Март – июнь 2005 года. Аризона

 

Фредди должна была вернуться с работы только через восемь часов, и все это время я нервно бродил из комнаты в комнату, выходил к бассейну и вновь возвращался в дом. Я знал, что она постарается развеять мои надежды, которые могли привести лишь к очередному разочарованию. Ведь ей приходилось расплачиваться своими душевными силами за каждую неудачу в моем лечении. Наблюдать, как я вновь и вновь принимаю удары судьбы, и понимать, что любое изменение в состоянии моего здоровья влияет и на ее будущее.

Я накинулся на нее, как только она вошла в дверь:

– Позвони, пожалуйста, Каю и выясни, какая им требуется информация, чтобы составить представление о моем заболевании.

Почти за тридцать лет в медицине Фредди приобрела опыт общения с коллегами и умела отделить важное от обычной врачебной рекламы – слов, брошенных словно невзначай, но призванных склонить к чему-нибудь пациента. Себе я не доверял. Дошел до такого состояния, когда готов был схватиться за любую соломинку либо проглядеть реальный шанс на излечение.

Когда Фредди положила телефонную трубку, ее глаза сияли.

– Я под впечатлением. Вообще неслыханно, чтобы из медицинского учреждения стали звонить совершенно неизвестному им человеку. Эти люди как будто понимают, о чем говорят. Они сторонники смелых методов лечения. – Никогда прежде жена так не волновалась. – Сразу ясно, что врач и его команда болеют за дело, если согласны обследовать больного, ничего за это не требуя. Все, что хочет Кай, – результаты последних магнитно-резонансных и рентгеновских исследований. Если снимки достаточно детальны, они с хирургом все обсудят.

Я почувствовал покалывание в теле. По рукам побежали приятные мурашки.

– А кто вообще эта команда?

Фредди открыла ноутбук.

– Колорадский институт комплексного изучения заболеваний позвоночника… Доктор Дж. А. Фрей… Сейчас посмотрим.

Начав с напоминания, что на бумаге все выглядит лучше, чем в действительности, жена сообщила:

– Фрей – хирург-ортопед, основавший Институт лечения заболеваний позвоночника. Обучался в мединституте в Джорджтауне. Окончил ординатуру и вступил в научное сообщество в Медицинском центре Святого Луки в Чикаго.

– Это хорошо? – Как большинство людей, я понятия не имел, на чем специализируются разные медицинские школы, но Фредди это знала.

– Да, – кивнула она. – Согласно биографической справке доктора Фрея, он прошел специальную подготовку по посттравматической и восстановительной хирургии всех отделов позвоночника. Он не из тех врачей, которые работают только с поясничной зоной.

Надежда казалась крохотным островком в необъятном океане, однако приятно было сознавать, что плывешь в нужном направлении.

– Их офис находится в Энглвуде, южной окраине Денвера, – продолжила Фредди.

– Один из моих клиентов говорил мне, что Денвер – центр спинномозговой хирургии! – воскликнул я.

Через неделю после того, как мы направили туда результаты моих обследований, я стал, словно заключенный, отмечать дни. Засиживался допоздна, чтобы по вечерам докучать жене расспросами о ее разговоре с Каем.

– Он сказал, что позвонит или отправит заключение по почте? Может, мне позвонить самому и выяснить, как мои дела? Или записаться на прием?

Фредди стала задерживаться с друзьями на работе, и я почувствовал, что, возвращаясь домой, она каждый раз надеялась застать меня спящим. Зато Комета пришла в восторг от моего нетерпения. С самого утра я начинал проявлять беспокойство и не мог дождаться, когда она прыгнет ко мне на постель и попросится на прогулку. Собака же получила возможность лишний раз ненадолго выходить из дому: я просил стащить с меня одеяла, чтобы вовремя оказаться у почтового ящика и переброситься несколькими фразами с нашим почтальоном.

А если не думал о письмах, то гадал, по какому телефону – домашнему или мобильному – придет сообщение из института доктора Фрея. Но когда на экране сотового высветился их номер, я не сумел ответить на вызов. Сколько бы себя ни готовил, сомневался, что у меня хватит сил выслушать плохие новости. Может, легче записать звонок, чтобы, прослушав, не отвечать? Я лежал на кровати и напряженно ждал, когда щелкнет автоответчик. И вдруг вспомнил, что медики не оставляют записей конфиденциальной информации.

