Узнав о поражении при Эль-Калаа и о трагической смерти Харуджи, Хеир-Эддин был крайне обеспокоен, ему казалось, что победоносные испанцы уже у ворот Алжира и спрашивал у самого себя, не обеспечить ли себя немедленным бегством с остальными турками и 22 кораблями, составлявшими алжирский флот. Но смелые советы офицеров и еще больше, быть может, тайное предчувствие славной будущности, вскоре переменили его нерешительность на непоколебимую волю подчинить себе события. Опомнившись от первого ужаса и призвав ту энергию и настойчивость, которые выказывал беспрерывно в продолжение всей остальной жизни своей, он с замечательной деятельностью принял меры, необходимые для упрочения за собой Алжира. Он усилил гарнизон касбы и фортов, оберегал себя самого с необыкновенными предосторожностями, привлек к себе мавров и турков удачно рассчитанными обещаниями, и старался управлять ими с величайшей кротостью и справедливостью. Когда он собрал таким образом вокруг себя число приверженцев, достаточное для исполнения своих замыслов, ему вдруг загрозила страшная атака.

После удач при Тлемсене, испанский губернатор в Оране должен был бы воспользоваться своими успехами и немедленно идти к Алжиру, но он боялся перехода в 80 миль между народами незнакомыми и враждебными христианам. Однако же дон-Карлос, узнав в одно время о смерти Харуджи и о возвышении Хеир-Эддина, понял, что победа его войска будет бесполезна и Испания успокоится только тогда, когда он, овладев Алжиром, сделает его наблюдательным постом для обозрения всех путей Средиземного моря. Гуго де-Монкада, вице-король Сицилии, прославившийся во многих войнах, получил приказание собрать армию в 4000 или 5000 человек, и добыть нужное число кораблей для экспедиции, успех которой казался несомненным молодому испанскому государю. Монкада, наученный неудачей Диего де-Вера, собрал отборных солдат, привыкших к трудностям и опасностям войны, и присоединил к ним волонтеров из оранского и бужийского гарнизонов, людей, которых уже не удивлял странный костюм мусульманских пиратов и еще более странная манера их сражаться. При первом известии о приготовлениях Монкады, новый султан алжирский увидел, что все умы объяты страхом и недоверчивостью. Испанский полководец, прибытие которого угрожало его могуществу в самой колыбели, уже не раз доказал пиратам тяжесть своего меча, и когда он явился перед Алжиром 17 августа 1518 года, жители подумали, что для них все потеряно,

Около вечера, испанский флот бросил якорь при устье Узд- Хароча. Прежде высадки, Гуго де-Монкада потребовал через парламентера, чтобы Хеир-Эддин отпер ворота, не покушаясь на бесполезное сопротивление, и грозил ему, в случае неповиновения, судьбой, подобной судьбе Харуджи. «Дети пророка не страшатся смерти, — отвечал Хеир-Эддин испанскому офицеру. — Скажи тому, кто прислал тебя, что брат мой Харуджи и храбрые воины, разделившие его славную судьбу, которых вы считаете мертвыми, в сущности живы, ибо они наслаждаются на лоне Предвечного совершенным блаженством. Бог доволен их ревностью к Его святой вере и теперь осыпает их щедротами. Они обитают в небесных дворцах, великолепия которых не может представить себе самое пламенное воображение, они прогуливаются в тени вечнозеленеющих садов, орошаемых всегда прохладными и прозрачными реками, ложе их разделяют вечно юные девы. Словом, ничего не достает к их высочайшему блаженству, и это блаженство — награда за кровь, пролитую ими за дело Господне. Воодушевленные таким же духом, мы ищем только случая сразиться с неверными, потому что победа, если угодно будет Богу, увенчает наши усилия, или же мы соединимся со своими братьями и разделим с ними радости и блаженство небесного жилища. Приглашаем вас соединить против нас все воинские средства, но чего бы вы ни делали, знайте, что пока в Алжире останется в живых хотя один турок, вы не проникните в него. Меч решит скоро, кто из нас более заслуживает владычествовать над морем, или же, лучше сказать, Господь сам сделается нашим судьей!»

Этот гордый ответ возбудил насмешки испанцев, и Гуго де-Монкада, уступая рвению своего войска, в тот же вечер высадился с 1500 человек и расположился лагерем на холме, владычествовавшем над окрестностями Алжира, между тем, как флот его запирал рейд. Гуго де-Монкада немедленно хотел пробить брешь и штурмовать город, но начальник артиллерии сильно оспаривал это мнение в военном совете и предлагал не начинать наступательных действий, пока не прибудут арабы, которых тлемсенский султан обещал прислать для удержания в бездействии племен Метиджской равнины и горцев Атласа, которые появлялись уже в значительных массах на окраине равнины. Члены единодушно одобрили боязливую осторожность Рейберы и главнокомандующего, не смели взять на одних себя ответственность за успех или неудачу. Шесть дней протекло в совершенном бездействии, после чего, вместо подкреплений, обещанных тлемсенским султаном и все еще не приходивших, армия с ужасом увидела, как поднялся северный ветер, который, крепчая с часу на час, вскоре превратился в страшную бурю. Корабли, бросаемые один на другой, разбивались в щепы. Тщетно матросы испускали крики отчаяния, заглушаемые бурей, напрасно простирали руки к берегу, со слезами прося о помощи, которой никто не мог подать им. Двадцать шесть кораблей были брошены на берег у мыса Каксина и 4000 человек погибли в этот страшный день. При этом бедствии Хеир-Эддин выходит из Алжира, становится во главе бесчисленной толпы арабов и атакует лагерь, расположенный на холме. Испанцы отступают, но только с величайшим трудом и значительной потерей достигают берега. Здесь, оборотясь спиною к морю и защищаемые несколькими возвышенностями почвы, они выдерживают последний страшный напор. В это время буря, продолжавшаяся целые сутки, несколько утихла, главнокомандующий воспользовался этим, чтобы поспешно посадить остатки своей армии на уцелевшие корабли. Но едва эскадра вышла в море, как буря возобновилась и выбросила на берег галион, нагруженный артиллерией, порохом, ядрами, с солдатами и несколькими значительными офицерами. Мавры, столпившиеся на берегу, бросились на корабль и пытались овладеть им, но испанцы, поощряемые отчаянием, два дня защищались против мавров, имевших только стрелы и пики. Еще несколько часов, и они были бы спасены, потому что испанские галеры, услышав шум битвы, возвратились по прекращении бури к берегам, чтобы постараться спасти кого-нибудь. К несчастью, подошел турок с белым флагом и от имени Хеир-Эддина предложил этим мужественным солдатам свободу, если согласятся уступить корабль свой, и начальник экипажа, видя, что боевые припасы почти истощились и не надеясь ни на какую помощь, согласился на предложение, в котором не видел ничего подозрительного. Его и солдат привели к Хеир-Эддину. «Обязаны ли в вашей земле, — спросил Хеир-Эддин, — благородные люди держать данную ими клятву?» — «Под опасением стыда и даже наказания, смотря по важности проступка!» — воскликнули все дворяне. «В таком случае, — возразил Хеир-Эддин, — я имею право велеть отрубить вам головы, чтобы отомстить за убийство турков, зарезанных Мартином Арготом в противность эль-калааской капитуляции, но я удостаиваю жалости презренных, недостойных гнева правоверного. Благородные из вас сделаются рабами моих служителей, и одни простые солдаты воспользуются обещанной свободой, чтобы они могли рассказывать в Испании, что Хеир-Эддин столь же милосерден, как страшен».

