Глава 15

Дуб

– Народу собралось как на Страшный суд…

– К мессе-то!

Пег кивнула, глянув на плетеную корзину, в которой лежал укутанный чуть ли не с головой малыш. Они с Норой сидели во дворе с вязанием, греясь под скудными солнечными лучами, что умудрились пробиться сквозь тонкий слой облаков. Тут же во дворе Мэри стирала измаранные мальчиком тряпки. Из лохани поднимался пар.

– Это со страху, – сказала Пег. – Время тревожное: отёл, кобылы жеребятся, картошку пора сажать. Людям боязно. Утешения хочется, мол, все у тебя обойдется. Ну и молятся, чтобы напасти кончились. Может, кто в них и не верит, а мы-то все тут свидетели.

– Анья…

Пег перекрестилась.

– Помоги ей Господи. Анья, само собой. А еще и Мартин твой. И Бриджид. В горах тоже странные вещи творятся, если верить хоть половине того, о чем толкуют. Люди знать хотят, в чем дело. Понять причину.

Мальчик заверещал из своей корзины. Женщины переглянулись.

– Оно снова за старое, – пробормотала Нора, мотнув подбородком в сторону корзины. – Об пол бьется, кулаками молотит. От лусмора присмирело было, вроде не такое злобное сделалось, а теперь опять орет – молока просит, и девчонку мою всю исцарапало. – Наклонившись, Нора пихнула обратно в корзину протянутую руку ребенка. – Выживет она, как думаешь?

– Анья?

– Ага.

– Молю Бога, чтоб выжила. С ней доктор сейчас из Килларни. Его священник привез. Самолично! Очень он на Нэнс сердит – ругается, что надумала Анью в реку окунать.

– Второпях чего не сделаешь…

– Ага, а по мне, так тем она Анью и спасла. Только вот отец Хили страх как осерчал. Прямо взял и вышвырнул ее из дому за порог. Ясно, человек он занятой, некогда ему с бабами вроде Нэнс возиться, да и не верит он в ее силу. А все не дело священнику женщину в грязь швырять, да ей и лет немало.

– Срам, да и только.

– А вслед за ней и все травки ее из дому повыкидывал, а они ведь с молитвой собраны! Джон О’Донохью просил позволить Нэнс ходить за женой, но со священником-то разве поспоришь! Выгонит Нэнс отец Хили из нашей долины, как пить дать выгонит! Он против нее народ подговаривает. Знаешь, Нора… – Она положила вязание на колени. – Те, кто раньше к Нэнс лечиться ходил, теперь даже на нее глядеть боятся. Мужчина тут намедни о ней справлялся. Мол, от матери слыхал, будто есть у нас женщина одна, что может его младенца от желтухи избавить. И надо ж было ему с этим пристать к Дэниелу Линчу! Тот, знамо дело, не то что не сказал, где ее найти, а велел домой уходить по-хорошему – дескать, нет у нас в округе таких, чтоб заговорами болезни лечили.

– Дэн от смерти ребенка никак не оправится, помилуй его Господь.

– Да и Бриджид каково? Сидеть ждать церковного очищения, когда и поговорить-то, кроме мужа, не с кем, все ее чураются, когда, может, ей разговор всего нужнее.

– Вот чего я представить себе не могу, это чтоб Дэн о ком плохо сказал.

– Может, отцу Хили поверил. Тот ведь ее с амвона обличает! Тут в проповеди говорил, она знахарка и ведьма, обратилась, мол, к злу и вмешивается в чужую жизнь, чтоб себя прокормить.

– Это Кейт Линч ему напела, как пить дать, что Нэнс давала Бриджид паслен. – Нора кивком указала на Мэри. – У родника девчонка моя своими ушами слышала. Мол, Нэнс людей травит. А я так ни единому слову не верю!

Пег кивнула:

– Да и я не верю. Только, Нора, народ и про Анью толкует. – Она положила Норе руку на колено: – Кто-то видел, как Анья к Нэнс направлялась. Одна, украдкой. И дома у нее травки нашли – пижму, манжетку.

Нора мотнула головой:

– Так Нэнс ими Анью лечила. Раньше, пока отец Хили ее за порог не вышвырнул. Когда Анья обгорела. Травки-то были для лечения!

