Глава 16. Lignum vitae
Лира проснулась ранним вечером, встревоженная, с тяжелой головой и совсем не отдохнувшая. Поужинав мидиями и картофельным пюре с Ма Костой и рассказав ей, как живется в школе и колледже, она вспомнила, что Фардер Корам велел ей прийти попозже, и направилась к нему.
Старый цыган сидел при свете лампы. Глаза у него блестели, и ему явно не терпелось поговорить, словно у него был секрет, которым он хотел поделиться. Но сперва он велел Лире подбросить еще полено в железную печку и налить им по стаканчику йеннивера.
Лира уселась во второе кресло и сделала глоток прозрачного холодного напитка.
– Ну, что ж, – молвил Фардер Корам, – кое-что из того, что ты сказала, или, может, я сам сказал, или вовсе не это, а что-то другое… Словом, я всё думал про это твое путешествие. И про ведьм.
– Да! – тихо воскликнула она. – Может, нам с вами одно и то же пришло в голову? Если люди будут считать, что я ведьма, они не станут…
– Вот именно. Допустим, ведьма забралась так далеко на юг, как, бывало, моя Серафина…
– …и потеряла свою сосновую ветвь, или ее кто-то украл, или вроде того…
– Вот-вот. Ей пришлось бы оставаться на земле, пока она не найдет дорогу назад, на север. Мы с тобой и впрямь об одном думаем. Но тебе придется нелегко. Люди, может, и поверят, что ты ведьма и потому с тобой нет Пана, но не забывай: ведьм они боятся, а бывает, что и ненавидят.
– Значит, придется быть осторожной. Но это я умею.
– А еще удачливой. Но, знаешь, это и правда может сработать. За исключением… В общем, с обычными людьми все получится. Но что, если ты встретишь настоящую ведьму?
– Что настоящей ведьме делать в Центральной Азии?
– В тех краях, куда ты собралась, с ведьмами тоже знакомы. Ведьмы иногда забираются очень далеко – по торговым делам, по дипломатическим или для учебы. Так что тебе придется заранее придумать, что и кому говорить. И особенно – настоящей ведьме, если она тебе попадется.
– Я все-таки очень молода, это мне на руку. Значит, я только что впервые рассталась со своим деймоном в… в Сибири…
– На Тунгуске.
– Да. И до сих пор учусь ведовству. Правда, я не выгляжу как ведьма, в этом все дело.
– Ну, не знаю. Многих ведьм ты повидала, когда мы были на Севере?
– Сотни!
– Да, но все они были из клана Серафины или из родственных ему. И все они похожи друг на друга, но не одинаковые. Есть ведьмы со светлыми волосами и светлыми глазами, а есть черноволосые, и разрез глаз у них другой. Как по мне, ты бы запросто сошла за ведьму, если бы дело было только во внешности.
– Ма Коста как-то сказала, что у меня ведьмино масло в душе.
– Ну, вот и отлично! – Эта безумная идея явно вызывала у Фардера Корама неподдельный энтузиазм.
– А еще язык, – возразила Лира. – Ни на одном из их языков я не говорю.
– Этот мост мы потом перейдем. Подай-ка мне атлас с полки.
Атлас оказался старый и потрепанный: страницы едва держались вместе. Старик положил его на колени и открыл карту Крайнего Севера.
– Гляди, – он ткнул пальцем в Северный Ледовитый океан.
– Что это? – Лира обошла его и заглянула через плечо.
– Новый Киевск. Вот отсюда ты вполне можешь быть. Крошечный островок, но на нем есть свой ведьминский клан, очень свирепый и гордый – именно потому, что такой маленький. Что за великая цель погнала тебя так далеко на юг, придумаешь сама. Девчонкой ты такую кудель часами могла прясть, а все слушали и верили каждому слову.
– Да, раньше я умела, – сказала Лира, и на мгновение восторг от сочинения таких историй вновь затопил ей душу, и в глазах загорелся огонь – и старик увидел его… – Но теперь разучилась. Больше не умею сочинять. Это были просто фантазии. Я брала свои истории из воздуха, и в них не было ни капли правды. Наверное, Пан прав, и у меня нет настоящего воображения. Я просто вздорщица.
– Ты – что?..
– Так мистер Скорсби говорил. Он объяснял, что есть люди, которые говорят только правду, и для этого им нужно знать, какова она, эта правда. Есть вруны, им тоже нужно знать правду, но лишь для того, чтобы избегать ее или подменять враньем. А еще есть вздорщики, которым на правду вообще плевать, она им неинтересна. Они не правду говорят и не врут – они несут вздор. Им интересно только представление, которое они разыгрывают. Я помню, как он это говорил, только тогда я не поняла, что это и ко мне тоже относится. Поняла только позже, после того, как побывала в мире мертвых. История, которую я там рассказала призракам детей, вздором не была – это была самая настоящая правда, потому-то гарпии ее и слушали. А вот все остальные мои россказни – это был вздор чистой воды. Но больше я такого делать не могу.
– Ну ты даешь! Вздорщица! – Фардер Корам рассмеялся. – Ну, вздор это или нет, но тебе придется все это рассказать Ханне Релф и молодому Малкольму. Ты собираешься написать им до отъезда?
– Да. Мне как раз сегодня принесли письмо.
Она пересказала ему и письмо Малкольма, и свой ответ.
– Стало быть, мальчик тоже отправился в Центральную Азию? – покачал головой Фардер Корам. – Этому может быть только одно объяснение: «Оукли-стрит» его туда отправила. Дело, понятно, хорошее, но… В общем, он найдет способ с тобой связаться. Но вот что я тебе скажу: агентов и друзей «Оукли-стрит» можно встретить в самых неожиданных местах. Пусть он сообщит им о твоей ситуации, чтобы они за тобой присматривали.
– Да как же я их узнаю?
– Предоставь все юному Малкольму. Уж он с этим как-нибудь разберется.
Лира молчала, пытаясь представить себе путь в несколько тысяч миль… Совсем одна, по-настоящему одна, слишком заметная, особенно если легенда о том, что она ведьма, лопнет…
Фардер Корам перегнулся через подлокотник и что-то поискал в нижнем ящике стоявшего рядом шкафчика, и снова выпрямился – не без труда.