Катастрофа, уничтожившая часть испанской эскадры, сделалась для алжирцев источником богатства. Море, выкидывая на алжирский берег обломки кораблей, снабдило жителей множеством предметов, в которых они нуждались: железо, дерево, пушки, бочки с порохом, канаты и даже несколько уцелевших небольших судов, которые, брошенные волнением на мелководье, засели в песке, достались им.

В алжирских казематах в это время накопилось столько невольников, что Хеир-Эддин, опасаясь возмущения, обратился к оранскому губернатору с предложением выкупить их, но, не получив даже ответа, он так оскорбился молчанием испанского коменданта, что приказал убить несчастных. Их отвели в добром порядке на морской берег, у Баб-Азуна, как будто желая употребить на спасение потонувших кораблей, и когда они собрались все, турки бросились на них с мечом в руке, и из трех тысяч пленных только семьдесят четыре человека избегли резни, чтобы искать в волнах менее страшной смерти, но их поймали и заперли опять в тюрьму, потому что бесчеловечные палачи устали купаться в крови. Король испанский, уведомленный об этом отвратительном событии тотчас отправил галеру с 120'000 червонцев и с предписанием коменданту Пеньона немедленно исторгнуть из рук пиратов несчастных, оставшихся в живых, между которыми находилось несколько человек из первых фамилий Кастилии и Арагона. Но Хеир-Эддин, все еще гневаясь на неосторожное презрение, отказался от денег и просьб испанских депутатов. Еще 36 христиан вывели перед Морскими Воротами и казнили в виду гарнизона Пеньона, слишком слабого для того, чтобы воспротивиться таким жестокостям. Тела зашили в мешки с камнями и бросили в море.

Ободренный этими излишествами, за которые никто не мстил ему, Хеир-Эддин не знал более границ своим желаниям, он задумал новые войны и мечтал ни о чем меньше, как о покорении всей Северной Африки. Но как человек редкой ловкости, он сперва исполнил политический акт, одна мысль о котором была уже проблеском гениальности.

Понимая хорошо, что, несмотря на неожиданные милости фортуны, на свое необузданное мужество и средства воинских дарований, ему не доставало точки опоры, из которой мог бы извлекать беспрерывные пособия против возмущений подданных и нападений христиан, он задумал стать под покровительство

Турецкой империи. Жертвуя интересами своей безопасности пустым блеском независимости, которую могла погубить малейшая превратность счастья, он стал придумывать средства уничтожить в памяти африканских народов, и даже в памяти своих соратников, воспоминание о своем низком происхождении и не очень почетном звании выслужившегося разбойника.

Несколько дней спустя после поражения Гуго де-Монкада, в то время, когда все торжествовали победу и после бесчеловечного убийства пленных, Хеир-Эддин собрал в касбе знатнейших жителей Алжира, муфтиев, имамов, законников, и сказал им следующую речь: «Теперь, когда мне не остается делать ничего более для счастья и безопасности города, я решился оставить вас и предложить мои услуги нашему верховному владыке, султану константинопольскому, столь славно занимающему сан наместника пророка. Оставляю посреди вас достаточное число храбрых воинов, которые поддержат честь Алжира на суше и на море. Народонаселение ваше увеличено значительным числом андалусских мавров, опытных в ратном деле. У вас есть оружие, корабли, снаряды всякого рода, чтобы с успехом пускаться на новые предприятия. Испанские христиане, эти постоянные враги нашей веры, слишком пострадали в последней экспедиции, чтобы решились скоро возвратиться на ваш берег. Нужны века, чтобы изгладить следы потерь их и уничтожить память о столь постыдном поражении. Когда я приехал к вам, на ваших стенах не было ни одной пушки, теперь, благодарение Аллаху, у вас их более четырехсот, которые, так сказать, сами неприятели привезли вам. Итак, приглашаю вас избрать между собой того, кого почтете достойнейшим управлять вами. Провозгласите его вашим султаном и присягните ему в верности и повиновении».

Ахмед-бен-эль-Кади, которого Хеир-Эддин сделал своим наместником в западных странах, и Мухаммед-бен-Али, которому доверил управление восточными землями, присутствовали также в этом собрании, Хеир-Эддин, продолжая речь свою, сказал: «Если вы будете в каком-нибудь недоумении и вам представятся трудные и важные вопросы, советуйтесь с законниками и с этими двумя храбрыми воинами, пользующимися моей доверенностью. С их советами, помощью их меча и при благословении Всемогущего, вы восторжествуете над всеми препятствиями».

Тогда встал один из знатнейших жителей Алжира, и, бросившись на землю перед Хеир-Эддином, сказал: «Государь, известие о твоем отъезде огорчает нас, или, лучше сказать, поражает, и одно разве насилие заставит нас согласиться на исполнение намерения, противного вашим желаниям и важнейшим интересам Если мы низвергли врагов своих, то обязаны этим торжеством единственно твоей храбрости и мудрости. Твои блистательные подвит посеяли в сердцах христиан страх и ужас, одно имя твое — наша защита. Пока ты останешься посреди нас, нам нечего опасаться неверных, но если ты покинешь нас, они, ничем не удерживаемые, явятся, может быть, для пролития крови правоверных, и пророк наш потребует у тебя некогда ответа у престола Всевышнего за нашу гибель».

Несколько торговцев присоединили свои мысли к этой речи и кончили тем же, умоляя Хеир-Эддина отказаться от своего намерения.

Сословие улемов (докторов закона мухаммедова) также делало ему свои особенные представления, и муфтий, глава их, сказал ему между прочим: «Твое присутствие, государь, необходимо для спокойствия и безопасности города. Ты единственный покровитель жителей и с твоей стороны было бы грешно покинуть их на произвол неверных, которые, без сомнения, ожидают только минуты твоего удаления, чтобы наводнить эту страну потоком немилосердных врагов. Ты намерен участвовать в экспедициях константинопольского султана против Румелии, — но ты ошибаешься, думая, что небо зачтет тебе это в заслугу в такую минуту, когда пренебрегаешь самой важной обязанностью своей. В Константинополе найдется тысяча человек, могущих заменить тебя, но здесь нет никого, кто бы мог занять твое место, и дело самое угодное Богу — остаться в Алжире, чтобы защищать его против неприятелей».

Хеир-Эддин, только и ждавший подобного расположения умов народа, отвечал: «Я в вашей стране простой чужестранец, величайшее желание которого — служить вам, но не имеющий ни покровителя, ни подпоры, кроме невидимого Создателя неба и земли. Если я совершил что-нибудь полезное, то единственно с Его помощью. Окруженные врагами, которых могущество доселе, по-видимому, унижал Аллах, мы должны опасаться, что усилия их, возрастая со стыдом, наконец уничтожат нас. Вы знаете, чего должны мы ожидать от тлемсенского султана: он восстановил против нас неверные народы, и не его вина, если Алжир теперь не в руках их. Всевышний пришел нам на помощь, наше победоносное оружие ниспровергло врагов, оно уничтожило постыдные замыслы султана, бесчестящего название мусульманина, оно заставило его укрыть свое поражение и позор в стенах столицы своей. Султан тунисский не так виноват перед нами, но чувства его, по крайней мере, двусмысленны и в критических обстоятельствах, которые может привести время, — я говорю это по опыту, — не от него должны мы ждать помощи. Какие же средства имею я для отражения всех этих опасностей, которых можно ожидать каждый день? Те же самые, какие имел брат мой Харуджи: твердость, чистые помыслы и большую веру в помощь Всевышнего. Нельзя не сознаться в том, что два соседние владения, которые должны бы соединяться с нами для отражения общего врага, по-видимому, существуют только для того, чтобы увеличить нашу опасность. В таком положении дел я вижу только одно средство, которое может спасти нас: город этот должно предоставить покровительству Аллаха, а затем непосредственному покровительству моего государя и повелителя, могущественного и страшного султана турков, всюду победоносного. Мы найдем у него не только денежное вспоможение, но и воинов и военные припасы, что дозволит нам совершать славные подвиги и, наконец, занять почетное место в свете. Итак, чтобы заслужить обладание миром, надо сегодня же начать в мечетях молитвы за здравие султана. Потом мы попросим позволения украшать наши монеты его изображением».

