«Да что ж за день такой сраный, – думает Соня. – Не успела проснуться, а ощущение, что уже наступили поздний вечер, апокалипсис и глубокая старость и я навсегда продолбала все. Еще и дождь на улице. Сраный паршивый дождь!»

Соне непросто, у Сони похмелье и одновременно, похоже, мигрень. Вместе они тянут, как минимум, на начало агонии, то есть настолько ужас, что даже почти смешно, думает Соня, картинно закатывая глаза и поднося руки к вискам таким грациозным жестом, словно ее снимают на кинокамеру. Хрен бы она к себе домой прямо с утра кого-то пустила, но все равно жалко, что не снимают, красивый получился бы кадр.

Соня растирает виски и думает: ладно, не страшно, иногда бывают вот такие сраные дни. И молодцы, что бывают! Сраные дни тоже нужны. Потому что чем хуже, тем – нет, не лучше, конечно, но интереснее. Больше всего на свете Соня любит, когда становится интересно. Жизнь в целом довольно паскудная штука, но все может спасти интересный сюжет.

«День такой сраный, – думает Соня, пока бродит по кухне, где нет ничего, кроме мусора, частично рассортированного, а частично разбросанного в приступе гнева, когда надоело сортировать, – что в доме не осталось ни сока, ни чая, ни кофе – даже паршивого растворимого кофе! Он-то, интересно, куда подевался? Я точно его не пила. И что теперь делать? Хоть воду из крана лакай».

Ну и пьет, конечно, куда деваться, жадно припав к водопроводному крану, так пить неудобно, лучше было налить в стакан, или хотя бы ладонь подставить, но Соне нравится касаться губами металла. Неожиданно приятное ощущение оказалось. Предположим, сегодня Соня любит металл.

Наконец, напившись, оторвавшись от сладкого гладкого крана, Соня идет в душ. Вода ледяная, похоже, колонка сломалась, но в такой сраный день – чем хуже, тем лучше! – сойдет. Ощущения непривычные. Интересные. И такие острые, что даже перестала болеть голова. «То есть один раз так помыться отлично, – думает Соня, яростно натирая свое смуглое сильное тело жесткой мочалкой. – Но второй уже будет скучно, постоянно мыться холодной водой – просто закалка, сраный зож, хорошее поведение, бессмысленное мучение, а значит, придется что-то решать с колонкой, а лучше со всей квартирой сразу, здесь у меня уже все на хрен сломалось, нормально работают только лампочка в коридоре, светильник в спальне и плита, на которой все равно приготовить нечего, потому что в доме ни крошки, в кошельке ни копейки, да что ж за сраный день такой, черт, черт, черт.

Ну так американец же, – вдруг вспоминает Соня, заворачиваясь в полотенце, которое так давно пора постирать, что уже не имеет смысла, ничего не имеет смысла, твою мать! Хренов американец, – с отвращением думает Соня, – откуда он вообще взялся? Кто его ко мне в дом привел, и почему я этих засранцев пустила? Не помню! Короче, американец, который так хотел купить моего быка, что чуть не рыдал.

Ладно, хрен с ним, – думает Соня, разыскивая телефон, – вот посмотрим сейчас. Если написал мне, пока я спала, его счастье. Не написал – сам дурак».

В телефоне не одно, а целых четыре сообщения от чертова американца, по одному в каждом мессенджере плюс обычное смс. «Настырный какой, – с невольным уважением думает Соня. – Ладно, решила, значит, решила. Три тысячи на дороге не валяются, бык – его».

Берет телефон и с присущей ей непоследовательностью пишет: «fuck off», – четыре раза, по числу сообщений, потому что надо быть вежливой, и на каждый запрос дать достаточно внятный ответ. Дописав, Соня швыряет телефон на кровать, валится следом, дрыгает ногами и хохочет: чем хуже, тем лучше! На хрен сраные деньги, что я, денег не видела? Были уже у меня деньги, много раз! И в кошельке, и на карте, ничего они не меняют, с ними точно так же паршиво живется, хренов американский буржуй, fuck off! Мой бык для Диты. Я его нарисовала для Диты, нужен он ей или нет, меня не колышет. Мне самой нужно, чтобы этот бык был у Диты. Не кому-то, а мне!

