Никола Пашич: человек, политик, национальный лидер

Национальная свобода всего сербского народа всегда была для меня более высоким идеалом, чем гражданская свобода сербов Королевства

(Никола Пашич)

Сербы учились гражданским свободам и правам, они их принимали, осознавая их ценность, но, тем не менее, национальная свобода всегда оставалась для них ближе гражданской

(Добрица Чосич)

Введение. Кто есть кто?

На белградском Новом кладбище, справа по аллее Великанов, высится памятник: потемневшая мраморная плита, стела с бюстом пожилого господина с окладистой «толстовской» бородой работы ученика знаменитого Родена, хорватского скульптора Ивана Мештровича. На плите надпись: «Никола П. Пашич (1844–1926)». Камень спас могилу от запустения, чем грозило ей почти полувековое табу, наложенное на имя упокоенного здесь человека: все эти годы его именовали не иначе как «самым выдающимся представителем консервативной сербской буржуазии», что уже само по себе звучало приговором. Запрет в эпоху «братства и единства» был тотальным. Редкие прохожие сворачивали в аллею Великанов… Но постепенно приходили новые времена, извлекая со дна забвения многие, казалось бы, навсегда погребённые там имена. Одним из первых, кого востребовала проснувшаяся память народа, оказался именно он – пожилой господин с бородой.

Особенно интерес к личности Николы Пашича – этого самого крупного политика независимой Сербии и «строителя» Первой Югославии, ещё при жизни доказавшего свою явную незаурядность в масштабе Балкан и Европы, – вырос на рубеже XX–XXI вв. Его именем названы улицы и площади, ему открываются памятники на родине, основана и активно действует Задужбина, а стопятидесятилетний юбилей отмечался на высоком международном уровне.

Возвращение Пашича на подобающее ему место в сербской истории происходит на фоне всплеска внимания к его персоне со стороны исследователей. Без их кропотливой и совместной работы трудно вынести о нём праведный суд. Слишком уж велика фигура. Её подлинный «калибр» очертил Джордже Станкович: «По тому, что он внёс в исторический процесс, какой след оставил после себя, и сколь велик объём сохранившейся о нём информации, Никола Пашич больше походит на общественную институцию, чем на отдельно взятое историческое явление». И далее о том же, но еще более концентрированно: «Как историческая личность он представляет собой научный вызов, которому трудно найти аналог в историографии развитых стран…»

В настоящей статье мы пытаемся представить Пашича как человека, глядя на него сквозь призму частной жизни и частных же пристрастий, не забывая при этом соотнести наши наблюдения с весьма специфическими свойствами его характера. С другой стороны, нам показалось важным затронуть проблему Пашич и власть, но опять-таки не в чисто политическом, но, скорее, в социально-психологическом ключе. Спрашивается: в чём причина его вошедшей в легенду «непотопляемости» и мощной харизмы? Наконец, нас занимает и вопрос о смысле власти в представлении Пашича. Действительно, поставим его совсем по-дилетантски: а зачем, для выполнения какой-такой сверхзадачи, она была ему вообще нужна? Ответы можно найти в природе Пашича, каковую мы и хотели бы показать, совершенно не претендуя, разумеется, на бесспорность наших суждений.

Весна Патриарха

Известно, что на формирование человека больше всего влияет среда, где он родился и вырос. Никола Пашич происходил из провинциального городка Заечар, что расположен на берегах Тимока (приток Дуная). Именно здесь, в благотворном полиэтническом окружении восточной Сербии, и закладывались совсем «не сербские» черты его характера – хладнокровие и выдержка, молчаливость и предпочтение дела слову, рассудительность и предшествие мысли делу…