– Что ж, – сказал он. – Вряд ли я когда-нибудь приказывал тебе что-то сделать – никогда не считал, будто у меня есть такое право. Но теперь ты сделаешь так, как я скажу, и спорить не будешь. Вот, возьми.
Он протянул ей маленький кожаный мешочек, затянутый шнурком.
Лира заколебалась.
– Бери, и не возражай! – рявкнул он, и глаза его потемнели.
Впервые в жизни Лира его испугалась. Она взяла мешочек и по весу мгновенно поняла, что там монеты, и они золотые.
– Это…
– А теперь слушай, я скажу тебе, что делать. Если не хочешь слушать старого Фардера Корама, будешь слушать высшего офицера «Оукли-стрит». Я даю тебе это потому, что высоко ценю и тебя, и Ханну Релф, и молодого Малкольма. Открывай.
Лира так и сделала. На ладонь ей действительно высыпались монеты. Самые разные, из десятка стран, если не больше, всевозможных форм: в основном, конечно, круглые, но были тут и квадратные со скругленными углами, и восьмиугольные, и даже семи- или одиннадцатиугольные. Одни с отверстием посередине, другие – стершиеся почти до полной гладкости, третьи – гнутые или щербатые. Но у каждой была тяжесть, блеск и солидность, свойственные только настоящему золоту.
– Нет, я не могу…
– А ну, цыц. Подай-ка их мне сюда, поближе.
Лира подала. Фардер Корам нетвердыми пальцами перебрал монеты, выбрал четыре и сунул к себе в жилетный карман.
– Вот так. Что бы дальше ни случилось, большего мне не понадобится. Остальное – тебе. Носи их всегда с собой, но не все в одном кармане. И еще кое-что: если помнишь тех ведьм, что сама встречала, у каждой была маленькая диадема из цветов, вроде венка. Из крошечных таких северных цветочков. Припоминаешь?
– Некоторые – да, носили. Но не все. У Серафины такой был.
– У королев всегда они есть. Иногда и не только у них. И тебе тоже будет полезно сделать такой венчик, совсем простой, хоть из хлопчатой тесемки. Он придаст тебе стиля. Неважно, насколько дешевый будет материал. Ведьмы бедны, но держатся как королевы или знатные леди. Я не про гонор говорю и не про чванство. Есть в них настоящее величие, гордость и самоуважение, и ощущение собственного великолепия. Вот даже и слов обычных для этого не подобрать. И все это у них сочетается со скромностью, да так, как будто и то, и другое занимает внутри одно место, как бы странно это ни звучало. Одеваются ведьмы скромно, зато двигаются как пантеры. И ты тоже так сможешь. Ты уже так делаешь и сама не замечаешь.
Лира попросила рассказать ей про «Оукли-стрит», и Корам сообщил ей несколько полезных подробностей – например, как проверить, можно ли доверять тому или другому человеку. О ведьмах она его тоже расспросила, чтобы узнать какие-нибудь мелкие детали, их образ жизни, поведение, привычки – все, что только смогла вспомнить. Она была довольна, потому что наконец приняла решение. Она снова была сама себе хозяйка.
– Фардер Корам, не знаю даже, что сказать… спасибо вам.
– Мы еще не закончили, девочка. Вон шкафчик над книжной полкой. Загляни-ка в него.
Лира сделала, как он ей сказал, и обнаружила в шкафчике стопку записных книжек, сверток в мягкой коже и еще всякие мелочи – даже непонятно что. Пока не вынешь, не поймешь.
– И что я тут ищу?
– Короткую и тяжелую палку. Почти почерневшую, и не круглую на срезе, а семиугольную.
Палка обнаружилась под записными книжками – действительно почти черная и на удивление тяжелая, будто выкованная из меди. На ощупь она была теплая и немного маслянистая, как настоящее дерево.
– А что это?
– Боевая палка, «пекеньо».
– Что это значит?
– «Малыш», маленькая палка.
С одной стороны «малыш» сужался, и этот его конец был плотно обмотан жестким шнуром. Самая широкая часть была в толщину как три ее пальца, а рукоять – чуть толще большого пальца. В длину он был примерно как от локтя до ладони.
Лира взяла палку, взвесила в руке, и ей показалось, что эта идеально сбалансированная короткая дубинка – часть ее тела.
– Что это за дерево?
– Lignum vitae, железное дерево. Самое прочное на свете.
– Внутри свинец?
– Нет, это вес самого дерева. Я раздобыл ее… Где же это было? В Верхней Бразилии. Она была у работорговца, который напал на меня, да только был недостаточно быстрым. Его деймон, старая обезьяна, успел разжиреть. Так что я отобрал у него палку и с тех пор сам ею пользуюсь.
Лира представила, сколько же она весит, если как следует замахнуться. Одного удара, пожалуй, хватит, чтобы размозжить череп.
– «Пекеньо»? – переспросила она. – Что ж, пусть так и будет.
С именем вещь сразу стала как будто более живой. Лира держала ее обеими руками.
– Она меня пугает, но я возьму. Я ведь и не подумала, что по дороге, возможно, придется и драться. Никогда к такому не готовилась.
– Да в этом вроде и не было нужды… с тех пор, как ты вернулась из другого мира.
– Думала, все опасности позади. Все позади – и хорошее, и плохое. Ничего не осталось, только учеба и… Вообще-то, только учеба.
Лира опустила глаза. Старый цыган ласково на нее посмотрел, а потом снова заговорил:
– Тот мальчик…
– Уилл.
– Помню, Серафина сказала… Это были последние слова, которыми мы с ней обменялись… Так вот, она сказала, что мальчик умеет исчезать лучше всякой ведьмы, да только сам об этом не знает. Если сможешь, делай, как он. Все время смотри вокруг. Замечай мальчиков и мужчин, особенно тех, кто постарше. Иногда нужно показывать свою силу, а иногда – казаться такой незначительной, чтобы тебя не замечали, а если и заметят, то сразу забывали. Так поступал Уилл, и именно этим он произвел на Серафину такое впечатление.
– Я запомню. Спасибо вам, Фардер Корам.
– Ты ведь так и не простилась с Уиллом, да?
– Каждый день думаю о нем. Наверное, даже каждый час. Он до сих пор – центр моей жизни.