– Здравствуйте, мистер Вулф. Вас беспокоит Кай Стробб. Не могли бы вы связаться со мной сегодня днем или завтра утром?

Я нажал кнопку ответа.

– Здравствуйте, Кай! Как поживаете?

Комета, положив голову мне на грудь, пристально наблюдала, как я разговариваю.

– Хорошо, только очень занят. Как себя чувствуете? – В его тоне звучала заинтересованность.

– Прекрасно, – небрежно ответил я.

– Мы получили вашу информацию, и доктор Фрей изучил результаты обследований. Он также советовался с другими врачами, чтобы выяснить их мнение. – Длинное вступление служило недобрым знаком. Врачи уже не раз пытались длинными преамбулами смягчать мое разочарование.

– Все очень плохо?

– Да. Ваш позвоночник в плачевном состоянии, но вы и раньше это знали.

Мне казалось, что на сей раз меня ничто не заденет. Но не тут-то было – внутри все оборвалось, и я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание.

– Да, знал, что мой позвоночник в плачевном состоянии. Однако это неприятно слышать.

– Еще бы. – Кай помолчал. – Но есть и хорошая новость: доктор Фрей считает, что способен помочь вам.

Я так сильно тряхнул головой, стараясь прочистить мозги, что Комета вскинулась и ее уши встали торчком.

– Что?

Кай заговорил громче, решив, что нас подводит связь:

– Доктор Фрей считает, что может существенно облегчить вашу боль. Я звоню, чтобы назначить время вашего разговора с ним. Судя по снимкам, сомнительно, чтобы вы могли приехать сюда лично.

Я не реагировал. Вдруг почувствовал себя отрешенно, будто подслушивал, как кто-то говорит по другому телефону спаренной линии. Новость показалась настолько хорошей, что неизбежно где-то должна была подстерегать ловушка.

– Конечно, – произнес я без всяких эмоций, тоном человека, для которого это всего лишь работа. – Можно, я вам перезвоню? Моя жена тоже захочет участвовать в беседе.

– Разумеется. Я вышлю вам краткое заключение и снимки, чтобы вы поняли, в чем состоит проблема. Это даст вам возможность подготовиться к тому, что2 станет обсуждать с вами врач.

Как только разговор закончился, в моем сознании он сразу же перешел куда-то глубоко на второй план, и в голове не возникло ни одной мысли по поводу того, что только что случилось. Я смотрел телевизор в спальне, пока не вернулась с работы Фредди. Ее опущенные плечи и усталые глаза подсказали мне, каким трудным выдался для нее день. Она подошла к шкафу, скинула пиджак и сбросила с ног туфли.

– Кай звонил. Просил, чтобы мы ему перезвонили, – сообщил я.

– Звонил? И что сказал? – воскликнула Фредди.

– Хочет назначить время разговора с доктором Фреем.

– О чем? Вулфи, Кай тебе что-нибудь объяснил?

– Да, они могут мне помочь. – Я так и не отвел взгляда от экрана телевизора и не стал вдаваться в детали.

– Как? То есть… Передай мне слово в слово, что он говорил, не сиди как истукан, рассказывай!

– Он сказал: «Доктор Фрей считает, что может существенно облегчить вашу боль. Я звоню, чтобы назначить время вашего разговора с ним».

Жена села ко мне на кровать и взяла меня за руку.

– Вулфи, потрясающая новость. Ты рад?

Я хотел сказать ей правду: что не уверен, – но передумал, видя, как отреагировала на ее неожиданно пылкие слова Комета – встала и ткнулась носом ей в щеку.

– Давай сначала послушаем, что скажет этот доктор-вундеркинд.

Мы с Каем определили время разговора с доктором Фреем. Меня сразу покорил его теплый, откровенный тон и чувство юмора. Редко можно встретить врача, который бы никуда не спешил и, казалось, был готов целый день отвечать на вопросы пациента. Впоследствии я выяснил, что это вовсе не игра. Доктор Фрей считал, что врачу следует развеять страхи больного и боязнь предстоящей операции. Таким образом легче добиться положительного результата лечения.