Поскольку отец большую часть времени проводил вне дома, в трудах и заботах, воспитание детей (а в семье, кроме Николы, росли младшие Найдан и Ристосия) оказалось полностью в руках матери. Неграмотная, как и большинство сербских женщин середины XIX в., Петрия Пашич тем не менее обладала острым умом и житейской мудростью. Её влияние позитивно сказалось на развитии всех троих чад, но особо благотворную роль она сыграла в становлении старшего сына. Рассудочность и терпеливость, поистине культовое отношение к семье и близким – все эти качества он воспринял от матери. Петрия умерла в 1870 г., когда её первенцу было двадцать шесть. Успев, в отличие от младшей сестры, до дна испить чашу материнской любви, он на протяжении всей жизни платил ей тем же. Его дочь Дара вспоминала, что «отец всегда с величайшим пиететом относился к памяти покойной матери…». Кстати, именно после её смерти, в знак траура, он и отпустил знаменитую «пророческую» бороду.

Пронизанная вниманием и уважением друг к другу атмосфера семьи, здоровая и консервативная обстановка глубинки, в которой прошли детство и отрочество Пашича, способствовали его гармоничному развитию – он рос физически и психически крепким человеком. Особое значение имело то, что жизнь семейства протекала как бы на стыке города и села. Его глава, кроме ремесла и торговли, занимался ещё земледелием, владея нивами и виноградниками в окрестностях Заечара. Такое сочетание городских занятий и чисто крестьянского труда было в те времена в Сербии явлением типичным. Патриархальная, почти сельская среда, таким образом, являлась тем социальным фоном, на котором шло формирование личности Пашича.

Именно сербское село как сообщество свободных и равных сограждан, со своим устоявшимся укладом жизни и традиционной этикой, придавало ему уверенность и устойчивость. С ранних лет оно раскрывало перед ним отлаженный веками механизм общинного самоуправления, опираясь на который шумадийский крестьянин только и смог освободиться от турок в начале XIX в. Воспоминания же о недавнем прошлом на заре юности Пашича были свежи, поскольку оставались в живых непосредственные участники эпопеи Карагеоргия и Милоша. По замечанию одного из самых проницательных современников – итальянского графа Карло Сфорца, «Никола Пашич имел великое счастье провести своё детство в прямом контакте с миром, который уже через одно-два поколения стал для многих принадлежностью легенды». Из общения с ним у подростка и зародилось сперва весьма смутное, но постепенно становившееся всё более осмысленным желание достроить то, «что отцы не достроили», а именно – всесербский национальный дом (смотри эпиграф).

С другой стороны, город, каким бы он ни был, сконцентрировав в себе все элементы той культурной инфраструктуры (церковь, школу, рынок), провоцировал интерес. Грамотный священник, учитель и приехавший издалека купец расширяли детский кругозор. В почву аграрного статичного мира Город бросал семя познания. Отец, Пётр Пашич, как человек по тем временам относительно просвещённый и обладавший известным материальным достатком, понимал всё значение образования, направив старшего Николу по его стезе. Младшему же Найдану был уготован иной путь: он был отдан в учение к дядюшке Йовану, дабы затем продолжить семейное дело.

Успешно закончив начальную школу и полугимназию у себя на родине, Никола Пашич для завершения гимназического курса отправился в бывшую сербскую столицу – Крагуевац. И вот тут-то настали трудные времена: в 1862 г. отец неожиданно умер, а мать, оставшись с двумя детьми на руках, не могла его содержать. Но тяга к знаниям у Пашича была столь велика, что победила свалившиеся на него финансовые невзгоды. Подрабатывая репетиторством, он блестяще окончил гимназию. Именно тогда впервые проявилась важнейшая черта его характера: стремление к цели и достижение её во что бы то ни стало. Следом настала очередь столичной Великой школы (университета) – в 1865–1867 гг. он учился на её техническом факультете. Учился, и опять весьма прилежно, несмотря на всё те же материальные проблемы. Впрочем, иначе и быть не могло – привыкший рассчитывать исключительно на свои силы, Пашич студенческой поры был уже человеком житейски зрелым, хорошо знающим, чего он хочет. Трудно точно определить, когда закончилась его юность. В ноябре 1867 г., окончив технический факультет, Никола Пашич обратился к министру просвещения Сербии Косте Цукичу с «покорнейшей просьбой» включить его в число государственных стипендиатов и направить в Европу. В феврале следующего года министерство удовлетворило прошение Пашича и определило ему для завершения образования Высшую политехническую школу в Цюрихе – знаменитый Политехникум. Уже в начале марта он выехал в Швейцарию…

С каким же внутренним настроем наш герой покинул родину?

