– Кто хочет добавки? – спрашивает Тони, и все семь, условно говоря, человек, засидевшихся у него сильно за полночь (и правильно сделали, зачем отсюда куда-то еще идти), отвечают: «Я!» – таким слаженным хором, словно месяц каждый день репетировали, готовились к показательному выступлению, и вот настал звездный час.

При этом супа в кастрюле осталось, в лучшем случае, полторы порции, но Тони, не дрогнув, выстраивает в ряд восемь мисок – последнюю для себя, он сейчас тут самый голодный, весь вечер работал без продыху, не поужинал толком, только что-то откусывал и отхлебывал на ходу – и наполняет их почти до краев, благо суп сегодня получился сговорчивый, сколько повару надо, столько его и есть. Вся бы еда так себя вела! Интересно, это он от родниковой воды такой покладистый или от пряностей, которые Жанна аж из Индии привезла? Или от лунного дня зависит? Или еще от чего?

– Баста, – говорит Тони, раздав добавку и усевшись на табурет. – Если кому-то чего-нибудь не хватает, сами выкручивайтесь, как хотите, а у меня перерыв на обед.

Поэтому хлеб режет Нёхиси, самое милосердное существо если не в целой Вселенной, то уж точно среди собравшихся здесь. И распечатывает новую пачку бумажных салфеток с веселыми осьминогами. И разливает по стаканам прошлогоднее смородиновое вино, которое теоретически, по науке, совершенно не сочетается с острым супом, зато отлично сочетается с жизнью в целом. А суп – это тоже жизнь.

– Вот это сейчас Тони вовремя забастовал, – говорит Стефан. – Не каждый день удается выпить с твоей руки.

– А каждый день вообще ничего делать не надо, – отвечает Нёхиси. – Мне недавно как раз рассказали, что если каждый день повторять одно и то же, пусть даже очень приятное действие, рано или поздно оно обязательно надоест. Я сперва захотел попробовать, интересно же, как это – «надоест»? Но мне объяснили, когда что-то надоедает, оно просто не приносит никакой радости. И я решил, ну его.

– Потрясающе! – восхищенно вздыхает Вечный Демон Виктор Бенедиктович, отхлебнув ложку супа и пригубив смородиновое вино.

Он редко бывает у Тони, очень уж занят, работает человеком, обыкновенным пожилым горожанином, двадцать четыре часа в сутки, ежедневно, без выходных, и вот прямо сейчас до него внезапно доходит, что это он зря. «Хватит уже убиваться на этой работе, – просветленно думает Вечный Демон Виктор Бенедиктович. – Мало ли что трудоголиком уродился. Надо избавляться от зависимостей и вредных привычек, развиваться, расти духовно, как-то себя изменять».

– Это не суп, а приворотное зелье, – смеется Кара. – О вине уже не говорю. Вот скажи на милость, как после этого заставлять себя хотя бы изредка ужинать в каких-то других местах?

– Силой? – подсказывает ей Тони. – Мужественно собрав волю в кулак? Героически стиснув зубы? Ай, нет, не пройдет у тебя этот номер, стиснув зубы, особо много не съешь.

– Да просто не приходя в сознание, – раздается пророческий глас с потолка. – Всегда так делаю.

Кара и Тони одновременно возводят очи горе с совершенно одинаковым непростым выражением: «Ты-то – дааа».

Таня из Граничной полиции, набегавшаяся за день и крайне удачно уснувшая прямо в этом кафе, куда зайти наяву вечно нет времени, печально смотрит то на стакан, то на присутствующее здесь начальство. Ей вот-вот заступать на дежурство, иными словами, переходить из этого в высшей степени приятного сна в суровое рабочее сновидение, а всем известно, что после выпивки черт знает куда можно заснуть. Но начальство ей сегодня приснилось какое-то на удивление добродушное и расслабленное, вдруг скажет, что немножко все-таки можно? Хотя бы просто попробовать это чудо-вино? И Стефан, наконец заметив ее терзания, действительно говорит:

– Да ладно, ничего тебе от Тониного вина не сделается. Во-первых, ты сейчас вообще дома дрыхнешь. А во-вторых, мы его еще прошлым летом допили. Строго говоря, это же скорей иллюзия, чем вино.

– Что совершенно не мешает нам всем периодически бывать от этой иллюзии на рогах, – напоминает глас с потолка. – Но ты пей спокойно, Татьяна. Вашей работе рога не помеха. Видел я твое начальство пару раз в страшных снах! И ты такая будешь, красотка. Попомни мои слова!

Стефан привычно грозит ему кулаком, потому что традиция есть традиция, время от времени надо грозить. Говорит:

– Если хочешь получить в глаз, давай слезай оттуда. Я за тобой по потолку гоняться не стану, мне лень.

– А драться тебе, значит, не лень?

– Лень – не то слово, – зевает Стефан. – У меня вообще уже два часа как начался отпуск, я даже приказ подписал. Так что сегодня самообслуживание. Сам возьмешь мою руку, сам куда надо приложишь. Ты сильный, ты справишься. Я верю в тебя.

Стефан еще долго мог бы продолжать в том же духе, говорить ему совершенно точно не лень, чай, не мешки ворочать, но тут его наконец перебивает нестройный хор: «Какой отпуск?» – «У тебя отпуск?!» – «В каком месте надо было смеяться?» – «Это как?»

