Все-таки очень смешно и странно идти по конкретному адресу – улица, номер дома – как навигатор в телефоне подсказывает, а не обычным образом, повинуясь движению линий мира, которые сами тебя ведут. Стефан с непривычки даже пару раз не туда свернул; на самом деле неудивительно, потому что чем ближе был безымянный бар без названия, вывеска – синий овал, тем сильнее ему хотелось пойти в двух направлениях сразу. То есть и в Дитин бар, и еще в какое-то место, по ощущениям, примерно кварталах в пяти-шести, причем туда его тянуло не обычное любопытство, которому подавай все интересное сразу, а ощущение близости цели, обещанной утром встречи, деревянный браслет так разогрелся в кармане, что чуть не прожег там дыру. В общем, хоть разорвись! Но разорваться как раз не получится. Стефан, при всех своих несомненных достоинствах, не целое войско. Его даже не двое. Стефан всего один.

Он бы, пожалуй, плюнул и свернул туда, куда тянет, благо встреча с Дитой не назначена на определенный час; собственно, она вообще ни на какой час не назначена, Дита пока не знает о существовании Стефана. Ну или ладно, знает, если такая крутая, как Валентин расписывал, но совершенно точно не сидит сейчас, пригорюнившись, и не ждет.

В общем, свернул бы, повинуясь чутью, зову браслета и сердца, если бы не привычка неукоснительно исполнять все принятые решения. Вернее, не привычка, а метод. Одно дело, когда договорился с собой действовать по обстоятельствам, и пусть все идет как идет, и совсем другое, когда принял решение и уже начал его осуществлять. Отступиться на середине означает ослабить свою же волю, что ж я, совсем дурак, – думал Стефан, возвращаясь из переулка, куда его ноги только что сами вынесли, на проложенный навигатором маршрут.

Ладно, с грехом пополам добрался. С виду обычный бар, и люди там сидели обычные, по крайней мере, мужики за столом у распахнутого окна – люди как люди. Двое о чем-то болтали, а третий читал газету – бумажную, вот это да! Но пристрастие к чтению старомодных бумажных газет вовсе не свидетельствует о нечеловеческом происхождении, нет никакой корреляции между этими качествами, по крайней мере, пока.

Так что из явных, видимых глазу странностей – только отсутствие каких бы то ни было надписей на овальной вывеске красивого синего цвета Ив Кляйн и круглые зеленые наклейки с нарисованной сигаретой на окнах и входной двери. «Вот это, я понимаю, действительно сверхъестественное явление! – изумился Стефан. – Курящий бар! У нас ради возможности курить в помещении пришлось создать наваждение класса Эль-восемнадцать, а это не хрен собачий. Все, что угодно, только не хрен».

Порог переступал предельно внимательно, всем собой – ну, это обычное дело, иначе входить нет смысла. Очень много можно узнать о любом помещении, переступая его порог.

Порогов здесь оказалось даже не два, как заранее ожидал, а целых три сразу. Обычный, материальный, который делает помещение зримым и доступным для всех. Тайный порог, характерный для наваждений класса Огамма – не Эль, как у Тони, попроще, зато с текущей реальностью легко совмещается; вот кстати, – подумал Стефан, – красивая штука и в хозяйстве полезная, надо у нас таких хотя бы дюжину завести. А третий порог, мать честная, примерно как дома – в том доме, где Стефан живет двадцать первого сентября две тысячи шестого года. Только дома порог стабильный, а здесь зыбкий, капризный, дурно воспитанный, то есть плохо откалиброванный; с другой стороны, может, так и задумано? Стабильность нужна не всегда и не всем.

В любом случае, ясно, что хозяйка умеет договориться с временем. Ну ничего себе девочка жжет.

«Девочка», то есть женщина средних лет, пышная, черноглазая, со смоляными кудрями, небрежно собранными в пучок, смотрела на Стефана во все глаза. Не настороженно, а восхищенно, как будто он въехал в бар на цирковом одноколесном велосипеде, испуская разноцветный дым из ушей и жонглируя спелыми ананасами. Хотя чего не было, того не было, Стефан очень скромно зашел. И с виду он человек неприметный – если просто глазами смотреть.

