Тюрьма была вонючей выгребной ямой с жирными каменными стенами и затхлым воздухом. Забытая дыра, в которую правосудие Кигена всыпало преступников, оставшихся в живых после битв на арене или ожидавших казни – жалкие счастливчики. Крошечные камеры с чугунными решетками и сгнившей соломой на полу были набиты должниками и убийцами, мелкими воришками и бандитами. Ни солнечного света. Ни воздуха. Черствый хлеб, черная вода и голый камень вместо подушки.

Охранник у ворот бросил один взгляд на Хиро в золотой накидке, в шипящих и лязгающих доспехах о-ёрой, достал ключи и открыл ворота в тюрьму. Он двинулся вперед по сырому коридору, покачиваясь и оглядываясь через плечо каждые несколько футов, будто хотел убедиться, что они все еще следуют за ним. Он вел их вниз по извилистой лестнице в вонючую тьму. Свет факела в руке охранника распугивал мелких крыс, разбегавшихся из-под ног в разные стороны. Более крупные особи с хвостами толщиной с большой палец Юкико застывали на месте и вызывающе визжали. В одной из камер лотосовые мухи, жужжа, копошились в зловонном трупе. Юкико прикрыла рот и отвела глаза.

Охранник остановился в глубине тюремных недр, указав на дверь камеры в конце коридора. Махнув головой в сторону Хиро, он молча передал ему факел и отступил на почтительное расстояние. Юкико повернулась к железному самураю, кивнув в сторону камеры.

– Мне бы хотелось остаться с отцом наедине, лорд Хиро.

Он поклонился, вибрируя шестернями, с шипением выбрасывая дым чи.

– Как пожелаете, госпожа.

Медленно и тяжело ступая, она подошла к камере с высоко поднятым факелом. Сердце ее разорвалось от жалости, когда она увидела в клетке бледную сгорбленную фигуру, облаченную в рванье с пятнами рвоты. Серая землистая кожа, покрытая каплями пота. Тело дрожит и корчится в судорогах из-за отсутствия лотоса. Зубы стучат, подбородок прижат к груди, руки сложены на коленях – полностью погружен в собственный ад.

Юкико подошла ближе, но он даже не шелохнулся при приближении света.

– Отец? – рыдание замерло у нее на губах, горло перехватило.

Она опустилась на колени перед дверью камеры, закрепив факел между решетками. Блики света поползли по татуировкам Масару, и девятихвостый лис, казалось, затанцевал среди теней. Она протянула руку между прутьев, желая дотронуться до него. Из отхожего ведра в углу пахло так, что ее чуть не вырвало.

– Отец, – повторила она громче.

Он медленно поднял голову и прищурился на свету. На лицо грязными пучками свисали седые волосы. Сквозь маску отчуждения пробились признаки узнавания. Глаза его раскрылись, он моргнул и слегка приподнялся.

– Юкико? – прошептал он, подползая к ней по грязным камням. – Господь Идзанаги, забери меня к себе. Это и правда ты? Или еще одна галлюцинация?

– Это я, папа, – и хотя слезы ручьем катились по щекам, она попыталась улыбнуться, сжимая его руку между решетками. – Это я – твоя Ичиго.

Лицо его вспыхнуло от радости, поборовшей боль и засиявшей в глазах.

– Я думал, ты погибла!

– Нет, – она сжала его руку. – Я спасла его, отец. Арашитору. Он здесь, со мной.

– О боги…

– Где Касуми? Акихито?

– Ушли, – он покачал головой и опустил взгляд. – Я приказал им бежать, пока мы не дошли до городских ворот. Я знал, что гнев Йоритомо будет ужасен. Ямагата…

– Я знаю. Знаю, что Йоритомо сделал. С Ямагатой. С нами. Я все знаю, папа.

Он поднял взгляд, и в глазах у него был страх. Лицо, покрытое глубокими складками у рта и морщинами у глаз, выглядело растерянным. Темные борозды на сером камне, шрамы мучительной тайны, которую он хранил годами, – вот чем были его морщины. Утопить боль в дыме лотоса, искать забвения в кабаках и игорных притонах, надеясь, что когда-нибудь всему этому придет конец. Попытка укрыться от тайной боли, грызущей внутренности, шепчущей угрозы в темноте. Секрет, который теперь знала и она.

– Ты… – в его глазах стояли слезы. Она впервые видела их. – Ты знаешь?

– Я знаю.

Вздох его, казалось, исходил из самых глубин, из темных и ядовитых, дышавших отравой, которую он курил, чтобы забыться, с того тяжелого дня. В глубине души она знала это. Всегда знала. С той минуты, когда он присел рядом с ней в саду сёгуна и сказал, что ее мать покинула их, ушла и никогда не вернется. Юкико не смогла с ней попрощаться. И обвинила в этом отца. И возненавидела его за это.