Очевидно, что из детства и отрочества он вынес укоренённость в традицию и чувство принадлежности к роду (как в узком, так и в широком смысле), житейскую крепость и достоинство свободного человека; а кроме того, так свойственные взрастившему его патриархальному миру авторитаризм и одномерность мышления. Присовокупим ко всему отличное психическое здоровье и железные нервы. Хотя последнее может быть отнесено к заслугам природы. Выпавшие в раннем возрасте невзгоды – смерть отца и связанные с ней денежные затруднения – научили его преодолевать их и только усилили присущую ему с ранних лет целеустремлённость, которая позднее нередко принимала черты не агрессивного, но стойкого фанатизма.

Весь этот набор личных качеств позволил Пашичу со временем стать крупнейшим сербским политиком и притом избежать судьбы многих иных политических «звёзд» на непредсказуемом балканском небосклоне – бурно вспыхнувших, но столь же быстро погасших. Один из немногих, он так и остался на нём долгожителем. Как заметил Слободан Йованович, «его успех, возможно, объясняется именно тем, что он заметно отличался от своей среды».

Но, спрашивается, что же конкретно отличало Пашича от его коллег по «цеху»? В поисках ответа снова обратимся к размышлениям графа Сфорца. Они для нас тем более бесценны, что происходят от человека, во-первых, глубоко заинтересованного, а во-вторых, – иностранца, который Николу Пашича наблюдал со стороны, оценивая рационально, в отличие от многих земляков, лишённых такой возможности, поскольку они его скорее чувствовали изнутри, что давало их взгляду немалый субъективный заряд. Итак, слово итальянскому дипломату: «Я очень быстро понял, почему меня так притягивал духовный лик Пашича, – он представлял собой какую-то странную смесь из, казалось бы, взаимоисключающих элементов: одну половину составляла лихорадочная и целенаправленная активность Запада, а другую – фаталистическое и углублённое в себя спокойствие Востока».

Правы их сиятельство: именно этот «сплав», на первый взгляд, никак не соединимых начал (вспомним хрестоматийно-киплинговское: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись…») помогал Пашичу успешно довести до конца многие свои планы и, в конце концов, оказаться «на коне», а с другой стороны – относительно спокойно переживать неудачи и опасности, непонимание и клевету, чем также была богата его бурная жизнь. Особенно ярко данное свойство Пашича проявлялось в экстремальных ситуациях. И, в частности, в эмиграции, куда он отправился после поражения Тимокского восстания осенью 1883 г. Этот пример особенно показателен.

Но для начала вспомним, что же, собственно, привело его к бегству за границу.

* * *

Как известно, начинал Никола свою карьеру с барабанным боем, как «левак», заговорщик и бунтарь. Друг русских нигилистов (коих в Цюрихе было несть числа), он взял от них идею неповторения пути Западной Европы, чреватого для его земляков разрушением традиционной культуры и отчуждением от национального бытия. Первые сербские социалисты, как он сам признавал, «страшились европейского духа и выступали за сохранение и развитие народных особенностей, дабы не идти во всём по пути Европы». Защита исконных начал по формуле: «сербский народ – сообщество равных»; общинного, коллективистского духа (в противовес идущему с Запада агрессивному индивидуализму) объявлялась первейшей задачей. Однако сама по себе эта традиционная модель не была самоцелью. В условиях незавершённого процесса сербского освобождения и объединения она оказывалась средством (и формой) консолидации сербов: единство интересов в нерасколотом пока обществе позволяло сохранять устойчивость народного духа и высокую степень мобилизационной готовности, как важнейшие внутренние предпосылки будущего Освобождения, что отныне и навсегда становилось главной целью в жизни.