Пег понизила голос:

– Но это еще не все, Нора, что люди говорят. Как думаешь, почему Анья сожглась?

– Подол на ней вспыхнул. У очага. – Нора отвела руку Пег и снова взялась за спицы. – Да сколько таких историй было, что передник на бабе занялся! Не слыхала? Ей-богу, Пег, жалко, конечно, Анью, но ежели баба день-деньской у огня крутится, рано или поздно обожжется. Не повезло Анье, но Господь милостив, исцелит ее.

Пег глубоко вздохнула:

– Да я того же мнения, Нора. И ничего я против Нэнс не имею, и верю я, что и вправду дана ей премудрость. Только говорят, что огонь тот был непростой. В чугунке нашли коровью мочу.

– В чугунке?

– На огне. Доктор нашел и отцу Хили сказал, а тот у Джона спрашивает, что это Анья затеяла, не картошку ли в ней надумала варить. Джон, благослови его Господь, и ответил: «Это лекарство от Нэнс». Водица, дескать, разнотравная.

Стоявшая через двор от них Мэри подняла голову от лохани и, открыв рот, во все глаза глядела на них.

– Анья пошла к Нэнс, чтоб ребенок в ней укоренился, так Джон объяснил, и Нэнс дала ей травки – пижму и манжетку. И еще велела купаться в разнотравной водице. Анья как раз себе воду грела, вот большой огонь и развела. Для колдовского дела, как Нэнс научила.

Нора бросила взгляд через двор, в долину. Очертания гор окутывала мягкая золотистая дымка. Слышалось звяканье мотыг и лопат.

– Да это нечаянно вышло. Кого ж тут винить?

– Я-то знаю, что нечаянно, а вот отец Хили говорит, что грех на Нэнс. Что пищог это, колдовство и всякое такое. А другие, Нора, кому не верится, будто тут без Нэнс не обошлось, те всякое говорят.

Пег сверкнула глазами на корзину, и сердце Норы упало.

– Это они про подменыша, да?

– Боятся они, Нора. В страхе живут. – Пег задумчиво пожевала губами: – Я не к тому, чтобы и тебя пугать. Просто подумала, тебе лучше узнать про эти толки, а то мало ли кто к тебе заявится.

– Я сегодня к Нэнс собралась идти, Пег. Она мне внука возвратит. Михял вернется, и никто не посмеет ни в чем нашу семью винить!

– Даст Бог, так и будет, Нора, ради ран Иисусовых. Но вот людей ты остерегайся. По мне, так лучше бы никто не видел, как к Нэнс пойдешь. Уж не знаю, что им может в голову взбрести, но хорошего точно не жди. – Пег передернула плечами: – Нынче не время. Ежели кому теперь помощь от Нэнс нужна, лучше погодить, пока все уляжется.

* * *

– Ничего ему не делается, ни то, ни это не помогает, – сказала Нора. Она стояла у дверей Нэнс, держа подменыша на бедре. – Ты ж клялась, что прогонишь его, Нэнс! Почему ж добрые соседи не хотят возвращать мне внука, а? Чем я провинилась?

Она чуть не плакала. Боком она ощущала костлявую грудку малыша и его сиплое дыхание.

– Не все сразу, – отвечала Нэнс. Она маячила в темной пасти своего бохана – седая, растрепанная, локти в стороны, – точно изготовившись драться. – Скоро хорошо не бывает.

Нора покачала головой:

– Ты с Ними знаешься. Они тебя ведовству выучили. Почему ж не спросишь, куда Они Михяла дели? Попроси Их мне его вернуть! И вели забрать назад тварь эту! – Она сунула ребенка Нэнс под нос, держа за обтянутые кожей ребра. От холода пальцы на ногах его судорожно поджались.

– Готовлю я для тебя средство, – сказала Нэнс, опасливо глядя на Нору.

