112. Лишенные смысла ломаные линии

Во время терапии Карлайл раздает нам бумагу и фломастеры:

— Давайте сегодня дадим нашим голосовым связкам отдохнуть, — предлагает он. — Есть и другие способы выразить свои мысли. Сегодня мы научимся делать это невербально.

Странный парень, которого все называют Костлявым, поворачивается к Скай и показывает ей абсолютно невербальный жест с явным сексуальным подтекстом. С ее стороны это влечет другой жест, связанный с неким пальцем. Костлявый хмыкает, а Карлайл делает вид, что ничего не заметил:

— Сегодня ваша задача — нарисовать то, что чувствуете. Необязательно воспринимать это буквально. И помните, нельзя нарисовать правильно или неправильно, плохо или хорошо.

— Ерунда для детсадовцев! — заявляет Алекса, девочка с гипсом на шее.

— Тебе решать, — отзывается Карлайл.

Некоторые смотрят на белый лист перед собой, как будто его зияющая белизна уже проникла в их хрупкое сознание. Другие оглядывают бледно-зеленые стены вокруг, как будто там лежит ответ. Костлявый злорадно ухмыляется и берется за дело. Я уже знаю, что он нарисует. Все мы знаем. А ведь сегодня мы даже не утверждаем, что умеем читать мысли.

Мне несложно выполнить задание. Я все равно здесь только этим и занимаюсь. Разве что иногда горячее и упорнее обычного. Карлайл это знает — может, потому и решил устроить урок рисования.

Через несколько минут мой лист превращается в зазубренную скалу с крутыми обрывами и глубокими расщелинами. Ни верха, ни низа, ни перспективы. Лишенные смысла ломаные линии. Мне нравится. И будет нравиться, пока не опротивеет.

Другие не так спешат.

— Не могу! — жалуется Скай. — Мои мозги отказываются переводить чувства в картинки.

— А ты попробуй, — мягко советует Карлайл. — Что бы ты ни нарисовала, все сгодится. Тебя никто не судит.

Девочка бросает последний взгляд на свой чистый лист и двигает его ко мне:

— Давай ты.

— Скай, смысл в том, чтобы… — начинает терапевт.

Я все же беру листок, оглядываю Скай и принимаюсь рисовать. У меня выходит нечто абстрактное, похожее на гибрид амебы и ската с глазами и ртами в самых неожиданных местах. Весь процесс занимает около минуты. Когда я откладываю фломастер, Скай смотрит на меня круглыми глазами. Я ожидаю снова увидеть жест из одного пальца, но вместо этого она спрашивает:

— Как ты это сделал?

— Что?

— Понятия не имею, что это за чертовщина, но именно так я себя сейчас и чувствую.

— Скай, — вмешивается Карлайл. — Я не думаю…

— Мне плевать, что вы там думаете! — заявляет девочка. — Он увидел меня насквозь!

— Я следующий! — подает голос Костлявый и переворачивает листок с нарисованным фаллическим символом, чтобы я смог работать на чистой стороне.

Я поднимаю взгляд на терапевта. Он поднимает брови и разводит руками:

— Валяй! — Мне нравится, что он качается на волнах, а не борется с ними. Хороший мореход.

На этот раз я рисую загогулину, из которой проступает дерзкая морда дикобраза. Увидев рисунок, Костлявый смеется:

— Парень, ты и правда читаешь в душах!

Остальные тоже хотят получить по рисунку. Даже члены экипажа, не имеющие к этому никакого отношения, смотрят на меня так, как будто от моих набросков зависит их жизнь.

— Хорошо, — произносит Карлайл, опираясь на позеленевшую медную переборку в картографической комнате. — Кейден может все нарисовать, но потом вы объясните друг другу, что это значит.

Команда закидывает меня кусками пергамента, и я лихорадочно выливаю их чувства в краски и узор. Сказителю достается нечто колючее и все в глазах. Алексе и ее жемчужному ошейнику — воздушный змей с щупальцами. Только штурман не обращается ко мне. Он молча рисует свою карту.

Все заявляют, что я докопался до самой сути. Пока они меряются своим внутренним миром, я, слегка обеспокоившись, спрашиваю уборщика:

— Как вы думаете, капитан это одобрит?

Карлайл вздыхает:

— Давай будем жить настоящим моментом, ладно?

Меня это нервирует, но я соглашаюсь попробовать.