35. Необычный круг подозреваемых

Команда, достойная великой миссии, наконец набрана. Мы, полдюжины человек, собираемся в картографической комнате — своего рода библиотеке, как и его кабинет, заваленной свитками карт, на части из которых успел уже отметиться штурман. Вокруг заляпанного чернилами стола — шесть стульев. Со мной сидят штурман и девочка в жемчужном ошейнике с гримасой ужаса на лице. Напротив расположились еще одна девушка с волосами синее моря на Таити, парень постарше с лицом неудачника, которое Бог забыл снабдить скулами, и непременный жиртрест.

Во главе стола стоит капитан. У него нет стула. Так и задумано. Он возвышается над нами. Мерцающая за спиной капитана лампа отбрасывает на стол его тень в виде дрожащей кляксы, более-менее повторяющей движения капитана. Попугай примостился на груде свитков, запустив когти в пергамент.

Карлайл, уборщик, тоже тут. Сидит на стуле в углу и обстругивает ручку своей швабры, как будто хочет превратить ее в очень тонкий тотемный столб. Он наблюдает за всеми, но первое время помалкивает.

— Мы качаемся на волнах, таящих неизведанное, — начинает капитан. — В темной, дробящей кости глубине скрываются горы загадок… Но все вы знаете, что нас больше занимают не горы, а долины. — На этих словах его единственный глаз уставился на меня. Я понимаю, что он смотрит на всех нас, но мне все равно кажется, что он источает всю эту пиратскую поэзию ради меня одного. — Да-да, долины и впадины. Особенно одна — Марианская. И то место в ее холодной глубине, которое называется Бездной Челленджера.

Попугай садится ему на плечо.

— Наблюдали за вами мы с капитаном, — произносит птица. Сегодня она говорит, как мастер Йода.

— Действительно, мы тщательно изучали вас, — подхватывает капитан, — и с гордостью убедились, что именно вы достойны играть важнейшую роль в нашей миссии.

Я закатываю глаза при виде его попыток косить под пирата. Наверняка он даже пишет все через тройное «р».

На мгновение все замолкают. Из угла, не прекращая обстругивать ручку швабры, подает голос Карлайл:

— Конечно, я всего лишь муха на стене, но, по-моему, вам шестерым не помешало бы поделиться своими мыслями.

— Говорите, — приказывает попугай. — Говорите, не томите, все, что знаете про впадину, скажите!

Капитан ничего не говорит. Похоже, его немного раздражает, что инициативу перехватили попугай и уборщик. Он гордо скрещивает руки на груди и ждет, пока кто-нибудь подаст голос.

— Ладно, я буду первой, — говорит девочка в жемчужном ошейнике. — Там глубоко, темно и страшно, а еще жуткие чудовища, о которых я даже говорить не хочу… — И она рассказывает о монстрах, про которых никто не хочет слышать, пока ее не перебивает вечный жиртрест:

— Нет! — возражает он. — Самые страшные чудища не на дне впадины, они охраняют подходы к ней! И растерзают тебя прежде, чем ты спустишься туда!

Девочка в ошейнике, которая раньше заявляла, что не хочет об этом говорить, очевидно, все же хотела об этом говорить, потому что теперь она страшно недовольна, что ее перебили. Всеобщее внимание обращается на толстого парня.

— Продолжай! — приказывает капитан. — А вы все слушайте.

— Ну… монстры не подпускают людей к впадине, убивая и поедая всех, кто подойдет поближе. Не съест один — значит, проглотит другой.

— Отлично! — произносит капитан. — Ты умеешь рассказывать предания.

— Сказителем! — кричит попугай. — Быть ему сказителем!

— Тут все ясно, — соглашается капитан. — Назначаю тебя знатоком преданий.

Толстячок напуган:

— Но я ничего в этом не смыслю! Я просто вспомнил ваши речи!

— Тогда учись. — Капитан снимает с полки, которой секунду назад там не было, фолиант размером с большой словарь и бросает на стол перед носом бедного парня.

— Спасибо, что поделились, — подает голос Карлайл, стряхивая с ножа опилки.