– Наоми… – его голос зазвенел от боли. – Твоя мама… она умоляла Йоритомо освободить меня от службы. Умоляла от имени нашей семьи. Во имя младенца в ее чреве. Вы выросли без меня. Она не хотела такой жизни для этого малыша. Сёгун улыбнулся, кивнул. Сказал, что подумает. Что даст нам ответ завтра.

Масару заморгал, зажмурился и согнал слезы. Юкико крепко держала его руку, потом потянулась к нему и вытерла щеки.

– Они убили ее следующим утром. Я вышел из купальни и обнаружил ее в постели. Глаза закрыты. Горло перерезано, – его голос дрогнул. – Кровь…

Он уставился на открытую пустую ладонь, смотрел долго, безмолвно, и глаза его наполнялись ненавистью.

– Я схватил нагамаки, который вручил мне его отец, и отправился его искать. Я хотел снести голову Йоритомо. Я нашел его на террасе с видом на сад, откуда он наблюдал, как ты играешь с воробьями. Ему было всего тринадцать, но он смотрел на меня глазами сумасшедшего. И знаешь, что он сказал?

Масару опустил голову и сглотнул.

– Он тихо произнес: «Если я еще раз услышу что-нибудь подобное, я заберу у тебя все, что у тебя осталось. Всё. Но сначала я это покалечу».

Он стукнул кулаком по земле, разбив костяшки о камень и обагрив его кровью.

– Затем он улыбнулся тебе и ушел, ни разу не оглянувшись.

Масару провел рукой по глазам, размазав кровь по лицу.

– Я не мог рассказать тебе. Если бы ты узнала, что он сделал, ты стала бы угрозой для него. Поэтому я и сказал тебе, что она ушла. Я всем так сказал. В это было легко поверить. Меня никогда не было дома. Я изменял ей. Но я любил ее, Ичиго. Несмотря ни на что, я ни на секунду не переставал любить ее. И ты – это все, что у меня от нее осталось.

Он посмотрел на нее – лицо его было темно от крови и горя.

– Я не мог потерять тебя.

Слезы беззвучно катились по щекам и тихо падали на пол, как капли дождя. Смывая весь этот ужас, ненависть, гнев, оставляя ее с осознанием того, как она была неправа, как обидела она своего отца. Он приковал себя к трону этого ненормального только для того, чтобы спасти ее жизнь.

– Прости меня, – шептал он, сжимая ее пальцы.

– Прости меня, – молила она.

Он протянул руки сквозь прутья и притянул ее к себе, металл вдавился в плоть, когда они обнялись. Она чувствовала крепкие мышцы под серой кожей и силу в его руках, несмотря на дрожь, вызванную лотосовой ломкой. Но какая же нужна была воля, чтобы каждый день стоять на коленях, чтобы бросить все, чем он жил, ради своей дочери? Это была сила за пределами силы.

Она снова слышала те слова, которые он сказал ей на борту «Сына грома». Они звучали в ее голове так же ясно, как будто он снова произнес их вслух. И она, наконец, поняла, что он имел в виду.

– Я собираюсь вытащить тебя отсюда, – прошептала она, крепко обнимая его. – Я обещаю.

– Сятей-гасира Кенсай, Второй Преподобный Бутон Капитула Кигена.

Тусклый голос Хидео разносился по всей длине зала приемов, проникал в тронный зал, катился по тканому красному ковру и карабкался вверх к потолку по гобеленам, покачивающимся под порывами полуденного бриза. Министр трижды стукнул своим посохом по полу, и стоявшие у дверей железные самураи одновременно сделали шаг в сторону, освободив проход. Точность их движений была идеальна, как у покрытых силиконом механизмов лотосменов.

Собравшиеся в зале придворные почтительно расступились, помахивая изысканными респираторами перед раскрашенными лицами. Глаза их прятались за тонированными стеклами очков или щурились от полуденного света, проникающего в зал сквозь окна. При дворе Йоритомо присутствовали представители каждого дзайбацу Шимы. Эмиссары даймё клана Рю стояли в голубых ниспадающих складками шелках, обернутые в оби в виде чешуи дракона. Знать клана Кицунэ сбилась в плотную группу – водой не разольешь – белая как снег кожа, тела укутаны в шелестящие черные кимоно, поглядывают на своих соседей-драконов и мрачно перешептываются, прикрываясь веерами. Красивые мужчины и прекрасные женщины земель Фушичо – кожа вокруг глаз покрыта тенями цвета пламени, в волосах выбелены светлые пряди, от нарядов захватывает дух: вибрирующий ярко-оранжевый фон, пронизанный сполохами нежно-желтого. Фениксы, как всегда, сделали все возможное, чтобы не замечать очевидной вражды между Драконами и Лисами и превзойти оба эти клана. Но подавляющее большинство собравшихся было, конечно же, облачено в яркие кроваво-красные одежды с символом клана – тигром, вышитым на их мантиях драгоценной золотой нитью. Все они затихли, прекратив обмен намеками и сплетнями, как только в тронный зал шагнул через двойные двери сам Сятей-гасира Кенсай, Второй Бутон, Рупор Гильдии в городе Киген.