Все алжирцы единодушно одобрили такое мудрое предложение, и Хеир-Эддин обязал их отправить немедленно к султану просьбу о принятии их в число своих подданных и о чести присягнуть ему в верности. Со своей стороны, Хеир-Эддин также написал к нему очень ловкое письмо, в котором от себя просил его о том же, причем подробно описал все политические события, театром которых сделалась Северная Африка. Депутат, избранный всем собранием для отвоза писем, назывался Эль-Хаджи-Гуссейн, он был родом турок и участвовал во всех экспедициях Хеир-Эддина. Он отправился с четырьмя кораблями, нагруженными подарками, достойными столь великого государя. Между христианскими невольниками, которых посылал султану Хеир-Эддин, находилось четверо такого благородного происхождения, что каждый из них мог заплатить 100'000 червонных выкупа.

Вступив в константинопольскую гавань и проезжая мимо дворца императорского, эскадра дала залп из всех своих пушек и посланник алжирский, вышедший немедленно на берег, отправился в дом великого визиря объяснять ему предмет своего посольства и просить его убедить султана принять подарки города Алжира. Селим принял посольство со знаками величайшего удовольствия, и приказал предложить Гуссейну великолепное жилище в собственном дворце и содержать людей его как знатных вельмож. Несколько времени после этого благоприятного приема, великий визирь призвал Эль-Хаджи-Гуссейна и объявил ему, чтобы он приготовился к отъезду, в то же время вручил ему от имени султана Сулеймана богатое знамя и фирман, запечатанный императорской печатью, в котором могущественный государь объявлял, что принял предложение алжирцев и что отныне они могут быть уверены в таком же покровительстве, каким пользуются вернейшие подданные его. Венецианский агент, находившийся в Константинополе, по требованию великого визиря выдал алжирскому послу охранную грамоту для свободного проезда между неприятельскими кораблями, какие могла бы встретить эскадра. Эта предосторожность не была лишней, потому что Эль- Хаджи-Гуссейн, проезжая Архипелаг, был вдруг окружен восьмью венецианскими галерами. Он поехал на корабль капитана и представил ему охранную грамоту, начальник христианских судов принял мусульманского депутата с видимой вежливостью и предложил ехать вместе. Но, прибыв к берегам Занта (древней Кефалонии), по данному знаку, венецианские галеры бросились на алжирские корабли, из которых три были немедленно потоплены. Последний, на котором находился Эль-Хаджи-Гуссейн, сильно поврежденный, разбился на скалах острова и мусульманский экипаж достиг берега вплавь, сильно преследуемый христианскими солдатами, которые изрубили многих. Эль-Хаджи-Гуссейн, спасшийся из этой ловушки, почти один успел укрыться в маленьком городе Антуле, куда христиане не осмелились следовать за ним.

Явившись к мусульманскому кадию, он велел составить подробный протокол всему случившемуся. Этот протокол был послан в Константинополь, куда отправился и сам Гуссейн, для принесения жалобы перед престолом Сулеймана. Венецианскому агенту, немедленно призванному во дворец, объявил император, что если в течение трех дней республика его не вознаградит ценности потопленных кораблей и расхищенного груза, то он заплатит собственной головой за оскорбление права народного. Венеция не была в силах противиться угрозам султана, и резидент, спеша отделаться от угрожавшей ему опасности, выдал посланнику тех, которых уже только тайно осмеливался называть алжирскими разбойниками, четыре корабля вооруженные и экипированные, и сумму денег, достаточную на наем и содержание нужного числа матросов.

По возвращении посланного, Хеир-Эддин собрал турецкую милицию и знатных жителей, громко и со всеми знаками уважения прочел фирман султана Сулеймана, назначавший его наместником мусульманской империи в Африке и позволявший константинопольским и азиатским туркам селиться в Алжире со всеми преимуществами, какими пользуется победитель в стране завоеванной. Всенародные празднества в продолжение трех суток торжествовали это счастливое событие, возносившее Алжир на степень политического государства и, не стесняя его независимости, заверявшее ему, в случае нужды, уважаемое покровительство трехцветного знамени мусульманского.

Едва утвердив слое владычество, Хеир-Эддин замыслил распространить границы своего завоевания. Султан Сулейман подарил ему двухтысячный отряд турков, и во главе этого незначительного отряда он принялся снова за дело, начатое братом его. Со времени взятия Алжира, турки за свою дерзость и притеснения сделались для мавров и арабов предметом смертельной ненависти. Хеир-Эддин понимал, что только деятельная война может поддержать власть его. Под предлогом отмщения за оставление Харуджи, он намеревался отделаться от Бен-эль-Кади, влияние которого беспокоило его. Но первые же неприязненные действия чуть не сделались пагубными для него. Бен-эль-Кади подобно разъяренному потоку пустил на него бесчисленные племена равнины и гор. Война возгорелась с такой яростью и такими неравными успехами, что в продолжение двух лет Хеир-Эддин был принужден защищаться в стенах Алжира. Один из его офицеров, Кара-Гассан, которого он наказал продолжительным заточением за неудачу в одной битве, отправленный позже против Бен-эль-Кади с пятисотенным отрядом турков, скрывая в сердце сильную жажду мести, изменил свое*\лу повелителю и, заключив с арабским шейхом тайный договор, по которому условились разделить между собой Алжирское королевство, возмутился открыто. С алжирскими маврами, заклятыми врагами турок, открыты тайные переговоры, и обширный заговор готов был вспыхнуть для уничтожения Хеир-Эддина. Вдруг замысел открыт, и начальники заговорщиков спешат подать сигнал к восстанию. Бунтовщики, полагаясь на успех отчаянного покушения, вооруженные бросаются ко дворцу Хеир-Эддина. Но турки настороже, нападающих встречает убийственное сопротивление и весь город был бы разграблен жестокими обладателями, если бы благоразумие не удержало их.

Между тем, Бен-эль-Кади и Кара-Гассан продолжали держаться в поле. Турки начинали ослабевать и голод угрожал опустошением Алжиру. В таком бедственном положении, говорит рукопись газе- ватская, Хеир-Эддин попросил Бога указать ему что делать. Однажды ночью ему показалось, что он идет к морю, неся на спине свои пожитки, чтобы сесть на корабль, и пророк помогал ему нести ношу. Хеир-Эддин видел в этом сновидении повеление Бога покинуть Алжир, и тотчас сделал нужные приготовления. Ремесло морского разбойника, бывшее основанием его счастья, должно было спасти его теперь, или создать ему новое. Он поехал в Джиджели, тот самый город, в котором некогда укрывался брат его, ждать там лучших дней. В ту же минуту ворота Алжира открылись для Бен-эль-Кади.

