Вошла без стука, потому что было открыто; ну, это обычное дело, Тони Куртейн никогда не запирает дверь Маяка. Ему кажется, если закрыть входную дверь на замок, закрытой может оказаться и та, через которую возвращаются домой с Другой Стороны. И что тогда делать тому, кто пришел на свет Маяка? Стучать, пока не откроют, взламывать замок отмычкой, вышибать дверь, или разворачиваться и идти назад?

Это, конечно, полная ерунда. Все его предшественники преспокойно запирались, и это никогда никому не мешало войти с Другой Стороны, потому что двери-то разные, между ними нет никакой связи. Но Тони Куртейну все равно кажется, будто связь есть, вернее, она может внезапно возникнуть, буквально в любой момент, без каких-то причин, поэтому ну их к черту, те двери, лучше пусть всегда остаются открытыми, не стоит рисковать.

Ладно, Тони есть Тони. Все смотрители Маяка с прибабахом, а Тони Куртейн – лучший смотритель за всю историю, так что и прибабах у него соответствующего масштаба. На добрый десяток умеренно безобидных городских сумасшедших могло бы хватить.

В общем, Ханна-Лора вошла без стука. В холле было темно, гостиная освещалась только уличными фонарями, а наверх она не пошла. Крикнула: «Тони!» – и еще громче: «Эй, ты дома?» Никто не откликнулся, так что, видимо, нет. То ли в кои-то веки ушел, то ли спать завалился. Да ну, быть не может – в такую рань?

Набрала его номер. В ответ тут же весело затренькал лежащий на подоконнике телефон. Ну, это заранее можно было предсказать. Для того и придумали мобильные телефоны, чтобы забывать их дома, когда уходишь. Раньше, до изобретения телефонов, людям приходилось забывать другие полезные вещи – кошельки, сигареты, водительские права, а теперь стало гораздо проще, не надо маяться выбором, в любой ситуации первым делом забывай телефон, – думала Ханна-Лора. Ей было немного смешно и ужасно, неописуемо досадно, потому что когда приходишь в гости с вином и благими вестями, хочется фейерверков, музыки и цветов, а не топтаться в темной гостиной, прикидывая, куда подевался хозяин. Может, кстати, просто на угол, в «Злого Злодея» пошел?

Пока она думала, искать его, подождать, или просто вернуться завтра, входная дверь распахнулась, и Тони Куртейн сказал:

– Ничего себе у меня гости! Ты долго ждешь?

Ханна-Лора не стала ему отвечать, а сделала то, ради чего пришла: повисла на шее и восторженно завопила:

– Ты лучше всех в мире! У тебя получилось! Ура!

От него пахло немного ромом, чуть-чуть табаком и морем – так сильно, словно Зыбкое море сюда вместе с Тони Куртейном пришло. С него бы вообще-то сталось, оно это запросто может, но вокруг пока, слава богу, сухо, волны не бьются в окна, даже на пороге лужи не натекло. Купался он, что ли?

– Совсем сдурел – купаться в конце сентября? – спросила Ханна-Лора, не размыкая объятий.

Тони Куртейн, ошалевший от такого приема, явно обрадовался, что наконец-то прозвучал простой, понятный вопрос. И ответил:

– Да не купался я. Так, ногами в прибое пошлепал. Вполне ничего, кстати, оказалась вода. А почему я лучше всех в мире? Приятно слышать, но хотелось бы знать, как ты пришла к такому нетривиальному выводу? И что именно у меня якобы получилось, пока я гулял?

– Да все у тебя получилось! Вообще все, прикинь!

От избытка чувств Ханна-Лора напоследок легонько стукнула его кулаком и отпустила. В смысле, спрыгнула с шеи. Достала из кармана пальто небольшую бутылку темно-красного стекла. Тони Куртейн понимающе присвистнул:

– Так вот кто скупил все остатки «Белого дня»!

– Беззастенчиво воспользовавшись служебным положением, – подтвердила Ханна-Лора. – Последний ящик у Кары из-под носа увела, ловко задурив ей голову якобы срочными поручениями. Решила, что так будет лучше для всех. Для всего человечества сразу! Потому что Кара вообще ни с кем никогда не делится. А я делюсь. С некоторыми. Иногда. Стаканы давай.

Открыла бутылку, разлила вино. Улыбнулась растерянному Тони Куртейну. Держать паузу было чертовски приятно, но хорошего понемножку, нельзя бесконечно из человека жилы тянуть. Сказала:

– Не светится больше желтым твой Маяк.

– Что?!

– Что слышал. Согласно докладам моих патрульных, желтый свет Маяка примерно с начала осени никому не снится. Больше того, он вообще исчез с территории сновидений Другой Стороны. А если они говорят, значит, так и есть. Ребята не первый год на границе дежурят, знают эту территорию лучше, чем собственные дворы и квартиры. Это я к тому, чтобы ты не метался, не переспрашивал: «А вдруг они просто не увидели, прохлопали, упустили?» Будь уверен, не упустили. Нет.

– Быть такого не может! – выдохнул Тони Куртейн.