Таким образом, уже в Цюрихе, студентом, Никола Пашич сформулировал основной вопрос (имманентно присущий традиционному способу мышления): как измениться, оставаясь в то же время самим собой? Или, говоря словами Джеймса Биллингтона о русских, «найти такой исторический рецепт, который позволил бы им что-то перенять от Запада и в то же время сохранить свое отличие от него». В различных его вариациях вопрос этот всегда оставался стержнем общественной философии Радикальной партии, основанной им в январе 1881 г.

Потому-то Пашич, вместе со своими партийцами, и вступил в жесткий клинч с князем Миланом Обреновичем, когда тот в начале 1880-х гг. перевёл вектор внешней политики Сербии с Петербурга на Вену, олицетворявшую ненавистный Запад. «Мы совсем не бережём того, что серба делает сербом, – чеканил радикальный вожак, – но, следуя моде, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы».

Конфликт завершился неудачным Тимокским восстанием, и Пашич был вынужден шесть лет скрываться за границей. Но и монарх не смог умиротворить страну. После поражения в войне с болгарами (1885) кризис в Сербии обострился: в 1888 г. была принята «парламентская» конституция, а в феврале 1889-го Милан отрёкся от престола. Месяц спустя беглец триумфально вернулся в Белград, сразу же заняв одно из ключевых мест в иерархии новой власти…

Пока же, готовя за границей новое восстание против Милана Обреновича, Пашич наладил контакты с болгарскими юнионистами и жившими на Балканах русскими эмигрантами; предводителем московских славянофилов И. С. Аксаковым и всегда готовыми к драке черногорцами. Не раз он обращался за помощью и к официальному Петербургу. Всего им было сделано четыре попытки организовать заговор. И хотя все они, в силу разных причин, провалились, активность и фанатичная целеустремлённость беглеца поражает: все годы изгнания он оставался для сербского монарха каким-то слепым наваждением, вызывающим страх. Так, во время решающей битвы с болгарами под Сливницей, когда маятник военного успеха ещё колебался, у того случился нервный срыв: королю вдруг привиделось, что в первых рядах штурмующего сербские позиции противника обретается сам Пашич со своими боевиками. Верховный главнокомандующий бежал, за ним потянулась в отступление вся армия. «Я не хотел, чтобы Пашич и его люди провели меня связанного по Софии», – оправдывался он потом… А Пашич, ничего не ведая, скрывался тогда от румынской полиции в городке Тульча у своего русского приятеля из бывших нигилистов Василия Ивановского.

Вместе с тем гонимый вождь радикалов и сам пережил в эмиграции немало: крах собственных усилий и гонения местных вла стей; тотальное безденежье и голод; лживые обвинения белградского режима и разочарование в прежних друзьях. Нередко жизнь его висела на волоске. Любой другой, наверное, сошёл бы с дистанции, но не он. Остаться на плаву ему помог второй – восточный – компонент его натуры. «Если бы природа не одарила меня таким характером, – признавался беглец соратнику, Пайе Михайловичу, – я бы давно уже кончился». Вот уж действительно, «его можно было согнуть, но нельзя сломать», как с ёмкостью формулы выразился Милан Протич-старший.

В качестве промежуточного вывода воспроизведём определение Латинки Перович: «Пашич принадлежал к категории закрытых и хладнокровных людей, которые очень быстро выбиваются из своей среды и становятся её лидерами. Они рано фиксируют личные и общие цели, как правило отождествляя их. Это люди одной-единственной идеи и исключительно высокой концентрации». Всё точно! Никола Пашич по природе своей не был дилетантом, что являлось, пожалуй, его главной функциональной чертой. Чем бы он в жизни ни занимался, он везде добивался успеха, вследствие отмеченного выше умения «концентрироваться». Малоизвестный факт: по окончании цюрихского Политехникума ему предлагали остаться за границей и работать по специальности. Что это, как не свидетельство уровня его инженерной подготовки? О политике, второй и главной профессии, мы и не говорим. Личная жизнь также не стала исключением.