Хеир-Эддин, желая узнать немедленно развязку судьбы своей, с пятью палубными лодками — остатками своих богатств — пустился в море. Он возобновляет свои смелые крейсерства и соединяется с знаменитыми пиратами острова Желва. Синам-Жид, Какчи-Диаболо, Табак, Сала-Реис переходят под его начальство, обольщенные его обещаниями еще сильнее, чем славой его имени, и скоро он является с сорока судами попытать неудачное нападение на Бону. Наступает зима — время приготовления провизии, является весна, и с ней удачи Хеир-Эддина. С отборным отрядом выходит он на берег у Алжира, нападает на арабов и принуждает их укрыться в городе, четыре дня спустя выдерживает вылазку, в которой Бен-эль-Кади убит, входит в Алжир, проводит в нем ночь и на рассвете нападает врасплох на изменника Кара-Гассана, устроившего свое пребывание в Шершелле, схватывает его и приказывает удавить.

С этой минуты морские разбои начались по обширнейшему плану, пиратов острова Желва приглашают избрать Алжир своей главной квартирой, все прибрежья Средиземного моря подвергаются беспрестанным опустошениям, и между тем, как Хеир-Эддин ведет беспощадную войну с арабами равнины и гор, Какчи-Диаболо пенит море.

В начале 1529 года измена доставила ему обладание испанским фортом, построенным перед городом. Гарнизон в 150 человек, укрываясь за бастионами от частых выстрелов турецких батарей, был готов испытать недостаток в съестных припасах. Один жид продал Хеир-Эддину тайну этого положения и искусство строить печи для литья ядер. Корсар немедленно приготовляет все для решительной атаки, окружает форт 45 вооруженными кораблями и обстреливает его день и ночь, пока стены не рушатся и погребают под собою своих защитников. Эта борьба прославилась в летописях воинских подвигов. Испанцев — сто пятьдесят человек, изнуренные усталостью и голодом, останавливали целый день напор 5000 турков и уступили только умирая. Знаменитый Алжирский Пеньон был разрушен 21 мая 1529 года, храбрый комендант его, покрытый ранами, живой достался в руки Хеир-Эддина, который приказал разрубить его на куски и бросить их в море. Развалины форта были срыты до основания. На месте его построили плотину, соединяющую город со скалой Эль-Джезаир. Полновластный обладатель алжирским доком, Хеир-Эддин торопил работы долженствовавшие защищать в нем его галеры и призы. Так как материалов из форта оказалось недостаточно, то к ним прибавили камни, привезенные из какого- то древнего римского города, следы которого заметны доныне на мысе Матифу.

Падение Пеньона произвело в Испании глубокое впечатление и было как бы сигналом близкого рассвета исламизма в Африке. Хеир-Эддин воспользовался нравственным действием этого успеха, чтобы пустить корабли свои на все морские пути. Испания особенно сделалась целью его предприятий, верные мусульмане его делали многочисленные высадки на тех точках берегов ее, которые обещали лучшую добычу, сжигали города, увлекали жителей их в неволю и не боялись даже проникать на три мили внутрь страны.

15 октября 1529 года на Какчи-Диаболо, стоявшего с пятнадцатью галионами за Форментероею, напало восемь кораблей под командой Родриго Портонда, начальника испанских галер. Пират тотчас принял наступательную позицию и после отчаянной битвы, в которой погиб Портонда, овладел семью кораблями, восьмой потонул Этот подвиг стоил пиратам только двадцати человек, Хеир-Эддин послал к султану Селиму лучшую часть добычи, в том числе и императорский штандарт Испании.

Благодаря деятельности работ и ценности призов, король алжирский, обладая шестьюдесятью кораблями, решился осадить Кадикс. Двадцать пять кораблей были отправлены в Шершелль для укомплектования провизии. Андреа Дориа, крейсировавший в море для отмщения за смерть Портонда, у Балеарских островов узнал о разделении морских сил Алжира и с тридцатью восемью галерами, между которыми находилась небольшая французская эскадра, посланная Франциском I на помощь Испании, — поехал к Шершеллю. При виде неприятеля в столь превосходных силах, Али-Караман высадил свой экипаж на берег, приказал потопить суда, принудил жителей созвать в соседней равнине арабов к оружию и заперся со своими турками в касбе. Испанцы вошли в порт и, находя город безоружным, отправили отряд ограбить его. Но посреди экспедиции, в тыл его бросилась туча арабов и Караман, выступив из касбы, поставил его между двух огней, почти без боя перебил большую часть войска, а остальных отбросил в море. 1400 христиан погибли в виду своего флота и 600 остались живыми в руках турков, которые замучили их всех в страшных пытках. Однако потеря 25 кораблей принудила Хеир-Эддина отложить свое намерение овладеть Кадиксом.

Между тем, на Востоке приготовлялись важные события. Султан Сулейман потерял Корон, Патрас, замки и гавань лепантские и увидел необходимость противопоставить Дорие моряка поопытнее тех, которые командовали его флотами, и поэтому призвал Хеир-Эддина Целеби-Рабодану и Иламадо-Хаджи была поручена безопасность Алжира и молодого Гассана, сына Хеир-Эддина, которому не было еще двадцати лет. Перед отъездом новый адмирал, скрывая свое неудовольствие против Франциска I, помогавшего испанцам в экспедиции к Шершеллю, отправил к нему подарки и заключил перемирие на три года. Пользуясь с ловкостью междоусобиями Туниса, он с почетом принял его законного государя Мулей-эль-Рашида, низверженного братом своим, Мулей-Гассаном, обещал ему защиту константинопольского двора и уговорил ехать вместе с ним. Он выехал в августе с восемнадцатью кораблями, присоединил к ним дорогой еще шестнадцать, которыми командовал подчиненный ему корсар, бросился на остров Эльбу, где сжег город Кио, взял и частью сжег тринадцать генуэзских кораблей на широте Пиомбино, и приехал в Константинополь с 40 кораблями. Здесь, еще до прибытия его, возникли против него интриги, придворные кричали, что честь не позволяет вручить команду императорского флота морскому разбойнику, сыну ренегата без веры и чести. Но Хеир-Эддин ослепил султана богатыми подарками, которыми запасся, и развил перед ним такой обширный и хорошо составленный план для удачной войны с христианами и для подчинения впоследствии всех африканских владений Порте, что Сулейман почтил его величайшим своим доверием, дав ему титул паши и неограниченную власть.

С удивительной деятельностью занялся Хеир-Эддин немедленно организацией всех средств Турецкой империи, 16 мая 1534 года получил из рук султана флаг великого адмирала и миллион червонцев на первые расходы. Счастье алжирского морского разбойника касается своего апогея, — он отправляется бороться как равный с равным с Карлом V.

