Проснулся поздно, в обед, зато сразу таким счастливым, хоть святых выноси; хотя выносить-то как раз нелогично, они что, наказаны? Нет уж, святых – вноси.

Впрочем, никого не внесли и не вынесли, и это, конечно, к лучшему. Человек рожден для счастливого одиночества по утрам. Тони и так-то обычно просыпается чрезвычайно довольным – и очередным новым днем, и фактом своего существования как таковым, а особенно его, существования, качеством – но сегодня это просто праздник какой-то. «Был бы прибор, замеряющий уровень счастья при пробуждении, наверняка зафиксировал бы мировой рекорд, – весело думал Тони, пока ставил на плиту кофе и сковородку. – Когда ты повар, одинокое утро – твой единственный шанс пожарить здоровенный омлет и ни с кем потом не делиться. Всегда бы так!

Ай, нет, не надо всегда, – спохватился Тони, вспомнив другие утра, когда ему приходилось делиться завтраком, и это тоже было чистое счастье, просто иного рода. – Давай через раз.

Да что ж такое со мной творится? – удивлялся Тони, жонглируя кофеваркой и сковородкой, не на публику, которой тут не было, а просто так, от избытка чувств и всего остального. От избытка себя самого. – Был бы деревом, точно сейчас зацвел бы! – смеялся Тони, отправляя в рот первый горячий кусок. – Теперь понятно, почему они иногда не в срок зацветают, хотя впереди зима, темнота, мороз».

Сам не заметил, как смел весь омлет прямо со сковородки. Налил себе кофе, пил его, не присев – не прибирался, ничего не готовил, просто ходил по пустому кафе, зачем-то выглядывал в окна, ставил чашку поочередно на все столы, снова брал. Думал: вот интересно, это мое чересчур хорошее настроение или Тони Куртейна? Когда очередной экзистенциальный ужас случается, сразу ясно – валим на двойника, он это дело умеет и практикует, видимо, чтобы форму не потерять. А когда без особых причин вот так замечательно – поди разбери.

Думал и сам над собой смеялся: ну я красава! Лишь бы рациональненько все объяснить! Нормальные люди в таких случаях валят все на гормоны, и что там еще в организмах бывает, а я – на двойника из соседней реальности. Но по сути-то один и тот же процесс – беспомощная попытка рационализации необъяснимого. Ай да я! Впору писать мемуары: «Как провести десять лет в мире духов и остаться дураком»… Блин, не десять, пятнадцать! Или уже даже больше? В любом случае, отличная получилась бы книжка. Модная. И обучающие тренинги в интернете можно потом проводить.

Но вместо того, чтобы немедленно сесть за создание модной обучающей книжки, Тони спустился в подвал. Осмотрел свои запасы холстов и красок. Прямо скажем, негусто. Давно их не пополнял. И совершенно напрасно. Будь ты хоть сто раз мистическим существом никому не понятной природы, а особо расслабляться не следует: буквально в любой момент в тебе может проснуться дикий первобытный художник и потребовать в хищные волосатые лапы щетинную кисть.

Короче, три холста, натянутых на подрамники, он в подвале нашел. Один подрамник кривой, как тропы пьяных сновидцев, но два других вполне ничего. «И несколько тюбиков краски – масляной, не акрила, сохнуть будут примерно вечно, зато как она пахнет! – вспомнил Тони. – Это же лучший в мире запах – масляной краски и разбавителя, вот он, почти половина флакона, спасибо, боже, номер четыре, пинен.

Как же я, оказывается, соскучился! Ну, сам дурак – так долго не рисовать. Чуть ли не с прошлого года, – думал Тони, с усилием выдавливая на палитру подсохшие краски из тюбиков. Изумрудная, травяная, виридоновая зеленая, окись хрома, желтые охры с кадмием – ну и набор! Сезонный, для осенних пейзажей. Как будто нам с природой выдали один комплект на двоих», – понял Тони, поглядев в то окно, из которого виден обычный двор, тот самый, куда попадаешь, когда выходишь из дома, а не с трудом постижимое черт знает что.