– Мы с Джоном видели это. Тогда еще видели. Даже думали, стоит ли позволять тебе спать рядом с ним. Сколько вам там было – двенадцать всего или тринадцать… Мы много говорили об этом и не знали, что делать.
– Но вы даже не попытались нас разлучить.
– Нет.
– А мы никогда… мне никогда… мы только целовались, и всё. И еще и еще, будто никогда не остановимся. Как будто останавливаться и не нужно. Нам этого хватало. Будь мы постарше… тогда, наверное, не хватило бы. Но тогда – хватило.
– Наверное, мы это поняли. Ну, и ничего не сказали.
– И хорошо.
– Но когда-нибудь тебе придется его отпустить, Лира.
– Вы правда так думаете?
– Да. Серафина меня этому научила.
Некоторое время они сидели молча. Если у меня нет Пана, думала Лира, и я еще и Уилла отпущу, что же у меня останется… Но это ведь был не Уилл, и она сама это понимала. Не Уилл, а всего лишь воспоминание. Но это было лучшее, что у нее оставалось. Сумеет ли она когда-нибудь его отпустить?
Лодка тихонько качнулась под ними, и Лира узнала шаги Розеллы. В следующую секунду дверь отворилась, и девушка вошла.
– Время пить горячее, Фардер Корам, – сказала она.
Старик выглядел усталым. Лира поднялась и поцеловала его на прощанье.
– Розелла, а ты умеешь тушить угрей? – спросила она, задержавшись на пороге.
– Еще бы. Это первое, чему научила меня матушка, я была еще совсем маленькой.
– И в чем секрет?
– Секрет… Уж и не знаю, можно ли тебе говорить.
– Давай, девочка, – подал голос Фардер Корам. – Скажи ей.
– Ну, так делает моя ма… и ба тоже делала. Помнишь, как загустить подливку мукой?
– Да.
– Так вот, муку сначала нужно поджарить на сухой сковородке. Не сильно, чтобы она только стала золотистой. Ма говорит, в этом вся разница.
– Лучших тушеных угрей ни у кого не найдешь, – заметил старик.
– Спасибо, – сказала Лира. – Наверное, это и правда настоящий секрет. Ну, мне пора. Фардер Корам, спасибо вам за всё. Я еще завтра зайду.
Снаружи уже стемнело. Кругом мигали огоньки в окошках цыганских лодок, из труб валил дым. Компания парней курила возле лавчонки, где продавали спиртное, – все примерно ее возраста. Увидев Лиру, они замолчали и вытаращились на нее. Один что-то негромко сказал, остальные сдавленно захихикали. Лира, не обращая на них внимания, гордо прошла мимо, только сжала в руке «малыша» и представила, что будет, если ей придется когда-нибудь замахнуться им в гневе.
Спать было еще рано, к тому же ее терзало беспокойство, и Лира решила зайти к Джорджо Брабандту – нанести ему последний визит перед отъездом. Когда она ступила на грязную тропинку, бежавшую к пристани, где покачивалась «Португальская дева», начал накрапывать дождь.
Брабандт работал при свете лампы – распутывал и срезал водоросли, намотавшиеся на гребной винт. Кто-то возился на лодке: в каюте горел свет, звякала посуда.
– Как дела, девочка? – заслышав ее шаги, Джорджо поднял голову. – Хочешь почистить водоросли?
– Слишком трудная задача, – ответила она. – Я лучше посмотрю, как вы работаете, и поучусь.
– Таких вариантов здесь не предусмотрено. Ступай тогда на камбуз, поздоровайся с Бетти. Да принеси мне чаю.
– Кто это – Бетти?
Но Джорджо уже свесился за борт и начал ловко орудовать ножом под водой.
Лира поднялась на лодку и открыла дверь. Пар, сытный запах и тепло сообщили ей, что Бетти (Лира уже догадалась, что это, должно быть, нынешняя возлюбленная-она-же-стряпуха капитана судна) варит картошку к рагу, которое тоже дымилось на плите.
– Привет, – сказала она. – Я – Лира, а вы, должно быть, Бетти.
Бетти оказалась пухленькой белокурой особой лет сорока, розовощекой и слегка растрепанной. Она с улыбкой протянула гостье теплую руку, и та с удовольствием ее пожала.
– А мне Джорджо уже все про тебя рассказал, – сообщила она.
– Значит, и то, что я даже под угрозой смерти не сумею приготовить тушеных угрей. В чем секрет?
– Да нет никакого секрета. А… ты яблоко в кастрюлю клала?
– Мне это даже в голову не пришло.
– Ну да. Надо выбрать такое, что только для готовки и годится. Яблоко слегка жир забирает. Потом оно совсем разваривается, так что и не скажешь, что оно там было. Зато подливка получается шелковистая и немножко терпкая – пальчики оближешь.
– Я запомню. Спасибо вам большое.
– Где мой чай? – взревел с палубы Джорджо.
– Ах ты господи! – спохватилась Бетти.
– Давайте я, – предложила Лира.
Бетти положила в огромную кружку три ложки сахара, и Лира отнесла ее на палубу.
– Вы чем там занимались? – спросил Джорджо Брабандт.
– Училась у Бетти готовить тушеных угрей.
– Давно пора…
– Ма Коста говорит, что правильно приготовить угрей может только настоящая цыганка. Но сдается мне, дело не только в этом.
– Еще бы. Угри должны быть непременно пойманы при луне – это она тебе сказала?
– При луне?
– Да, и причем при полной. Эти – самые лучшие. Ничто не сравнится с лунными угрями, уж поверь.
– Этого вы мне раньше не говорили. Вот и еще один урок. И тайное содружество – о нем я тоже узнала от вас.
Джорджо Брабандт сразу стал серьезным, быстро глянул в одну сторону вдоль тропинки, затем в другую, и сказал, понизив голос:
– Осторожнее, девочка. Есть вещи, о которых можно болтать, и такие, о которых лучше молчать. Угри относятся к первым, а вот тайное содружество – точно из вторых.
– Думаю, я поняла.
– Ну, так и запомни хорошенько. Сердцем запомни. На суше об этом самые разные мнения. Кто-то услышит про тайное содружество и поймет буквально, и решит, что и ты тоже буквально понимаешь, а, стало быть, ты глупая. Другие тебя на смех поднимут, потому как ежу понятно, что это все бред и фантазии. И те и другие – болваны, держись от них подальше.