При выступлении в море новый адмирал объявил всенародно, что отправляется на берега Испании и Италии для отмщения за победы Андреа Дориа. 1 августа он является перед Мессиной, берет город Аучидио, сжигает Читрарию, приводит в ужас Неаполь, овладевает Каниллою и опустошает Спелунку. Простирая дерзость свою еще далее, он ночью высаживает 2000 турков на землю Фонди, опустошает город этот огнем и мечом, той же участи подвергает Террачину и приводит в трепет папу в Риме. Потом, вдруг переменив направление, едет к Тунису. При появлении его у африканского берега Бизерт открывает ворота без выстрела и принимает беглеца Мулей-эль-Рашида. Узурпатор Мулей-Гассан терпит со всех сторон неудачи, созданные страхом или изменой. Хеир-Эддин появляется у Гулетты, и, скрывая свои намерения, чтобы найти менее препятствий, осыпает эту гавань огнем всех батарей своих, вступает в сношение с приверженцами Мулей-эль-Рашида, уверяет их, что государь этот возвращается с ним больной, и с помощью этого обмана занимает форт без боя. Овладев Гулеттой, 18 августа он приготовляет в Тунисе возмущение, и при первой удобной минуте является к воротам Баб-эль-Зира с 5000 турков и 1500 ренегатами, заговорщики отворяют их и он идет к цитадели под возгласы народа. Но скоро распространяется слух, что Мулей-эль-Рашид все еще в Константинополе и что Хеир-Эддин воспользовался его именем для прикрытия своих замыслов. Тунисцы бросаются к оружию, и несколько турков убиты. Яростный народ толпится на улице, ведущей к цитадели, и, быть хможет, Хеир-Эддин погиб бы здесь, если не присутствие духа одного испанского ренегата, Байоко, который, втащив на террасу большую пушку, начал стрелять в народ картечью и произвел в нем страшное опустошение. Прибытие Мулей-Гассана с подкреплением снова угрожает туркам, но Хеир-Эддин, советуясь в этой крайности только со своей смелостью, приказывает отворить ворота касбы и с мечом в руке устремляется в середину осаждающих. Мужество и дисциплина турков вознаграждают малочисленность их, ручьи крови текут по улицам, арабы падают как колосья под рукой косаря, смерть настигает тунисцев даже внутри домов, не представляющих им более защиты, три тысячи трупов платят за сопротивление, и только ночь, гораздо более нежели усталость от резни, поздно оканчивает эту ужасную сцену. Мулей-Гассан, с трудом избегнувший смерти, спасается бегством.

На следующий день победитель предложил перемирие, от которого уже не имели возможности отказаться. Он воспользовался им, чтобы доказать побежденным важность их подчиненности Оттоманской порте и плоды ее. Принужденные принять иго, они согласились на все условия, которые победителю угодно было предложить им. Хеир-Эддин немедленно устроил управление, раздал все места своим любимцам и приверженцам, подкупил арабов и поручил трем офицерам своим Гассану-Аге, Алию-Малагскому и Какчи-Диаболо покорить остальную часть области. В то же время он занимался усилением укреплений города и назначил большие работы для улучшения порта, но политические события помешали ему окончить их. Папа Климент умер, и преемник его, Павел III, не переставал призывать в церквах восстановить всехристианство против грозного возрастания мусульманского владычества.

В план этой книги не входит разбирательство политического соперничества между Франциском I и Карлом V. Не выходя из области фактов, мы скажем только, что в 1535 году Мулей-Гассан убедительно просил короля испанского помочь ему против Хеир-Эддина. Тунисский король предлагал Испании дань, если получит помощь для возвращения себе власти и обязался доставлять съестные припасы и союзников армии Карла V. Последний с радостью принял предложение, ибо Хеир- Эддин, владея Тунисом, угрожал Сицилии и Неаполитанскому королевству, а союз его с Франциском I, получившим от него подарки, делал его еще страшнее. Карл V ухватился за случай избегнуть европейской войны, к которой, может быть, чувствовал себя не совсем приготовленным, и рассчитывал, что пока будет нападать на варварские племена для пользы всего христианства, ни одна христианская нация не дерзнет внести войну в его владения. Подозревая, что Франциск I не чужд замыслов последнего Барберуссы, он надеялся, открыв его политику, подвергнуть его презрению Европы. Далее, поражение Хеир-Эддина, которое он считал несомненным, покроет его славой, выставив в ярком свете его необъятное преимущество, погасший дух крестовых походов готов был воскреснуть, и свидетели его побед, признавая его своим естественным предводителем, соберутся вокруг него. Но современные записки свидетельствуют также, что дальновидный Франциск I проник в намерение своего соперника, он показал вид, будто желает участвовать в этой войне, но ограничился наблюдением издали за ходом событий.

Германия, Испания, Италия, Португалия, Франция и Мальта доставили значительные пособия. Армия Карла V была вверена дю-Гвасту, знаменитому полководцу, а славный Андреа Дориа принял начальство над флотом, который 16 июня явился перед Порто-Фариной. Карл V, обогнув Карфагенский мыс, расположился вдоль берега Мерзы, где находились сады тунисского короля, на месте древнего города Дидоны. Дю-Гваст приблизился под самые пушки Гулетты для рекогносцировки ее.

Тунис расположен на равнине, на берегу залива, или правильнее озера того же имени, и на берегах продолговатой формы, не шире трех миль. Озеро это образовано морской водой, протекающей в него каналом во сто футов длины, но столь уз ком, что в него не может пройти галера на веслах. Притом оно так мелко и усеяно столькими отмелями, что галеры для прохода в озеро поднимали на руки или посредством машин. Однажды введенные в озеро, они могли плыть только на весьма ограниченном пространстве, где были вырыты каналы. Берег на западе от озера песчаный, но перерезывается кустарником и рощицами, сады доходят почти до берега, который крут и труден для доступа. Укрепления Гулетты значительные, но несовершенные, состояли из стены, проходившей от моря до озера, вход в которое защищал замок. Кроме рва она была фланкирована бастионом и защищалась траверсами, но еще не была совсем кончена. Между башней Гулетты и морем возвышался вал, обстреливавший всю набережную и закрывавший двенадцать галер, которые Хеир-Эддин держал вне канала. Кроме того, на берег было вытащено множество мелких судов, между которыми выглядывали пушки. В слабо укрепленном замке находился гарнизон в 7000 человек, все искатели приключений, ренегаты или турецкие янычары. Что касается до самого города, он был только окружен легкой оболочкой из рыхлого камня и мало способен защищаться после взятия Гулетты.

Однако же, Хеир-Эддин был настороже. Шпионы уведомили его об угрожавших ему приготовлениях и он поспешно увеличил укрепления Гулетты, но султан константинопольский, занятый войной в Азии, не мог прислать ему подкреплений, и потому ему оставались только средства собственного гения. Но мужество его не ослабевало, призвав арабов на священную войну он приготовился к отчаянной борьбе.

На другой день, 17 июня, испанская армия начала высадку на высоте Водяного форта. Несколько арабов, рассеянных на берегу, не представляли никакой серьезной помехи. На третий день перевезли на землю артиллерию и снаряды на том самом месте, где 265 лет перед тем Людовик Святой водрузил свое знамя.

Неприязненные действия начались немедленно осадой Гулетты. 23 июня осажденные произвели страшную вылазку против итальянской дивизии. На следующий день повторили то же против отряда испанского и произвели между ним беспорядок. Эти две неудачи были дурным предзнаменованием, но христианская армия, ободряемая присутствием Карла V, приняла меры для обеспечения себя от нового нечаянного нападения.