Только Кара сохраняет полную невозмутимость. Но не потому, что ее ничем не проймешь. Просто она свою партию уже отыграла днем, сразу после обеда. Стефан ей первой сказал, что она теперь остается за старшую – дня на три. Ну, может быть, на неделю, или на пару недель, но совершенно точно не дольше, чем до Нового года. Хотя отпуск такое дело, никогда не знаешь заранее, в какой момент он закончится. И где ты при этом себя обнаружишь. И кем… Эй, с каких это пор ты шуток не понимаешь? Три дня, и точка. Я уже купил обратный билет.

Вот тогда она тоже вопила: «Какой отпуск? У тебя отпуск?! Это как? Вообще не смешно!» – не начинать же все заново. От повторений никакой радости, Нёхиси правильно говорил.

– Самый обыкновенный отпуск, – пожимает плечами Стефан, наслаждаясь произведенным эффектом. – Что ж я, не живой человек? Желаю совершить на досуге увлекательное туристическое путешествие. Я даже чемодан уже купил.

– Какой еще чемодан? – трагическим голосом спрашивает Альгирдас из Граничной полиции, до сих пор флегматично истреблявший суп, потому что перед этим наяву на границе двенадцать часов дежурил и устал как собака, а проголодался, как целая стая ездовых собак. Но перспектива надолго утратить начальство его изрядно взбодрила. Все равно как если бы по городскому радио объявили, что начался Рагнарёк.

– Черный, – отвечает ему Стефан. – Пятьдесят пять на сорок на двадцать три, согласно требованиям авиакомпании к размерам ручной клади. Совершенно обычный, миллионы таких. Я сперва хотел купить синий в оранжевых розах, на него как раз была отличная скидка. Но передумал в последний момент.

– Вот это ты зря, – раздается укоризненный глас с потолка.

– Сам в шоке. Такого консерватизма я от себя не ожидал.

– Ну, может, оно и к лучшему, – утешает Стефана Нёхиси. – С тобой и так-то все сложно. Куда тебе розочки еще.

А Тони, решительным жестом отставив в сторону миску, идет к буфету и достает оттуда небольшую бутылку из непрозрачного, словно бы дымного стекла. И объясняет затаившей дыхание аудитории:

– Это настойка на сердце странника, который счастлив вдали от дома, но все равно стремится вернуться домой. Как знал, что однажды эта штука здорово пригодится. Хотя даже не подозревал, при каких обстоятельствах и кому.

– Ты серьезно? – удивляется Стефан. – Вот это, я понимаю, действительно выпивка к случаю! А как ты ее замутил? Только не говори, что прирезал какого-нибудь туриста ради его вкусного и полезного сердца, исполненного возвышенных чувств. При всем моем уважении к человеческим жертвоприношениям, практиковать их без крайней необходимости я бы не рекомендовал.

– Да зачем мне кого-то резать? – удивляется Тони. – От живых людей тоже бывает польза. Когда наша Жанна в феврале уезжала на месяц в Индию, я дал ей пустую бутылку. Попросил всюду носить с собой, лучше за пазухой, но, на худой конец, можно и в рюкзаке. Честно говоря, совершенно не был уверен, что из этого выйдет хоть какой-нибудь толк, однако он вышел. Жанна, конечно, ангел: бутылку не потеряла и не разбила, даже не выбросила в сердцах. А честно повсюду таскала, еще и спала с нею в обнимку по ночам. Мало кто согласился бы ради чужого каприза так хлопотать!

Тони разливает настойку по рюмкам и спрашивает Стефана:

– Слушай, а самолет с тобой на борту вообще нормально взлетит?

– А почему бы ему не взлететь? – удивляется тот.

– Ну черт тебя знает, из какой материи ты состоишь, – неуверенно говорит Тони. – Вдруг ты самим фактом присутствия гравитацию уменьшаешь? Или, наоборот, увеличиваешь? Или как-нибудь изменяешь ход времени? А в самолете приборы точные, ты же им небось все расчеты собьешь.

– Ай, не выдумывай, – отмахивается Стефан. – А то со мной договориться нельзя! В жизни ни с кем по пустякам не собачился, тем более, с посторонними приборами. Какая материя им нужна для полета, из такой и буду состоять.

– Да тебя вообще через досмотр не пропустят! – с эсхатологическим восторгом предрекает глас с потолка.

– Чего это вдруг не пропустят? Я не жидкий, не острый, не ядовитый. И не взрывоопасный… не в том смысле взрывоопасный, чтобы это помешало пройти досмотр.

– Психоделики тоже нельзя проносить на борт. А ты и есть психоделик. Хуже любого, прости господи, мухомора. Весь, целиком.

– Ну есть немного, – скромно соглашается Стефан. – Но я внимательно прочитал правила. Так вот, хорошая новость заключается в том, что вскрытие живым пассажирам перед посадкой не делают. И даже кровь на анализы не берут. Ты мне лучше скажи, что посмотреть в Берлине, если время свободное будет? Желаю отдыхать, как культурный человек.

– Так Бойса же! – по такому поводу пророческий глас наконец-то не просто доносится, а целиком, то есть вместе с прилагающимся к нему пророком, обрушивается с потолка. – В музее Hamburger Bahnhof как раз его до фига! Ужас как интересно, что ты там своими глазами увидишь. И как потом будешь выкручиваться, пытаясь человеческими словами это пересказать.

– Да уж как-нибудь выкручусь, – ухмыляется Стефан. – Теперь главное вокзалы не перепутать. А то буду потом расписывать, какие у твоего Бойса отличные получились скорые и пригородные поезда.