– Как же тогда правильно думать про тайное содружество, мастер Брабандт?
– А вот как ты смотришь на него, когда хочешь увидеть, так же и думай. Искоса, краем глаза смотришь – краем разума и думай. Оно есть, и в то же время его нет. Если хочешь поглядеть на блуждающие огоньки, не стоит отправляться на болото с корабельным прожектором. Светло станет – это да, но все огоньки под водой останутся. А если ты думать про них начнешь, то всякие списки, классификации и анализы тебе не помогут. Получишь кучу мертвого мусора и никакого смысла. Про тайное содружество думают сказками. Только сказки о них и могут рассказать.
Он подул на чай.
– Вот так-то, – сказал он. – Для чего ты вообще всему этому учишься-то?
– Я вам про Карамакан рассказывала?
– Никогда раньше не слышал. Что это?
– Пустыня в Центральной Азии. Там… туда не могут войти деймоны.
– А зачем человеку идти туда, куда деймону нельзя?
– Чтобы выяснить, что там происходит. Там выращивают розы.
– Это в пустыне-то?
– Там есть особое место, где розы растут. И розы тоже особенные.
– Понятное дело, особенные, в таком-то месте.
Он громко отхлебнул чай и достал из кармана старую почерневшую трубку.
– Мистер Брабандт, а тайное содружество только в Британии есть или по всему миру?
– По всему миру, конечно. Но, я думаю, что в других местах оно по-другому называется. Вот в Голландии, к примеру, блуждающие огоньки зовут dwaallicht, а во Франции feux follets.
Лира задумалась.
– Когда я была маленькая и поехала на Север с цыганами, Тони Коста рассказывал мне про странных существ из северных лесов – про Бездыханных и про Духососов. Я так думаю, они из тамошнего тайного содружества…
– Скорее всего, так и есть.
– А в другом месте, я видела Призраков… и они тоже были другие. Да и мир там тоже совсем не такой, как наш. Так что тайное содружество и правда, наверное, везде есть.
– Ничуть бы этому не удивился, – заметил Джорджо Брабандт.
Несколько минут они сидели молча. Цыган набивал трубку курительным листом. Лира сделала глоток чая из его кружки.
– Куда дальше отправитесь, мистер Брабандт? – спросила она.
– Да все туда же, на Север. Славная работа, мирная – возить камни, кирпич да цемент для железнодорожного моста… который всех нас скоро не у дел оставит.
– А потом?
– Вернусь сюда и стану ловить угрей. Пора и мне остепениться. Я ведь уже не молод.
– Неужели? Кто бы мог подумать!
– По виду не скажешь.
Она рассмеялась.
– Над чем смеешься? – полюбопытствовал он.
– Очень вы на своего внука похожи.
– Да, я многому научился у юного Дика. Или он у меня? Даже и не помню. Уважительно он с тобой обращался?
– Очень уважительно.
– Что ж, хорошо. Бывай, Лира. Удачи тебе.
Они пожали друг другу руки, Лира заглянула на камбуз, попрощалась с Бетти и ушла.
Ма Коста уже спала в каюте на носу «Персидской царицы». Лира осторожно поднялась на лодку и приготовила себе постель, ступая легко и бесшумно. И, разумеется, устроившись на койке и тепло укутавшись, – на полке над изголовьем тускло светила маленькая лампа – она обнаружила, что сна ни в одном глазу. Лира подумала, не написать ли еще Малкольму… Или Ханне… Потом подумала о том, о чем раньше почему-то не задумывалась: почему, интересно, ей так нравится проводить время со стариками вроде Фардера Корама или Джорджо Брабандта?
За эту мысль ее разум зацепился, и она начала вертеть и рассматривать ее с разных сторон. Эти двое ей очень нравились… И старый магистр Иордана, доктор Карн… И мистер Коусон, стюард, тоже нравился. И Себастьян Мейкпис, алхимик. Эти джентльмены нравились ей гораздо больше ровесников. И не потому, что они были слишком стары, чтобы интересоваться ею как женщиной, а, значит, с ними она чувствовала себя в безопасности. Мистер Коусон, например, пользовался славой дамского угодника, да и Джорджо Брабандт своих многочисленных возлюбленных не прятал, а Лире сказал, что у нее пробега пока маловато.
В ее чувстве к ним ко всем было что-то такое… И вскоре она это поймала: да! Ей нравилось их общество не потому, что они не могли увлечься ею, а потому что она сама не могла увлечься ими. Лира не хотела изменять памяти Уилла.
А как же Дик Орчард? Почему их мимолетная романтическая связь не считалась изменой? Может быть, потому, что ни один из них ни разу не заговорил о любви. Дик не скрывал, чего хочет, знал достаточно и мог сделать так, чтобы и ей понравилось не меньше, чем ему. Лира ему нравилась, и он недвусмысленно дал ей это понять. А Лире нравилось прикосновение его губ к ее коже. В их отношениях не было ничего от всепоглощающей, всепроникающей, жаркой страсти, которую испытали они с Уиллом, каждый впервые. Они с Диком были просто два здоровых молодых человека, вокруг царило золотое лето, и этого было вполне достаточно.
Но потом этот сон… в котором она играла с деймоном Уилла на залитой луной траве, гладила его кошку, шепталась с ней… Они были совершенно заворожены друг другом, и от одного воспоминания об этом все ее тело трепетало и плавилось, и жаждало невозможного, неназываемого, недостижимого – как Уилл, как красное здание посреди пустыни… Лира позволила себе плыть в медленном потоке желания, но длилось это недолго, и удержать его она не смогла. Лира все так же лежала в полном сознании, в неутоленной тоске, и память о любовной грезе таяла, а сон даже не приблизился.
Наконец, отчаявшаяся и усталая, она вытащила из рюкзака книгу – «Вечного обманщика» Саймона Талбота.
Глава, на которой она открыла книгу, начиналась так:
О несуществовании деймонов
Деймонов и правда не существует.
Можно подумать, что они есть. Их можно потрогать, можно разговаривать с ними, поверять им секреты. Можно судить о других людях, чьих деймонов мы якобы видим, основываясь на облике, который они якобы имеют, и привлекательных или отвратительных свойствах, которые они воплощают. Но в действительности никаких деймонов нет.