Еще он предлагал своим больным домашние задания. Велел мне изучить каждый пункт того, что прислано, включая выводы о моем состоянии и описание предлагаемой многоступенчатой операции. Заключил он разговор словами:

– У вас много проблем, что делает результат непредсказуемым, но я не сомневаюсь, что способен уменьшить вашу боль. Вылечить я вас не могу, но помочь сумею. После того как выполните домашнее задание, свяжитесь с Каем и сообщите, хотите ли двигаться дальше.

Список того, что мне задали, был достаточно длинным: это свидетельствовало о непростом состоянии моего здоровья, – но я не смутился и взялся за работу, как прежде брался за ответственные юридические дела. Изучил заключение доктора Фрея по поводу состояния моего позвоночника. Мое костное сращение было выполнено почти тридцать пять лет назад, и помещенная между двумя подвижными позвонкам кость успела изменить положение и частично превысила изначально заданный ей уровень. Нестабильность позвонков от L3 (третий позвонок поясничного отдела) до крестца затрагивала спинальные нервы. Все диски поясничного отдела были дегидратированы и деформированы, что вело к нестабильности и сужению позвоночного канала поясничного отдела – явление, известное под названием стеноза. Присущий большинству людей изгиб в пояснице отсутствовал из-за различных повреждений. Моя спина была прямой как столб, из-за чего оказалась безжалостно вбитой в таз.

Чтобы уменьшить вызванную данными взаимосвязанными проблемами боль, доктор Фрей предлагал операцию под названием «передний спондилодез». Во время этой полостной операции делается разрез спереди от подреберья до брюшной складки. Внутренние органы раздвигаются, и обнажается позвоночник. Мешающие доступу к нему ткани рассекаются. Затем больного укладывают, выгибая таким образом, чтобы позвоночник выдвинулся вперед и для лучшего обзора оказался в брюшной полости. Кровь из брюшной полости и рассеченных тканей удаляется при помощи отсоса. Цель подобных манипуляций – создать пространство для размещения трансплантата.

Трансплантат закрепляется на позвоночнике в виде миниатюрных пористых нитяных контейнеров с костной тканью и морфогенетическим костным белком, которые помещают в межпозвоночное пространство, тем самым обеспечивая условия сращивания нескольких позвонков в единое целое. Сами позвонки для лучшего сращивания зачищают. В моем случае предполагалось проделать эту манипуляцию в пяти местах и превратить несколько позвонков в единую кость. Но до этого вычистить все, что осталось от дегенерированных межпозвоночных дисков и выбросить как ненужную рыбью требуху.

Это была только одна часть операции. Далее мне предстояло пройти артродез позвонков. Их следовало скрепить особыми винтами. Но на сей раз хирург доберется до нужного места не спереди, а сзади. Доктор Фрей вычистит позвонки и создаст так называемые ложа во всех затронутых болезнью местах, куда также поместит имплантат с морфогенетическим белком. Снизить давление на нервные окончания и дать проход нервам помогут своеобразные, проделанные в каждом позвонке, клинья, подобные тем, какие вырубают в дереве, чтобы свалить его в нужную сторону. К вживленным в позвонки титановым винтам прикручиваются два титановых стержня определенной формы. Они-то и придадут нужный лордозный изгиб моему позвоночнику, который, когда навсегда срастется в единую массу, больше не сможет сгибаться ни в стороны, ни вперед, ни назад. Было нечто ироничное в том, что врач брался обеспечить юристу надежную точку опоры, но кто я такой, чтобы заниматься лингвистическими тонкостями?

Пока я выполнял домашнюю работу, Фредди проводила собственное исследование. Вскоре она начала перечислять подстерегающие меня опасности, и я понял, что мы изучали разные материалы.

– Не думай, что все это выполняется за один раз. Повторное же хирургическое вмешательство увеличивает риск, хотя шансы на успех остаются прежними. Лечащих врачей уже теперь тревожит твое физическое состояние. Не представляю, что они скажут, узнав, что ты собираешься подвергнуть себя серии хирургических операций.