Тяжело ступая, он шел по ковру. Гудели механизмы и пел свою песню мехабак на его груди, и в кроваво-красных фасеточных глазах отражался умирающий свет заката. Кенсай был настоящим монстром: шесть футов в высоту и почти столько же в ширину, монолитный корпус, втиснутый в богато украшенный атмоскафандр. Искусно обработанный металл изображал сильные мускулы, был украшен тиснением в готическом стиле и тигровым узором из филиграни. Но лицо его выглядело странно – прекрасное лицо юноши, изо рта которого тянулся пучок дребезжащих металлических проводов.

Подойдя к трону, Второй Бутон остановился, едва заметно поклонившись – руки сжаты в кулаки, дыхание с шипением вырывается сквозь сифон. Когда железный самурай закрыл за ним двери, из ранцевого прибора на спине вылетел в воздух клуб дыма чи. Пружинные вентиляторы на потолке трещали, качаясь на открытых балках высоко над головой. Где-то далеко бродил по залам слуга, отбивая час осы своим железным колоколом.

Измученный жарой Йоритомо молча наблюдал за приближением гильдийца. Его лицо, спрятанное за небольшим респиратором для помещений, выглядело бесстрастным. Ходили слухи, что под скафандром Кенсай был раздутой свиньей; за металлическими листами, имитирующими мускулатуру, скрывались слои бугристого жира; за красивым юным лицом прятался мутант, которого даже мать едва ли смогла бы полюбить. Из достоверных источников министру Хидео также было известно, что Второй Бутон Кигена предпочитал женщин-гайдзинок. Представляя себе потного безликого борова, совокупляющегося с несчастной похищенной дикаркой, Йоритомо было легко игнорировать устрашающую позу Кенсая. На самом деле сёгун с трудом подавлял улыбку в ожидании скандала.

– Сятей-гасира, – кивнул он. – Рупор Капитула Кигена. Спасибо, что почтили нас своим присутствием.

– Это честь для меня, сайи-тайсёгун, Покоритель восточных варваров, равный небесам, – голос Кенсая рассыпался тяжелым металлическим грохотом, контрастируя с маской юноши. – Аматэрасу да осветит ваши поля и принесет изобилие вашему народу.

– Полагаю, вы пришли, чтобы обсудить празднование двухсотлетия? Надеюсь, мое седло будет готово вовремя?

Рядом с троном Йоритомо материализовался Хидео с длинной трубкой в бескровных губах. Трон громадой возвышался над маленьким министром и представлял собой замысловатую комбинацию из золотых тигров, плавных линий и шелковых подушек. Гобелены раскачивались на грязном ветру и хлопали по колоннам за троном. Тумбы были изготовлены из черного гранита, украшенного кусочками кобальта, гладкого, отполированного, как глаза гильдийца.

– Достопочтенный Второй Бутон желает поговорить о девушке Кицунэ, великий господин, – Хидео поклонился и выдохнул сине-черное облачко дыма со сладковатым запахом, прищурив налитые кровью глаза.

– Ах, да, – кивнул Йоритомо. – Дрессировщица моего арашиторы. А в чем дело?

– Простите меня, великий господин, – гильдиец изобразил еще один едва заметный поклон, который дался ему с трудом. – Я не хочу давать поводов для оскорблений и нарушать узы дружбы и чести, которые связывают Главпункт и ваш двор. Я знаю, что вы предложили ей пристанище…

– Выкладывай, Кенсай, – сверкнув глазами, Йоритомо отбросил в сторону условности. – Мы оба знаем, зачем ты здесь.

– Эта девушка – нечистая, великий господин, – голос гильдийца жужжал, как рой мохнатых шмелей в хитиновых доспехах. – Поражена кровью ёкай. Как сказано в «Книге десяти тысяч дней», ее необходимо очистить от грязи. Она должна пройти Путь очищения.

– Хм, – Йоритомо старательно изобразил беспокойство. – Ёкай-кин, говорите?

– Это наше глубокое подозрение, сэйи-тайсёгун. Происшествие с собакой принцессы Аиши. То, как она обращается с арашиторой.