Подошел, положил локти на стойку, подумал: «Ну здравствуй, моя дорогая». А хозяйка сказала вслух:

– По-немецки ты не говоришь, понятно. Остаются французский и польский, на других языках я только «здравствуйте-до свиданья» могу.

– Польский? Серьезно? – удивился Стефан.

– Он мне, считай, родной, – кивнула хозяйка. – У меня бабка из Польши, в детстве я с ней жила.

– Мне тоже родной… наверное, – Стефан невольно задумался, наконец нетерпеливо махнул рукой: – Ай, не помню уже, давно дело было. Да и какая разница. Главное, мы с тобой можем вслух, как нормальные люди поговорить. Я почти два дня ни с кем по-человечески не болтал и страшно по этому делу соскучился. Оказалось, я очень общительный, раньше даже не подозревал. А кстати, старую жреческую речь ты, случайно, на Этой Стороне не учила? Вот совершенно не удивился бы, если да.

– Не учила, – удивленно сказала хозяйка. – Даже не знала, что такая есть… Так, погоди. Ко мне приближается дядя Вальтер с опустевшим стаканом. И в том зале девчонки машут руками, недвусмысленно намекая, что я должна все бросить и немедленно к ним подойти. Они в своем праве, но это не дело. Не дадут нам нормально поговорить. Давай ты пока где-нибудь сядешь, запасешься терпением, я тебе чего скажешь налью, и примерно в течение получаса все отсюда уйдут.

– Просто не захотят оставаться? – понимающе улыбнулся Стефан. – Вспомнят, что у них есть другие дела?

– У кого-то дела, у кого-то изменится настроение, у кого-то, возможно, заболит голова, кому-то внезапно назначат свидание, но в целом, все правильно понимаешь. Когда мне надо, чтобы в баре поскорей стало пусто, у каждого найдется своя причина уйти. Кстати, я Дита. Люблю, чтобы меня называли по имени – и в мыслях, и вслух.

– Да я уже знаю, что Дита, – кивнул Стефан. – Но не потому, что такой уж всеведущий. Мне Валентин сказал. И, кстати, просил передать, что с тебя теперь причитается. С удовольствием передаю.

Рядом со стойкой мест не нашлось, поэтому отправился в дальний зал. Вошел и сразу, можно сказать, получил по лбу – таким замечательным образом, что не отказался бы каждый день вот так получать. На дальней стене между окнами висела картина – на светлом фоне синяя клякса, по форме похожая на тень быка, столь разъяренного, что его тень время от времени явственно вздрагивала, даже если просто человеческими глазами, без всяких дополнительных ухищрений на картину смотреть.

В общем, картина была хороша, но дело, конечно, не в этом. А в том, что цель внезапно оказалась настолько близка, что кровь быстрей побежала по жилам, а найденный утром браслет истерически забился в кармане, как сердце пойманного зверька.

«Ну спасибо! – подумал Стефан, мысленно посылая воздушный поцелуй двум судьбам сразу, своей и пока неизвестно чьей. – Я, конечно, сам по себе везучий, работа такая. Но когда настолько красиво складывается, ясно, что дело не только во мне. Как же я люблю удачливую добычу, которая хочет быть пойманной даже больше, чем я – поймать!»

Сел в укромном углу, там как раз нашелся свободный стол, очень маленький, два пивных бокала поместятся, а третий уже с трудом. Зато вместо стула здоровенное старое кресло с облезлой обивкой цвета свернувшейся крови, даже немного слишком удобное, словно сам для себя любимого, с учетом всех своих потаенных пристрастий и чаяний, его наколдовал.

– Такое ощущение, что это кресло рождено для меня, – сказал он Дите, когда та принесла ему грог.

– Правильное у тебя ощущение, – улыбнулась она. – Стол здесь стоит всегда, но при нем обычно не кресло, а стул, такой же, как все остальные. Надо же, как ты моему бару понравился! Не припомню, чтобы он когда-нибудь ради постороннего гостя сам мебель менял. Страшный ты человек!

– Ну так, местами, – скромно согласился Стефан. И достал крепчайшие ароматные сигареты из обрезков сигарного табака. Потому что хорошая дымная жертва ни в каких обстоятельствах лишней не будет. Ну и если уж оказался в таком удивительном баре, где до сих пор не запретили курение, глупо, почти преступно было бы не закурить.