– Ничего ты не делаешь! А от того, что сделала, оно только трясется и тряпки марает. Травки твои настоянные у него уж из всех дыр текут. Как не лопнет оно от всей мочи, что из него хлещет! – Нора снова вздернула подменыша себе на бедро и зашипела, понизив голос: – Прошу тебя, Нэнс, пожалуйста, – ни травками твоими, ни наперстянкой не обойтись! Оно только вопит как резаное и пачкается. Присмирело было, тряска его одолела, а потом все к прежнему вернулось. Я о чем тебя просила? Чтоб забрали они сородича своего, а не чтобы он похирел-похворал, а потом опять стал здоровее прежнего! Мне и раньше с подменышем этим было тяжело, а теперь и вовсе сил моих нет!

Нэнс прикрыла глаза. Она стояла чуть пошатываясь и не отвечала.

Наступило молчание.

– Ты, видать, напилась в стельку, – презрительно бросила Нора.

Нэнс открыла глаза:

– Нет…

– Сама погляди, на кого ты похожа!

Вздохнув, Нэнс сделала несколько нетвердых шагов и уцепилась за дверной косяк. Держась за него, шагнула через порог.

– Нора…

– Что «Нора»? Ну и вид у тебя!

– Сядь. Посиди со мной.

– Куда сесть? Я в грязи сидеть не желаю!

– Вон там сядем. На бревно.

Нора нехотя проследовала за спотыкающейся старухой к гниловатой замшелой коряге.

Нэнс с облегчением уселась на бревно и со вздохом, похлопав ладонью, указала на место рядом:

– Присядь, Нора Лихи. А эльфеныша на землю положи. Вот сюда, на травку. Под дуб.

Нора колебалась и недовольно кривила рот, но руки ее так разболелись от тяжелой ноши, что она уложила ребенка на свежую, только что вылезшую травку и неохотно села рядом с Нэнс.

Старуха подняла глаза к голым веткам дуба:

– Когда ясень допрежь дуба зазеленеет, лето дымом дымит и пылью белеет.

– Чего-чего?

Нэнс шмыгнула носом:

– Так, поговорка старая. Известно, что деревья загодя погоду чуют.

Нора хмыкнула.

– Видишь, что там вон?

– Дударева Могила.

– Ну да. Дуб там растет. Рябина. Боярышник. Там место Ихнее.

– Это не новость, Нэнс Роух. Кто ж не знает, где у добрых соседей жилище!

– Я видала Их. И слыхала. – Нэнс моргнула, медленно уронила руку. – Мать мою Они очень привечали. Прилетали за ней не раз, на ветре колдовском. А после усадили ее на коня из крестовника и унесли в чудесные края. И тетку мою тоже забрали. Истинно так. А меня оставили, но ведовству научили.

Нора глядела на старуху, на полуприкрытые ее веки, на руки, царапавшие мшистый ствол. Она казалась не в себе.

Внезапно Нэнс открыла глаза и нахмурилась:

– Я мысли твои читаю, Нора Лихи. Ты думаешь, что годы мне мозг выели, что старость в нем дыр наделала. Думаешь, что возраст, мол, никуда не деться, и что я уже не я. – Она наклонилась к вдове, обдав горячим дыханием: – Ошибаешься ты, Нора!

Наступило молчание. Обе женщины глядели вдаль, на лесные деревья.

– Я-то думала, что если такая женщина, как ты, объявит его фэйри, то этим сердце и успокоится, – наконец заговорила Нора. – Ведь после дочкиной смерти я только и думала, что это с мальчиком такое приключилось, почему он словно тает. Думала, может, это Джоанна с Тейгом недоглядели, может, от голода это… – Голос изменил ей. – Думала, как же так – родители собственное дитя угробили!.. Может, думала я, дочка плохой матерью оказалась, я не научила ее за ребенком смотреть! А когда Мартин мой помер, я решила, это от меня всем сплошные несчастья. И что мальчик такой получился, в том не Джоанны вина, а моя.

– Ты ни в чем не виновата, Нора…

– Но я-то чувствовала, что вроде виновата! А люди, кругом разговоры эти… Как же я стыдилась его! Урода, калеки! Когда Питер с Джоном внесли в дом тело моего мужа, единственное, о чем я думала, – это куда бы мальчишку деть с глаз долой. Позора не оберешься: люди придут, увидят ноги его кривые и гадать начнут, что это с ним такое да почему… Думала я, за какие такие грехи Господь его разума лишил, когда всего лишь два года назад я видела его здоровым и веселым малышом? Худо я о себе думала. Во всем себя винила.

