154. Бездна Челленджера

Я падаю в воронку глубиной почти семь миль. Я расправляю руки, как крылья, и отдаюсь падению. Вокруг бушует океан, не переставая закручиваться спиралью вокруг похожего на червоточину воздушного столба.

Сквозь стену воды я вижу, как бок о бок со мной плывет по спирали Змей Бездны — преследует меня, как раньше преследовал корабль. Я жду, что он бросится и поглотит меня, но он не спешит это делать. Небо и солнце превратились в крохотную точку над головой, и все вокруг окрашено в темно-голубые тона. Сколько еще я пролечу, прежде чем вода почернеет и я окажусь в полной темноте?

Чтобы долететь до дна впадины, нужно три с половиной минуты, но я падаю гораздо дольше. Кажется, уже много часов. Время измерять нечем, но, судя по тому, как у меня закладывает уши, давление растет. Сколько атмосфер давит на меня сверху? Ни один барометр не смог бы этого измерить.

— Все, кто хвалился, что видел дно, лгут, — сказал капитан. Теперь я понимаю, что это правда.

Потом внизу возникает ужасное зрелище — значит, дно близко. Из водяного туннеля торчат обломки кораблей. Я налетаю на кончик мачты, и он обламывается. Я проваливаюсь сквозь изорванные остатки парусов, которым не удается меня удержать, и наконец вязну в сером иле, которым устлано дно мира. Ил похож на старый добрый деготь, пришедший сюда умирать.

У меня все болит, но ничего не сломано. Паруса не поймали меня, но замедлили падение. Я поднимаюсь на ноги, стараясь, чтобы колени не подгибались.

Я сделал это! Я на дне!

Водоворот по-прежнему бушует, но в его сердце простирается мокрый лунный ландшафт ярдов в пятьдесят шириной. Я с изумлением замечаю разбросанные то тут, то там кучки золота и бриллиантов. Все сокровища стремятся на дно мира. Вот они, богатства Бездны Челленджера!

Я ошеломленно брожу из стороны в сторону, с трудом вытаскивая ноги из ила.

Раздается звон монет — за мной наблюдают. Кто-то маленький неловко пытается перелезть через горку сокровищ. Он размером с маленькую собачку, но ходит на двух лапах. Его туловище нездорово-розового цвета. У него маленькие ручки, но нет кистей. Я не узнаю, кто передо мной, пока он не произносит:

— Справедливое вознаграждение, справедливое вознаграждение… Чего же тут справедливого?

Это попугай, или его призрак, или его не нашедшие покоя останки, или что-нибудь еще в этом роде. Без единого пера он выглядит тощим и жалким, как цыплята из супермаркета. Из раны от пули что-то течет, но это не кровь. Мгновение спустя меня озаряет: это оранжевое желе. То самое, с кусочками ананаса.

Я приближаюсь к нему, собираясь немного позлорадствовать. Капитан был прав, птица — нет. Я сделал правильный выбор и имею право как следует покапать ему на мозги. Но попугай смотрит на меня своим единственным глазом с таким сожалением, как будто это я сделал ошибку.

— Я так и думал, — произносит он. — Можно подвести лошадь к водопою, можно даже заставить ее сделать глоток. Но пить ли дальше — уже ей выбирать, ей выбирать, и проиграть, и проиграть.

Он склевывает с торчащего из самого центра деревянного шеста крошечного моллюска. Теперь я замечаю повсюду и другие раковины, переливающиеся зловещим светом. Отблески танцуют на золоте и бриллиантах, делая сокровища еще величественнее.

— И все-таки я спустился во впадину и покорил Бездну Челленджера, — замечаю я. — Так что отправляйся-ка ты обратно в птичий ад или откуда ты там появился.

— Да, ты достиг дна, — соглашается попугай. — Но с каждым разом дно все глубже, сам знаешь.

У меня тянет в животе. Наверно, что-то себе все же повредил.

— Тогда возьми свое сокровище, — продолжает птица. — Забирай, забирай. Я уверен, что оно последует за тобой всюду, куда бы ты ни пошел.

Я наклоняюсь к ближайшей кучке и поднимаю один дублон. Он легче, чем я думал. Куда невесомее, чем полагается быть золотой монете. Тянущее чувство из живота поднимается до кончиков пальцев, держащих монету. Меня вот-вот осенит. Я не хочу озарений. Хочу остаться в блаженном неведении, но не могу. Поэтому я поддеваю ногтем ребро дублона и снимаю слой золотой фольги. Внутри монета темно-коричневая.

— Это же шоколад!

Попугай в своей манере ухмыляется:

— Да, тут его на всю жизнь хватит!

Я оглядываюсь по сторонам — на это раз внимательно — и замечаю, что ко всем бриллиантам прикреплены пластмассовые палочки. Да никакие это не бриллианты, а обычные леденцы! Они уже начинают растворяться в грязи.

— С первым апреля! — кричит попугай. — Хотя тут хватит и на май, и на июнь.

Теперь дурнота поднимается по позвоночнику к шее. У меня пылают щеки и уши. Я пытаюсь построить стену, чтобы не пустить гадкое ощущение в мозг, но знаю, что долго она не простоит.

— Приглядись-ка к дублону еще раз! — подначивает птица. — Слабо, слабо?

Я всматриваюсь в фольгу — и что это? На монете лицо капитана, но не то, к которому я привык. Оно куда отвратительнее. Куда реальнее. Где-то далеко кричит попугай, но я снова падаю. Падаю, хотя уже спустился на дно мира.

Дублон — фестон. Фестон — финал. Финал — фестиваль. А фестиваль — …