– Подозрение? – бровь Йоритомо поползла вверх. – Вы хотите сказать, что у вас нет доказательств?

Повисла долгая пауза, заполненная щелканьем шариков мехабака, катающихся по груди Кенсая. Йоритомо и Хидео смотрели, как гильдиец поднял руку и перекинул несколько шариков с одной стороны на другую. Наконец, он медленно заговорил, как человек, тщательно выбирающий слова.

– При всем уважении, великий господин… с каких это пор стали требоваться доказательства?

Комнаты для гостей располагались вдоль западного крыла дворца: стены из тонкой рисовой бумаги, полированный тик и никакого уединения. Все здесь источало роскошь – резная мебель ручной работы, шедевры Рю Камакуры и Фушичо Асикага на стенах, длинные аквариумы из матового морского стекла, заселенные жалкими заморенными карпами кои всех цветов радуги. Все выглядело помпезно и пафосно. И во всем чувствовалась фальшь. Деньги тратили не ради удобства гостей, а ради демонстрации величия сёгуна.

Юкико повернулась к Хиро, который застыл в дверях.

– Входите, пожалуйста.

– Это неприлично, – его доспехи зазвенели, когда он покачал головой. – Принцесса Аиша опозорит меня, если узнает, что я входил в спальню к даме без сопровождения.

– Значит, вы собираетесь сидеть за дверью?

– Хай, – Юкико показалось, что он улыбнулся за своей страшной железной маской.

– Можете снять это? – она указала на маску. – Я достаточно насмотрелась на о́ни – на всю жизнь хватит.

– Вы видели о́ни? – к его чести, в голосе самурая слышался лишь намек на скептицизм. – Где?

– Это долгая история, – она покачала головой. – Неважно. Просто снимите ее, пожалуйста. Из-за этой штуки я не могу понять, не смеетесь ли вы надо мной.

Хиро расстегнул застежку на шее. Лицевая панель, влажно чавкнув, отскочила, и он снял шлем. Гладкие волосы, казалось, были приклеены к голове, лицо блестело от пота. Сильная челюсть, маленькая остроконечная бородка, гладкие щеки и блестящие прекрасные глаза.

– Я не смеюсь над вами, госпожа.

Она долго смотрела на него, вспоминая свои сны и чувствуя, как смешной румянец снова заливает ее щеки. Она отругала себя – быстро вспыхнувшая бурлящая злость изгнала ночные фантазии, напомнив, что ее отец и лучший друг томятся в тюрьме по прихоти убийцы ее матери. Она готова была закатить себе пощечину.

– Мне надо принять ванну и сменить одежду.

Она пыталась говорить ровным голосом: не его вина, что она – такая идиотка.

– Поэтому найдите себе в коридоре стул поудобнее.

Хиро улыбнулся и поклонился, прикрыв кулак ладонью. Сунув шлем о́ни под руку, он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Она видела его силуэт, нарисованный алым солнцем на рисовой бумаге, как в кукольном театре теней, выступающих с пантомимами на праздниках. Она зашла в гардеробную и, усевшись перед зеркалом, принялась распутывать колтуны в спутанных волосах, стараясь не думать ни о снах, ни о детских фантазиях, ни о юноше, сидящем за дверью спальни.

Из зеркала на нее смотрела нищенка-замарашка: грязная кожа – вся в пятнах крови о́ни, забрызгавших одежду, босые ноги с облезающей кожей.

Она чувствовала себя уродиной. Такой же уродиной, как этот город и люди, которые им правили.

В гостевом помещении была устроена отдельная купальня, и она долго отмокала в восхитительно теплой воде, наблюдая, как засохшая грязь, кровь и пот, отслаиваясь, образуют грязную пену на поверхности. Шампунь пах глицинией. И вдыхая этот аромат, она поплыла по волнам памяти, вспоминая деревню на верхушках деревьев. Нож в своей руке. Кровь на полу.

Обещание.

В одиночестве и пульсирующей тишине она постепенно ощутила пустоту внутри себя. Как будто кто-то взял и вытащил часть ее души, медленно и осторожно, так что она и не заметила, пока не обнаружила пустую полость. Теперь она болела. В голове у нее возникло странное чувство нехватки, ощущение, что она забыла что-то столь же важное, как собственное имя или лицо. Она попыталась ухватить это чувство, чтобы найти его источник. Отец? Мать? А потом она моргнула, проведя рукой по глазам.

Она скучала по нему. Не так, как курильщик лотоса скучает по косяку или пьяница по бутылке. Ее чувство было мягче – нежное, грустное и глубокое – боль одиночества по утрам без пения птиц, боль цветка, тоскующего без солнечного света. Она протянула руку, настроившись на кеннинг, и почувствовала его теплым пятнышком на окраине разума. И хотя она была слишком далеко, чтобы услышать ответ, она все равно послала это чувство ему – немое неуклюжее признание в любви, боль разлуки с ним.