4 июля, около полудня, 3000 турков еще раз бросились на испанский лагерь. На этот раз после первой тревоги, причиненной таким сильным ударом, бой завязался с равными шансами. Джиоффар, предводитель турков, убит; около трупа его завязалась страшная борьба, мусульман, наконец, одолевают и испанцы так близко преследуют беглецов, что гарнизон Гулетты запирает ворота перед ними, и они падают у стен замка. Христиане, увлекаемые радостью победы, обходят замок и с яростью вторгаются в плохо укрепленное место, но огонь батарей опрокидывает их в свою очередь и они принуждены отступить, потеряв 150 человек и влача за собой более 300 раненых. Как бы то ни было, это дело повергло турков в сильное уныние, тогда как укрепило дух христиан. Осада продолжалась с удвоенной живостью. С первых дней высадки Мулей-Гассан с 300 всадниками присоединился к армии Карла V. В ночь с 4 на 5 июля Синам-Жид, один из офицеров Хеир-Эддина, приказал тщательно замуровать отверстие, в которое проникли христиане и перед ним вырыть ров с палисадами. Потом Хеир- Эддин составил план нападения на армию императора с тыла, защищаемого оливковой рощей, в которой засадил свою арабскую пехоту, поддерживаемую многочисленной конницей и шестью пушками. Карл V, предуведомленный заранее перебежчиками, велел войскам стать под ружье на всякий случай. Но так как день наступил без всякого движения со стороны неприятелей, то он дозволил армии возвратиться в палатки для отдыха. Этой-то минуты и ждали арабы. С громкими криками выбегают они в то самое время, как канонерские шлюпки, разъезжая вдоль берега озера, устремляются на лагерь с другой стороны. Карл V удачным маневром стал лицом к обеим угрожавшим ему гибелям, прогнал арабов и в добром порядке возвратился в лагерь.

Подобные стычки возобновлялись много раз то в одном месте, то в другом, и гарнизон Гулетты сделал несколько вылазок, которые поддерживали тревогу в лагере. Но турки не умели пользоваться своей артиллерией, кроме того, довольно плохой. Между тем, императорские войска начинали скучать продолжительностью осады, чрезвычайная жара порождала многочисленные болезни. Карл V увидел необходимость кончить кампанию решительным ударом и приказал приготовиться к общему штурму.

15 июля подан знак. Батарея в 24 пушки открывает огонь против башни Гулетты и Морского бастиона. На сто шагов правее другая шестипушечная батарея обстреливает стену. Адмирал Дориа подходит близко к стенам и сверху рей стрелки его посылают пули во внутренность укреплений. Армии, разделенной на три корпуса, приказано идти в брешь, как скоро ее откроют. Сильный арьергард на 24 галерах держится на широте Карфагенского мыса, на котором стоит резервная кавалерия для отражения арабов равнины. Пальба, начатая на рассвете, открыла брешь к полудню, затем штурм был произведен с такой силой, что турки отступили после первого ружейного залпа. Кроме всех погибших на стенах, турки потеряли, убегая, более 1500 человек, — христиане же только тридцать. Победители овладели 300 бронзовых пушек, не считая железных, и тридцатью тунисскими кораблями. Они заметили, что паруса и ядра, найденные на них, были помечены лилией, — явный знак, что Франциск I помогал Хеир-Эддину.

Собрали немедленно военный совет для решения идти ли на Тунис. Карл V, видя, что мнения разделяются, решил вопрос, объявив, что намерен воспользоваться плодами своей победы. Тотчас принялись заделывать бреши и 20 июля армия в 22'000 человек выступила с двенадцатью пушками. Неприятельская армия стояла на милю перед городом, в равнине Кассар-Мексеви, в ней находилось 90'000 турков и арабов; двенадцать пушек защищали ее авангард; 12'000 берберских всадников стояли на левом фланге, цитадель, башни, валы Туниса были покрыты воинами. Натиск был страшен, мусульмане отступили к городу и только ночь прекратила резню. Хеир-Эддин, потеряв всякую надежду, хотел запереться в цитадели и взорвать ее, но подъехав к ней, нашел ворота запертыми и ни приказания, ни угрозы, ни мольбы не могли заставить отпереть их. Тогда в отчаянии начал он рвать свою бороду и решился покинуть город, знатнейшие жители которого явились к Карлу V молить его о пощаде.

Несмотря на обещания императора, солдаты предались ужаснейшим неистовствам. Все современные описания наполнены страшными подробностями сцен, сопровождавших разграбление Туниса. Карл V, проникнув в цитадель после отступления Хеир- Эддина, увидел вскоре знатнейших жителей, которые поднесли ему ключи города, покорились ему и просили только избавить их от ужасов приступа Они обратились также к Мулей-Гассану, который присоединил свои просьбы к мольбам их, но войску было обещано разграбление, и когда до слуха его дошла весть об этих переговорах, со всех сторон поднялся ропот. «Разве мы не перенесли довольно лишений и не довольно подверглись опасностям, чтобы предводители сдержали свое слово, данное войску в такое время, когда одна надежда на подкрепление в Тунисе могла поддержать наши слабеющие силы!» — говорили солдаты. Узнав, что цитадель во власти испанцев, они яростно бросились в город, вторгались в дома и всюду распространялся ужас, смерть, насилие и пожар. В это самое время, тунисцы бросились навстречу Мулей-Гассану и своим криком и знаками радости надеялись достаточно уверить его в своей покорности, чтобы избежать столь бесчеловечного мщения. Но вторжение христиан было страшно, они убивали все встречавшееся им, не разбирая ни лет, ни пола, улицы были наполнены трупами, пороги домов загромождены ими и полы мечетей покрыты кровью. После этой резни солдаты успокоились несколько и начали делить пленников, но как, к несчастью, Карл V, по просьбе Мулей-Гассана, с горестью видевшего опустошение города, запретил брать пленных, то убийства возобновились, и их могли прекратить, не иначе, как уничтожив это повеление. Впрочем должно сказать, что Мулей-Гассан перенес разграбление Туниса гораздо равнодушнее, нежели можно было бы предположить, так он был рассержен холодным приемом, ему оказанным. Только видя, до каких излишеств доходят победители, он наконец сжалился и выразил желание видеть прекращение их. Грабеж продолжался три дня и три ночи, но так как заметили, что солдаты, в надежде найти зарытые сокровища, срывали дома, то им приказали выйти из города и собраться в предместьях. Мало погибло христиан от руки мусульман, но многие убивали друг друга в ссорах за добычу и многие из несчастных невольников, восставших в замке, также были зарезаны или ограблены. Во все эти дни немцы показывали себя самыми жестокими и кровожадными. В тогдашних войнах неслыханные жестокости были обыкновенны, и мы видим здесь возобновление кровавых сцен, бывших в Оране в 1510 году. Обыкновение грабить завоеванные города порождало самые ужасные излишества. Любовь к золоту и неге, всеобщий беспорядок, своеволие, по-видимому, дозволенное, кровь и вино производят в уме людей жажду, опьянение, утоляемые только преступлениями. Голос предводителей, пример офицеров недействительны, и самые человеколюбивые принуждены скрывать слезы, извлекаемые из глаз их таким горестным зрелищем. Около 40'000 тунисцев, не считая женщин и детей, были взяты в плен. Мулей-Гассану было позволено выкупать их сколько угодно за бесценок, и утверждают наверное, что он за два червонца возвратил всех тех фавориток, которых любил некогда больше других. Но бедствия Туниса не ограничились этой резней, по показаниям самого Мулей-Гассана более 70'000 человек, убежав в равнину, погибли от жажды и жары, дороги были завалены трупами: первыми погибали, разумеется, женщины и дети.