Ничего не готовил, даже какой-нибудь дежурный суп на плиту не поставил, был совершенно уверен, что сегодня в кафе никто не придет. Обычно именно так и бывает: если Тони не до готовки, клиенты и не приходят – вот уже хотя бы поэтому имеет смысл держать не какое попало, а волшебное невидимое кафе, наваждение класса Эль-восемнадцать, как Стефан его называет. Когда не хочешь работать, ты как бы вовсе не существуешь ни для кого, кроме близких друзей, которые, если что, сами картошку почистят и сварят. Или пожарят. И может быть даже, если звезды удачно встанут, не спалят при этом ни единой сковороды.

Но на закате, когда Тони поневоле прервал работу, потому что стало слишком темно, и как раз прикидывал, принести из подсобки специальный прожектор или просто включить верхний свет, дверь распахнулась, и в кафе нетвердой походкой вошел Вечный демон Виктор Бенедиктович. Отличный мужик, но близким другом Тони его не назвал бы. И даже постоянным клиентом. Демон Виктор Бенедиктович – редкий гость. Поэтому чистить картошку его не посадишь. И в супермаркет за хлебом для бутербродов не попросишь сгонять.

Тони приготовился извиниться: «Сегодня кухня закрыта», – в утешение налить гостю рюмку настойки за счет заведения и распрощаться до лучших (для клиентов) времен. Но демон Виктор Бенедиктович сказал с порога таким трагическим голосом, словно пришел пробоваться на роль короля Лира:

– Как чувствовал, что окажусь тут некстати, ноги сами поворачивали назад. Но я все равно пришел. Извините. В другой день не стал бы столь бесцеремонно навязывать вам свое общество. Но это мой самый последний шанс еще раз отведать вашего Немилосердного супа. Нынче домой ухожу.

– Домой? – удивленно переспросил Тони, который еще толком не вернулся к реальности, вернее, к тому, что здесь ее с грехом пополам заменяет, и теперь тщетно пытался сообразить, при чем тут какой-то дом.

– Командировка внезапно закончилась, – объяснил демон Виктор Бенедиктович. – Знаете, сам до сих пор не могу поверить, что все настолько удачно сложилось! Я еще в полдень мог отсюда уйти. Но решил дотерпеть до вечера и зайти попрощаться – с вами и с вашим великим Немилосердным супом. Честно говоря, в первую очередь с ним.

После таких его слов повар Тони молча отодвинул в сторону беснующегося художника Тони и пошел к плите. Потому что не каждый день сюда являются демоны – то есть сами-то демоны как раз практически каждый день, но демоны, желающие в последний раз вкусить Немилосердного супа перед отбытием в свой удивительный демонический мир, все-таки далеко не каждый. На самом деле Виктор Бенедиктович вообще первый такой. Свинством было бы разбить ему сердце. В смысле, не накормить.

– Только придется подождать, – сказал Тони гостю. – Как минимум, полчаса. Я могу ускорить некоторые процессы без ущерба для конечного результата, но есть несколько ключевых моментов, когда суп лучше не трогать. Он должен входить во вкус с удобной ему скоростью, без грубого вмешательства, сам.

Демон Виктор Бенедиктович кивнул:

– Конечно-конечно! Не торопитесь. Пусть варится, сколько надо. Полдня ждал и еще подожду.

Суп варил в самой большой кастрюле на двадцать пять литров – чего мелочиться. Не пропадет. Немилосердного супа много не бывает, это давно известно. Особенно в такие холодные осенние вечера. Ну и, в общем, Тони уже понимал, что за едоками дело не станет. Предчувствовал их скорое появление. Совсем не сердился, что нарушились его планы всю ночь беспрепятственно красить холсты, но удивлялся: раньше я всегда сам командовал парадом событий, как мне надо, так все и складывалось. Почему вдруг сегодня нет?

Демон Виктор Бенедиктович съел три большие тарелки Немилосердного супа, ну и Тони с ним за компанию полторы. Выпили на дорожку по рюмке настойки на несбывшихся диких сливах, она простая, но силы и нежности в ней, пожалуй, побольше, чем во всех остальных. Потом гость положил на стойку бумажник, сказал: «Мне больше не надо, а вам пригодится. Вы же продукты, как нормальный человек покупаете, а не достаете откуда-нибудь с речного дна». Судя по толщине бумажника, это был самый дорогой ужин в мире. Льют сиротские слезы Рамзи и Дюкасс!