Немного найдется областей жизни, в которых человеческий род демонстрирует столь поразительную способность к самообману. С младых ногтей нас всячески поощряют верить, что вне нашего тела существует нечто, являющееся нашей неотъемлемой частью. Эти воображаемые друзья – наилучший способ, к которому мог прибегнуть наш разум, чтобы инстанцировать несубстанциональное. Социум постоянно давит на нас, укрепляя абсурдную веру: привычки и ритуалы ежеминутно разрастаются, способствуя тому, что в поведенческой карстовой полости возникает нечто с мягкой шерстью, большими карими глазами и милыми ужимками.
Разнообразные формы и обличья, которые эта иллюзия принимает, не что иное, как случайные мутации клеток нашего мозга…
Лира читала и читала, хотя что-то внутри стремилось оспорить каждое слово. У этого Талбота было объяснение для всего на свете. Тот факт, к примеру, что детские деймоны меняют облик, служил иллюстрацией большей податливости детского и подросткового сознания по сравнению со взрослым. То, что деймон обычно (хотя и не всегда) другого пола, чем его человек, – всего лишь бессознательная проекция чувства собственной ущербности или неполноценности, что в целом присуще человеку, как и стремление к слиянию с чем-то противоположным. Таким образом, разум передает комплементарную гендерную роль сексуально безопасному существу, способному эту функцию выполнить, не пробуждая ни сексуального желания, ни ревности. Неспособность деймона далеко отходить от человека является психологическим выражением чувства целостности и единства. И так далее, и так далее.
Лире очень хотелось рассказать об этом Пану, обсудить удивительные выводы блестящего ума, пытавшегося отрицать объективную реальность и почти в этом преуспевшего… Но, увы, было слишком поздно. Она отложила книгу и попыталась думать, как Талбот. Его метод в основном состоял из утверждений: «Икс есть (не более чем; не что иное как; только; всего лишь; просто и т. д.) Игрек», – и позволял с необычайной легкостью конструировать фразы типа: «то, что мы именуем реальностью, есть не более чем коллекция жалких подобий, удерживаемых вместе исключительно силой привычки».
И нет, это совершенно не работало, несмотря на то, что объяснения Талбота сопровождались примерами, цитатами и аргументами, каждый из которых был идеально разумен, казался неопровержимым и вроде бы подводил читателя все ближе к тому, чтобы тот согласился с основной – и на первый взгляд совершенно абсурдной – идеей, что демонов не существует.
Лиру его слова лишали равновесия – почти так же, как попытки читать алетиометр с помощью нового метода. Все, что раньше было устойчивым и неизменным, теперь болталось в воздухе, земля качалась у нее под ногами, и голова начинала кружиться.
Она закрыла «Вечного обманщика» и подумала о другой книге, которая тоже вызывала ярость Пана, – о «Гиперхоразмийцах» Готфрида Бранде. И впервые ей пришло в голову, что у этих писателей, возможно, гораздо больше общего, чем она думала. Даже знаменитая финальная фраза романа – «Все осталось тем же, чем было, – и не более того» – казалась позаимствованной у Талбота. И почему Лира не замечала этого раньше? Тут она вспомнила, что Пан именно об этом и пытался ей сказать.
Ей захотелось обсудить это с кем-нибудь. Схватив листок бумаги, они начала писать Малкольму… но, должно быть, уже слишком устала: в ее пересказе аргументы Талбота казались поверхностными и, в то же время, тяжеловесными, а описание «Гиперхоразмийцев» – запутанным и, что еще хуже, запутывающим читателя. Ни уверенность, ни легкость не почтили ее слог своим присутствием. Слова ложились на бумагу мертвым грузом. Лира сдалась, не закончив даже первого абзаца.
«Вот так, наверное, и чувствуешь себя, когда оказываешься во власти Призрака», – подумала она, снова вспомнив об ужасных паразитах, питавшихся жителями Читтагацце. Сейчас, когда Лира выросла, а Пан обрел постоянную форму, она была бы беззащитна перед ними, как любой взрослый этого злосчастного города. Саймон Талбот в Читтагацце не бывал и Призраков в «Вечном обманщике» не упоминал, но наверняка сумел бы остроумно и убедительно объяснить читателю, что Призраков тоже не существует.
Лира отложила ручку и разорвала начатое письмо. Вопрос, в общем-то, простой, подумала она: вселенная живая или мертвая?
Откуда-то издалека, с болот, донесся одинокий крик совы.
«Что это значит?» – невольно подумала Лира и тут же машинально ответила за Талбота неизбежным: «Абсолютно ничего». Несколько лет назад в Оксфорде она как-то повстречала деймона ведьмы… Это маленькое приключение навело ее на мысль, что все в мире что-то значит, нужно только уметь прочесть. О да, тогда вселенная была живой. Куда ни глянь, повсюду ее ждали тайные послания, и совиный крик на ночных болотах был полон скрытого смысла…
Так что же, она была неправа? Или всего лишь незрела, наивна, сентиментальна? Саймон Талбот, конечно, сказал бы: «И то, и другое», – причем так деликатно, очаровательно, весело… и убийственно.
Она не знала, что на это ответить. Ты просто крошечная икра сознания в океане вечной ночи, а твой деймон – не более чем проекция твоего же бессознательного, не существующая сама по себе, где бы она сейчас ни находилась. Лира почувствовала себя очень одинокой и несчастной – впрочем, почти как всегда. Ничего нового.
* * *
– И где же она?
Марсель Деламар задал вопрос с невероятным терпением. Свет лампы, стоявшей за его плечом, слепил Оливье Бонневиля, безжалостно подчеркивая блестящую от пота кожу, бледность молодого человека, которому явно было не по себе. Деламар с удовольствием отметил все эти детали. До конца сеанса он намеревался сделать жизнь своего работника еще более неудобной.
– Я не могу определить ее точное местонахождение! – отрезал Бонневиль. – Алетиометр так не работает. Понятно, что она путешествует и направляется на Восток. Большего вам никто не скажет.
– Почему? – еще один терпеливый вопрос.
– Потому что старый метод, которым вы хотите, чтобы я пользовался, по своей природе статичен. Он основан на наборе взаимосвязей, которые могут быть очень сложными, но, тем не менее, остаются фиксированными.
Он замолчал и встал.