– Фредди, речь идет самое большее о трех-четырех часах. Хирургу не составит труда выполнить все за один раз.

– Вулфи, – рассмеялась жена, – столько времени требуется, чтобы ушить грыжу.

Во время последующих бесед доктор Фрей заверил меня, что вся работа будет выполнена в течение одной операции, хотя проводить ее будет, возможно, не одна бригада хирургов. Она продлится свыше четырех часов, но сколько именно, сейчас сказать невозможно. Это будет зависеть от того, что обнаружат врачи. Реабилитация продлится долго, поскольку многие годы боли и разрушения нервных путей в сочетании с атрофией мышц требуют серьезного восстановления.

Разумеется, этот разговор не воодушевил меня, но я был настроен решительно.

– Фредди, я пойду на это. Разве у меня есть другой шанс? Я успею умереть, прежде чем представится что-либо еще.

К моему удивлению, она меня поддержала.

– Похоже, он способен многое исправить. Может, мы сумеем снова стать занудной семейной парой.

Операцию назначили на 5 августа. Это давало нам возможность съездить в конце мая в Омаху, чтобы присутствовать на вручении Кили диплома юридического института. Там же я собирался проконсультироваться со своими лечащими врачами и выяснить, что нужно делать, чтобы набраться перед операцией сил. Еще я хотел повидаться с Линдси, которая теперь училась в Омахе по программе ухода за больными, собиралась получить степень бакалавра и держалась подальше от всех океанов.

Не желая омрачать Кили ее знаменательный день, мы пока не сообщили дочерям о моей предстоящей операции. Выпускная церемония прошла для меня словно в тумане. Я присутствовал физически в зале, но меня будто там не было: я думал о будущем и в то же время возвращался мыслями в прошлое. Кили исполнилось двадцать пять лет, а когда я упал на спортивной площадке, ей было только шестнадцать. У нас с ней было много общего, и когда она решила стать юристом, мне показалось, будто я сумел передать ей что-то ценное. Но сидя в тот день в зале, я размышлял: сколько моих не таких уж замечательных черт передалось дочерям? Не признавая масштаба своих проблем и стремясь разобраться с ними в одиночку, я отдалял от себя тех, кого очень любил. Девочки росли, и я не позволял им смотреть на меня в минуты слабости, пока все не начало рушиться. С тех пор мое поведение приводило в замешательство меня самого. Я дал себе слово, что когда-нибудь сяду с дочерями и спрошу, что они чувствовали во время этого долгого периода. Но в тот день лишь обнял Кили и сказал:

– Я тобой безмерно горжусь. – А затем как мог распрямился для семейной фотографии.

* * *

Врачи, у которых я долгие годы лечился в Омахе, посоветовали, как подготовиться к предстоящей операции. Первой задачей было накопить собственную кровь, а она из-за моей диеты стала напоминать жидкий бекон. Мои гастрономические привычки не прибавляли здоровья. Требовалось привести в норму уровень холестерина, придерживаться правильной диеты и лечить воспаление нервов. Меня наставляли, чтобы я не забывал ни об одной мелочи, которая могла бы укрепить меня перед операцией.

От этих советов во мне проснулся троеборец. Плавание, велосипед, бег – все это я могу попробовать и теперь! На обратном пути в Финикс я стал излагать Фредди в самолете свои планы на режим дня.

– С утра плавание в течение часа, затем прогулка с Кометой. В гараже свалены мои гири и гантели.

– Стив, пожалуйста, выброси эту мысль из головы, – охладила мой пыл жена. – Десять минут поплескаться в воде большое достижение. Ты не в учебном лагере морских пехотинцев.

Но я не отступил: на следующий день после приезда в Седону плюхнулся в бассейн, и через две минуты, когда отчаянно пытался удержать на поверхности голову, Фредди пришлось вылавливать меня оттуда. Затем попытался обойти округу без помощи Кометы и палок. Одолел полквартала, показавшихся мне тысячью километров. И на следующий день, словно попавший в аварию, был прикован к постели.