– Послушай меня, Нора. Этот мальчик – Джоанне не сын. И тебе не внук. Фэйри он! И ты это знаешь. Глянешь на него, и сразу видно – не ребенок это, а хилый, дряхлый сморщенный эльф, что Михялом обернулся! А знаешь, почему они выбрали сына твоей дочери? – Нэнс положила руку Норе на плечо. – Потому что никого краше они не нашли!

Нора улыбнулась сквозь слезы.

– Я один разок только внука и видела, до того, как подменили его. Красавчик был, да и только! Цветик мой. – Она опустила взгляд вниз на подменыша: – Не то что этот урод, что ребенком прикидывается!

– Мы вернем его добрым соседям, Нора. Знавала я одну женщину, которую унесли, а потом вернули.

– Правда?

– Даже двух таких женщин знала. Одна, правда, так и не возвратилась, зато другая… – Нэнс сдвинула брови. – Она к себе после раскаленной кочерги воротилась. Прижгли ей лицо горячим железом, и через железо это фэйри из нее навсегда убрался восвояси, и стала она как раньше была.

Нора помолчала в раздумье.

– Стало быть, огонь ее возвратил?

– Это тетка моя родная была, почему и знаю, – сказала Нэнс. – И след на щеке ее я своими глазами видела. Шрам. Вроде как клеймо.

– Помогло, значит?

Нэнс терла глаза, чуть покачиваясь на коряге.

– Ага. Помогло.

– Ну и мы тогда раскаленную кочергу давай испробуем!

– Нет, – твердо сказала Нэнс. – Нет. Нельзя.

– Но ведь помогло же, ты ж сама сказала!

– Тетка мне велела никогда этого ни на ком не повторять. «Ни за что в жизни» – так она сказала. И я поперек ее слова не пойду. – Нэнс замолкла.

Губы Норы скривились.

– Так не жгли бы мы его, не клеймили. Может, довольно было бы пригрозить твари этой огнем. Напугать фэйри как следует и через это к своим прогнать. – И она указала на лопату, прислоненную к двери. – Посадить на нее тварь, как будто сейчас его в очаг сунем!

– Одной угрозой его не возьмешь.

У Норы задрожали губы.

– Ну тогда прижечь его маленько. На огне чуток поджарить.

Нэнс окинула Нору внимательным взглядом:

– Нет.

– Но я хочу, чтоб ушло оно!

Ответом было долгое молчание.

– Нора, ты Анью-то вспомни. Ты крики ее слыхала? У ней кожа с ног совсем слезла. До кости прожгло. Волдыри эти… – Нэнс угрюмо сжала губы в ниточку: – Нет, только не огонь. Знаю, не терпится тебе избавиться от этой твари, но жечь его мы все-таки не будем.

– То Анья, а то – фэйри!

– Поперек теткиного слова я пойти не посмею.

– Говоришь, жечь не будем, а что будем? Говори! Кто из нас ведунья-то?

Нэнс сидела теперь совершенно неподвижно. Она снова закрыла глаза, опустила светлые редкие ресницы. Только сейчас Нора поняла, что перед ней очень старая женщина. Видно было, до чего она измотана. И беззащитна. Нора смотрела на узкие плечи, на худую грудь, едва вздымающуюся от дыхания. На Нэнс вечно было наверчено столько тряпья, что Нора только сейчас увидела, какая бян фяса хрупкая. Тощая. Тщедушная.

Нэнс открыла глаза – мутные, затуманенные.

– Есть и другой способ. Мы можем отнести подменыша туда, где фэйри водятся, и пусть его забирают.

– На Дудареву Могилу? Нэнс покачала головой:

– Где вода с водой встречаются. Там место силы. На пограничье.

– На реку?

– Ты, я и девочка… Три женщины на том месте, где три потока текучих встречаются, три утра подряд. Мы, все три, поститься будем. Еще до восхода солнца отнесем подменыша на Флеск. И так три раза, и, когда на третье утро ты после этого домой вернешься, подменыша там уже не будет, а вместо него, может статься, увидишь Михяла – потому что придется добрым соседям отпустить его. А фэйри своего забрать.

– Так мы к реке пойдем?