Капитан поворачивается к синеволосой девочке — ее очередь внести свою лепту. Говоря, она смотрит куда-то вбок, как будто нежелание смотреть в глаза — уже бунт против власти:

— Там должно быть затонувшее сокровище или что-нибудь такое. Иначе зачем мы туда вообще плывем?

— Это так, — подтверждает капитан. — Все затонувшие сокровища стремятся к самой низкой точке. Золото, бриллианты, изумруды и рубины, поглощенные жадным морем, влачатся затем его мокрыми щупальцами по дну и падают в Бездну Челленджера. Море собирает королевскую дань, не трудясь сначала выигрывать войну.

— Война-вина-визы-призмы-жизни, — подает голос штурман. — Во впадине живут неизвестные науке формы жизни и ждут своего исследователя.

— И кто же этот исследователь? — интересуется парень без скул.

Капитан поворачивается к нему:

— Ты задал вопрос — ты и предскажешь ответ. — Он обращается к попугаю: — Принеси ему кости.

Птица пересекает комнату и возвращается с кожаным мешочком в клюве.

— Мы назначим тебя пророком, и ты будешь гадать для нас по костям, — продолжает капитан.

— Вот, — объявляет попугай, — кости моего папаши.

— Мы съели его в одно прекрасное Рождество, — добавляет капитан, — когда никто не хотел быть индейкой.

Я сглатываю и вспоминаю Белую Пластиковую Кухню. Капитан поворачивается ко мне: оказывается, все остальные уже высказались. Я обдумываю услышанное и начинаю злиться. Единственный глаз капитана налился кровью, а попугай кивает головой в ожидании новой порции ерунды в добавление к тому, что он уже услышал.

— Марианская впадина, — начинаю я, — глубиной почти семь миль. Это самая глубокая точка Земли. Расположена к юго-западу от острова Гуам, которого даже нет на вашем глобусе.

Капитанский глаз открывается так широко, что кажется — там вовсе нет век.

— Продолжай.

— Впервые исследована Жаком Пикаром и лейтенантом Доном Уолшем в 1960 году на батискафе под названием «Триест». Они не нашли ни монстров, ни сокровищ. Даже если там что-то такое есть, вам дотуда не добраться без батискафа — огромного колокола из железа со стенками толщиной не меньше шести дюймов. Но это судно — просто старый парусник, поэтому я сильно сомневаюсь, что у нас на борту имеется такая техника. Так что все мы просто теряем время.

Капитан скрещивает руки:

— Да ты просто ходячий анахронизм. И почему ты во все это веришь?

— Потому что я делал об этом доклад. Заметьте, получил за него «А».

— Верится с трудом. — Он обращается к Карлайлу: — Уборщик! Этот матрос только что заработал «F». Приказываю выжечь ее у него на лбу.

Пророк хмыкает, сказитель стонет, а все остальные пытаются понять, пустая ли это угроза или сейчас будет весело.

— Все свободны, — произносит капитан, — кроме нашего наглого двоечника.

Все спешат наружу, штурман по пути кидает на меня сочувствующий взгляд. Карлайл куда-то убегает и тут же возвращается с клеймом, уже раскаленным докрасна, как будто кто-то предусмотрел все заранее. Два безымянных пирата прижимают меня к переборке, и мне никак не удается вырваться.

— Прости, парень, — говорит Карлайл с клеймом в руках. Я за два фута чувствую исходящий от нее жар.

Попугай улетает, не желая этого видеть, а капитан, прежде чем отдать приказ, наклоняется ко мне. Я чую запах его дыхания — несвежее мясо, вымоченное в роме.

— Это не тот мир, к которому ты привык, — говорит он.

— Тогда что это за мир? — спрашиваю я, не позволяя себе бояться.

— А ты не знаешь? «Мир смеха, мир слез». — Капитан приподнимает повязку на глазу — под ней зияет ужасная дыра, заткнутая персиковой косточкой. — По большей части слез.

И он делает Карлайлу знак поставить мне «F» за доклад.