Хеир-Эддин с горстью верных турков отступил к Мегедии. Арабы равнины долго тревожили его и едва не захватили в плен, одно необыкновенное присутствие духа спасло его. Обманув преследователей, он переменил направление, перешел реку Баграду и отступил по направлению к Боне, но при переходе через Уэд-Меджерду он лишился Какчи-Диаболо, одного из лучших своих полководцев. Вскоре разнеслась весть, что этот отважный корсар, перенеся остатки своих богатств и отряд свой на десять галер, снова вышел в море. Адмирал Дориа отрядил вслед за ним эскадру, состоявшую из 14 кораблей под начальством одного генуэзского капитана, который, догнав страшного противника своего, не дерзнул вступить с ним в бой и поворотил назад в Тунис. Карл V, рассерженный такой трусостью, отправил немедленно самого Дориа с тринадцатью галерами и 2000 испанцев. Прибыв на место, адмирал нашел Бону оставленную жителями, которые скрылись в горах. Хеир-Эддин направил путь свой к Алжиру.

1 числа следующего августа Карл V заключил союз с Мулей-Гассаном, которого восстановил на тунисском троне, 17 того же месяца уехал по направлению к Сицилии и 22 прибыл в Трапани.

Часть флота его взяла Бизерту и высадила гарнизон в Боне, но тот скоро покинул этот город, которым снова овладели турки.

Около исхода сентября, Хеир-Эддин выступил снова в море и явился перед Магоном. Корабли его, на которых были выставлены испанские флаги, обманули островитян, испуганный губернатор выдал город за личную свободу, все жители были увезены в неволю в Алжир.

При наступлении зимы Хеир-Эддин отправился в Константинополь и сильно помогал воинственной политике Сулеймана, который опять поручил ему начальство над флотом.

В 1541 году Карл V приготовился к новой экспедиции против Алжира. Он собрал 25-тысячную армию, в которой считалось 500 мальтийских рыцарей. Флот его состоял из 360 судов разной величины.

Флот этот выступил из Майорки 18 октября, 20 очутился в виду Алжира и бросил якорь в двух милях от города. Первым делом Карла V было послать парламентера к губернатору Гассану-Аге с требованием сдачи города. Но незадолго перед тем, один марабут распустил слух, что страшная буря весьма скоро уничтожит близ Алжира какой-то сильный христианский флот. Гассан-Ага воспользовался этим предсказанием для ободрения турков, а между тем приготовил все для сильной обороны и отослал парламентера обратно, осыпав его насмешками. Лучшие и храбрейшие милиционные солдаты заняли ворота Баб-Азун, Баб-эль-Уэд, Морские и касбу (цитадель).

23 октября флот подошел на восток от города к устью Гарача, где ровный песчаный берег представляет удобное место для высадки. Войско поспешно сошло на берег, не встречая никакого препятствия, его разделили на три корпуса в 7000 человек каждый, и подошли на милю от ворот Баб-Азун. Армия была закрыта провалом, через который вел мост, она растянулась от берегов до высоты. Арабы издали перестреливались с ней, по своему обыкновению, но не смели вступить в серьезное сражение. Два испанских полка вытеснили их из домов, служивших ретраншаментами, и расположились на вершине самой высокой из гор, господствующих над Алжиром. Тогда только турки сознали важность этого пункта, на котором построили, после отплытия Карла V, крепость, вмещавшую до 1000 человек.

Рекогносцировка укреплений Алжира, не представлявших артиллерии сильного сопротивления, внушила Карлу V величайшую уверенность. Убежденный в быстром успехе, если поставит осажденных между огнем армии и флота, он приказал свезти на берег осадную артиллерию.

Но в девять часов вечера северо-восточный ветер, сопровождаемый проливным дождем, начал подымать на рейде волнение. Среди ночи ветер превратился в ураган и солдаты, палатки которых не были еще выгружены, провели страшную ночь. На рассвете алжирцы сделали вылазку и сначала перебили много народа, отраженные потом, они отступили к городу и едва успели запереть за собой ворота, теснимые до того, что один мальтийский рыцарь успел воткнуть кинжал свой в Баб-Азунские ворота. Гассан-Ага, не теряя бодрости, приказал немедленно готовиться к новой вылазке, которая была гибельная для христиан. Кроме превосходства в числе, алжирцы имели и то важное преимущество, что подробно знали местность. Наконец, Карл V сам обнажил шпагу, собрал рассеянных солдат и повел их против неприятеля, который отступил, в свою очередь, и скрылся.

Между тем, буря, вместо того чтобы ослабевать, с часу на час становилась яростнее, корабли, бросаемые одни на другие, сваливались и разлетались в щепы. В короткое время было потоплено и разбито о скалы сорок из них. Весь берег от Алжира до Шершелля был покрыт мачтами, обломками, трупами; арабы, спустившиеся с гор, дорезывали утопающих.

26-го император, видя, что половина флота и припасы всех родов уничтожены, приказал войску отступить до мыса Матифу. Раненых поместили в середине и отступление совершилось в должном порядке до берегов Гарана, среди несметных туч арабов. Реку, воды которой поднялись от дождей, невозможно было пройти вброд, оставалось остановиться на берегу ее. Карл V, расположив лагерь треугольником, одна только сторона которого обращалась к неприятелю, а две другие опирались на море и на реку, приказал собрать обломки, выброшенные на берег, и построить мост, но на другой день вода упала и армия перешла реку вброд. Турки прекратили преследование, оставалось отбиваться от арабов. На следующий день пришли к Гамису, глубокой тинистой реке, через которую надо было построить мост. Наконец, 30 октября армия достигла мыса Матифу и расположилась в римских развалинах Рузгуниума. 1 ноября Карл V приказал посадить на суда свое войско, упавшее духом, но едва половина была перевезена на них, как поднялась новая буря страшнее первой. Корабли поспешили выбраться в открытое море и, наконец, кое-как, поодиночке, достигли в различных местах берегов Италии, где весть об этом бедствии распространила горесть и смущение.

Карл V оставил Африку 3 ноября, 4 поехал в Бужию, где пробыл две недели в ожидании, чтобы волнение улеглось, выехал из нее 17 и принужден был возвратиться в нее по причине новой бури. Наконец, 23 числа снова вышел в море и достиг Майорки, откуда 1 декабря уехал в Картахену.

Таков был конец этой плачевной экспедиции, память о которой навсегда останется в истории. О ней говорится почти то же самое в арабских летописях, разумеется, с некоторыми вариациями в пользу мусульман.

Неудача Карла V усилила еще более дерзость алжирских пиратов, которые прозвали город свой «непобедимым». Они снова принялись за свои опустошительные набеги. Марабут, предсказавший гибель христианского флота, был почитаем как святой. Память его чтут в Алжире доныне.

Узнав о поражении своего соперника, Франциск I стал надеяться на довершение его гибели, если воспользуется расстройством императора и потому немедленно вступил в еще теснейшие связи с Сулейманом. Султан прислал ему флот в 150 судов, который отплыл 28 мая 1543 года под начальством Хеир-Эддина, 20 июня разрушил и сжег Реджио, мимоходом погрозил Риму и 5 июля бросил якорь перед Марселью. Но вскоре пират, заметив, что ничего не готово для какой бы то ни было экспедиции, наскучил бездействием и громко изъявил свое неудовольствие. Король, казалось, колебался и не смел уже воспользоваться флотом, которого просил так убедительно. Он боялся восстановить против себя всю Европу, приняв под знамена

Франции исступленных мусульман, не обращавших никакого внимания на права народные. Наконец, он дал нерешительное приказание атаковать Ниццу. Французские и турецкие войска действовали согласно и сначала успешно, но известие, что дю-Гваст и Дориа приближаются с моря и с суши па выручку со значительными силами, распространило между осаждающими такой ужас, что они отказались от своего предприятия. Хеир-Эддин возвратился в Тулон, откуда отправил 25 галер грабить города Испании, маленькая эскадра эта отвезла свою добычу в Алжир, где перезимовала. Хеир-Эддин пробыл до следующего лета в Тулоне, занятый починкой своих судов и таинственными переговорами с Дорией. Генуя, казалось, искала дружбы со старым пиратом, завязались переговоры о размене пленных, причем особенно восхищал Хеир-Эддина размен знаменитого Драгута, который тотчас получил начальство над галиотом. Драгут впоследствии сделался одним из самых смелых разбойников на Средиземном море.

