Эпилог

Ничто не могло быть более благоприятным для человечества, чем уничтожение пришедшей в упадок Греческой империи турками…

Дэвид Стюарт Эрскин, граф Бьюкен (1742–1829)

Через 100 лет после победы Мехмеда II, когда Пьер Жиль прибыл в Константинополь, Византии не только не существовало как политического образования, но даже следы ее почти исчезли с лица земли. Начиная с 1453 года здания и объекты, бывшие отличительными чертами империи, последовательно уничтожались. Первой погибла икона «Одигитрия», символ покровительства Богродицы и визуальной духовности, столь важной для византийской идентичности. Во время осады 1453 года она была помещена в монастырь Хора, дабы оберегать защитников города, а после поражения византийцев ее разрубили на части османские мародеры, которые хотели заполучить золотую оправу с драгоценными камнями. Когда же Мехмед II решил отказаться от Адрианополя и сделать своей столицей Константинополь, судьбу иконы разделили многие значимые объекты. Чтобы город стал подходящей резиденцией для султана, потребовалась перепланировка. Старые здания сносили, поскольку в последние годы, когда империя обнищала, большинство знаменитых церквей, монастырей и дворцов пришли в плачевное состояние. Между 1462 и 1470 годами был уничтожен храм Святых апостолов, и на его месте появилась мечеть Завоевателя. Колонна и конная статуя Юстиниана были разрушены в 1540-х годах, и металл пошел на отливку пушек: Жиль успел увидеть только обломки, прежде чем их отправили в литейную. На руинах Большого дворца в 1609 году была выстроена Голубая мечеть, а Влахернский дворец попросту разрушился. Ипподром стал открытой площадью. Но утрачено было не все. Османы с удовольствием использовали те здания, которые еще годились для этого. Так, собор Святой Софии до самого конца поддерживался в исправном состоянии, и поэтому его превратили в мечеть: в нем построили михраб — нишу в стене, указывающую направление на Мекку, и возвели четыре минарета. Церковь Пантократора и другие малые церкви также сохранились до наших дней, получив другое назначение, но при этом большинство из них утратили свой характерный для Византии богатый внутренний декор.

Уцелело также литературное наследие империи, хранившееся в библиотеках Константинополя. Утром 29 мая 1453 года многие книги попали в костер, но многие — нет, и впоследствии их разыскали и приобрели коллекционеры, такие как Пьер Жиль, или вывезли на Запад беженцы. Среди этих книг были не только произведения византийских авторов — Зосимы, Прокопия, Михаила Пселла и Иоанна Кантакузина, но также драгоценные копии древнегреческих классиков, по которым учились, получая классическое образование, до самых последних дней империи. В их числе оказались некоторые из самых ранних сохранившихся текстов великих мыслителей, ораторов и драматургов Древнего мира, таких как Платон, Аристотель, Аристофан, Демосфен и Лукиан. Эти произведения веками были недоступны на христианском Западе, и, когда они попали туда, их стали жадно читать, переписывать и переводить интеллектуалы эпохи Возрождения, а в начале 1500-х годов появились первые печатные издания греческих классиков. Только благодаря византийцам это литературное наследие пережило многие века и доступно нам до сих пор.

Не погибла в катастрофе и византийская церковь. Отчасти она обязана своим выживанием тому, что Мехмед II понимал: в его интересах сохранить раскол между православными и католиками и тем самым лишить византийцев всякой надежды на то, что их единоверцы на Западе придут к ним на помощь. На момент завоевания Константинополя место патриарха было свободно, и султан лично проследил за тем, чтобы через несколько месяцев его занял подходящий человек — славившийся непримиримым отношением к любым компромиссам с латинянами. Но это также способствовало тому, что христианские подданные султана легче приняли новый порядок: османы были нехристями, но они, по крайней мере, не трогали веру их предков, как это делали латиняне. И хотя императора больше не было, Константинопольский патриарх продолжал оставаться главой православной церкви, и его власть признавали в Сербии, Болгарии и на Руси, в землях, которые восприняли христианство из Константинополя.

Так остается и по сей день, и появление православных общин в Западной Европе, Северной Америке и по всему миру свидетельствует о том, что именно религия является самым заметным наследием Византии. Любой православный храм, построен ли он в Бруклине, Сиднее или Лондоне, обычно выдержан в византийском стиле — этот стиль присутствует и в архитектуре, и во внутреннем убранстве. Иконостас, отделяющий алтарь от остальной части храма, состоит из икон Спасителя, Богородицы и святых. Богослужения проходят на том греческом языке, на котором говорили в Византии, или же на церковнославянском литературном языке, созданном Кириллом и Мефодием в IX веке. Но самое явное свидетельство того, что византийская церковь выжила в веках, — монастырский анклав на горе Афон, где Великая Лавра, основанная в царствование Никифора II Фоки, по-прежнему является действующим монастырем и функционирует наряду с другими, основанными позже. Эти монастыри напрямую связывают нас с утраченным миром Византии.

Однако если не принимать во внимание эти пережитки, то Византийская империя зачастую воспринимается как нечто несостоятельное именно потому, что от нее сохранилось так мало. На ум сразу же приходит невыгодное сравнение с ее предшественницей, классической Римской империей, которая оставила столь заметный след в языке, культуре, праве, архитектуре. Дошедшие до нас из XVIII века слова шотландского антиквара Дэвида Эрскина, приведенные выше, отражают это негативное восприятие Византии. Сравнение с Римом, однако, несправедливо. Римская империя возвысилась, потому что имела возможность использовать свои богатые человеческие ресурсы, чтобы сокрушить соседей — одного за другим. Она благоденствовала и процветала, потому что с самого начала ее границы редко подвергались нападениям. А Византия возникла в мире насилия и неопределенности, где на протяжении более чем 1000 лет переживала постоянные вторжения, осады и войны. И все это время она выживала и сохраняла свою культуру и самобытность, в то время как мир вокруг пребывал в непрерывном движении. И удавалось ей это не потому, что она стала закрытым милитаристским государством, которое задраило все люки и выработало менталитет осадного положения. Нет, напротив, она стремилась обратить постоянный поток людей, перехлестывающий через ее границы, себе на пользу, сталкивая их друг с другом, принимая на свою территорию, чтобы преумножить собственные силы, и передавая им свою религию и культуру. Таким образом, главным наследием Византии можно считать не православное христианство или сохраненную ею классическую греческую литературу, а скорее преподанный ею урок: сила общества заключается в его способности к адаптации и к интеграции посторонних даже в самых неблагоприятных обстоятельствах.