– Куда это вы собрались? – поинтересовался Деламар.
– Черта с два я позволю допрашивать себя, да еще когда в глаза бьет этот свет. Я сяду там.
Он уселся на диван возле камина.
– Разрешите использовать новый метод, и я ее в два счета найду. – Бонневиль положил ноги на пуф, обитый гобеленовой тканью. – Новый метод динамичен, в нем заложено движение. Этим-то он и отличается от старого.
– Убери ноги и сядь лицом ко мне. Я должен видеть, врешь ты или нет.
Бонневиль в ответ растянулся на диване – голова на одном подлокотнике, ноги на другом. Бросив быстрый взгляд на Деламара, он умостился поудобнее, уставился в потолок и принялся лениво грызть ноготь.
– Скверно выглядишь, – заметил генеральный секретарь. – Как будто у тебя похмелье. Много пьешь?
– Как мило, что вы спросили, – отозвался Бонневиль.
– Ну?
– Что – ну?
Деламар глубоко вздохнул.
– Проку от тебя очень мало, – сказал он. – В последнем докладе почти нет полезной информации. Наше соглашение истекает в ближайшую пятницу – и оно действительно истечет, если ты не дашь мне что-нибудь по-настоящему важное.
– Соглашение? Какое еще соглашение?
– Соглашение, разрешающее тебе пользоваться алетиометром. Этой привилегии тебя легко можно лишить…
– Хотите его забрать? И много пользы вам это принесет? Здесь никто и вполовину так быстро не работает, даже со старым методом. Если вы…
– Дело уже не в скорости. Я тебе не доверяю. Некоторое время назад ты мог обеспечить нам преимущество, но ты распустился! Эта девчонка, Белаква, все время от нас ускользает, а ты даже…
– Очень хорошо. – Бонневиль вскочил. Его лицо было бледнее, чем обычно. – Поступайте, как знаете. Забирайте алетиометр. Пришлете за ним кого-нибудь утром. Сами же пожалеете. Будете извиняться, просить и умолять, а я даже пальцем не пошевельну. С меня хватит.
Он схватил с дивана подушку и, кажется, собирался швырнуть ее – может быть, даже в огонь, – но в конце концов бросил ее на пол и вихрем вылетел вон.
Деламар побарабанил пальцами по столу. Все прошло не так, как он планировал, и это его вина. Бонневиль снова его перехитрил… точнее, передерзил. К несчастью, мальчишка был совершенно прав: никто из остальных алетиометристов ему и в подметки не годился по быстроте и точности работы. Да и новым методом владел пока он один. Деламар этому методу не доверял, но он вынужден был признать: иногда тот давал поистине удивительные результаты. Бонневиль наверняка им пользовался, несмотря на запрет.
Возможно, с самого начала ошибкой было возлагать столько надежд на алетиометр. Старый добрый шпионаж никто не отменял, и он веками отлично работал, а разведывательная сеть Магистериума была известна своим могуществом и имела длинные руки, которые могли дотянуться куда угодно в Европе и Малой Азии… и дальше на Восток. Возможно, пора оживить старые связи. В Леванте скоро завертится, так что разумно и предусмотрительно будет взбодрить агентуру.
Деламар вызвал секретаря и продиктовал несколько писем, затем надел пальто и шляпу и вышел из кабинета.
* * *
Частная жизнь Марселя Деламара была окружена плотным покровом тайны. Было известно только, что он не женат, но и мужчинами не интересуется. Друзей у него было мало, хобби – ни одного. Он не коллекционировал керамику, не играл в бридж, не посещал оперу. Человеку его возраста и состояния здоровья полагалось содержать любовницу или время от времени посещать бордель, но его имя ни разу не прозвучало в подобном контексте. Журналисты считали его малопривлекательной дичью: скучный чиновник из непонятного отдела Магистериума. Газеты давно оставили всякую надежду завлечь читателей сплетнями о месье Деламаре.
А потому никто и не следил за ним, когда он вышел на вечернюю прогулку. Никто не видел, как он позвонил в двери большого и темного дома в тихом предместье и как его впустила женщина в монашеском облачении.
– Добрый вечер, месье Деламар, – сказала монахиня. – Мадам вас ожидает.
– Как она себя чувствует?
– Привыкает к новому лекарству, месье. Во всяком случае, мы очень на это надеемся. Боль немного отступила.
– Хорошо, – Деламар протянул ей шляпу и пальто. – Я пройду наверх.
Поднявшись по лестнице, покрытой ковром, и оказавшись в тускло освещенном коридоре, он постучал в одну из дверей. Изнутри раздался голос, разрешающий войти.
– Maman.
Он склонился над старой женщиной, лежащей на подушках.
Та слегка повернула голову и подставила ему щеку. Морщинистая ящерица-деймон на подушке немного отодвинулась, словно Деламар и ее мог поцеловать. В комнате было тесно и жарко, удушающее пахло ландышами, едко – растираниями и совсем чуть-чуть – физическим распадом. Мадам Деламар некогда была очень хороша собой и невероятно худа в угоду моде. Ее редкие желтые волосы были уложены в строгую прическу, а лицо – безупречно накрашено, хотя немного алой помады успело растечься по суровым складкам вокруг губ. Но никакой макияж не смог бы смягчить жестокости ее взгляда.
Деламар опустился в кресло возле кровати.
– Итак? – сказала мать.
– Пока ничего, – ответил сын.
– Где ее в последний раз видели? И когда?
– В Оксфорде. Несколько дней назад.
– Марсель, возьми себя в руки. Это никуда не годится. Ты слишком занят этим конгрессом… Когда он закончится?
– Когда все произойдет так, как я хочу, – спокойно ответил Деламар.
Мать давно уже не раздражала его и очень давно не пугала. Обсуждать с ней свои планы было совершенно безопасно – ей никто не поверил бы, если бы она вздумала о них рассказать. И, что ему особенно нравилось, ее суждения всегда отличались приятной жестокостью.
– И о чем же вы говорили сегодня? – Она смахнула воображаемую пылинку с голубино-серого шелка своего ночного одеяния.
– О доктрине воплощения. Где пролегает граница между материей и духом? И в чем между ними разница?
Мадам Деламар была слишком хорошо воспитана, чтобы презрительно усмехнуться в ответ. Ее губы остались поджатыми, но выражение глаз было весьма красноречивым.