– Ненормальный, – едва слышно пробормотала Фредди. – Какой смысл мучить себя упражнениями, если следующие два дня не можешь встать с кровати? – Голос был скучно-монотонным, но разочарованный взгляд свидетельствовал о неоправдавшихся надеждах.

По сравнению с последними двумя днями недельный запой с сомнительным спиртным показался бы просто праздником.

– Может, мне не проявлять такого рвения?

– Неужели дошло? – Я почувствовал, как от тона жены напряглась Сандоз. А Комета убежала в соседнюю комнату. – Мне надо идти на работу, – продолжила Фредди. – Я было хотела осушить бассейн. Но раз у тебя в мозгу осталась еще пара работающих клеток, скажем обслуге бассейна, что они нам пока не требуются.

Вскоре мы смеялись над мыслью, что можно было осушить бассейн. Лето выдалось знойным, но, несмотря на усиливающуюся жару, Комета с энтузиазмом сопровождала меня на прогулках, которые становились длиннее и регулярнее. И во время одной из них снова проявила свою исключительную храбрость и преданность. Не говоря уже о крепком желудке.

Я одолел короткий подъем на холм, где с высоких точек открывался прекрасный вид на горные утесы. Узкая грунтовая тропинка тянулась на вершину сквозь густой можжевельник, толокнянку и колючие грушевидные кактусы. По гребню тянулась гравийная дорога, ведущая обратно к дому. Весь путь был не длиннее двух третей мили, но перепады высоты и неровности тропинки были именно тем испытанием, какое мне требовалось. Трудностей добавила изнуряющая жара.

– Давай отдохнем, Комета, – запыхавшись, предложил я и устроился на валуне, а борзая отправилась исследовать испражнения пекари, с такими же ярко-красными вкраплениями, как грушевидные плоды растущих вокруг кактусов. Переведя дыхание, я позвал ее: – Пошли, девочка, пора охладиться дома!

Тропинка настолько сузилась, что идти рядом стало невозможно. Я устал, ноги, которым больше никто не помогал сохранять равновесие, дрожали, стопы горели огнем. Впереди на расстоянии длины футбольного поля показалась мощеная дорога, и я был настроен добраться до нее без привалов. Комета шла передо мной, и я, если бы стал падать, мог опереться о ее зад рукой. Вдруг она остановилась посреди тропы.

– Вперед, Комета. Иди. Я устал.

Она не пошевелилась, склонила голову набок и стала принюхиваться.

– Пошли, девочка.

Собака не обращала на меня внимания. Рассерженный и вспотевший, я попытался обойти ее, втиснувшись в густой кустарник. Комета меня не пропускала. Оглянулась и стала подвывать. Живя с ней несколько лет, я понял, что она меня предостерегала, но было поздно: ступив на рыхлую каменистую почву у края тропинки, я не удержал равновесие и, опрокинувшись, полетел в кусты.

Падая, я не очень испугался, рассчитывая, что густые ветви смягчат удар. Когда же приземлился, показалось, что угодил в податливую комковатую влажную губку, которая немедленно взорвалась, превратившись в омерзительное, вонючее облако. Я свалился в груду глубиной в целый фут разлагающихся трупов крыс и оленьих мышей, которых кто-то ловил и выбрасывал вдоль тропинки. Мне приходилось видеть, как забивают на мясо и разделывают диких зверей и домашний скот, но я даже не догадывался, что существует такая отвратительная вонь. Из прожаренных на солнце пустыни сотен гниющих грызунов вываливались внутренности. А я, не в состоянии подняться, барахтался в этой огромной помойке из разлагающихся крыс, зловонных потрохов и крови.

Инстинкт предупредил Комету об опасности, и теперь гнал прочь. Здесь повсюду таилась смертельная зараза, и собака понимала это. Даже пекари не тревожили эту мерзость. Но борзая не убежала, а с видом старающейся сохранить свой дорогой педикюр невесты неторопливо и грациозно направилась по запекшейся крови ко мне. Она так по-человечески гримасничала, закатывала глаза и воротила нос, что я расхохотался.