И в этот момент Соня наконец понимает, что именно сегодня не так, почему такой сраный день, не в похмелье же дело и не в мигрени, и не в том, что закончился сок, а колонка сломалась, так было уже сто раз, и ничего страшного не случилось, тоже мне горе – голова всегда быстро проходит, это же моя, а не чья-нибудь голова, поломанное чинится, соком кто-нибудь угощает, а деньги откуда-то появляются, ну или не появляются, и хрен с ними, это не повод ложиться и помирать. А вот что больше нет браслета – это да, вполне повод, думает Соня, беспомощно разглядывая свою левую руку, на которой еще вчера ночью браслет точно был, она это помнит, потому что по дороге домой за него держалась, звучит нелепо, но она и правда в каком-то смысле держалась. И удержалась, это же Дитин браслет! Дита сама его сделала, своими руками нанизала бусины, скрепила резинку крепким узлом, а на бусинах написала несмываемым акриловым маркером «Санни», «Солнечная», Дита меня так почему-то зовет, хотя какая же я «солнечная», я круглолицая как луна и холодная, как луна, и такая же круглая дура, думает Соня. Она бы сейчас заплакала, но заплакать – это ужасно мало, несравнимо с размером горя. Я! Потеряла! Дитин браслет! И теперь…

Страшно подумать, что теперь будет. Нет, а правда, интересно, что теперь с нами будет? – оживляется Соня. – Дита умрет? Да ну, нет. Быть такого не может. Это же я, а не она потеряла браслет. Я умру? Да, такое возможно. Вот интересно, что со мной после смерти случится? Готова спорить, смерть это не конец! После смерти я превращусь в чудо-дракона, одновременно ледяного и огненного, об этом нигде не написано, нету такой религии, где людям обещают, что после смерти они превратятся в драконов за хорошее поведение или, наоборот, за грехи; у людей просто воображения не хватило такую религию выдумать, они слишком глупые и серьезные, чтобы о чем-то подобном мечтать. Ну так они и не станут драконами, перебьются. Но про себя-то я точно знаю! Ну, почти точно. Девяносто девять процентов. Жуть как жалко, что нельзя заранее сделать ставку, заключить пари.

Или никто из нас не умрет, просто мы с Дитой поссоримся, как обычные дуры? – думает Соня. – А ведь точно, поссоримся. Можем в любой момент! Я что-нибудь этакое устрою, от избытка счастья и нежности, почему-то от избытка нежности очень хочется все вокруг ломать и крушить. В общем, я когда-нибудь обязательно снова сорвусь, и Дита меня прогонит, она еще в прошлый раз грозила, когда из-за меня пришлось вставлять два окна. И, кстати, тогда из квартиры тоже прогонит, я же ей не платила… года три не платила точно, хотя деньги у меня появлялись, но Дита сама говорила, не надо, живи просто так, все равно квартира стоит пустая, а мы друзья. Но если мы с Дитой поссоримся, я и сама не захочу у нее жить.

Интересно, какая жизнь у меня будет без Диты? А у нее без меня? – думает Соня. Ей больше не хочется плакать. Ей до смерти интересно, как теперь все повернется, потому что на горизонте внезапно возник неожиданный, совершенно новый сюжет. Никогда не думала, что такое хотя бы теоретически возможно. Была уверена, все пройдет, все однажды закончится, мы все умрем, но Дита-то, Дита останется! У меня всегда будет Дита, которая лучше всех, на самом деле, вообще единственная живая, настоящая женщина в мире, остальные не в счет, я в них даже не верю. Люди – видимость, галлюцинации, тени. Не живут, только кажутся, суетятся, шумят, мельтешат, стараются, чтобы я в них поверила. Но я-то не дура, я вижу: на самом деле их нет.

