужчина открыл налитые кровью глаза. Взгляд его метался, ни на чем не задерживаясь дольше, чем на секунду, и Малкольм усомнился, видит ли Картрайт вообще хоть что-нибудь.
Медсестра отложила термометр, сделала запись в карточке и, уступив Малкольму стул, отошла к столу, на котором были аккуратно расставлены коробочки с лекарствами и медицинскими инструментами. Малкольм сел и снова обратился к больному:
– Доктор Картрайт, я друг Люси Арнольд, вашей коллеги из Оксфорда. Меня зовут Малкольм Полстед. Вы меня слышите?
– Да, – раздался в ответ хриплый шепот. – Но почти ничего не вижу.
– Вы директор исследовательской станции в Ташбулаке?
– Бывший директор. Станция уничтожена. Пришлось бежать.
– Не могли бы вы рассказать мне о своих коллегах – докторе Штраусе и Родерике Хассале?
Картрайт глубоко вздохнул, застонал, снова набрал в легкие воздуха и дрожащим голосом спросил:
– Хассаль вернулся?
– Да, и привез записи. Бесценные записи! Они нам очень помогли. Что это за место, где они побывали? Это красное здание…
– Понятия не имею. Но оттуда привозили розы. Они решили отправиться в пустыню. Настояли, хоть я и сопротивлялся. Не нужно было их отпускать. Но они были в полном отчаянии… Как и все мы. И мне пришлось… А потом эти люди с гор… только я отправил Хассаля домой, как они… Симург…
Картрайт умолк, а Шлезингер, стоявший у Малкольм за спиной, шепотом спросил его:
– Что он сейчас сказал? Я не расслышал…
– Погодите минуту, я объясню… Доктор Картрайт! Вы меня еще слышите?
– Люди с гор… у них было современное оружие.
– Какое именно?
– Новейшие пулеметы. И пикапы. Все новое, и очень много.
– Кто их финансирует? Вам известно?
Картрайт попытался откашляться, но даже на это ему не хватало сил. Малкольм видел, что ему больно говорить, и с сочувствием сказал:
– Не спешите.
Он слышал, что Бад у него за спиной повернулся к медсестре и о чем-то ее спросил, но все его внимание было сосредоточено на Картрайте, который жестами просил помочь ему сесть. Малкольм обхватил его за плечи и приподнял. Картрайт сделал еще одну попытку откашляться, и все его тело, горячее и очень легкое, забилось в судорогах.
Малкольм повернулся, чтобы попросить Бада или медсестру принести еще одну подушку. И никого не увидел.
– Бад! – позвал он.
И только тут увидел, что тот лежит на полу без сознания, а его сова распласталась у него на груди. Медсестра исчезла. Осторожно опустив Картрайта на подушки, он метнулся к Баду и заметил рядом с ним на ковре шприц, а на столике – пустую ампулу.
Малкольм распахнул дверь и помчался к лестнице. Медсестра была уже на нижней площадке. Она оглянулась, подняла голову… и Малкольм увидел у нее в руке пистолет. Только сейчас он заметил, как она молода.
– Мал… – начала Аста, и тут грянул выстрел.
Малкольм почувствовал удар, но еще не понял, куда именно попала пуля. Ноги подкосились, он кубарем скатился по ступенькам, туда, где всего несколько секунд назад стояла медсестра. Оглушенный падением, не вполне понимая, что происходит, он приподнялся на локтях – и увидел, что она собирается сделать.
– Нет! Не надо! – выкрикнул он и подался к ней, хотя и понимал, что не успеет.
Медсестра стояла у входной двери, приставив пистолет себе под подбородок. Ее деймон-соловей верещал и бился в ужасе, но ясные глаза девушки были широко открыты и полны решимости. Она выстрелила. Дверь, стена, потолок – все вокруг покрылось кровью, ошметками мозга и костей.
Малкольм тяжело осел на пол. Его накрыло целой волной разных ощущений – он чувствовал запах еды, которую готовили тут вчера, видел солнечный свет и яркие пятна крови на грязно-зеленой двери, в ушах стоял звон после выстрела, откуда-то издалека слышался вой бродячих собак, прямо перед глазами была струйка крови, вытекшей из размозженной головы с последним ударом сердца, и в ушах звучал тихий голос Асты, шепчущей что-то ему на ухо…
И, конечно, боль. Она пришла не сразу – сначала один толчок, потом еще, и еще… Толчки участились, и, наконец, его правое бедро свело сильной и мучительной судорогой.