С трудом, кряхтя, едва сгибая колени, демон Виктор Бенедиктович вскарабкался на подоконник, на прощание обернулся, улыбнулся так ослепительно, что из-под морщинистого человеческого лица явственно проступил причудливый полуптичий лик, вспыхнул разноцветным праздничным пламенем и взлетел в затянутое тучами небо альтернативно падучей звездой.

«Блин, красиво, – подумал Тони. – Всем бы так уходить! И ведь не нарисуешь такое, хоть на куски изорвись. В динамике – невероятное зрелище, но на холсте точно получится ерунда».

От этих мыслей внутренний художник, временно обезвреженный внутренним поваром, очнулся и с воплем – ну это мы еще поглядим! – метнулся к холсту, но сегодня явно был не его день. Дверь опять распахнулась. На пороге стоял Иоганн-Георг, и в первый момент Тони подумал, что вот это как надо гость, с ним рисовать даже круче, чем в одиночку. Ну и за хлебом все-таки надо бы выйти. Самому неохота, а его как раз можно попросить.

Но увидев его лицо, Тони внутренне содрогнулся и невольно подумал, совершенно как в старые времена, когда они оба были людьми в человеческом мире: «Интересно, это он напился до изумления, наширялся, или просто о смысле жизни задумался?» – потому что со стороны отличить невозможно, ясно только, что этот ласковый яростный взгляд никому ничего хорошего не сулит. Впрочем, сразу опомнился – как это «ничего хорошего»? Ничего, кроме хорошего, теперь у нас так.

И только потом Тони заметил, что старый друг пришел не один. За его спиной стояла очкастая тетка – почти такая же высоченная, в возрасте, но не седая, а ржаво-рыжая, как сгоревшая жарким летом каштановая листва. И, несмотря на ее приветливую улыбку, как-то сразу стало ясно, что за «не сулит ничего хорошего» – это сегодня к ней.

– Мы тут это… – начал было Иоганн-Георг, но запнулся, рассмеялся, махнул рукой и рухнул на ближайший ко входу стул: – Короче, выпить налей. Срочно. А то у тебя тут так умопомрачительно пахнет пиненом и маслом, что я сейчас окончательно просветлею и цинично у вас на глазах вознесусь. И кукуйте потом без меня. Но немедленно выпить обычно помогает от досрочного вознесения. И сейчас поможет. Наверняка.

– Прикидывается, – успокоила Тони рыжая тетка. – Никуда он не вознесется. Рано еще ему! Но выпить и правда не помешает – за встречу. Я Эна. На самом деле, совершенно не такая ужасная, как тебе сейчас показалось. То есть вообще не ужасная. Просто ко мне надо привыкнуть. Но это обычно довольно быстро случается. Привет.

Шагнула к Тони и, не церемонясь, его обняла. И тогда Тони понял, что сам сейчас, чего доброго, вознесется по примеру демона Виктора Бенедиктовича, по удачно проложенной им траектории, сияющей звездой в небеса.

Но будучи ответственным гостеприимным хозяином, Тони как-то остался на месте и спросил вполне человеческим голосом:

– Настойка на несбывшихся сливах всех для начала устроит? Просто бутылка уже откупорена. И под рукой.

Взял с полки стаканы – какие могут быть рюмки, дураку ясно, что с такими гостями малыми дозами не обойдешься, – и собрался было разлить настойку, но в этот момент все три окна, включая ведущее в неизвестное даже Стефану измерение, распахнулись настежь, и в помещение с ревом ворвалась волна – три волны, или целое море, а может быть, даже весь Мировой океан, бесконечно огромный, но, по крайней мере, спасибо боже, не особо холодный. «Навскидку градусов двадцать», – думал Тони, пока тщетно пытался вынырнуть на поверхность. – Шикарная температура воды для октября».

К счастью, больше ничего подумать он не успел, а ведь мог бы! И это были бы крайне неприятные мысли, вроде «ну все, холстам трындец, и плите заодно». Но прежде, чем образ погибших в бушующих волнах материальных ценностей встал перед его внутренним взором, в кафе снова сделалось сухо, тихо и мирно, словно не было никаких бушующих волн.