Сидел, разглядывал Дитиных клиентов. Публика оказалась не особо оригинальная, видывал он компании и попестрей. В основном, местные жители, плюс трое гостей с Этой Стороны; судя по тому, как держатся, не в беду попали, а просто в гости зашли. Под потолком дремлет призрак – очень старый и совершенно безобидный, из тех, кто бескорыстно любит подслушивать разговоры, поэтому старается держаться поближе к живым, но при этом никому не показывается, не завывает, не беспокоит, держится скромно, чтобы не вздумали изгонять. Один по-настоящему интересный мужик, такие редко встречаются, по происхождению, что называется, «вымышленный друг». То есть не родился у человеческой женщины, а был придуман неизвестно кем и при каких обстоятельствах, но скорее всего, одиноким ребенком, или, к примеру, писателем, иногда бывает и так. А потом каким-то образом овеществился, отделился от выдумщика, с тех пор живет вполне обычной человеческой жизнью, и сам совершенно уверен, что такой же, как все люди вокруг. По опыту Стефан знает, что таких лучше не трогать, не рассказывать им об их настоящей природе. Пользы от этого мало – ну выдумали, и что теперь с этой информацией делать? подружкам хвастаться? – а риск развоплощения довольно велик.

Выдуманный мужик, кстати, ушел из бара первым, и десяти минут не просидел. И это закономерно, выдуманные люди – самые чуткие. Какой бы им ни придумали в свое время характер, вольнолюбивый, строптивый, гордый, но сама их природа требует повиноваться чужим невысказанным желаниям, а со своей изначальной природой мало кто может совладать.

Впрочем, остальные клиенты тоже недолго сопротивлялись Дитиной воле. Поднимались и уходили один за другим. Стефан слышал, как они прощаются с хозяйкой, шутят, смеются, что-то ей обещают, желают хорошего вечера; в общем, все прошло как по маслу, и минут через сорок они с Дитой остались в баре одни.

– Ну теперь рассказывай, откуда ты взялся, такой прекрасный, и зачем по мою душу пришел! – потребовала Дита, придвинув стул и усевшись напротив.

– Долго рассказывать, – усмехнулся Стефан. – Тем более, если ты старый жреческий не учила. Где ж я тебе возьму подходящие слова про себя? Нет уж, мы проще сделаем. Иди-ка сюда.

С этими словами встал, ухватил Диту, обалдевшую от такой фамильярности, в охапку, поднял со стула, обнял и принялся легонько постукивать по спине. Дита дернулась, пытаясь высвободиться, Стефан сказал:

– Эй, расслабься, не надо со мной воевать. Все равно ни хрена не получится, только зря кучу сил потратишь. Это я не по-хамски к тебе пристаю. И поколотить не пытаюсь. Это просто такой доверительный разговор.

Еще раз стукнул, и снова, и снова, как будто Дита была не человеком, а бубном – собственно, сейчас и была – сперва осторожно, неторопливо, стараясь поймать нужный ритм, подходящий для них обоих, это всегда самое интересное, когда начинаешь налаживать диалог, но и самое трудное. Впрочем, с Дитой получилось легко. Хорошая все-таки девочка. И в теме, хотя бы отчасти. И в доску своя.

Когда шаману удается найти общий ритм с другим существом, границы между участниками диалога стираются, и это дает возможность узнать о другом – все, не все, а сколько в тебя поместится. Чем больше, сильнее и опытнее ты сам, тем больше узнаешь. Но совсем без добычи никто не останется. Хоть что-нибудь из этого разговора да унесет.

