Глава 16
Кент возвращался в сознание рывками. Из кромешной темноты его выдёргивали какие-то вспышки боли, но очень быстро он тонул обратно во темноте. И так несколько раз. Это походило больше на сон, из которого Кент не спешил выходить или же не мог проснуться. Он не чувствовал себя, где-то там он слышал непонятные звуки, однако точно так же не воспринимал их.
Но вот он начал просыпаться. Медленно, будто нехотя, возвращаясь в реальность. Он чувствовал… чувствовал что-то холодное и мокрое, что лилось ему на лицо. Это даже немного отрезвляло, возвращало чувство реальности. А вместе с этим он слышал невнятные жалобные бормотания, которые доносились от девки буквально рядом с ним.
- Ну давай же, ну просыпайся! Не оставляй меня здесь одну, глупый идиоть… Пожалуйста, проснись же! Кент! Кент, очнись, пожалуйста! Я всё прощу!
- Это ты простишь меня? – прохрипел он, отмахнувшись от фляги, из которой поливала его Миланье, пытаясь привести в чувства.
В грудной клетке всё болело, словно бы перед этим в него врезался грузовик. Сломало ли рёбра или же просто у него огромный синяк, как от пули, на груди, Кент не знал, но вряд ли что-то хорошее. Каждый вдох сопровождался болью, которая простреливала в нескольких местах. Голова шла кругом, а глаза нехотя пытались привыкнуть к свету. Всё плыло.
Кент невольно потянулся к затылку и нащупал огромную шишку, на которой засохшей коркой чувствовалась кровь.
Вот тебе и снял один раз шлем, - хмуро подумал он, посмотрев на демонессу.
Вся заплаканная, красная, лицо припухло, глаза прищурены и заполнены слезами. Щёки мокрые, а из носа текут сопли. Под одной ноздрёй так вообще пузырь образовался из соплей. Рот весь скривился и приоткрылся, словно она вот-вот начнёт реветь снова. Миланье, не отводя взгляда, смотрела на него, шмыгая носом.
- Ты что плачешь, дура? – пробормотал он, поморщившись. В горле пересохло. - Это я должен плакать, сучка облезлая… Это ж надо так ушатать… Ты вообще какого хера там устроила?!
- П-п-прости меня… мне так жаль… - она едва справлялась с тем, чтоб ещё раз не разреветься.
- Какого хера ты орала? Чо она сделала тебе?
- Ничего…
- В смысле ничего?! Ты орала же благим матом, словно тебе лицо обгладывают!
Кент не понаслышке знал, как орёт человек, которому обгладывают лицо. К тому же, он и сам видел это. Так себе зрелище, учитывая, помимо крика, ещё и звук того, как плоть отрывают от лица.
- Я… я не из-за этого кричала…
- То есть она тебе ничего не сделала? – он наконец понял, насколько сильно облажался.
- Нет… - покачала головой Миланье и расплакалась. Послышалось негромкое «у-у-у». Но это она ещё сдерживалась.
- Твою же мать… - выдохнул он.
Кент никогда не был моралистом или тем, кто сильно страдает, когда кого-то убивает. Однако это совершенно не значило, что он мог спокойно относиться к тому, что засадил пулю в того, кто этого не заслуживал. А учитывая последние события, то даже если это демон.
Я только что практически подтвердил для других, что люди – зло, пусть и не хотел этого. Пойди объясни, что это случайность.
Получалось, что она их впустила и помогла, а взамен получила лишь очередь из автомата.
Но откуда он-то знал?! Кент покосился на плачущую мелочь.
- Так какого хера ты орала, дура? Я из-за тебя вообще левого демона прибил, - прорычал он.
Миланье подняла к нему опухшие глаза. Было видно, что ей очень тяжело в душе, она едва сдерживается, чтобы не поддаться истерике, и следующие слова даются ей с трудом, однако дрожащими губами произнесла:
- Мою маму… и сестёр… я узнала, что их убили…
Плотину прорвало. Будто с этими словами она перестала себя сдерживать, так как был хоть кто-то в этом месте, к тому она могла прибиться и излить всё накопившееся. Все эмоции, копившиеся всё это время, нашли свой выход в её безмерном страшном горе. Миланье бросилась к сидящему Кенту и уткнулась ему в грудь лицом, после чего издала приглушённый, но очень громкий…
- У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!!!