– Я полагала, здесь все предельно ясно, – произнесла она. – Вы с коллегами можете тешить себя подобными незрелыми спекуляциями, однако зря только тратите время.
– Ну конечно. Если вы так в этом разбираетесь, maman, скажите же, в чем разница?
– Материя мертва. Жизнь дает только дух. Без духа, без души, вселенная была бы пустыней, безвидной и безмолвной. Ты это знаешь не хуже моего – зачем тогда спрашивать? Или тебя искушают видения, которые якобы даруют эти… розы?
– Искушают? О нет, это вряд ли. Но думаю, мы должны считаться с этим явлением.
– Считаться с ним? И что это значит?
Внутренний яд удивительно оживлял ее. Теперь, когда мать была старой и больной, Деламару доставляло удовольствие провоцировать ее – так дразнят скорпиона, надежно запертого за стеклом.
– Это значит, что мы должны обдумать дальнейшие действия. Есть несколько путей. Первый: искоренить всякое знание о нем, проведя безжалостное расследование и прибегнув к грубой силе. На некоторое время это подействует, но знание подобно воде: всегда найдет щель и просочится наружу. Слишком много людей, слишком много изданий и образовательных учреждений, которым уже о нем известно.
– Надо было искоренять быстрее.
– О, вы, разумеется, правы. Второй путь: добраться до самого корня проблемы и вырвать его. В этой среднеазиатской пустыне находится что-то необъяснимое, загадочное. Розы нигде больше не растут, и нам не известно почему. Разумеется, можно отправить туда войска и уничтожить само это место. Количество полученного оттуда розового масла ничтожно мало, поставки постепенно иссякнут, и проблема отпадет сама собой. Это решение займет больше времени и обойдется дороже, зато оно реально и выполнимо – и вопрос будет решен раз и навсегда.
– Полагаю, это меньшее, что ты должен сделать. Твоя сестра не колебалась бы ни секунды.
– Многое изменилось бы к лучшему, если бы Мариса не погибла. Но дела обстоят так, как они обстоят. Есть, однако, и третий вариант.
– Какой же?
– Можно просто смириться с фактами.
– Что ты мелешь? С какими фактами?
– Эти розы действительно существуют. Они показывают то, что мы всегда отрицали, то, что противоречит глубочайшим из известных нам истин о Всемогущем и его творении, – и это несомненно. Мы можем храбро признать это, ниспровергнуть то, чему учили тысячелетиями, возвестить новую правду.
Старуха вздрогнула от отвращения. Деймон-ящерица захныкал, квакая от ужаса и отчаяния.
– Марсель, немедленно возьми свои слова обратно! – отрезала его мать. – Я не желаю этого слышать, и я этого не слышала. Я отказываюсь слушать подобную ересь!
Деламар молча смотрел, наслаждаясь ее ужасом. Старуха начала хватать ртом воздух, коротко и хрипло дыша. Она сделала жалкий испуганный жест – ее рука дрожала, рукав упал, открывая покрытое следами от уколов предплечье с болтающейся на костях сухой, как оберточная бумага, кожей. Ее глаза горели бешенством.
– Сиделка… позови сиделку, – прохрипела она.
– С ересью сиделка ничего поделать не сможет. Успокойтесь. Вы пока еще не впали в детство. В любом случае я пока не сказал вам о четвертом пути.
– И что это за путь?
– Если открыть миру истину способом, который я только что упомянул, ее просто проигнорируют. Привычный образ мыслей, обычаи, общественные институты, основанные на том, как все обстоит сейчас и как было всегда, перевесят. Истину выметут прочь вместе с ненужным сором. Но мы можем поступить иначе: действуя деликатно и тонко, подорвать саму идею, что существование истины вообще возможно. Как только люди начинают сомневаться в истинности чего бы то ни было, перед нами открываются неограниченные возможности.
– Деликатно и тонко! – передразнила его старуха. – Вот Мариса умела показать силу! У нее был характер. Да она была настоящим мужчиной, каким ты никогда не станешь!
– Моя сестра мертва, maman. А я жив и могу управлять ходом событий. Я рассказываю вам о том, что собираюсь сделать, потому что вы, к сожалению, не проживете достаточно долго, чтобы это увидеть.
Его мать принялась всхлипывать.
– Почему ты так со мной разговариваешь? Это жестоко…
– Я всю жизнь мечтал об этом.
– Купаться в детских обидах, – пробормотала она, промокая глаза и нос кружевным платочком, – в этом весь ты. У меня есть могущественные друзья, Марсель. Пьер Бино приходил на прошлой неделе. Следи за своим поведением, мальчишка!
– Я слушаю тебя и слышу его голос. Ты спала с этим старым бараном, когда я был ребенком. Ну и парочка из вас вышла бы!
Она захныкала и попыталась сесть повыше. Он не стал ей помогать. Деймон-ящерица лежал на подушке, тяжело дыша.
– Сиделку! – потребовала старуха. – Мне плохо. Если бы ты знал, как я несчастна. А ты приходишь только чтобы мучить меня!
– Мне как раз пора уходить. Скажу сиделке, чтобы дала тебе снотворный настой.
– Нет! Нет-нет-нет… такие ужасные сны!
Деймон тихо взвизгнул и попытался спрятаться у нее на груди, но она отпихнула его.
Деламар встал и огляделся.
– Здесь бы неплохо проветрить, – заметил он.
– Не говори гадостей!
– Что ты сделаешь с девочкой, когда я тебе ее добуду?
– Вытрясу из нее правду. Накажу. Заставлю сожалеть. А потом, когда я сломаю ее волю, я дам ей образование – правильное образование. Объясню ей, кто она такая и каковы должны быть ее приоритеты. Вылеплю из нее ту женщину, какой должна была стать ее мать.
– А Бино? Какую роль он будет играть в этом образовательном мероприятии?
– Марсель, я от тебя устала. Ты представления не имеешь, как я страдаю.
– Я хочу знать, что Бино намерен сделать с девочкой.
– Он не имеет к этому никакого отношения.
– Еще как имеет. Этот человек глубоко испорчен. От него так и разит тайными пороками.
– Пьер Бино – мужчина. Ты все равно не знаешь, что это такое. И он меня любит!