«Поразительная девчонка, – думал Стефан, обнимая Диту. – Такая же, как я сам, только совсем молодая и пока что неопытная. Первой сотни лет еще не прожила. Но наглости ей точно не занимать. И храбрости, и ума, и удачи. Может, вырастет еще и покруче меня. В жизни у людей ничему не училась; я и сам всегда хвастаюсь, что у людей не учился, но все-таки мне помогли хоть с чего-то начать, сделать несколько первых шагов, да просто твердо, без тени сомнения знать, что быть колдуном – нормально, это не дурость и не фантазии, а хорошая профессия, приносящая хлеб и почет. А у нее и этого не было, потому что другая эпоха, современным в этом смысле гораздо труднее приходится – где они, те учителя. Весь человеческий мир говорит им слаженным хором: «Не дури, чудес не бывает, мало ли что показалось, шизофрения, гормоны, опухоль мозга, забудь, откажись, не надейся, живи как все нормальные люди, а лучше сразу ляг и умри». Но эта девчонка еще в детстве просекла, что можно говорить не с людьми, а с землей, водой, облаками и звездами, с «небесными духами», как она их себе представляла, словом, со всем миром сразу. И, чего почти никогда не умеют дети, держать это в тайне, ничем себя ни разу не выдать, ни родным, ни подружкам ни слова не рассказать. И у нее понемногу что-то начало получаться; на самом деле, почти у всех, кто пытается говорить с этим миром, хоть что-то да получается. Мир нам достался дружелюбный, общительный, а собеседников у него нынче мало, люди этого не умеют; естественно, мир высоко ценит всякого, кто с ним хоть как-нибудь говорит. Главное – голос иметь погромче. То есть силы побольше. А у девчонки ее – будь здоров. Ну и отлично все вышло. Жила себе и училась – у всего мира сразу, а не у бабки какой-нибудь, и не из глупых эзотерических книг. Правильно делала, реальность – лучший учитель, когда умеешь с ней говорить. А две реальности сразу – это уже, считай, в университет поступила. Предположим, на подготовительный курс».

– Ну ничего себе ты какой! – выдохнула Дита после того, как Стефан ее отпустил.

Принесла из бара бутылку виски, плеснула в стакан, выпила залпом, сказала:

– Теперь, пожалуй, не чокнусь от всего этого. Тебе налить?

Стефан отрицательно помотал головой:

– Не надо. Мне сейчас для дела полезно чокнутым еще какое-то время побыть.

– Да ладно тебе, – отмахнулась Дита. – Тоже мне чокнутый. Ты самый нормальный, кого я в жизни встречала. И при этом все равно круче всех.

– Ты, дорогая, тоже вполне ничего, – подмигнул ей Стефан. – Представляешь, я же был совершенно уверен, что ты родом с Этой Стороны! Поспорить бы мог на деньги, если бы желающие нашлись. Ну и продул бы. Наверное, потому, что ты совсем мелкой девчонкой туда забрела. И там уже повзрослела. Поэтому выглядишь, ощущаешься и звучишь как нездешняя. Интересные дела!

– Да, – улыбнулась Дита, – я рано попала на Эту Сторону. В тринадцать лет. Даже не могу сказать, что случайно, хотя не подозревала ни о какой изнанке реальности – откуда мне было такое знать? Но я ужасно, больше всего на свете хотела уйти туда, где нет людей, как вокруг, и никогда не стать такой, как они, не превратиться в работящую семейную женщину, не повзрослеть. Я тогда как раз научилась с землей договариваться, такими специальными шагами ходить, чтобы ей нравилось; в общем, стали мы с нашей землей дружить, и я постоянно просила ее увести меня в какое-нибудь волшебное место. Была совершенно уверена, что такое где-нибудь есть. Должно, обязано быть! И однажды земля действительно меня привела – на Эту Сторону. Так легко получилось, что я испугаться не успела, а потом поздно стало пугаться: уже пришла. А на Этой Стороне, сам знаешь, захочешь, особо не испугаешься. И все вокруг такие веселые, добрые, ласковые, особенно с непривычки, и дышится там легко, и все время хочется верещать от восторга. Я тогда еще была совсем наивная дурочка, сказок полная голова, решила, что попала в страну фей. И сперва ужасно удивлялась, что эти феи почти не умеют колдовать. Ну так, по мелочи, понемножку. Я сама к тому времени уже в сто раз больше могла! И они сразу решили, что я – самая великая ведьма в мире, специально пришла с Другой Стороны им во всем помогать. Носились со мной как с писаной торбой! Это было ужасно приятно. Но и грустно тоже. Мне-то хотелось встретить там старших, взрослых, великих волшебников, чтобы у них всему научиться. Что за страна фей такая, если тут самая главная фея – я?

