ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Зимнепутъе
Земля в матушкином саду была твердая и вязкая, словно стылая глина; Майя изо всех сил налегала на заступ. Рядом стояла на коленях Сюзенна, руки ее были грязны, поверх платья повязан передник, и другой такой же — у Майи. Дыхание паром вырывалось изо рта, холод пробирал до костей, но девушки продолжали упорно трудиться. Тыльной стороной руки Майя потерла зачесавшуюся щеку и подняла глаза. Мимо протопал Тьюлисс с охапкой черных горшочков в руках.
— Неужели зимой будет что-то расти? — спросила Сюзенна, окинув взглядом снежную пелену, укрывавшую сад.
— Эм-гм, — пробубнил Тьюлисс, по-прежнему не осмеливаясь заговорить. Одобрительно кивнув при виде вскопанных девушками грядок, он принялся извлекать из горшочков клубки корней с торчащими из них побегами.
— Что это за растения? — спросила Майя, глядя, как он аккуратно распутывает корни. Она не раз уже встречала Тьюлисса в матушкином садике и всякий раз разговаривала с ним, стараясь перебороть его стеснительность.
— Цикламены и зимний вереск, — коротко ответил Тьюлисс. Нос у него порозовел, а белоснежные усы подрагивали. — Они красивые.
— А матушке они нравились? — спросила Майя, ощутив укол в сердце — в этот самый миг на другом краю аббатства происходила церемония погребения. Матушкино тело упокоится в костнице и будет опущено в землю на кладбище.
— Да, — тихо ответил Тьюлисс. Его застенчивый отстраненный взгляд был исполнен сочувствия. — Она любила… помогать мне с растениями. Вы похожи на нее.
По его лицу скользнула несмелая улыбка.
На глаза у Майи навернулись слезы. Она потянулась и взяла в ладони тяжелую грязную руку Тьюлисса. Сюзенна сочувственно коснулась ее плеча.
— Что еще вы сажаете зимой? — спросила садовника Сюзенна.
— Разное всякое, — ответил Тьюлисс, высвободил руку и стал бережно опускать рассаду в свежевскопанную землю. — Порей, чеснок, лук, спаржу… — он чихнул и вытер нос рукавом. — Спаржу… это уже было… капусту. Еще пастернак. Вкусный. Иногда горох. Зимний салат, — он снова чихнул. — Что посадить, всегда найдется.
Он умолк, и все трое принялись сажать цветы.
Закончив работу, Майя поблагодарила Тьюлисса за разрешение помочь ему. Бедняга порозовел от смущения — как всегда, когда его хвалили или благодарили. Какое-то мгновение он, моргая, смотрел на Майю, словно бы желая что-то сказать, но не находя слов.
Бремя утраты тяжело лежало на плечах Майи. Ей хотелось уйти и выплакаться, причем вдали от всех, однако что-то во взгляде Тьюлисса помешало ей уйти.
— Ты тоже скучаешь по моей матушке? — спросила она.
Глаза у него покраснели. Он снял кепку и стал мять ее в руках. Ветер трепал его длинные седые волосы. Тьюлисс часто закивал.
Вздохнув, Майя положила руку ему на плечо.
— Ты хороший человек, Тьюлисс. Ты вырастил для нее замечательный сад. Я знаю, он помогал ей не чувствовать себя так одиноко. Спасибо тебе.
По щеке садовника скользнула слезинка. Неловко переминаясь, он уставился на свои сапоги. Стянул грязные перчатки, заткнул их за пояс, сунул руку в карман и извлек оттуда сложенный кусок льняной ткани. Майя решила было, что садовник хочет утереть нос, однако он держал ткань бережно, словно хрупкое растение. Тьюлисс медленно развернул ткань и протянул Майе. Это был вышитый носовой платок.
— Что это? — спросила Майя. Уголки платка были вышиты узором из цветущих лоз. Вышивка была очень тонкая, изящная, необычайно красивая. Майя не могла оторвать от нее глаз.
— Это матушкин..?
Тьюлисс кивнул.
— Я и нос им потереть не смел, — пробубнил он и посмотрел Майе в глаза. — Забирайте.
Не в силах вымолвить ни слова, Майя держала платок как святыню. Дар в знак благодарности, собственноручно вышитый матушкой для старого садовника. Единственная оставшаяся у него память о ней. Он хранил этот платок как сокровище.
— Нет, — хрипло произнесла Майя. — Это твое. Она мне тоже оставила одну вещь — свою книгу. Я ею очень дорожу. А платок она вышила тебе, потому что ты ухаживал за ее садом.