Малкольм нащупал рану, его пальцы были выпачканы кровью. Скоро станет еще больнее, но сейчас нужно позаботиться о Баде. Сможет ли он подняться обратно по лестнице? Не пытаясь встать, он пополз через площадку и вверх по ступенькам, подтягиваясь на руках и опираясь на левую ногу.
– Мал, не спеши, – слабым голосом предостерегла Аста. – Кровотечение очень сильное.
– Надо помочь Баду. Потом отдохну.
Добравшись до верхней площадки, он ухитрился встать и войти в комнату, где лежал Картрайт. Бад по-прежнему был без сознания, но дышал ровно. Малкольм повернулся к Картрайту и почувствовал, что больше не может стоять. Он опустился на край постели. Нога быстро немела.
– Помогите сесть, – прошептал Картрайт, и Малкольм приподнял его, на сей раз не без труда, и прислонил к изголовью. Коготки деймона-дрозда разжались, и птица без сил упала на плечо Картрайта.
– Медсестра… – начал Малкольм, но Картрайт покачал головой, расплатившись за это еще одним припадком кашля.
– Слишком поздно, – выговорил он. – Они и ей платили. Она давала мне наркотики. Заставляла говорить. А только что дала яд…
– Платили? Вы имеете в виду, те люди с гор? – удивился Малкольм.
– Нет, нет. Не они. Им тоже платили. Все это часть большого медицинского…
Новый приступ кашля закончился рвотой. Струйка желчи вытекла из губ Картрайта на подбородок. Малкольм вытер ее краем простыни и тихо, но настойчиво переспросил:
– Большого медицинского?..
– Т.П.
Малкольму это ни о чем не говорило.
– Т.П.? – повторил он.
– Фармаце… фонд… Т.П. Компания… Логотип на пикапах…
Глаза Картрайта закрылись. Его грудь тяжело вздымалась, в горле клокотало. Затем все тело напряглось, вытянулось как струна и обмякло. Он умер. Его деймон его распался на миллионы невидимых частиц и растаял в воздухе.
Малкольм почувствовал, что силы его покидают, а боль усиливается. Нужно было осмотреть рану; нужно было позаботиться о Шлезингере; нужно было отправить сообщение для «Оукли-стрит». И никогда еще он не испытывал такого всепоглощающего желания лечь и провалиться в сон.
– Аста, не позволяй мне уснуть, – велел он.
– Малкольм, это ты? – заплетающимся языком окликнул его Шлезингер.
– Бад! Как ты себя чувствуешь?
– Что случилось?
Сова Шлезингера, пошатываясь, расправляла крылья, а Бад пытался сесть на полу.
– Медсестра что-то тебе вколола. Картрайт умер, она травила его наркотиками.
– Черт возьми… Малкольм, у тебя кровь! Сиди так, не шевелись!
– Она тебе что-то вколола, пока я говорил с Картрайтом. Потом убежала, а я бросился за ней, как дурак. Она меня ранила, а потом застрелилась сама.
Бад держался за край постели. Что бы ему ни вкололи, действие препарата было коротким: Малкольм видел, что с каждой секундой взгляд его друга становится все более осмысленным. Бад смотрел на его пропитанную кровью штанину.
– Так, – сказал он. – Первым делом надо вывести тебя отсюда и показать врачу. Придется через черный ход… и дальше, через базар. Идти сможешь?
– Только медленно. Нога не гнется. Но с твоей помощью дойду.
Бад поднялся и потряс головой, собираясь с мыслями.
– Тогда идем… – начал он и осекся: – А, нет, погоди! Надо спрятать рану.
Он открыл шкаф, достал длинный плащ и помог Малкольму надеть его.
– Как только будешь готов, можем выходить, – сказал он.
Несколько часов спустя, когда врач, которому Бад доверял, осмотрел и перевязал рану Малкольма, они пили чай в консульстве, где Бад и Анита поселились, пока их квартиру ремонтировали после пожара.
– Что сказал врач? – спросила Анита.
– Бедренная кость задета, но не сломана. Могло быть гораздо хуже.
– Болит?
– Ужасно. Но он дал мне обезболивающие. Ну, расскажи мне теперь о Лире.
– Боюсь, ты ее не узнаешь. У нее теперь короткие темные волосы и очки.
Малкольм попытался представить себе темноволосую девушку в очках, но ничего не вышло.
– Возможно ли, что кто-то проследил за ней до вашей квартиры? – спросил он.