– На встречу трех течений. Окунем подменыша в сильную воду. Велика ее сила!

Нора уставилась на Нэнс, изумленно открыв рот. Затем решительно сжала губы. Торопливо кивнула:

– Когда начнем?

Нэнс замялась:

– Теперь только март. Вода уж больно холодная, – проговорила она, будто споря сама с собой. – И вода холодная, и течение слишком сильное. – Она подняла непроницаемый взгляд на Нору: – Давай лучше поближе к маю. В эту пору добрые соседи обычно себе новое пристанище ищут, беспокоятся. И нас вернее заметят.

– Поближе к маю? Но это еще когда будет…

– Я к тому, что холодно ведь…

– Да сейчас с каждым днем все теплее. Месяц, по всему, будет погожий. Знаешь, Нэнс, не могу я ждать до мая!

Помолчав, Нэнс кивнула:

– Ну, тогда завтра утром. До того как солнышко взойдет, и натощак. С заката ничего не ешь и девочке не давай. И подменышу ничего не давайте, ни ты, ни Мэри – ни крошки и ни глоточка. Я тоже поститься буду.

Нэнс бросила взгляд туда, где под склоном текла река.

– Там и встретимся. Я ждать буду.

* * *

Ночью прошел дождь, и земля мягко проседала под босыми ногами Мэри. Еще не рассвело, а она уже брела, спотыкаясь, по заросшей тропинке с ребенком на бедре. Ветки и листья папоротника хлестали по лицу – руками она придерживала мальчика, чьи бессильные ноги, болтаясь, били ее в бок. Мэри не отводила глаз от темного расплывчатого пятна впереди – спины Норы. Нэнс вела их к реке, и развевающиеся космы непокрытых ее волос белели во мгле, точно у призрака.

От голода Мэри ощущала легкость и пустоту. Руки уже ныли. «Долго еще идти?» – шепнула она. Ни та ни другая спутница ей не ответили. Внутри все дрожало.

Накануне вечером вдова вернулась от Нэнс в большом волнении. Ворвалась в дверь, грубо схватив ребенка, пихнула его на руки Мэри, тяжело дыша, с горящими глазами.

– Завтра! – выдохнула она. – Мы отнесем его к реке. К пограничной воде. Так Нэнс сказала. В том месте силы больше, чем в травках. Фэйри завсегда держатся пограничья. Нэнс говорит, что они воду текучую перейти не могут, вот они там и остаются. Соберутся, а реку перейти не могут.

Михял заплакал. Мэри ласково погладила его по мягким волосикам и прижала к своему плечу.

Нора мерила шагами хижину.

– Есть тебе ничего нельзя, – сказала она, ткнув в Мэри пальцем. – И его кормить не вздумай. Поститься, вот что надо!

– А что мы будем делать у реки?

Вдова присела у огня и почти сразу вскочила. Бросилась к открытой двери, огляделась.

– Купать его будем. Выкупаем в том месте, где встречаются три речных потока.

Мэри гладила Михяла по голове, чувствуя шеей тепло его дыхания и горячие слезинки.

– Холодно же.

Нора словно не слышала. Глубоко вдохнув вечерний воздух, она закрыла дверь и задвинула засов.

– Три утра – три женщины.

– И поститься тоже три дня?

– Да, ничего не есть. Ни крошки.

– Так оголодаем же!

– Думаю, Мэри, скоро мне вернут дочкиного ребенка. И ты тогда… – длинный палец ее уперся в лежавшего на руках у Мэри мальчика, – ты уйдешь домой!

С утра не было ни ветерка. Лес словно замер, все застыло в ожидании рассвета; от молчания птиц тишина казалась звенящей. Когда они вступили под густую сень вязов, Мэри уловила, как повлажнел воздух – значит, скоро река. Затем внезапно послышалось журчанье воды, лесной навес распахнулся, обнажив бледнеющее небо. Светила луна, догорали последние звезды.

– Вот сюда пойдем, – сказала Нэнс.

Она остановилась, оглянулась, идут ли следом за ней Мэри с Норой, затем продолжила путь. Женщины пошли дальше, раздвигая высокую густую траву, и шум реки изменился, стал тише.

«Омут, наверное», – подумала Мэри.