– А почему всего три стакана? – удивился Нёхиси, снимая шикарный водолазный шлем из красной меди; под шлемом обнаружилась на удивление традиционная человеческая, только почему-то бритая наголо голова. – Понимаю, у вас тут теперь новый культ поклонения Бездне; никаких возражений, сам бы на вашем месте его основал. Но это не повод вот так резко перестать приносить жертвы старому доброму локальному божеству в моем лице. Я милосердный. И беспредельно полезный в хозяйстве. Я, например, хлеба купил, – и торжествующе взмахнул над головой авоськой с батоном.

«Круто, конечно, – подумал Тони, метнувшись за четвертым стаканом. – Но будем честны, батон – это нам на один укус».

– За кого ты меня принимаешь? – укоризненно спросил Нёхиси. – Естественно, этот батон до утра не закончится. Но правда, только если его не ломать руками, а аккуратно резать специальным хлебным ножом.

Немилосердный суп пользовался грандиозным успехом; впрочем, сегодня все пользовалось грандиозным успехом – и суп, и горячие бутерброды, на скорую руку сделанные из бесконечного батона и вымышленного сыра, который всегда как-то сам заводится в холодильнике, главное, ему не мешать, и настойки, все четыре бутылки… нет, уже пять. «Иногда трое гостей это гораздо больше, чем дюжина, – думал Тони, разливая по тарелкам остатки супа. – И чем полторы дюжины. И чем две».

Чувствовал себя легким как воздух, звенящим, как праздничный колокол, но и изрядно контуженным – в точности как в те дни, когда это кафе только-только появилось на месте его пиццерии, и они с основным виновником происшествия, который старательно делал вид, будто все идет по плану, а на самом деле, охренел чуть ли не больше, чем Тони, регулярно обнаруживали себя то текущими по полу, то разбившимися на осколки, то тенями, мечущимися на потолке. Но ничего, как-то справлялись, снова принимали привычную форму, хохотали, как ненормальные от радости и от ужаса, выпили все запасы спиртного, худо-бедно помогавшего им ненадолго слегка протрезветь, но при этом точно, без тени сомнения знали, что это и есть абсолютное счастье, причем еще в мягкой, щадящей форме, в какой они, возможно, смогут его пережить. «Ну значит, – оптимистически думал Тони, доставая из духовки противень с новой партией подрумянившихся бутербродов, – и сейчас тоже смогу».

В конце концов Тони все-таки выдохся, рухнул на стул, положил руки на стол, голову опустил на руки, сказал:

– Все, дорогие мои, дальше сами. Давно так не уставал.

– Ну так просто кофе надо сварить, – спохватился Иоганн-Георг. – Сейчас быстро поставим тебя на ноги. А с них, как мы любим, на голову. И повторим.

– Давно пора было! – оживилась рыжая Эна, до сих пор помалкивавшая, то ли из деликатности, то ли потому что не имела привычки говорить с набитым ртом. – Ты же всю дорогу расписывал, как варишь кофе. Обещал меня удивить.

– Забыл, представляешь? – улыбнулся тот.

– Забыл?! – восхитился Нёхиси. – Ты забыл сварить кофе? Чтобы похвастаться? Ты?! Я был уверен, это для тебя, как дыхание. А иногда даже вместо дыхания – помнить, что в мире есть кофе и его обязательно надо срочно сварить.

Кофе, надо сказать, отлично подействовал. Сперва у Тони открылись глаза, потом голова перестала клониться к столешнице. А потом он весь целиком встал. И легкость, и звон во всем теле, и острое счастье не то что ослабли, просто стали восприниматься как норма. Словно всегда было так.

«А может, кстати, и было, – думал Тони, отправляя в духовку очередную партию гренков для ненасытной компании. – По идее, а как иначе-то? Все-таки у нас тут не Мидгард для общего пользования, а наваждение класса Эль-восемнадцать, или как там его».