А может, вообще ничего не случится, – устало думает Соня. – Ну подумаешь, великое дело, потерялся браслет. Почему это непременно должен быть какой-то мрачный мистический символ, пророчество, дурной знак? В книжке, спорим, так бы и было. Или в кино. Но мы-то с Дитой не в кино и не в книжке, мы просто живем. Не по чужому сценарию, а как попало: ничто ничего особенного не значит, все события – просто так. И это, с одной стороны, обидно. А с другой, хорошо. Потому что раз нет никаких сценаристов, совершенно не страшно, что я потеряла Дитин браслет. Попрошу ее сделать новый, вот и все.

А все-таки, – думает Соня, вставая с кровати, – надо подарить Дите моего быка! Вот прямо сегодня, пока все живы и не поссорились. Потому что… ну, мало ли что.

Через десять минут Соня выходит из дома под моросящий дождь. Внимательно оглядывает свое отражение в витрине мебельного магазина – надо причесаться, или сойдет и так? В ее доме нет ни единого зеркала, даже маленького в косметичке; впрочем, косметички у Сони тоже отродясь не водилось, она не пользуется декоративной косметикой, ей кажется беспредельно нелепой идея ежедневно заново дорисовывать саму себя.

В общем, зеркал дома нет, и дело вовсе не в том, что Соня не любит свои отражения – еще как любит! Соня – красотка, по крайней мере, она сама считает именно так. Просто рядом с зеркалами ей неуютно живется. Вроде нет в них угрозы или опасности, а все равно как-то стремно в одном помещении с отражающими поверхностями спать. «Что-то не так с этими зеркалами, – думает Соня, пока крутится перед витриной, пытаясь понять, как лучше – пригладить кудри или еще больше их растрепать. – Не знаю, что именно, но могу спорить, люди зря окружают себя зеркалами, что-то с ними точно не так!»

Наконец Соня отворачивается от витрины и оглядывается по сторонам, так нетерпеливо, словно назначила здесь свидание или заказала такси, хотя, конечно, не назначала и не заказывала. Соня всегда, выходя из дома, словно бы спрашивает: дорогая реальность, что у тебя сегодня хорошего для меня?

Реальность, надо отдать ей должное, балует Соню гораздо чаще, чем остальных. «А что еще с таким сладким котиком делать, – весело думает Соня. – Только баловать. И любить».

В ответ на эти безрассудно нахальные мысли ветер швыряет Соне под ноги два желтых ясеневых листа и почти такую же желтую скомканную бумажку. Соня поднимает ее и хохочет: пятьдесят евро! Пятьдесят! Не десять и даже не двадцать, а полновесный полтинник. Вполне можно жить. А для начала – кофе. И пожрать, раз так удачно сложилось. Надо не полениться, дойти до «Обломись, детка», в смысле, до «No Fire No Glory», у них там дивные яйца пашот.

Соня идет по бульвару неторопливо, озираясь по сторонам, как восторженная туристка. Соня ходит здесь почти каждый день, но до сих пор глазеет на город, словно видит его впервые, как будто только вчера приехала, а не сколько-то, кто их считает, лет назад.

Словом, Соня идет, сворачивает, переходит дорогу, пересекает сквер, ловко носком ботинка подбрасывает в воздух круглый блестящий шоколадный каштан, растерянно улыбается, глядя, как каштан улетает в небо и, вопреки неумолимым законам гравитации и прочей дурацкой физики, не падает, а исчезает неведомо где, в облаках. Соня еще долго стоит, смотрит вслед исчезнувшему каштану и не рыдает от счастья только потому, что сила воли у нее – о-го-го. Любой, кто знаком с Соней, лентяйкой, неряхой, бездельницей, которая ходит где вздумается, гуляет сама по себе, никогда не выполняет своих обещаний, не возвращает долги и даже пишет, в лучшем случае, три-четыре картины в год, хотя могла бы клепать их десятками и жить припеваючи, потому что девочка, по общему мнению, незаурядный талант, но безалаберная и совершенно безбашенная; короче, любой на этом месте заржал бы: сила воли? У нашей Сони? Га-га-га.