– Ну да, на Этой Стороне колдовать в сто раз легче, – понимающе кивнул Стефан. – Кто здесь у нас хоть на какую-нибудь пустяковую мелочь способен, там сразу выходит в дамки. Я же тоже совсем молодым впервые туда попал. Ну, правда, в очень интересные времена. Ты про Эпоху Исчезающих Империй слышала? Вот примерно тогда.

– Ну ты-то вообще! – вздохнула Дита. И повторила: – Ты – вообще! Валентин до конца жизни столько не выпьет, сколько я ему теперь по справедливости должна за тебя поставить. Даже если тысячу лет проживет.

– А кстати, кто он? – оживился Стефан. – Интересный мальчик этот твой Валентин!

– Ему вообще-то уже за сорок, – заметила Дита.

– Ай, для меня вы все дети, – отмахнулся Стефан. – Ладно, специально ради твоего удовольствия пусть будет не «мальчик», а «интересный мужик».

– Действительно интересный, – кивнула Дита. – У него в юности шило в заднице было таких размеров, что хватило бы на семерых искателей приключений. Кино о нем можно снимать! Лет девятнадцать ему, кажется, было, когда уехал из Берлина. Хотя знал, что с такими дураками случается, об этом у нас все знают, детишкам страшные сказки рассказывают о потерявшихся на Другой Стороне. «Один мальчик покинул Граничный город и сразу стал несчастным стариком, у которого все родные умерли, а другая девочка уехала из Граничного города, вышла замуж за противного человека и прожила с ним без любви, ради денег всю жизнь». В общем, чего только у нас о жутких судьбах Другой Стороны не рассказывают! Но Валентин именно поэтому и удрал. Решил, что когда есть возможность прожить несколько разных, не похожих одна на другую жизней, надо брать, не раздумывая, а уже потом разбираться, нравится тебе или нет. Короче, наш Валентин сгинул с концами. Никто не надеялся, что он вернется, все знали, что так не бывает, оплакивали его горше, чем любого покойника. Но через шесть, что ли, лет Валентин вдруг объявился в Берлине. Приехал на гастроли с панк-группой, в которой тогда играл. И однажды ночью вломился в мой бар – я его тогда как раз только-только открыла. Решила, что надо нашим здесь, на Другой Стороне, помогать, а то постоянно влипают в разные неприятности, уже пошли разговоры, что надо запретить прогулки и поставить у прохода охрану. А я натурально холодею, когда слышу слово «запретить». Из всех зол на свете запреты – худшее зло! Поэтому я предложила городскому управлению помощь, они ее приняли и согласились не препятствовать свободному перемещению горожан. А мне к тому времени и самой уже стало интересно пожить в Берлине, где все так разительно изменилось, а уж я-то как изменилась – слов нет!.. В общем, открыла я бар, и тут вдруг Валентин вернулся. И прямиком ко мне! Говорил потом, что совершенно случайно ко мне заглянул, без каких-то особых тайных предчувствий, просто шел мимо пьяный, искал, где добавить, а у меня свет горел. Везучий, чертяка! Ну я-то его сразу узнала. И домой практически волоком отволокла. Вернее, отвезла в такси, пообещав отпадную вечеринку с оргией в заброшенной гостинице. Обманула беднягу! Впрочем, он был только рад. Дома-то наш Валентин совсем не по оргиям. Ему бы книжку в гамаке почитать. Ужасно все-таки интересно, как иногда радикально меняется личность от забвения на Другой Стороне! Притом что человек тот же самый. Дома вспоминает свои приключения и за голову хватается – столько лет прожил, как в диковинном сне! Впрочем, я пока мало видела. Таких, чтобы не просто заблудились в Берлине и забыли дорогу домой, а выехали из города – всего двоих. Валентин и еще одна взбалмошная девчонка сбежала от несчастной любви. Справедливости ради, когда вернулась домой, на любовь ей было уже плевать, так с новой судьбой намучилась. Надеюсь, больше таких дураков, как эти двое, не будет. Хотя бы не в ближайшее время. Эти везучие, оба домой вернулись, целые, невредимые, и встряска явно пошла им на пользу. Но все равно не нравится это мне! Я имею в виду настолько тотальное, всеобъемлющее забвение, да еще и с полной подменой личности и судьбы. Очень я таких штук боюсь! Как же мне повезло, что сохранила память о своей прежней жизни, когда забрела в «страну фей»! И ты тоже никогда себя не забывал, да?