Она благоговейно сложила платок и вновь вложила его в ладонь Тьюлисса. Ей захотелось поцеловать садовника в морщинистый лоб, но она сдержалась, вспомнив, что для него это будет означать смерть.
Она никогда и никого не поцелует. Осознание этой простой вещи — невинное движение души в ее исполнении способно прервать чужую жизнь — каким-то образом вернуло ее к реальности. В памяти зазвучал голос бабушки: «Ты никогда никого не поцелуешь, Майя. Никогда. Ни мужа, ни ребенка».
Она взяла Сюзенну под руку. Тьюлисс остался в Саду королевы, а девушки вышли и неспешно пошли по свежему хрустящему снежку. У Майи замерзли ноги, ей хотелось в тепло.
— Что-то Тьюлисс сегодня разговорчив, как никогда, — шутливо заметила Сюзенна.
Майя фыркнула и кивнула, понимая, что подруга пытается развеселить ее, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Собственное сердце казалось ей холодным и тяжелым, как наковальня. И от тяжести этой ей не избавиться уже никогда — можно лишь сделать вид, будто ее не замечаешь, но ненадолго.
— Даже представить себе не могу, каково тебе, — сказала Сюзенна, обняв ее за талию. — Сегодня такой тяжелый день.
— Знаю, — ответила Майя. — Я затем и пошла помогать Тьюлиссу. За работой мне становится легче, но воспоминания все равно не уходят. Этот подлец-шериф пошел на похороны моей матушки, а мне нельзя. Несправедливо, правда?
— Ужасно несправедливо. Послушай, может быть, погреемся у яр-камня в нашей комнате? И позовем к себе еще кого-нибудь, чтобы тебя развлечь. Смотри, там Селия.
Поразительно, как сильно изменилась за эти дни Сюзенна, подумала Майя. Она больше не носила украшений и нарядных платьев, отдавая предпочтение более удобным одеяниям попроще. Она не раз предлагала свои платья Майе, но Майя отчего-то чувствовала, что ей следует оставаться в наряде безродной.
— Она плачет, — обеспокоенно заметила Сюзенна.
Присмотревшись, Майя увидела, что Селия стоит на коленях у стирального корыта, закрыв лицо руками, и плечи ее дрожат.
— Что с тобой, Селия? — спросила Майя, решив, что девушку опять изводила Мейг. Услышав ее голос, Селия подняла глаза и буквально бросилась к подругам.
Селию била дрожь.
— Майя, Сюзенна! У меня сердце разрывается!
По щекам ее лились слезы. Майя крепко обняла Селию, но та продолжала рыдать.
— Я только что видела последние официальные депеши, которые получил шериф от короля, — выдавила прачка сквозь рыдания. — Надо сказать альдермастону и его жене, но они сейчас на церемонии погребения.
Селия вытерла глаза рукавом.
— Бедный Додд! Бедняга! — И она снова разрыдалась.
— Что случилось, Селия? Что там было? — в ужасе ахнула Сюзенна и схватила ее за руку. — Ну же!
Селия шмыгнула носом и попыталась овладеть собой.
— Я подумала… ик!.. что церемония — самое подходящее время, чтобы… Никого нет, никто не помешает. Я стала читать депеши, — она снова шмыгнула. — Прайсов казнили, всех казнили, Сюзенна! И старого графа, и сыновей! Графа обезглавили первым. Додд — последний из Прайсов, а ведь он младший из всех. Я думала… я была уверена, что Исток этого не допустит!
Плечи ее затряслись, и из глаз хлынул новый поток слез.
— Почему, ну почему Исток это допустил?
При мысли о понесенной Доддом утрате отступила даже боль от потери матери, вечная спутница Майи. Не в силах осознать услышанное, девушка хватала воздух ртом, и мука у нее в сердце мешалась с гневом. Это совершил ее отец. Сколько невинных душ он погубил — душ, единственным грехом которых была не измена, но лишь упрямая преданность принципам, от которых они не пожелали отказаться по чужому приказу. Разве может мастон совершить столько злодеяний? Это было убийство, самое настоящее убийство.
Сюзенна тоже плакала, прикрывая рот рукой — привычка, которая возвращалась к ней всякий раз в минуту печали. В глазах у нее Майя прочла горе.
— Надо сказать Додду, — с трудом выговорила Сюзенна. — Майя, надо успеть прежде шерифа!
— Нельзя, — в отчаянии возразила Майя. — Он спросит, откуда мы узнали. Мы не можем выдать этот секрет!