Она закрыла глаза, почувствовала теплые слезы на ресницах.

Обсохнув, она услышала, как открылась дверь в купальню. Дотянулась до своей грязной одежды и схватила в руки танто.

– Хиро-сан? – спросила она.

В дверях появилась девушка примерно ее возраста, с идеальной кожей и большими красивыми глазами, темными, как черное дерево, подкрашенными тушью. На пухлых губах длинной вертикальной полосой блестела темно-красная помада. Прекрасный наряд фурисодэ из алого шелка, по которому трепетали белыми лепестками цветы вишни. Волосы уложены изящной спиралью, пронзенной заколками из слоновой кости и украшенной кроваво-красными кисточками. По земле тянутся длинные рукава. В руках она держала огромный сверток одежды, судя по всему, довольно тяжелый.

– Простите меня, госпожа, – она опустилась на колени, глядя в пол. – Хозяйка этого дома прислала меня передать это вам.

– Принцесса Аиша?

– Хай, – девушка снова поклонилась и положила сверток у ее ног. – Меня зовут Тора Мичи. Моя достопочтенная хозяйка приглашает вас на чашку чая, как только вы примете ванну и отдохнете. Она хочет сердечно поблагодарить вас за Томо.

– Томо?

– Ее собачка, госпожа, – девушка вежливо прикрыла рот, чтобы скрыть улыбку. – Поэтому она дарит вам это платье. Она приказала помочь вам одеться.

– М-м, хорошо, – Юкико со смутным подозрением посмотрела на груду ткани. – Вы можете оставить это там.

– Вы когда-нибудь носили дзюни-хитоэ раньше, госпожа?

– …Нет.

Девушка улыбнулась так широко, что ее рука не смогла скрыть улыбку.

– Тогда вам понадобится моя помощь.

Юкико понадобился целый час, чтобы облачиться в платье, и к концу процедуры она успела десять раз поклясться, что больше никогда в жизни не возьмет в руки ни одну из этих чертовых штук. Наряд надевали на нее слой за слоем: сначала белье из белого шелка, потом еще одиннадцать слоев, каждый из которых был сложнее предыдущего. Вся эта красота весила добрых сорок фунтов.

Когда с одеванием было покончено, Мичи нанесла макияж на лицо Юкико: пудра цвета белой кости для лица, толстая полоска туши вокруг глаз, такая же вертикальная полоска красной помады на губах. Волосы уложили крупной ракушкой, заколов золотыми гребнями. Когда все было закончено, девушка посмотрела в зеркало из-за плеча Юкико и улыбнулась.

– Вы очень красивы, Кицунэ Юкико.

– Все это только ради чая?

Мичи прикрыла улыбку.

– Госпожа Аиша – сестра сёгуна. Большинство придворных дам целый день готовятся к встрече с ней.

– Боги, какие бессмысленные траты. На улице люди просят хлеба.

Мичи наклонила голову набок, прищурила глаза, сжала губы.

– Нам надо идти. Госпожа ждет.

Идти в дзюни-хитоэ оказалось так же сложно, как и надеть его. Подол платья плотно облегал лодыжки, и Юкико обнаружила, что передвигаться по полированным доскам она может лишь короткими шажками. Когда Мичи открыла дверь спальни, Хиро все еще сидел напротив, поджав ноги. Увидев Юкико, он вскочил на ноги – его доспехи и устройства загремели, зашипели, выплевывая выхлопы дым, а челюсть так и осталась лежать на полу.

– Вы… – Хиро запнулся. – Вы такая…

– Смешная, – сказала Юкико. – Поэтому чем меньше сказано, тем лучше.

Хиро последовал за девушками во дворец. Полированные сосновые полы разбегались во всех направлениях, стены из рисовой бумаги украшены великолепными произведениями искусства и длинными кроваво-красными оберегами из скрученной бумаги с выведенными на них защитными кандзи. Вверху на потолке скрипят вентиляторы, гоняя горячий воздух над головой. Юкико почувствовала, как капля пота покатилась по позвоночнику к пояснице, в складки, где была спрятана ее талия. Слуги, которых они встречали по дороге, останавливались и падали на колени, опустив глаза в пол. Когда они втроем добрались до садов, ноги Юкико устали и пульсировали, икры изо всех сил сопротивлялись причудливой легкомысленной походке, к которой вынуждал ее наряд.