– Хочешь сказать, именно поэтому нас подожгли? – уточнил Бад. – Потому что думали, что она у нас? Сомневаюсь. Во-первых, когда мы вышли из кафе, хвоста за нами не было. Во-вторых, они и так знают, где я живу, это не секрет. Здешние агентства не трогают друг друга, тайная служба только следит, и все. Поджог – это на местных не похоже. Я беспокоюсь за Лиру. После того, как она села на поезд до Селевкии…
– Она не сказала, зачем вообще туда поехала?
– Ну, у нее была одна странная идея… Из тех, о которых обычно не рассказывают, чтобы люди не подумали, что ты чокнутый. Но она говорила об этом так, что я невольно подумал… Короче говоря, в пустыне между Алеппо и Селевкией разбросаны десятки, если не сотни, пустых городов и деревень. Мертвые города, так их называют. Там и правда ничего не осталось – только камни, ящерицы да змеи. Но в одном из этих мертвых городов… говорят, что там живут деймоны. Одни, без людей. Впервые Лира услышала об этом еще в Англии от какого-то старика, который живет на лодке. А потом познакомилась в Смирне с некой княжной Кантакузино, которая подтвердила эти слухи. Лира наслушалась сказок и решила отправиться туда, поискать там своего деймона.
– Так ты считаешь, что это выдумки?
Шлезингер отхлебнул чаю.
– Ну, честно говоря, не знаю. Но эта княжна – интересная женщина. Ее имя связано с большим скандалом. Если она решит написать мемуары, это будет бестселлер. Эту княжну, как и Лиру, бросил деймон. И если Лире удастся добраться до Селевкии…
– Что значит «удастся добраться»? – перебил Малкольм.
– Сейчас трудные времена, Мал. Видел, какие толпы беженцев едут с Востока? Турки объявили мобилизацию в ответ на беспорядки. Все ждут беды, и я тоже. А теперь представь себе молодую женщину, которая едет в противоположную сторону – в самую гущу заварухи! Ну так вот, если она все же доедет до Селевкии, проблемы не кончатся. Нужно будет найти способ добраться до этого Синего отеля. Как ты поступишь, когда отыщешь ее?
– Отправимся дальше вдвоем. Нам нужно попасть туда, где разводят эти розы.
– По заданию «Оукли-стрит»?
– Разумеется.
– Не надо делать вид, будто дело только в этом, – сказала Анита. – Ты в нее влюблен.
Малкольм почувствовал, как огромная тяжесть легла ему на сердце. Должно быть, это отразилось на его лице, потому что Анита поспешно добавила:
– О, прости! Забудь. Я ничего не говорила, это не мое дело.
– Когда-нибудь я тоже напишу мемуары. Но послушайте: перед смертью Картрайт сказал нечто важное о людях с гор, напавших на исследовательскую станцию. Он заявил, что их финансировало некое «Т.П.» Что это может быть, как по-вашему?
Бад присвистнул.
– «Тюрингский петролеум», – произнес он. – Страшные люди.
– Поташ, – поправила Анита, – а не «петролеум».
– А, да, поташ. Анита написала о них статью.
– И ее не напечатали, – подхватила Анита. – Редактор побоялся. Это очень старая компания, они не одно столетие добывали поташ в Тюрингии. Снабжали компании, производившие удобрения, взрывчатку и всякие химикаты. Но лет двадцать назад «Т.П.» решил сам заняться производством, это было выгодно. Фармацевтическая продукция и оружие – основные их направления. Они разрослись до невероятных размеров! Поначалу они плевать хотели на общественное мнение, но потом поняли, что рынок так не работает, и теперь осваивают новые методы. Они чудовищно разбогатели на трептизаме – это такое обезболивающее, и всю прибыль вложили в исследования. Да, и еще: это частная компания. Никаких акционеров, претендующих на дивиденды. На них работают лучшие ученые. Эй, что ты там ищешь?
Малкольм неуклюже пошарил в кармане и достал пузырек с таблетками.
– «Трептизам», – прочитал он вслух.
– Вот именно. Заметь, что в названии всего, что они производят, есть буквы «Т» и «П». Картрайт сказал, что они финансируют террористов? Тех самых людей с гор?
– Он сказал, что эти инициалы были на пикапах, в которых они приехали.
– Значит, «Т.П.» хочет наложить лапу на розы!
– Это многое объясняет. Анита, а нельзя ли почитать ту твою статью? Хотелось бы узнать предысторию.