– И я, – кивнул Стефан. – Так, кстати, редко бывает. Эта Сторона мало кого из наших соглашается принимать, но если уж берет, то с концами – вот тебе новая биография, добро пожаловать, дорогуша, ты жил здесь всегда. Мы с тобой удивительные счастливчики. Мало кому так везет! Я сперва был уверен, дело не столько в везении, сколько во мне самом. Думал, я крутой, поэтому ничего не забыл. Чем ты круче, тем выше шансы, что любая игра будет идти на твоих условиях, потому что ты сам игрок… Все это чистая правда, конечно. Но с Этой Стороной не проходит. Там натурально лотерея, как есть. Я знал нескольких замечательных практиков, которые, оказавшись на Этой Стороне, немедленно вспомнили, как всю жизнь там прожили, и перестали узнавать старых друзей. И других, кого Эта Сторона не приняла, несмотря на всю их непомерную крутость. Я бы на ее месте двумя руками вцепился в такую добычу, а она – нет, не взяла. И совсем простых людей, которые даже собственных снов никогда не помнили, о большем не говорю, однако на Этой Стороне не истаяли и память о себе сохранили, я тоже встречал. По какому принципу она выбирает, наверное, никогда не пойму.

Дита улыбнулась, плеснула в стакан еще виски. Сказала:

– Совершенно сейчас от него не пьянею. Наоборот, прихожу в сознание. Действует как противоядие – от тебя!

Стефан рассмеялся, страшно довольный.

– Ты понимаешь. Именно так и спасаются добрые люди от избытка меня! И от избытка себя, и вообще от любого избытка. Выпивка отупляет и возвращает на землю. Полезная штука для тех, кто не хочет внезапно стать сверхновой звездой. А лично я, если честно, не очень. Это, как минимум, невыгодно для карьеры. Звезд на небе и без меня хватает. Отлично ребята справляются. А тут я такой один.

– Вот это точно! – подтвердила Дита. – Не понимаю, как земля тебя носит, но это она молодец.

– Да с удовольствием она меня носит! – рассмеялся Стефан. – И всегда просит добавки: давай, ходи еще!

Решил – надо ее еще больше обрадовать, гулять, так гулять! – встал, подошел к Дите и снова ее обнял. На этот раз не с познавательной целью, все, что хотел, он о Дите уже узнал, а просто чтобы ободрить. Потому что одно дело словами сказать: «И ты такая крутая будешь, куда теперь денешься», – и совсем другое – наглядно показать, как именно это случится, все возможные варианты, все великое множество разных, но в одинаковой степени великолепных, бесконечных вечных путей. Тут уже не отвертишься, не скажешь: «не верю», – потому что верить не надо, надо просто смотреть.

Наконец сказал:

– Ладно, хватит с тебя. А то ты столько виски не выпьешь, сколько надо, чтобы в себя прийти. Пузо лопнет!

– Не лопнет, оно у меня вместительное, – ответила Дита, едва ворочая языком и с трудом вспоминая слова. Но ведь ворочала и вспоминала! Стойкая девочка, молодец.

В этот момент входная дверь хлопнула, вернее, громыхнула, словно ее не открыли, а вышибли, и в бар ворвался ослепительный вихрь. То есть формально просто до изумления пьяная длинноногая девица с всклокоченными кудрями, но на самом деле все-таки именно вихрь.

– Матерь божья, ну и красота! – выдохнул Стефан и завороженно замер, потому что как бы ни заливал о своей жесткой хватке, сколько бы ни твердил, будто дело прежде всего, а от правды никуда не денешься: прежде всего он – эстет. И гурман. И любитель небывалых, невиданных зрелищ. А все остальное – потом.

– Это Сонечка, – мрачно сказала Дита, опускаясь на стул. – Очень пьяная Сонечка. Полный капут. Но сейчас она даже вовремя. Будет мне вместо нашатыря.

«Ну надо же, – думал Стефан, изумленно разглядывая девчонку. – До сих пор я считал, юные Шарские демоны надолго у нас не задерживаются. Пойти погулять, увлечься, забыться и потеряться для них обычное дело, но куда бы ни забрели, в этом месте непременно сыщется волшебный помощник, поймает, обнимет, накормит, утешит и отведет домой. Сам уже тысячу раз оказывался этим горемычным помощником и был совершенно уверен, что удачливость Шарских демонов – часть их природы, как две системы кровообращения для двух токов крови, ледяной и горячей, короткая память, способность легко превращаться в красивых девчонок и семнадцать незримых беспокойных сердец, по одному на каждый из видов любви.