Они шли по широкой веранде, мимо раскинувшихся слева садов, в которых раздавался жалкий щебет несчастных воробьев, порхающих среди вони. Стволы деревьев были кривыми, извилистыми, а цвет листьев – землисто-серый. Из рук большой каменной статуи Хатимана низвергался небольшой поток воды, образуя мутный ручей, но карпов кои Юкико не увидела – только мертвые листья, только гладкие круглые камни. Она помнила, как в детстве играла в этих садах, гоняясь за птицами, тщетно пытаясь отыскать бабочек. Она вспомнила, как отец опустился перед ней на колени и сказал, что ее мать ушла. Что она не вернется.

Она заморгала, стараясь удержать непрошенные слезы, и кашлянула – привкус лотоса расползался по языку. Прищурившись, она взглянула на темнеющее полуденное небо и поняла, что этот цвет напоминает ей застарелую кровь.

Они шли мимо охранников-бусименов, которые шептались у них за спиной. Чем дальше они углублялись во дворец, тем больше становилось алых плащей. Когда они достигли королевского крыла, алый сменился золотом накидок элиты Казумицу, простые железные нагрудники уступили место великолепным, издававшим шипение доспехам о-ёрой. Железные самураи кланялись Хиро, прикрывая кулаки ладонью, и он останавливался и точно так же отвечал на приветствие, гремя своими шестеренками, устройствами и броней. После формальных церемоний члены Элиты молча, как призраки, смотрели на нее любопытными глазами, блестевшими в прорезях масок о́ни.

Доски пола в коридорах скрипели и щебетали под их ногами – пели песнь «соловьиных полов», призванную отвратить убийц от мысли о преступлении и помешать любопытным слугам подслушивать. Юкико чувствовала на себе взгляды, даже когда вокруг никого не было, и кожу покалывало от беспокойства. Одежда давила тяжестью, мешала свободно дышать, и ей очень хотелось вернуться к себе, в свой старый мир, надеть простую уваги и жить простой жизнью.

Подъем по скрипучей лестнице в чайную комнату превратился в пытку. Хиро преклонил колени у входа, как только Мичи открыла двойные двери и назвала ее имя. Юкико споткнулась о порог и чуть не упала, в кучку хихикающих девушек, сидевших в комнате в окружении наступающих сумерек.

– Тс-с-с, – прошипела принцесса Аиша, щелкнув пальцами. Хихиканье сразу стихло.

Юкико разулась и оглядела комнату. Стены были расписаны картинами из жизни тигров, рыскающих по стилизованным джунглям. С балкона открывался вид на сад, через распахнутые двери благословенный прохладный ветерок доносил жалкий воробьиный лепет. На полу – циновки, сплетенные из стеблей лотоса, в середине комнаты – низкий столик, вокруг которого раскиданы шелковые подушки. Подальше затаились служанки в алых фурисодэ, глазеющие на нее с нескрываемым любопытством. Но внимание Юкико целиком захватила женщина в центре.

Принцесса Аиша была на несколько лет старше Юкико – в самом расцвете своей красоты. Казалось, она была вырезана из алебастра, как статуя, сошедшая с постамента, чтобы плыть среди тел из плоти и крови. Макияж, волосы, одежда – все в ней было безупречно. Высокие скулы, искусно уложенные пряди черных волос, полные накрашенные губы. Юкико стало интересно, сколько служанок трудилось над созданием столь безукоризненного облика и сколько времени было на это потрачено. Хотя принцесса была ошеломляюще красива – от ее красоты просто захватывало дух – Юкико презирала богатства, демонстрируемые на фоне народной нищеты. Она чувствовала, как внутри у нее все дрожит, когда она прижалась лбом к полу.

– Принцесса Тора Аиша.

– Кицунэ Юкико, – ответила Аиша слегка охрипшим от дыма голосом. – Мы благодарим вас за визит.

– Это большая честь для меня, госпожа.

Терьер соскочил с коленей Аиши на пол и, запрыгав вокруг Юкико, начал облизывать ее ухо. Она сидела ровно, но смущенно уворачивалась от щенка, и со стороны служанок снова раздались легкие смешки. Аиша достала из рукава свой веерообразный респиратор, чтобы скрыть улыбку. Юкико потрепала щенка за ушами, чувствуя, как исчезает мир у нее под ногами, как кружится голова в предчувствии кеннинга и как все вокруг переворачивается вверх ногами.

Взглянув в глаза щенка, Юкико ощутила отсутствие Буруу как свежую рану.

Щенок лаял и выписывал вокруг нее небольшие круги.

– Проходи, посиди со мной, Кицунэ Юкико, – сказала Аиша.