Та покачала головой.
– Почти все мои бумаги сгорели вместе с квартирой, – сказала она. – Столько работы, и все впустую!
– Так, может, вас из-за этого и подожгли?
Анита посмотрела на Бада, и тот неохотно кивнул:
– Одна из причин…
– Очень вам сочувствую, – сказал Малкольм. – Но мне, пожалуй, пора. Нужно догнать Лиру.
– Я посоветовал ей найти в Алеппо человека по имени Мустафа Бей. Он купец, знает там всех и вся. Если она туда доберется, то, скорее всего, пойдет прямо к нему. На всякий случай говорю и тебе: найти его можно в кафе «Марлетто».
Бад купил Малкольму одежду вместо той, что испачкалась в крови, и трость, чтобы опираться на нее при ходьбе, и проводил на вокзал, где Малкольм собирался сесть на экспресс до Алеппо.
– Что будет с тем убежищем, где вы держали Картрайта? – спросил Малкольм.
– Туда уже сбежалась полиция. Кто-то сообщил, что слышал выстрелы. Мы с тобой вовремя убрались. Теперь эта квартира для нас потеряна. Я включу это в отчет для «Оукли-стрит».
– Спасибо, Бад! Я очень тебе обязан.
– Передавай привет Лире, если…
– Передам.
Когда подъезд отошел от станции, Малкольм устроился в купе с кондиционером, постаравшись найти положение, в котором нога болела бы поменьше, и достал из рюкзака потрепанную книжку. Может, «Джахан и Рухсана» помогут отвлечься от боли.
В поэме говорилось о двух влюбленных, пытавшихся расстроить козни чародея Кураша – дяди Рухсаны – и завладеть садом драгоценных роз. Главная линия то и дело прерывалась вставными эпизодами, в которых автор описывал разных фантастических существ и сплетал причудливые обстоятельства. Так, Джахану пришлось оседлать крылатого коня и отправиться на луну, чтобы спасти Рухсану, захваченную в плен Царицей Ночи. В другом эпизоде Рухсана использовала запретный амулет, чтобы избавиться от огненного чудовища по имени Развани. И каждое такое приключение обрастало бесчисленными деталями и новыми удивительными поворотами. Казалось, сюжет так и будет ветвиться до бесконечности. Малкольм едва находил в себе силы читать дальше, но недостатки поэмы искупались, на его взгляд, восторженными описаниями розового сада и природы в целом, а еще – тех чувственных наслаждений, которые открывались счастливцу, достигшему этого сада.
– Или это что-то значит, – сказал Малкольм Асте, – или не значит ничего.
– Скорее всего, значит.
В купе они были одни. До следующей станции оставалось еще не меньше часа.
– Почему?
– Потому что Хассаль не стал бы таскать с собой эту книжку, если бы все это ничего не значило.
– Сначала нужно понять, что он был за человек. И почему так ценил эту поэму.
– Может, не столько поэму, сколько саму эту книгу. Это издание. Или даже этот конкретный экземпляр.
– Книга – ключ к шифру?
– Что-то вроде того.
Если у двух человек есть по экземпляру одной и той же книги, они могут посылать друг другу шифрованные сообщения, находя в книге нужное слово и переводя его в числовой код: номер страницы, номер строки, номер слова в строке. И если никто больше не знает, какую книгу они используют, взломать такой шифр почти невозможно. Или же шифрованное послание может содержаться в самой книге. Нужные буквы или слова выделены каким-то образом – например, крохотными карандашными пометками. Но этот метод небезупречен: если книга попадет в руки врагу, тот без труда сможет прочитать сообщение. Малкольм потратил некоторое время на поиск подобных пометок; несколько раз он уже думал, что нашел кое-что, но затем убеждался, что это всего лишь изъян дешевой бумаги.
– Деламар – дядя Лиры, – сказала вдруг Аста.
– И что?
«Иногда он так медленно соображает!» – подумала Аста, а вслух произнесла:
– Кураш – дядя Рухсаны. Он пытается захватить розовый сад.
– О! Понятно. Но кто тогда Джахан?
– Ох, Мал! Ну, в самом деле, хватит уже!
– Они любят друг друга.
– Тут не детали важны, а сама ситуация.
– Это просто совпадение.
– Ну, если хочешь так думать, кто я такая, чтобы тебе мешать? – проворчала Аста. – Но мне казалось, ты хочешь понять, важна эта книга или нет.