Деламар расхохотался. Он нечасто это делал. Мать ударила по простыне костлявыми кулаками, так что ее деймон подскочил и перебрался, спасаясь, на столик у кровати.
– Неужели нас ожидает свадьба на смертном одре? А потом он получит твои деньги, а с ними и девчонку. Прости, я, кажется, буду слишком занят и не смогу прийти.
Деламар широко распахнул одно из окон, и в него тут же ворвалась ночь.
– Нет, Марсель! Прошу! Не будь таким гадким! Я умру от холода!
Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощанье. Она из последних сил отвернулась.
– Прощайте, maman, – сказал он. – Бино стоит поторопиться.
* * *
Оливье Бонневиль не сказал всей правды – впрочем, как всегда. Он пытался использовать новый метод – и потерпел неудачу только потому, что новый метод для этого задания почему-то не подходил. Лире удавалось каким-то образом блокировать все его попытки. Еще одна причина злиться на нее, однако вместе со злостью росло и любопытство.
Будучи человеком подозрительным, не только по привычке, но и в силу характера, Бонневиль не хранил алетиометр дома. Опытному вору, да еще нанятому La Maison Juste, ничего не стоило проникнуть в его квартирку из двух с половиной комнаток. Поэтому Бонневиль хранил драгоценный инструмент в частном сейфе «Банка Савойяр» – заведения очень закрытого, даже, можно сказать, невидимого. Простую медную табличку «Б. Сав.» на неприметной двери где-то на Рю де Берн никогда не полировали.
Рано утром на следующий день Бонневиль прибыл в банк, назвал имя (разумеется, ненастоящее) и пароль. Клерк проводил его в хранилище и удалился.
Бонневиль достал алетиометр, положил в один карман, а в другой – толстую пачку банкнот. В ячейке сейфа остался только один предмет – ключ без бирки, который открывал другой сейф в другом банке.
Двадцать минут спустя он уже покупал билет в кассе Национального вокзала. Разумеется, ему было плевать на то, что Деламар запретил пользоваться новым методом. Он все равно им пользовался. Во время последнего сеанса, когда, действуя по старинке и сверяясь с книгами, он узнал, что Лира направляется на Восток, и, судя по всему, одна. Новый метод не давал о ней никакой информации; к тому же головокружение и тошнота казались ему, как и той, на кого он охотился, почти невыносимыми. Возможно, будет легче, если работать с алетиометром недолго, с более длинными паузами между сеансами.
Ну и, конечно, всегда оставался старый метод, не требовавший вообще никаких физических затрат. Как только поезд доберется до Мюнхена, он снимет номер в дешевом отеле и начнет полномасштабные поиски. Будь у него полный набор книг, все получилось бы быстрее (хотя и не так быстро, как с новым способом)… Ему, однако, удалось прихватить с собой два справочника: оригинальную рукопись «Clavis Symbolorum» Андреаса Ретцингера и единственный сохранившийся экземпляр «Alethiometrica Explicata» Спиридона Трепки, до недавнего времени благополучно хранившийся в библиотеке Приората Святого Иеронима в Женеве. Теперь Трепка ехал с ним – без своей красивой кожаной обложки. Обложка и сейчас стояла на библиотечной полке, обнимая совершенно нечитабельные, зато подходящие по размеру мемуары какого-то наполеоновского генерала, которые Бонневиль приобрел на уличном книжном развале. Рано или поздно – скорее всего, рано – пропажу обнаружат, но Бонневиль к тому времени уже вернется в Женеву с победой и славой. Таков, во всяком случае, был план.
* * *
Кто-то тряс ее за плечо.
– Лира! Лира!
Голос принадлежал Ма Косте. В открытую дверь каюты лился свет, рядом был кто-то еще… – Фардер Корам! – и тоже что-то говорил…
– Поспеши, девочка! Просыпайся!
– Ч-что такое? Что происходит?
– Суд консистории, вот что! – сказала Ма Коста. – Они нарушили перемирие и вторглись на Болота. Целых десять кораблей, и…
– Тебя нужно срочно отсюда убрать, Лира, – перебил ее Фардер Корам. – Одевайся скорее.
Лира выскочила из койки, Ма Коста посторонилась, и Фардер Корам протиснулся мимо нее обратно на палубу.
– Что… откуда они узнали?
– Скорее, девочка, накинь вот это, прямо на сорочку – да кому какая разница!
Старая цыганка сунула Лире в руки платье. Та натянула его через голову и все еще в полусне начала запихивать в рюкзак свои вещи, разбросанные по всей каюте.
– У Корама есть человек с быстрой лодкой, он увезет тебя отсюда. Его зовут Терри Безник, ему можно доверять.
Лира озиралась по сторонам, пытаясь сообразить, что жа она забыла. Но нет, вещей у нее было немного, и она взяла всё. Пан! Где Пан?! Потом она вспомнила, и сердце пропустило удар.
– Всю жизнь я только тем и занимаюсь, – пробормотала она, качая головой, – что доставляю цыганам неприятности. Простите меня…
– Ну, хватит! – Ма Коста обняла ее так крепко, что чуть не задушила. – А теперь убирайся, да поспеши!
Фардер Корам стоял посреди камбуза, опираясь на две палки сразу: его тоже явно только что подняли с кровати. В воде за бортом тихо и недовольно рокотал мотор.
– Терри Безник – хороший человек, – сказал старик. – И ситуацию понимает. Он знает все местные канавы и протоки и быстро доставит тебя в Кингз Линн, там сядешь на паром. Но ты должна бежать во все лопатки, Лира! То, что я дал, у тебя с собой?
– У меня… да… ох, Фардер Корам! – Она кинулась ему на шею и почувствовала, как хрупки его кости.
– Торопись! – крикнула Ма Коста. – Я уже слышу выстрелы!
– Спасибо! Спасибо! – бормотала Лира, переваливаясь через борт лодки, туда, где ее подхватили новые руки.
Ей помогли спуститься в трюм пришвартованного рядом катера из темного дерева, с погашенными огнями.
– Мастер Безник?
– Держись крепче.
Лица лодочника в темноте было не разглядеть. Кажется, он был широк в плечах, одет в тяжелую куртку, на голове кепка. Он запустил двигатель, тот заревел, как тигр, и лодка рванулась вперед.