Не поднимаясь с колен, Юкико переместилась вперед, к столу. Щенок грыз сандалии гэта, которые она оставила у двери. Она наблюдала, как Аиша заваривает чай; стильный изящный танец чайника, чашек и блюдец в хороводе горячих сладких запахов. Три девушки начали играть на сямисэнах, наполняя воздух мягкой завораживающей музыкой. Инструменты, длиной почти шесть футов, были изготовлены из дерева, украшенного изящными вставками из драконова дерева, инкрустированного перламутром. Сямисэны лежали на полу, и девушки, стоя на коленях рядом, щипали струны пальцами. Дрожащие ноты были длинными, сладкими, но немного грустными, как будто инструменты тщетно ждали красивый голос, который мог бы вести мелодию вместе с ними.

– Говорят, вы поймали грозового тигра, – произнесла Аиши, не отрываясь от чайной церемонии, и налила чаю в чашку Юкико. – И спасли жизнь гильдийцу. И провели несколько дней в одиночестве в Йиши.

– Хай! – прежде чем принять чашку, Юкико трижды повернула ее, поклонившись Аише.

– Это, должно быть, необыкновенная история, – Аиша откинулась назад и наполнила свою чашку. – Вы должны мне ее рассказать как-нибудь.

– Если пожелаете, госпожа.

Аиша взглянула на чашку Юкико, ожидая, когда ее гостья сделает первый глоток.

– Сколько тебе лет, Кицунэ Юкико?

Дзюни-хитоэ так сдавило Юкико, что ей не хватало воздуха. В глаза тек пот. Ей хотелось потереть их, но она боялась размазать краску. Поэтому она попыталась смахнуть его ресницами. Затем подняла чашку и сделала небольшой глоток дымящейся жидкости.

– Мне шестнадцать, госпожа.

– Вы так молоды. И все же вы – гордость нашего города.

– Ну что вы, госпожа.

– И так скромны!

Обслуживающая их девушка хихикнула. Аиша сделала глоток чая, наблюдая за Юкико из-за чашки.

– Вы очень красивы, Юкико-чан.

– Вы делаете мне честь, госпожа.

– Вам понравились ваши комнаты?

– Хай, госпожа.

– Надеюсь, Мичи-чан помогла вам?

– Хай, госпожа. Очень помогла.

– Вам идет этот дзюни-хитоэ.

– Спасибо за подарок, госпожа.

– Мой брат, сэйи-тайсёгун, просто в восторге.

– Спасибо, госпожа.

– Я давно не видела его таким счастливым. Вы добыли ему великий подарок.

Юкико начала злиться, ее раздражал глупый ритуал и бессмысленность этого одностороннего разговора. Ей казалось, что эта разрисованная кукла говорит над ней, а не с ней. Ей было абсолютно все равно, что Юкико говорит или чувствует, – ведь это всего лишь мимолетное развлечение в однообразной жизни Аиши, состоящей из красивых платьев и долгих часов, проведенных перед зеркалами.

Она очень хорошо знала, что ей следует держать рот на замке, что ей просто следует кивать головой и потеть в этом нелепом платье, с улыбкой потягивая кровавый чай из своей чашки. Но она не смогла.

– Однако ваш брат запер моего отца в темнице, – произнесла она. – Голодного. Почти раздетого. Там только голые камни, чтобы спать, и ведро, чтобы срать.

Все дружно охнули, музыка смолкла, бескровные, словно кожа мертвецов, лица побледнели еще больше. Аиша застыла, как камень, чашка замерла у губ, из-под ресниц на Юкико смотрели темные живые глаза. Она услышала, как Мичи позади нее что-то шепчет. Может, молитву.

– Оставьте нас, – со сталью в голосе произнесла Аиша.

Служанки дружно поднялись и покинули комнату, тихо шурша маленькими ножками по плетеным циновкам.

Юкико склонила голову, не понимая, зачем она дала волю гневу. Злоба, несдержанность – все это так не похоже на нее. Обычно она всегда держала себя в руках, рано повзрослев из-за отцовских пристрастий. Это произошло как будто…

Буруу. Раньше он был таким прямолинейным. Импульсивным и диким. Но теперь он способен к сдержанности, терпению, сложному мышлению, становится рациональным, преодолевая собственную звериную природу. Их связывают общие мечты. Общие чувства. Связь между ними растет с каждым днем.

– Простите, госпожа, – пробормотала она. – Прошу прощения.

Аиша осторожно поставила чашку на стол твердой рукой.

– Чего вы хотите, Кицунэ Юкико?

Юкико подняла взгляд на принцессу. Она не выглядела сердитой или обиженной. Аиша взглядом окинула Юкико сверху вниз, как будто стараясь проникнуть в ее мысли. В ее глазах светился живой ум, расчетливая тонкая хитрость, сочетаясь с неприкрытой властностью в ее голосе. В соседней комнате снова зазвучала мелодия сямисэнов, словно дымовая завеса над разговором, ведущимся за тонкими бумажными стенами. Юкико начала подозревать, что в этой женщине есть нечто большее, чем красивые платья и чайные церемонии.