– Я поняла, почему у тебя еда такая вкусная, – вдруг сказала ему Эна. – Ты, конечно, отличный повар, спору нет. Но на тебя еще и свойства этой иллюзии работают. У вас тут уникальная смесь обычной материи человеческого мира с тонкой материей сновидений, плюс фрагментарные вкрапления материй разных миров; как минимум, четырнадцати, а может и больше, я противница точности, не стану считать. Нарочно такого, пожалуй, и не сделаешь, только наобум, сдуру, не имея ни малейшего представления о границах возможного. Шикарно получилось. Нет слов.

– Спасибо, – отозвался Иоганн-Георг. – Я старался. Собственно, до сих пор стараюсь иметь представление о границах возможного как можно реже. В идеале, совсем бы его не иметь.

– Старайся дальше, дело хорошее, – кивнула рыжая. – Но важно сейчас не это. А то, что от смеси разных материй вкус еды становится сложным, как будто ее из одних и тех же исходных продуктов приготовили одновременно в разных мирах. Короче говоря, чистая физика. Интересный эффект! Но твоих заслуг это совершенно не умаляет, – добавила она, заметив, что Тони, уже давно привыкший считать себя кулинарным гением, слегка приуныл. – Эти материи настолько разные, что обычно не соглашаются соединяться. Но соединяются как миленькие в твоих руках.

– Похоже на то, – невольно улыбнулся Тони. – То-то у меня всегда ощущение от готовки, будто я немножко школьный учитель. И не просто размешиваю и шинкую, а воспитываю распоясавшееся хулиганье.

– Правильно чувствуешь, – кивнула Эна. – И воспитываешь как надо. За твою еду можно душу продать. А я бы, кстати, и продала, пожалуй. Точнее, сдала бы в аренду. Ненадолго, конечно. Скажем, на год – полтора.

– Что? – изумленно переспросил Тони. – За мою еду – душу? Ну, слушайте. Спасибо, конечно. Но я вас и так с удовольствием в любой момент накормлю.

– Вот был бы здесь сейчас Стефан, – мечтательно вздохнул Нёхиси, – поймал бы тебя на слове и немедленно подсунул хотя бы годичный контракт.

– Стефан – дааа! – рассмеялась Эна. – Но у него этот номер со мной не прошел бы. Он для этого недостаточно круто готовит. То есть вообще никак. Он только бутылки откупоривать мастер. А Тони – другое дело. Видишь, я нарочно сама нарываюсь. А он не ведется. Ну так мне теперь еще больше надо! Кого не раззадорит отказ?

Тони хотел было сказать, что он ни от чего пока не отказывался, просто еще не понял, что происходит – какая душа, какой, к лешим, контракт? Но слова, казавшиеся вполне подходящими к случаю, пока крутились в его голове, смущенно затормозили на выходе, поэтому вместо человеческой речи у него получилось что-то вроде протяжного «мяу».

Рыжая тетка смотрела на него с веселым сочувствием, как опытный парашютист на клиента, пристегнутого к нему для совместного прыжка.

– Может показаться, что я шучу, – сказала она. – Но на самом деле это серьезное предложение. И выгодное нам обоим. Сейчас, погоди, объясню.

Встала, открыла буфет, где Тони держит настойки, достала очередную, наугад. Настойку на пепле сгоревших записей. Тони совершенно случайно ее изобрел – шел однажды мимо гаснущего костра, в котором тлели бумаги, и подумал: интересно, что будет, если на этом пепле сделать настойку? Я же понятия не имею, что там было написано. Может, заметки на память, может, любовные письма, или записи карточных игр, или вообще черновик романа? Вот сделаю, выпьем и поглядим.

И теперь он, конечно, заново гадал, что там было, и как это могло отразиться на вкусе настойки. И не лучше ли открыть какую-нибудь другую бутылку. Все-таки гостья такая… Непростая, короче, гостья. Не хотелось бы чем попало ее поить.

– Это были старые договоры, доверенности и счета, – сказала Эна, отвечая на его мысли. – Сомневаюсь, что вышло вкусно. Зато идеально подходит к случаю. Обожаю вписываться в контекст.

Вкус у настойки и правда получился так себе. Не ужас-ужас, просто не шедевр, как обычно. «Надо же, – удивился Тони, – моя настойка, и вдруг не шедевр!»