Но на самом деле у Сони железная воля, просто приоритеты другие. И никому ведь не объяснишь! Важнее всего на свете для нее – уцелеть, не взорваться, не кричать и даже не плакать в такие удивительные моменты, как, к примеру, вот прямо сейчас, когда, запулив в бесконечность дурацкий каштан, идешь по мокрому тротуару под низким сумрачным небом, и сердце рвется на части от бесконечно счастливой, невыразимой, горькой, мучительной, хоть и разделенной, взаимной любви. Это по-настоящему, физически больно, хоть «Скорую» вызывай, но Соня отлично держится, не настолько она романтична, чтобы прямо сейчас, не позавтракав, умереть от разрыва сердца, или что там на самом деле должно разорваться, когда не помещаешься сама в себя. От этого слишком невыносимого счастья неизменно помогает крепкая выпивка, но скучно постоянно быть пьяной, поэтому Соня ни за что, хоть стреляйте, не станет напиваться прямо с утра. И сейчас Соня мысленно обнимает себя, представляет, как гладит по голове и спине: «Успокойся, девочка, все хорошо», – медленно, бережно дышит, каждый вдох – шесть шагов, выдох – сколько получится, скучно считать все время, главное, постараться, чтобы выдох был долгим-долгим, обязательно дольше, чем вдох.

Соня уже привыкла каждый день умирать от любви, Соня любит Берлин, как – наверное, точно она не знает – люди любят других людей. Не все и не всех, но с некоторыми иногда что-то похожее точно случается, когда страсть сносит им крышу, будит кровожадное внутреннее чудовище, но нежность не дает разорвать любимого и себя на куски. В Соне столько любви, что на весь мир хватило бы, но человек так глупо устроен, что нельзя за одну, даже за сотню прогулок обойти и обнять весь мир, а Берлин за сотню все-таки более-менее можно. Этот огромный, нелепый, веселый, красивый, уродливый, расслабленный, деловитый, аккуратный, как новенький офис, грязный, как адские коридоры город, кое-как помещается в Соню, он – ее космос и ее отражение, поэтому Соня любит Берлин.

Часом позже Соня покидает кафе под названием «No Fire No Glory», словно бы специально придуманным, чтобы дразнить лично ее. Но сейчас Соня даже в шутку на них не сердится, Соня спокойна и благодушна, потому что сыта. Еда в этом смысле вполне заменяет выпивку – если заставить себя по-настоящему много съесть, целую порцию, а не кусочек того, крошку сего, как Соня привыкла, тоже на какое-то время тупеешь, в смысле, успокаиваешься немного. И сердце не болит, и дыхание не останавливается, даже когда выходишь из полумрака кафе на улицу, а там внезапно синее небо, почти по-летнему теплый ветер, веселый солнечный день. Ничего особенного все равно не почувствуешь, только легкую радость, умиление, или как там оно называется, довольно приятное ощущение, но такое слабое и незначительное, все равно что почти ничего. Поэтому Соня не особо любит быть сытой, тогда лучше уж сразу пьяной, все-таки быть пьяной в сто раз интересней и веселей. Но изредка можно и сытой – просто разнообразия ради. Соня любит разнообразие, с ее точки зрения, только ради него и придумана жизнь.

«Вот сейчас, пока я такая спокойная, сытая и всем на свете довольная, надо зайти к Дите, – думает Соня. – Дита обрадуется. И быка ей сейчас отнесу. И скажу, что браслет потеряла. И может быть, наконец пореву. И попрошу Диту со мной хотя бы всю осень не ссориться, назло моим глупым предчувствиям. И дураку-сценаристу, если он где-нибудь все-таки есть».