— Так нельзя! Он должен знать! — помотала головой Сюзенна. — Селия, немедленно расскажи все альдермастону! Как можно скорее!
— Я дождусь его в кабинете, — кивнула Селия и поспешила прочь.
Майя и Сюзенна обнялись и бесцельно побрели по заснеженной земле. Они не произнесли ни слова — на это у них не было сил. Майя невидящим взглядом смотрела на стены аббатства — все еще укрытые паутиной лесов, — но сердце у нее в груди горело. Почему Исток допустил гибель Форши? Зачем? Она умела уловить бестелесный шепот Истока, но для это была слишком поглощена горем. Не зря ведь альдермастон твердил, что гнев заглушает голос Истока.
Тишину заснеженного аббатства нарушил треск дерева под топором. Майя свернула к дому Джона Тейта и потянула за собой Сюзенну. Она расскажет обо всем Джону, и пусть он присмотрит за Доддом. Они успели подружиться, и Майя знала, что Додд привязался к охотнику и научился ценить его советы.
— Не понимаю, просто не понимаю, — покачала головой Сюзенна. — Если обезумеет собака, ее убивают. Но что делать, если обезумел сам король? — она в отчаянии посмотрела на Майю. — У нашего королевства множество врагов, соседи только и мечтают завладеть нашими землями и отобрать наше достояние. Если мы не будем едины, Коморос падет, как некогда пал Прай-Ри. И что дальше? Гниль?
— Не знаю, — вздохнула Майя. Внутри у нее шла борьба. Ее отец был королем. Если он падет, власть перейдет в руки леди Деорвин и ее отпрысков.
Восстание.
Мысль о бунте накрепко засела у нее в голове, опасная, словно сотня острых кинжалов. Давным-давно, много десятилетий назад, один безумный король, убивавший мастонов, нашел свой конец на поле под деревушкой Зимнепутье. Найдется ли ныне новый Гэрен Демонт — вождь изгнанников, к которому они могли бы воззвать о помощи? Увы, нового Демонта ждать не приходится. Есть еще ее муж, король Дагомеи. Но он томится в темнице Несса, преданный собственной женой.
Они вышли из-за угла в тот самый миг, когда очередная чурка разлетелась надвое. Майя ожидала увидеть Джона Тейта с колуном в руках, однако охотника нигде не было. Над колодой стоял Додд — куртка нараспашку, ворот складчатой рубахи разошелся и больше не скрывал мерцания кольчужницы. Яростно и гневно Додд отбросил ногой поленья и швырнул на колоду толстую чурку. Топор взлетел и упал, снова и снова, и мышцы ходили у Додда на руках и на шее, покуда он бил и бил по дереву, превращая толстое полено в мелкие щепки.
Они сразу поняли, что Додд все знает. Сюзенна только ахнула. Лицо его было искажено яростной животной гримасой, оскаленные зубы крепко сжаты. В глазах — убийственная ярость. Не смахнув капель пота с лица, Додд снова занес топор, и поляна содрогнулась от громкого треска.
Чурка на пне распалась на две части, и Додд, отшвырнув ее пинком, всадил топор в пень и шагнул за новой жертвой.
— Так вы уже знаете, — хрипло бросил он и, застонав от натуги, поднял тяжелую чурку на пень. Вырвал из пня топор, отступил на шаг назад. С искаженным яростью лицом Додд занес топор над головой и ударил, расколов чурбак надвое с треском таким громким, что в лесу проснулось эхо.
— Братьев больше нет, — бросил Додд, ставя на пень новую чурку. — Отец мертв. Матушка — вдова. А я… Я самый трусливый из всех мастонов, каких знал Коморос.
Воздух снова наполнился треском и стуком падающих поленьев.
— Нет, — сказала Майя. — Ты не трус.
Он устремил на нее взгляд пылающих гневом глаз; топор Додд сжимал так крепко, словно хотел его задушить.
— Нечего меня успокаивать. Я сам все понимаю. Я трус и дурак. Будь я мужчиной, я приказал бы Джону Тейту отрубить мне голову этим самым топором, а потом отослать ее к королевскому столу, как отослали этой фальшивой королеве голову моего отца. Я ненавижу твоего отца, Майя. Я ненавижу его больше всех на свете, если не считать себя самого.
На щеках у него ходили желваки.
— Надо было мне уехать из Муирвуда. Зачем я только здесь остался!
Он отбросил топор, и лезвие с шипением вошло в снег.
Майя понимала, что утешить Додда не в ее силах. В этот миг глаза ему застилала ярость, и сквозь ее пелену Майя, должно быть, казалась ему соучастницей отцовских преступлений.