– Отлично зашло! – обрадовалась Эна. – Вот теперь можно вести серьезный деловой разговор! Слушай меня внимательно. Штука в том, что, согласно правилам, которые проще назвать законами природы, чем подробно объяснить, откуда они взялись, зачем существуют, и какими силами поддерживаются, мне нельзя надолго поселиться в вашем городе. Не то чтобы кто-то мог мне запретить, а потом наказать за ослушание; будем честны, это вряд ли. Просто от моего длительного присутствия необратимо нарушится порядок вещей – весь сразу, а не фрагментами, как мы любим. А это вам, да и мне самой пока ни к чему. При этом мне тут интересно и нравится. Прямо сейчас уходить неохота. Я бы еще у вас пожила! А единственный способ задержаться здесь, не нарушая законы природы, – контракт. Я имею в виду типовой шаманский контракт с высшим духом. Вроде того, что Стефан в свое время заключил с этим красавцем, – она кивнула на невероятно довольного таким поворотом Нёхиси. – Из меня, конечно, примерно такой же дух, как из тебя шаман. Но в правила мы оба, хоть с натяжкой, да втискиваемся. И скажу тебе честно: ты – мой единственный шанс. Потому что составление контракта возможно только после того, как дух, благодаря усилиям шамана, испытает наслаждение настолько высокого уровня интенсивности, что искренне, всем своим существом захочет его отблагодарить. Обычно этот эффект достигается специальными ритмами, почти для каждого можно подобрать свой, но меня такой ерундой не проймешь, не стоит даже пытаться. Я сама себе лучший в мире ритм. Однако все же не сама себе суп, вот в чем штука! И твой острый суп меня покорил. Иными словами, приблизил к нужному уровню наслаждения. То есть формальные условия соблюдены.

Из всего этого совершенно ошеломленный Тони пока понял только про суп – что тот оказался достаточно вкусным, чтобы за него действительно можно было продать душу. Официально. С контрактом. Вот это поворот!

– Что, правда настолько крутой суп получился? – переспросил он.

Рыжая тетка нетерпеливо передернула плечами:

– Мы с тобой не настолько давно знакомы, чтобы ты успел убедиться, что я никому не делаю комплименты. Не хвалю просто так, желая сделать приятное. Поэтому просто прими во внимание, что в подобных вопросах не врут. Было бы не настолько круто, мы с тобой просто контракт не смогли бы составить. А мы можем. Ты давай, не сиди, бумагу тащи.

Тони огляделся по сторонам, пытаясь сообразить, где у него тут бумага. Спросил:

– Салфетки не подойдут?

– Я бы вам не советовал, – вмешался Нёхиси. – На твоих салфетках нарисованы осьминоги. Это может фатально изменить смысл. Для контракта обязательно нужна чистая поверхность. Лучше белого цвета. Я где-то читал, белый цвет – это смесь всех спектральных цветов. Не уверен, что это действительно имеет значение, зато красиво. А значит, и для договора хорошо.

– Боюсь, белый у меня тут только холст, – растерянно сказал Тони.

– Ну и отлично, – нетерпеливо кивнула Эна. – Давай свой холст и что-нибудь, что оставляет на нем зримые следы… Так. Точный текст договора кто-нибудь помнит? Или мне придется извлекать его из своих потаенных глубин?

– Извлекай, – вздохнул Нёхиси. – Стефан в отъезде, а он у нас единственный бюрократ. Я-то, как только срок моего временного контракта закончился, первым делом навсегда, необратимо его забыл!

– Ты хороший художник, – заметила Эна, ловко орудуя кистью и косясь при этом на другой, уже зарисованный холст. – Но все-таки хуже, чем повар. Потому что практикуешься реже. Оно и понятно: у тебя даже не столько времени нет, сколько внимания не хватает. Куда тебе еще и картины, когда вокруг такое творится. И ладно бы просто творилось, ему еще подавай обед! Тебе нужны выходные, это любому понятно. А то сидишь тут на кухне, как приговоренный. И пашешь ежедневно, как вол.

– Пашу, – согласился Тони, зачарованно наблюдая, как на холсте появляются буквы какого-то неведомого языка, странные знаки всех оттенков желтого и зеленого цвета, какие в его палитре нашлись. – Но быть мной и пахать это счастье. Отличный мне вынесли приговор.