– Я то же самое говорила, – усмехнулась Ханна-Лора. – Слово в слово. Но надо уметь признавать очевидные факты, даже когда они слишком хороши, чтобы оказаться правдой. Нет больше желтого света твоего Маяка. А насчет синего можешь не переживать, все с ним в полном порядке. С Другой Стороны докладывают, как светил, так и светит. Яркий, аж тошно, прикрутить хочется; по крайней мере, так говорят.

Тони Куртейн обмер, кажется, даже дышать перестал. Сидел, смотрел на нее округлившимися глазами. Наконец сказал:

– Не могу поверить, что это правда. И наверное никогда не смогу. Но если вдруг все-таки правда, то я понятия не имею, как оно получилось. Не по адресу были твои похвалы. Я ничего специально не делал. Да и что я мог сделать с желтым светом, который – ну, просто есть? Это все равно что ночь отменить, к примеру. Или, наоборот, день. Или время остановить. Или всю Другую Сторону целиком закопать в своем огороде, чтобы никто туда не ходил…

– Кстати, – оживилась Ханна-Лора, – в древности, то есть очень давно, задолго до первой из Исчезающих Империй, жил некий одноглазый жрец с именем, звучавшим как свист, который примерно это и сделал. Ну, правда, он закопал не саму Другую Сторону, а только ведущие туда пути. И не в своем огороде, а в дремучем лесу. Но факт остается фактом – закопал, подлец! После этого лет триста никто не мог на Другую Сторону проходить. Потом, правда, новые пути научились прокладывать. Это же с тех пор повелось, что каждый сам на Другую Сторону ходит, своими личными тропами, если у него получается, а кто не умеет, тот дома сидит. А пути, которые тот одноглазый жрец закопал, были простые, понятные и доступные всем. Все знали, где они начинаются, и каждый в любой момент мог пройти… Может, кстати, однажды еще найдут этот клад, и все станет как встарь. То-то тогда контрабандисты попляшут! Вмиг останутся без работы. Все сами смогут ходить на Другую Сторону, как в соседнюю лавку. И сигареты с карандашами без наценки там покупать.

– Ты серьезно? – удивился Тони Куртейн. – Жрец закопал пути на Другую Сторону? Это вообще как?! Никогда ни о чем подобном не слышал. А ведь я всерьез историю изучал.

– Ну так эту историю надо было изучать при Первой Империи, – отмахнулась Ханна-Лора. – А потом первоисточники превратились черт знает во что, и привет. Просто у меня память хорошая. Всегда считала, что смерть – не повод забывать интересные вещи. Вам всем крупно со мной повезло: я – трепло. Вечно разные жуткие древние тайны выбалтываю всем подряд. Правда, мало кто их всерьез принимает. Думают, это я так оригинально шучу… Впрочем, ребята из Дорожной полиции, которым я пару лет назад проболталась про этот клад, теперь действительно его ищут. Такое у них появилось хобби: в выходные бродить с лопатами по окрестным лесам.

– Чокнуться с тобой можно! – восхищенно заключил Тони Куртейн.

– Со мной – точно можно, – подтвердила она. – Я имею в виду, вполне можно себе это позволить. Рядом со мной безопасно сходить с ума. Я умею приводить в чувство, когда вижу, что пока хватит. В общем, никто до сих пор от моего общества всерьез не пострадал.

– Значит, я буду первым.

– Да не будешь ты первым. Тебе-то чего сходить с ума? Все же хорошо получилось. Лучше, чем просто отлично! Как ты и хотел. Так изводился из-за этого желтого света, словно он по твоему личному недосмотру горит и людей морочит. А теперь его больше нет.

– Я не верю, – признался Тони Куртейн. – Не тебе, а ему не верю. Поморочит нам головы, дождется, пока обрадуемся, расслабимся, уберем патрули, и загорится вновь с утроенной силой. Чтобы побольше народу погубить.

– А с чего ты взял, будто я уберу патрули? – удивилась Ханна-Лора. – И не подумаю! Я суеверная, не хуже тебя. Как стояли, пусть так и стоят. Ребятам теперь будет скучновато дежурить, но ничего не поделаешь, поскучают. На то и служба, чтобы жертвовать собой. Но скажу тебе по секрету, дорогой друг, – и только тебе, больше никто от меня никогда ничего подобного не услышит! – желтый свет Маяка в сновидения уже не вернется. Я точно знаю. Не спрашивай только откуда. То есть спрашивай, сколько влезет, но я не отвечу. Некоторые вещи просто знаешь, и все.

Тони Куртейн залпом допил вино, которое с каждым глотком делалось все горче, но в самом конце снова стало едва различимо сладким, как родниковая вода. Сказал:

– Если даже твоя невозможная новость – действительно правда, я не понимаю, как это получилось технически. Ни черта об этом не знаю. Я тут вообще ни при чем.

– Формально, может, и ни при чем, – пожала плечами Ханна-Лора. – Но по сути, это твоих рук дело. Ты столько лет так сильно и страстно хотел, чтобы не было губительного желтого света, так по-честному изводился, жизни себе не давал, сознательно отравлял горькими мыслями каждый свой счастливый час, что все наконец стало по-твоему. Бывают желания такой неистовой силы, что заставляют перевернуться мир.

Тони Куртейн закрыл лицо руками. Глухо, едва слышно сказал:

– Ты учти, я сейчас, чего доброго, разрыдаюсь. Если не готова к такому зрелищу, прячься под стол.