— Ты не трус, Додлей Прайс, — гневно выпалила Сюзенна и решительно шагнула к нему; слезы текли у нее по лицу, оставляя за собой мокрые дорожки. — Ты никогда не хотел быть солдатом. Твои братья — хотели, ты — нет. Ты хотел стать альдермастоном. И я тебя за это уважала. Ты приехал в Муирвуд, потому что хотел учиться у лучшего альдермастона наших земель. У самого доброго, самого разумного человека во всем мире. Ты умеешь слышать Исток — я не знаю никого, кто умел бы это лучше тебя. Это я трусиха, Додд! Я бросила тебя потому, что мои родители боялись королевского гнева и потому не желали нашего брака!
Она уже всхлипывала, но упрямо продолжала говорить, не поддаваясь слезам.
— Ты самый добрый, самый мудрый, самый терпеливый человек из всех, кого я знаю. А я ушла, я бросила тебя… разочаровала тебя именно тогда, когда ты нуждался во мне больше всего, — она сглотнула. — Я трусиха, Додд. Но я заставлю себя быть храброй. Прости меня за то, что я тебя бросила. Я больше никогда тебя не брошу. Я люблю тебя, Додд!
Эта неожиданно пылкая речь поразила Майю до глубины души. Она не могла произнести ни слова и лишь завороженно смотрела на подругу. Лицо Додда между тем претерпевало самые решительные изменения — словно гусеница, превращающаяся в бабочку. Неверящим взглядом, широко распахнув глаза, смотрел он на Сюзенну. Губы его были приоткрыты, но он не мог выговорить ни слова.
Сюзенна шагнула к нему и ударила кулачками в грудь.
— Не молчи! — потребовала она, но лицо ее выдавало мучительную тревогу.
На глазах у Майи Додд схватил Сюзенну в объятия и пылко прижался губами к ее губам. Жадный, ненасытный поцелуй вызвал у Майи в душе всплеск зависти: они цеплялись друг за друга, словно потерянные души, обретшие свободу — свободу, которой она, Майя, никогда не узнает. Счастливая их счастьем, она тоже заплакала, но слезы почему-то несли с собой боль.
Рывком отстранившись от Сюзенны, Долл посмотрел ей в глаза и пальцами вытер слезы с ее щек.
— Это правда? — неверяще выдохнул он.
— Ну конечно, дуралей! — воскликнула Сюзенна, смеясь и плача одновременно. — И скажи, что я тебе тоже небезразлична. Или я сейчас взорвусь, или… поколочу тебя!
— Ты еще сомневаешься? — прерывающимся голосом спросил Додд. — Я любил и люблю тебя. Мое сердце всегда будет принадлежать тебе.
— Ну наконец-то! — рассмеялась Сюзенна, отбросила назад пышные золотые волосы и крепко, до боли обняла юношу.
Додд отстранился и испытующе, даже сурово вгляделся в ее лицо:
— А что твои родители? Отвергнешь ли ты меня вновь, если они того пожелают?
Сюзенна яростно мотнула головой и ответила ему умоляющим взглядом:
— Больше всего на свете я сожалею о том, что послушалась их в прошлый раз. Если придется, я нарушу их волю, однако, быть может, они смягчатся, увидев мои страдания. Я никогда больше не брошу тебя, поверь!
— Я не держу на тебя зла. Не будем больше говорить об этом.
С этими словами он вновь обнял девушку, прижался щекой к ее волосам, и влюбленные замерли в объятиях друг друга. Майя молчала, не сводя глаз с этой трогательной картины.
— Не уходи, — тихо попросила Сюзенна. — Если ты уйдешь, то погибнешь.
— Как прикажешь, госпожа моя, — он провел рукой по ее волосам. — Я собирался набраться храбрости и убить короля. Прости, Майя. В глубине души я не могу не думать, что он заслуживает смерти.
— Но не от твоей руки, — тихо ответила Майя.
Сюзенна прижалась щекой к груди юноши.
— В Духов день, — сказала она.
— Что? — переспросил Додд.
— Мы поженимся в Духов день.
Он снова отстранился и впился взглядом ей в лицо, словно она произнесла нечто небывалое.
— А как же твои родители?
Она кивнула:
— Я скажу им. В тот же день. И не отступлюсь, что бы они ни сказали, что бы ни сделали. Если король будет недоволен, я тоже останусь тут и потребую убежища. Осталось совсем немного, ведь скоро мы с Майей станем мастонами.
Она потянулась вверх и коснулась губами его губ.
— В Духов день.