– Я и так знаю, что она важна, и лишь хочу понять почему. Я ищу действительно вескую причину. Одного или двух случайных совпадений тут недостаточно.
– Одного или двух. Но когда совпадений становится слишком много…
– По-моему, ты споришь просто из вредности.
– Кто-то же должен! Иначе ты вообще перестанешь сомневаться в том, что говоришь. Поверишь в свою непогрешимость.
– А я-то думал, это ты у нас легковерная.
Они часто разговаривали в таком духе. Малкольм утверждал одно, Аста – другое; потом внезапно, без предупреждения, оба меняли сторону и принимались отстаивать точку зрения, которой только что придерживался другой. И мало-помалу в споре рождалась истина – или, по крайней мере, такая позиция, которая устраивала обоих.
– Место, которое она ищет, – сказала Аста. – Этот мертвый город… Почему ты думаешь, что там живут деймоны? Нет ли чего-то подобного в этой поэме?
– А ведь и правда! У Рухсаны украли тень, и она отправляется в страну заргулов, чтобы вернуть ее.
– Кто такие заргулы?
– Чудовища, пожиратели теней.
– А ей удалось вернуть свою тень?
– Да, но пришлось кое-чем пожертвовать…
Оба помолчали.
– И еще мне кажется… – начал Малкольм.
– Что?
– В одном месте Рухсану берет в плен волшебница Шахзада, Царица Ночи, но Джахан спасает ее…
– Так-так?
– Чтобы перехитрить волшебницу, он завязывает ее шелковый платок сложным узлом. Пока та пытается развязать его, Джахан и Рухсана убегают.
Он замолчал, но Аста уже поняла:
– О, надо же! Прямо как с той феей на Темзе и шкатулкой, которую она не могла открыть!
– Да, прямо как с Дианией. Тот же самый трюк.
– Мал, это и правда…
– Очень похоже, да. Не могу отрицать.
– Но что это значит? Что значит, когда появляются такие совпадения? Может, все зависит от характера, от склада ума? Кто-то скажет, что это важно, а кто-то не придаст значения или вообще не поверит.
– Тогда это точно не имело бы смысла, – возразил Малкольм. – Правда – всегда правда, веришь ты в нее или нет.
– Но можно не захотеть ее видеть. Слушай, может, нам с тобой надо просто решиться? Выбрать позицию и придерживаться ее, что бы ни случилось. Чем заканчивается поэма?
– Они нашли сад, победили злого волшебника и поженились.
– И жили долго и счастливо… Ну так что, Мал? Что мы с тобой решим? Поверим или нет? Будем считать, что все это не просто так и действительно что-то значит? А, кстати, вот еще вопрос… что значит «значит»?
– Ну, это просто, – усмехнулся Малкольм. – Значение чего-то – это его связь с чем-то еще. В этом конкретном случае – с нами.
Поезд замедлил ход, подъезжая к какому-то приморскому городку.
– Мне казалось, здесь не должно быть остановки, – заметила Аста.
– Не должно. Наверное, поезд переходит на другую ветку или еще что-нибудь в этом роде.
Но он ошибался. Поезд пополз еще медленнее и затормозил у платформы. В угасающем свете дня Малкольм и Аста разглядели десятка полтора человек, собравшихся вокруг помоста, с которого кто-то обращался к ним с речью или торжественно прощался перед отъездом. Затем оратор – мужчина в темном костюме и рубашке с воротником-стойкой – сошел с помоста и принялся пожимать руки и обниматься со слушателями. Очевидно, это была важная персона, раз железнодорожная компания изменила ради него расписание. Носильщик между тем подхватил два чемодана и понес их в поезд.
Малкольм попытался переменить позу, чтобы нога не затекала, но двигаться было больно. Он даже привстать не смог.
– Лучше ляг, – посоветовала Аста.
Поезд снова начал набирать ход, и Малкольма вдруг охватило смирение – накрыло его с головой, словно облако снега. Силы покидали его, тело отказывалось повиноваться, и он как будто вернулся на двадцать лет назад, в тот ужасный затопленный мавзолей, где ему пришлось дойти до последней черты, чтобы спасти Элис от Джерарда Бонневиля… Да, Элис… Уж она бы знала, что сейчас делать. Он прошептал ее имя. Аста услышала и попыталась ответить, но и она слишком ослабла от боли. Остатки сознания покинули Малкольма, и Аста вместе с ним провалилась в забытье. Когда в купе заглянул контролер, она лежала без чувств на груди Малкольма, а на полу уже образовалась лужица крови.