– Отличный, – согласилась рыжая тетка, поправляя сползающие на кончик носа очки. – Не приговор, а приз! В интересной такой лотерее. Тем не менее, выходные тебе точно не помешают. В жизни должно быть разнообразие. Разнообразие – это, собственно, и есть жизнь! И теперь оно тебе обеспечено. В смысле, разнообразие. И выходные тоже. Буду тебя иногда подменять.

– Подменять?! – Тони ушам своим не поверил.

– Ну да. Согласно контракту. Вот как раз прямо сейчас вписываю свое генеральное обязательство: работать на тебя в обмен на твою еду. Но ты особо не расслабляйся. Есть я буду каждый день, а работать – не каждый. Ох, не каждый! Изредка. Иногда. Если бы ты сам составлял контракт, мог бы закрутить гайки, а так – не можешь. Не хватает юридической компетенции! А я в этих делах не то что собаку, а трех белых карликов съела. Так что контракт сохраняет за мной максимально возможную в положении плененного духа свободу действий. Извини, дорогой, но в деловых вопросах следует блюсти свои интересы. И я их сейчас прямо у тебя на глазах бессовестно и бессердечно блюду!

Тони наконец пришел в себя настолько, чтобы сказать с максимально доступной ему суровостью:

– Еще чего не хватало – каждый день за меня работать! Кто ж вам даст?!

– Наняться в помощники к трудоголику – лучшее, что может произойти с бездельником, – удовлетворенно кивнула Эна. – Я всегда умела хорошо устроиться, факт. Но иногда отдыхать ты теперь все-таки будешь, причем получая от этого колоссальное удовольствие. Твое удовольствие – обязательное условие. Вписываю его в наш контракт. Так, теперь возьми эту штуку в руки, я подпишу договор. Это важно: в момент подписания договора шаман должен держать его в руках или в удобной для обеих сторон точке пространства, но обязательно своей волей, или силой, или руками, или щупальцами; короче, неважно чем, лишь бы сам держал!

– Охренеть вообще, – сказал Тони, сняв с мольберта подрамник с холстом. – Хорошо, что вы меня предварительно напоили, а то бы я точно свихнулся…

– Мы тебя напоили? – изумился Нёхиси. – Правда, что ли? А независимому наблюдателю в моем лице показалось, ты нас!

– Вы меня доконали своей канцелярией, – вдруг сказал Иоганн-Георг таким страдальческим голосом, что Тони в первый момент поверил и почти испугался. – Ишь чего удумали, ироды! Договоры подписывать! Официальные! В моем присутствии! Еще и чистый холст на бюрократию извели. Ничего святого! Воистину пришел конец времен. Часть вод становится полынью по вкусу, особенно некоторые настойки, и многие люди умирают от этого. Например, я.

С этими словами он откинулся на спинку большого черного офисного кресла, издал душераздирающий стон, смежил веки и – все-таки, слава богу, не умер, а то ли грохнулся в обморок, то ли просто крепко уснул.

– У него, как принято говорить в таких случаях, травма, – объяснил Нёхиси. – Причем производственная. Он однажды работал начальником чего-то бессмысленно скучного – давно, в свои человеческие времена. И всякие договоры с утра до ночи подписывал. Или, наоборот, с ночи до утра? Точно не помню, но подписывал, факт. Продержался на этом месте недолго, но для травмы как раз хватило. Ничего, он сильный, он справится. И однажды снова обретет чудесную способность брать в руки папку с деловыми бумагами, сохраняя человеческий облик и не издавая страдальческий вой.

– А кресло-то откуда взялось? – спросил Тони. – У меня такой мебели отродясь не было. Даже ты ничего подобного в дом не приволок, когда решил украсить кафе избранными сокровищами городских помоек. Но от кресла твое милосердие нас все-таки не спасло.

– Точно не знаю, – признался Нёхиси. – Я так внимательно следил за составлением договора, что пропустил момент появления кресла. Но готов спорить, оно от твоей настойки на документах отросло. Это называется «тяжелый побочный эффект». На самом деле ничего страшного, к утру отвалится. В смысле, само пройдет.