Но между тем, как Хеир-Эддин зимовал в Тулоне и французская армия выигрывала в Италии сражение Серизольское, интриги Карла V готовили Франциску I новые затруднения. Как тонкий дипломат, он напал в сейме на политическое поведение своего противника с такой ловкостью и вместе энергией, что восстановил против него всю Германию. Император выставил в отвратительном свете присутствие во французском порту тех самых турков, которые беспрестанно угрожали Германской империи со стороны Венгрии. Все восстали против французского короля. Напрасно Франциск I старался оправдаться посредством посольства, отправленного на сейм: его не допустили, французов объявили отъявленными врагами и грозили страшной казнью всякому воину, который осмелится вступить на службу их. Карл V, пользуясь этим враждебным расположением, вступил в союз с Генрихом VIII, королем английским, и соединенные армии их вторглись во Францию. После кровавой борьбы первый дошел до Сен-Дизье, второй осаждал Булонь, и Париж видел уже у ворот своих этих равно опасных врагов, но недостаток съестных припасов и денег, более самого времени года, к счастью, остановили успехи Карла V. Принужденный отступить, он парализовал успехи Генриха VIII и, может быть, был очень доволен мирным договором, предложенным ему Франциском и подписанным 18 сентября 1544 года в Креси, близ Суассона

Однако же, по окончании лета, Хеир-Эддин, все еще стоявший в Тулоне, начал громко жаловаться на бездействие, которому подвергали войско его, и просил у Франциска позволения объявить войну Испании и опустошать прибрежья полуострова. Не получая благоприятного ответа на свои предложения, он объявил, что намерен возвратиться в Константинополь. Король, наскучивший своим опасным союзником, желал теперь его отплытия еще сильнее, чем прежде желал его прибытия. Но паша Сулейман потребовал прежде отъезда уплаты значительной суммы в виде вознаграждения за убытки, а Франциск, казна которого была истощена, не знал где взять денег. Хеир-Эддин оставался в Тулоне, несмотря на жалобы жителей Прованса. Толпы турков ежедневно набегали на поля, срубали фруктовые деревья, взимали дань с деревень, уводили женщин и детей. Хеир-Эддин, рассеивая всюду ужас своего имени, запретил звонить в колокола, почитая звон сигналом восстания для жителей. Король не знал, к каким средствам прибегнуть, чтобы отвязаться от турков, не возбуждая войны, которая подвергла бы весь юг Франции страшной мести их. Наконец, он приказал доставлять им все припасы, каких они потребуют, возвратил Хеир-Эддину 400 невольников турков или мавров, заключенных на галерах, и собрал 800'000 экю, которые отправил в Тулон. Паша, осыпанный золотом и подарками, решился наконец уехать. Французскому посланнику, назначенному к константинопольскому двору, было приказано отправиться вместе с ним.

Дорогой Хеир-Эддин остановился перед Генуей. Испуганная республика предложила ему огромное количество съестных припасов, золотые и шелковые ткани. Пират, удовлетворенный этой добровольной данью, согласился уехать, направил путь свой к острову Эльбе, и написал губернатору его, Джакомо Апиано, следующее письмо: «Мне известно, что на твоих кораблях находится молодой турок, сын капитана над галерами Синама по прозванию Жид, взятый в плен в Тунисе. Прошу тебя даровать ему, в угоду мне, свободу. В случае согласия, обещаю тебе, что ничего не трону в управляемой тобой области, в противном случае, жди всей тяжести моего мщения».

Апиано отвечал, что Синам, приняв христианскую веру, не может возвратиться к неверным, что с ним обходятся кротко, и он не может сожалеть о прежнем положении своем Хеир-Эддин, взбешенный этим отказом, высадил свои войска и предал остров грабежу. Сначала он овладел Капо-Либеро, жителей которого сделал рабами, потом отправил отряды в разные стороны, приказав им опустошать все. Апиано, не будучи в силах противостоять силам пирата, поспешил выдать Синама, которого Хеир-Эддин принял с распростертыми объятиями и немедленно сделал начальником над семью галерами. Турки прекратили враждебные действия и, покинув Эльбу, бросились на берега Тосканы, разграбили города Теламон, Монтеяно, Порто-Герколе, остров Исхию, потом опустошили берега Калабрии и бросились на Сицилию, где разгромили Липари. Затем Хеир-Эддин направил путь свой в Турцию, везя с собой несметную добычу. Корабли до того были нагружены ею, что несчастные пленные, в числе с лишком семи тысяч, гнили в трюме и ежедневно умирали сотнями. Вот каковы были плоды политики Франциска I!

Хеир-Эддин возвратился в Константинополь триумфатором. Паши, офицеры Сулеймана, серальские женщины получили от него в подарок множество детей обоего пола и другие подарки, состоявшие в драгоценностях всякого рода. Два года спустя он умер в уединении с лишком 80 лет в конце мая 1547 года. Он был изнурен потехами сераля, которым предавался и в старости. Болезнь, ускорившая смерть его, имела предтечей кровавый понос, важности которого он и не подозревал Еврейский врач советовал ему окружить себя молодыми девушками и искать здоровья в их природной теплоте, но такое лекарство было хуже самой болезни: он умер от истощения сил среди восхитительнейших красавиц и любовь к дочери губернатора Реджио, на которой он женился, особенно послужила к ускорению его смерти. Хеир-Эддина схоронили в предместьи Константинополя подле великолепной часовни, им сооруженной. Турки сохранили такое уважение к его памяти, что никогда эскадра или военный корабль не входят в пристань, не отсалютовав могиле знаменитого пирата.

Хеир-Эддин оставил только одного сына от мавританской женщины, который давно уже управлял Алжиром во время его продолжительных отлучек.

В том же 1547 году умерли три знаменитости в своем роде: Генрих VIII, супруг стольких жен, Мартин Лютер, смелый реформатор, и Франциск I, красавец, храбрый, расточительный, влюбчивый, благородный, не сомневавшийся ни в чем, блистательный рыцарь, но часто плохой политик. Людовик XII сказал о нем: «Все наши труды напрасны, этот мальчик испортит все». Дело оправдало предсказание. Будучи одним из самовластнейших королей Франции, Франциск I угнетал народ своевольными налогами, заменил Генеральные штаты собраниями дворян, то есть придворных, которых выбирал для совещаний и которые соглашались на все. Он поработил англиканскую церковь, продал право судить людей и вводил в соблазн своими нравами. Его называют восстановителем наук и искусств, потому что они возрождались в его царствование, правда, он покровительствовал им, но время их пришло само собой. Несмотря на то, Франциск пользуется великим именем в летописях, и его союз с начальником африканских пиратов озаряет ярким блеском удивительную судьбу Хеир-Эддина.