– Чего я хочу?

– Хай, – сказала Аиша. – Чего вы хотите добиться здесь, в Кигене?

Моргнув, Юкико промолчала.

– Можете говорить свободно.

– Хорошо, – Юкико осторожно облизнула нижнюю губу. – Прежде всего, я хочу, чтобы моего отца выпустили из тюрьмы.

– И вы считаете, лучший способ добиться этого – оскорбить меня?

– Н-нет, – пробормотала она. – Простите, госпо…

– Не извиняйтесь за свои ошибки, – прервала Аиша. – Учитесь на них.

– Я не…

– Женщины в этом городе, на этом острове – может показаться, что мы ничего не значим. Мы не командуем армиями. Не владеем землями и не участвуем в войнах. Мужчины считают, что мы просто приятное дополнение к их важным делам – развлечение. Ни на секунду не верьте, что мы бессильны. Никогда не стоит недооценивать власть женщины над мужчинами, Кицунэ Юкико.

– Да, госпожа.

– Вы молоды, не получили должного образования. Вместо этого вам пришлось взрослеть в компании одурманенного наркотиком отца. Это недостаток, но вы должны быстро от него избавиться – учиться. Ибо, поверьте мне, я знаю, что говорю, сегодня по силе вы уступаете только мне. Вы – вторая самая могущественная женщина во всей Шиме.

– Что?

– Вы нужны Йоритомо, Юкико. – Аиша словно сковала ее своим темным сверкающим взглядом. – Я знаю, что вы – ёкай-кин. Весь двор знает. Весь город уже слышал вашу историю. Уличные менестрели сидят на перекрестках, наблюдая, как наполняются куками их чаши для пожертвований, когда они поют песни о храброй Араши-но-ко, которая уничтожила дюжину о́ни и приручила могучего грозового тигра. А знаете ли вы, что Гильдия уже направила эмиссара с требованием сжечь вас на костре?

Юкико почувствовала, как сжался от страха ее желудок, и пробормотала:

– Нет.

– Йоритомо рассмеялся ему в лицо. Можете себе представить? Сам Сятей-гасира – плоть от плоти Гильдии этого города. И Йоритомо смеялся над ним. – Аиша покачала головой. – Мой брат думает только о своей мечте. О том, чтобы оседлать этого арашитору и добиться окончательной победы над гайдзинами, которой не смогли добиться дюжина генералов под командованием нашего отца. Триумф, о котором историки будут рассказывать нескольким поколениям. И дать ему это можете вы, Юкико-чан. Только вы.

Аиша взяла чашку и сделала глоток чая.

– Думаете, зачем я позвала вас сегодня? Заставить вас надеть это платье?

– …Я не знаю, госпожа.

– Вы не просто молоды, вы – красивы. И половина мужчин в этом дворце знают это и уже рассказали об этом другой половине. Теперь вы – приз. Мужчины – идиоты. Они думают тем, что у них между ног, а не головой. Красота – это оружие, такое же острое, как любая чейн-катана. Мужчины сделают почти все, чтобы овладеть ею, хотя бы на секунду. И перед лицом этого желания девушка краснеет и опускает взгляд на пол. Женщина играет этим. Как на сямисэне. – Аиша указала на комнату по соседству, где играла музыка. – И она добивается своего.

– Зачем вы мне это рассказываете?

Аиша улыбнулась.

– Потому что у вас доброе сердце. Добрый дух и храбрая душа. У большинства людей в этом дворце нет ничего подобного. Я знаю, что с вами сделали. С вами и вашей семьей. Я хочу увидеть, как вы получите то, что хотите, Юкико-чан. И я хочу увидеть, как другие люди получат то, что заслуживают.

Аиша сделала последний глоток и поставила чашку, на которой остался след кроваво-красной губной помады.

– Сегодня я получила сообщение от дорогого мне друга. Которого я не видела много лет. Она написала мне, что ее отец здоров. Она хотела, чтобы я передала тебе ее наилучшие пожелания.

– Мне?

– Хай.

Аиша сунула руку в рукав своего платья и положила что-то на стол перед ними. Затем она раскрыла веер-респиратор и помахала им перед лицом. Взгляд за респиратором был твердым, как алмаз.

Юкико посмотрела вниз на белый предмет, резко выделявшийся на фоне темного дерева. Хрупкие, как волокна сахарной ваты, лепестки в форме перевернутой чаши. Ее сердце забилось сильнее, когда она вдохнула их аромат – сладкий аромат Йиши.

Это был цветок глицинии.