А этот бедняга здесь надолго застрял. Лет двадцать, если не больше, в таком виде скачет, человеческий облик к нему уже крепко прилип. Вот уж на что не рассчитывал, собираясь в Берлин, так это получить здесь наглядный ответ на вопрос, что станется с шарским демоном, которого слишком долго никто не спасает», – думал Стефан, глядя на разгневанную девчонку, которая шла к ним нетвердой походкой, по дороге расшвыривая стулья и столы, и орала так, что стены тряслись. По-немецки, конечно, орала, но тут и языка знать не надо, и особо чутко вслушиваться не обязательно, чтобы понять смысл: девчонка крайне недовольна поведением Диты, присутствием Стефана, жизнью в целом и вообще всем на свете. И грозится за это уйти навеки и больше никого никогда не любить.

– Санни! – вздохнула Дита. – Мать твою, Сонечка, да что ж ты за дура такая нелепая, а?!

Девица подошла совсем близко, яростно сверкнула глазами, разноцветными, как у сибирских хаски, карим и голубым, и вдруг во всю глотку запела что-то очень торжественное; слов Стефан не понял, но пафос исполнения оценил.

Дита расхохоталась, закрыв лицо руками. Объяснила:

– Это государственный гимн ГДР. Специально мне в наказание! Сонечка знает, как я те времена ненавижу, и однажды, когда мы с ней поругались, не поленилась, разучила слова и мелодию, чтобы спеть под окнами бара. Это был грандиозный успех. Соседи с балконов цветы ей кидали. Ну, правда, прямо в горшках… Смешно, но на самом деле совсем не смешно! Ей нельзя так себя изводить. Она же только с виду здоровая лошадь, а сердце слабенькое. А я таких, как она, не умею лечить.

– Да за сердце можешь особо не волноваться, – усмехнулся Стефан. – Их там семнадцать штук.

– Ого! – присвистнула Дита. – Знала, что Санни волшебное существо, но даже не подозревала, до какой степени.

– Она давно в таком виде живет? – спросил Стефан, вернее, рявкнул, чтобы перекричать Соню, которая, увидев, как они приятно беседуют, окончательно разозлилась и прибавила мощности, не столько пела, сколько орала, так, что стекла в окнах звенели, а стены тряслись.

Дита развела руками – дескать, точно не знаю. И, поскольку пытаться состязаться с Сонечкой в громкости было практически бесполезно, не сказала, а подумала специально для Стефана: «Мы знакомы почти девять лет, но до этого она тут уже долго жила, некоторым старожилам Пренцлауэр-Берга кажется, Соня была всегда».

Пение предсказуемо перешло в горький – даже не плач, а младенческий рев. Захлебываясь слезами, но упрямо выкрикивая: «Deutsche Jugend! bestes Streben! unsres Volks in dir vereint!» – Соня кое-как доковыляла до стены, сняла с гвоздя картину и направилась к выходу, прижимая ее к груди. Шла нарочито медленно, театрально пошатывалась, драматически ударялась бедрами обо все столы и рыдала все горше, явно ждала, что ее остановят и начнут утешать. Дита, конечно, хотела остановить, но Стефан отрицательно помотал головой. Сказал:

– Я с ней разберусь. Но не в баре. Он у тебя чересчур материальный, если что, на ремонте потом разоришься. Ну его.

– Только не!.. – ахнула Дита.

– Ну ты даешь, – вздохнул Стефан. – Внимательно на меня посмотри. Думаешь, я могу обидеть юного Шарского демона? Вот эту кукусиньку? Да я бы за такое своими руками в болоте себя утопил!

– Шарского демона, – мечтательно повторила Дита. – Вот моя Сонечка как называется. Ничего-то я не знаю о мире. Совсем ничего!

– Ну так мир же непознаваем! – уже с порога крикнул ей Стефан. – Я сам о нем почти ничего не знаю. Так, нахватался чуть-чуть по верхам.