Эпилог

С М. С. Горбачевым или без него перемены все равно наступили бы. Иные по форме и по сути, с другими результатами и, возможно, лучшими перспективами. Медлить и уклоняться от реформирования системы – комплексного, сквозного, глубокого – было далее нельзя: сталинизм вкупе с милитаризмом подточили ее устои, вычерпали жизненные соки.

Из трясины, в которую была заведена страна, имелся объективно единственный выход – разрыв с силовым мышлением. Вовне и внутри. Твердый и безоговорочный, памятуя, что пороки силовой философии не в состоянии компенсировать никакие риторические ухищрения, никакие политические выкрутасы, никакая сверхновая технология.

Поддавались ли болезни лечению? Если да – какими методами и средствами? Здесь от государственных мужей требовалось не просто искусство постижения сокровенного, но самый редкий из политических талантов – способность смотреть правде в глаза. Говорить правду себе самому и всем остальным. И не только говорить, но и жить по правде. Стало быть, действовать сообразно прежде всего фактам и всегда вовремя.

Перестройка как вынужденная уступка обстоятельствам и общественному мнению была заранее обречена. Успех могла обещать, хотя и не гарантировать, лишь целостная программа капитального переустройства советского дома. Не подновление его фасада, отдельных помещений или перестановка мебели в них, не смена вывесок или должностных инструкций. Все это мы уже проходили. При Андропове и Брежневе, Хрущеве и, пусть это не покажется парадоксальным, даже при Сталине. Итог нулевой или со знаком минус становился неотвратимым, пока выход из кризиса виделся власть имущим не в просвещении, а в мистификациях, выдававших видимость за сущее.

Никто не причинил большего урона идее социальной, национальной, человеческой справедливости, прямого, не символического народовластия, чем их «радетели» сталинской выучки. Как в свое время инквизиция и контрреформация по отношению к христианству. Пальму первенства по части антикоммунизма и антисоветизма надо отдать Сталину. Но и его преемникам есть за что держать ответ перед историей и потомками.

«Шпигель» как-то воспроизвел «самое печальное объявление года»: «Продается подвенечное платье. Надетое ненароком». Словно Марксова теория научного социализма имелась в виду. Ленин попытался было смоделировать, сметать и примерить новую одежку на российскую стать. Но не очень преуспел, если ставить на передний план позитив. После него и вовсе сдали теорию сначала в камеру хранения, затем – в музей; занялись практикой, перенимавшей у прошлых эпох в основном их пороки и умножавшей их.

Что из этого следует? Отвечу словами Дмитрия Мережковского. Он был одним из страстных противников Ленина и бежал от Октябрьской революции в эмиграцию. «Отвергать всякий социализм, чтобы избегнуть русского (как производного от немецкого), – начертал писатель, – значит сделаться скопцом, чтобы избегнуть разврата».

В прежние эпохи, может быть, потому, что ритм событий не был таким сумасшедшим, государственные деятели чаще позволяли себе задумываться о вечном. Избранным выпадал даже жребий постигать мудрость, венчающую вход в гробницу Тамерлана: «Счастлив тот, кто покидает этот мир прежде, чем мир от него отказался».

Сегодня большинство политиков ведет себя так, как если бы у них в запасе имелась вторая жизнь. Они не верят ни во что. В собственную непогрешимость и то не верят. Извинение всему выводится ими из некоего высшего предназначения. Потому, просадив один доставшийся им капитал, подобные полагают, что «их истинное время – впереди».

Захлестнувшая страну смута уходит корнями в произвол, отрицавший и отрицающий всякие закономерности и условности. Произвол, которому страна подвергалась прежде под флагом «декапитализации», творится не менее круто под флагом «декоммунизации». Опять все разрушить до основания, чтобы насадить нечто другое, не обязательно более эффективное, не задаваясь вопросом, во что и кому сей радикализм обойдется.

Первейшей заботой каждого, кто принимает на себя ответственность за будущее страны, должна была бы быть ныне консолидация общества. Горчаковское «Россия, сосредоточивайся!» актуально как никогда. Сосредоточивать помыслы, энергию и усилия на созидании и возрождении, на примирении себя с собою. Иначе России не воспрянуть.

И не надо бы искушать судьбу – «чем хуже, тем лучше». Сколько раз мы убеждались в том, что в реальной жизни, в отличие от философии и математики, отрицание не погашает отрицание, но умножает ненависть, раздоры и конфликты. Неужто нынешних мало?

Чего дефицит, так это времени. Новой системе предстоит проявить свои достоинства, показать, чьи интересы она выражает и обслуживает, доказать, что нынешняя демократия лучше демократии периода перестройки. Рыночной экономике надлежит без раскачек найти себя и заработать в полную силу. Для этого есть предпосылки, ибо рынок, как таковой, реально не ставится под сомнение и споры ведутся в основном вокруг вопроса, какой рынок – социальный (типа шведского или немецкого) либо «свободный» (проповедуемый чикагскими профессорами), нигде в мире себя не нашедший.

Можно ли в принципе декларировать рынок? Это зависит от характера президента или премьера. Но никакой характер не в состоянии одномоментно создать реальный рынок с его специфической логикой и противоречиями, с собственной психологией производителя и потребителя. На их становление неизбежно понадобятся годы, возможно, упорство и выдержка целого поколения. Плюс необходим элементарный порядок, покоящийся на законе – одинаково строгом и притягательном для всех и каждого без исключения.

Тупики существуют преимущественно в головах политиков и жрецов. В жизни почти каждый конец есть вместе с тем новое начало. А начало – это надежда. Она позволяет обозначить пределы даже безвременью. Если не превращать свои заботы и невзгоды в мировую скорбь, не возводить собственные пристрастия в символы веры для всех.