Нэнс уже объясняла им, что у омута сходятся три течения, река Флеск встречает здесь своих сестер, и дальше они текут темной троицей. Папоротник и подлесок поредели, и Мэри остановилась, глядя вниз на реку. В воде отражался зябкий трепет раннего утра.

– Вот это место! – шепнула Нора.

Повернувшись к Мэри, она потянулась к ребенку:

– А сейчас дай его мне. Ты пойдешь первая. И окунешь его.

Сердце у Мэри упало. Она покосилась на Нору. Лицо осунулось, взгляд устремлен на воду.

Нэнс кивнула ей:

– Теперь поторапливайся. Надо выкупать его до того, как взойдет солнце.

– А вода не слишком холодная?

– Да мы быстро. Окунешь его и можешь опять закутать.

Мэри передала Михяла Норе. Тот захныкал.

– Вот умница!

– А добрые соседи-то здесь? – тихонько спросила Нора.

Она вся была как натянутая струна – плечи напряжены, шея вытянута, как у необъезженной лошади, глаза беспокойно рыщут, оглядывая течение реки.

Нэнс кивнула:

– Когда Они появятся, чтоб забрать своего сородича, ты сразу поймешь. – И она показала на росший у самой кромки воды не расцветший еще болотный ирис. – Расцветет касатик – верный знак, что подменыш в воду ушел. На третье утро он сам касатиками обернется, значит, к своим ушел. – И она повернулась к Мэри: – Платок-то сними!

У Мэри, что всю дорогу тащила мальчика, затекли руки. Непослушными пальцами она размотала платок. Явилась мимолетная мысль: что сказали бы ее родные в Аннаморе, если б видели ее сейчас, наблюдали бы, как в сумраке раннего мартовского утра она готовится лезть в воду вместе с увечным ребенком. Пищог, решили бы они, колдовство. Сняв платок, Мэри аккуратно сложила его и оставила на замшелом камне. Ее тотчас пробрала дрожь.

– Я одна пойду?

– Мы станем его по очереди окунать, – твердо сказала Нэнс. – Одна одним утром, другая другим.

– А не навредим ему?

– Да это же фэйри! – зашипела Нора. – Полезай в воду, Мэри. Поторапливайся, рассвет скоро!

Держась за низкую ветку, Мэри стала осторожно спускаться по торчащим корням.

– Погоди, не торопись! – крикнула ей Нэнс и знаком приказала вернуться. – Разденься-ка!

Мэри стояла в полумраке, крепко вцепившись в зеленую замшелую ветку, костяшки пальцев у нее побелели от напряжения, зубы выбивали дробь.

– А в одежде нельзя?

– Надо голышом!

Мэри чуть не плакала.

– Не хочу я… – прошептала она и все-таки полезла назад, вверх, сняла юбку и сорочку. Нагая, стыдливо горбясь и дрожа в предутреннем неясном свете, она глядела, как Нэнс раздевает Михяла, высвобождает из тряпья. Потом, склонившись к ребенку, Мэри бережно взяла его на руки, крепко прижала к груди, ощущая прикосновение липкой кожи к своему телу, и снова стала осторожно спускаться.

Как же хотелось вновь очутиться дома! Вдруг вспомнились те девчонки, что майским утром ползали под шиповником.

Прости меня, Господи, думала она.

Вода в реке была ледяная и темная от листьев на дне. Мэри вскрикнула от холода и тотчас глянула на женщин на берегу. Нора теребила пальцами передник. Мэри расслышала, как вдова проговорила, словно сама себе: «Это быстро».

Задыхаясь от жгучего холода, Мэри глядела на белеющее на воде отражение. Мальчика она держала высоко над водой на вытянутых руках, ноги его болтались.

– Что мне делать? – прокричала она, перекрывая шум воды. Река толкала ее, била по бедрам, и, боясь упасть, она крепко вдавливала пальцы ног в илистое дно.

– Окуни его трижды, – отозвалась Нэнс. – С головой окуни! Чтоб все тело было в воде!

Мэри взглянула на лицо ребенка. Он косил и закатывал глаза, заваливаясь на сторону и молотя рукой воздух.

Колдует, что ли, подумала Мэри и опустила ребенка в воду.