Комета всегда не нравилось, когда над ней смеялись. Я понимал, что она обиделась, хотела убежать и проучить меня, но все же нагнула голову, чтобы я мог ухватиться за ее ошейник, а затем, пятясь, подтянула сначала на колени, а потом терпеливо ждала, пока я, опираясь на ее спину, не поднялся во весь рост. Напрягая мускулы, она вытащила меня из наполненной падалью канавы на тропинку.

Я часто думал, что бы случилось, если бы Комета убежала или не захотела войти в это гниющее месиво. С меня хватило и того времени, которое я провел в невыносимой вони. Через несколько часов после возвращения домой мне стало трудно дышать – легким не хватало воздуха. Поднялась температура, и сильно разболелась голова. К вечеру от недостатка кислорода в глазах запрыгали черные точки. Мы отправились в приемный покой неотложной помощи. Исключив грипп и пневмонию, врачи отправили меня домой на попечение Фредди. Лишь через неделю я избавился от хантавируса – легочного геморрагического вируса, которым человек заражается, вдыхая запах мочи и экскрементов грызунов. Этот вирус быстро размножается в организме, вызывая опасное для жизни воспаление дыхательных путей. Без Кометы, продышав несколько часов тлетворной вонью, я бы пропал.

От хантавируса не существует лечения, но если человек его побеждает, осложнений не возникает. И поскольку я копил кровь для предстоящей операции, это стало хорошей новостью. Фредди не упустила случая, чтобы прочитать мне нотацию:

– Вот что получается, когда ты себя перетруждаешь. Ну теперь-то ты хоть успокоишься?

На сей раз я послушался. После последних волнующих событий мы с Кометой уже решили прекратить наши походы и мирно проводить время у бассейна, делая иногда вылазки в соседние улочки. Если мой организм недостаточно силен, чтобы перенести операцию, то больше я ничего не мог с этим поделать. Оставалось молиться, чтобы забылся трупный запах сотен разлагающихся крыс.

В последующие дни я ждал, что Комета будет скептически поглядывать на меня, помня, что я не внял ее предостережению на тропе, но вместо заслуженного упрека встречал прежний, полный любви и обожания, взгляд. Когда во Флагстаффе она решила стать моей собакой, то наверняка предвидела, что я введу ее в совершенно новый и очень интересный мир.

Комета не возражала, когда я сказал, что нам надо спуститься в Скотсдейл, расположенный в долине солнца – очень, очень горячего солнца. Борзая прыгнула во внедорожник с такой готовностью, словно мы собирались в мастерскую игрушек Санта-Клауса. Второе лето без отдыха в озерном доме выдалось безжалостно знойным. Мысль, чтобы спуститься ниже, где было еще жарче, отбивала у нас с Фредди всякую охоту двигаться. Но в Скотсдейле я сдавал кровь в банк для предстоящей операции и должен был ездить туда каждую неделю.

Пока внедорожник полз по никогда не рассасывающейся пробке на окружающей город федеральной автостраде, по сторонам попадались десятки мегамолов и супермаркетов. Я подумал о нейтронной бомбе, от которой люди лопаются словно переполненные воздухом шарики, а дома и машины остаются целыми. В Скотсдейле я видел стоянки без единого свободного места, армады внедорожников, и рядом – ни одного человека. Пустые переулки, пустые остановки автобусов – и никого у входа в рестораны.

Когда я открыл дверцу машины, каждая клеточка моего организма испаряла влагу. Не успел ступить два шага, как подошвы ног стали обжигать положенные в ботинки толстые стельки, и всего в нескольких футах над асфальтом колебались прозрачные миражи. Комета выпрыгнула из машины, как чистопородная трехлетка на кентуккийских скачках, и, не дрогнув, застыла рядом со мной, хотя на подушечках ее лап уже наверняка образовывались волдыри.

– Фредди, посади собаку в салон, – попросил я. – А потом вернешься за мной.

Жена тянула поводок, но Комета не двигалась с места. Тогда я взял у нее поводок и двинулся к зданию. Борзая, хотя лапы ей немилосердно жгло, не отставала и держалась рядом. Она знала: надо выполнять работу, а не скулить. И весь путь в Денвер я старался следовать ее примеру.