Она обхватила его грудь руками, на что та отозвалась болью. Теперь Миланье ни капельки не смущало, что Кент был малумом. Он был единственным живым существом и тем, кто мог тоже почувствовать её боль. Он мог сопереживать ей и мог её пожалеть, потому Миланье разрыдалась, уткнувшись в его грязную одежду. Ей требовалось просто немного тепла и ощущения того, что в этом стремительно развивающемся кошмаре она не одна.
Хотя бы кто-то, пусть даже это враг. Теперь для неё это не имело значения.
Кент продолжал сидеть, немного ошарашенный её действиями, не в силах что-либо сказать или сделать, пока Миланье ревела, уткнувшись в его грудь. Громко, больно и горько.
Но потом, словно повинуясь интуиции, обнял её своей большой рукой, когда другой стал поглаживать по голове.
А что он мог сделать? Как успокоить? Если только обнять и по голове погладить, что он и сделал. Только, как оказалось, от его действий Миланье разошлась ещё сильнее, словно получив негласное разрешение, и стала ещё громче, а земля вокруг словно бы завибрировала. Трава стала немного склоняться, словно дул ветер, хотя такового Кент не чувствовал. Ветки немного хрустели, а деревья мирно покачивались в стороны от них. Будто Миланье была эпицентром неведомой силы.
Но она этого не замечала – кричала, ныла, стонала, плакала в грязную одежду, что-то невнятно бормотала и жаловалась. Ведь пусть хоть так, пусть хоть с малумом, который хоть и тупой как пробка, но оберегает её. По крайней мере сейчас ей ничего и не нужно было. Лишь чтоб кто-нибудь обнял её и показал, что сейчас она не одна.
Потому что останься Миланье одна… Из-за неё погибла та демон Жарки, она сделала больно Кенту, её мать и сёстры погибли, та девочка в деревне умерла, солдаты, обычные сельские жители… Столько смертей, столько грусти – ей казалось, что всё это раздавит её, прежде чем она…
Уснёт.
Уснула.
Ревела так сильно и долго, что просто-напросто уснула, укрывшись в собственном сне, как в замке, от всех окружающих невзгод.
По прикидкам Кента, Миланье так проплакала около получаса, прежде чем нашла успокоение во сне, и её дыхание стало более медленным, спокойным и размеренным.
- Вот мы и приехали… - пробормотал он, оглядываясь. Сумерки ещё не спускались на землю, однако сегодня идти к гнезду он точно не собирался. Стоило найти место, где они смогут переночевать, но точно не в доме с мёртвым демоном. Если и тот вдруг решит прийти в себя…
Подумав немного, Кент решил обезопаситься.
Тело слушалось плохо, однако такое состояние было не впервой для него. Аккуратно оторвав от себя Миланье, чьи когтистые ручки судорожно продолжали его обнимать, он положил её рядом прямо на траву. Миланье даже не проснулась. Её лицо было слегка припухшим от слёз и пережитого горя, однако спокойным. Просто маленькая девочка, которой не место здесь.
Решив, что с ней за несколько минут ничего не случится, Кент вернулся к дому. То, что он увидел, было… слегка жутковато. Дело было не в трупе несчастного демона, которая лежала здесь.
Мебель около двери была разломана в щепки, словно их раздавили между стеной и чем-то ещё. Около кровати была такая заметная трещина, расходящаяся снежинкой в разные стороны, будто туда чем-то ударили. Да и сам дом был покрыт ими изрядно. Воспоминания о том, что сделала тогда с зомби Миланье, были ещё очень свежи, от чего у Кента мурашки пошли по коже. Он сомневался, что она делает подобные фокусы намеренно, однако на результат это никак не влияло.
Или влияло, но только в худшую сторону.
Подойдя к демону, он без каких-либо раздумий воткнул ей в висок нож, а потом в другой на всякий случай. Оглянулся в поисках чего-нибудь полезного, однако, кроме посуды, да постельных принадлежностей, он ничего не видел. Были какие-то баночки, коробки и прочее, однако без Миланье он трогать это не собирался. Не дай бог чего ещё нажрётся и помрёт.
Вышел, оглянулся, но, не найдя ничего интересного, двинулся обратно к Миланье. Та как лежала на траве, мирно путешествуя в собственном сне, так и осталась лежать. Аккуратно её поднял и углубился в лес. Неизвестно, придут ли пациенты к ней сегодня или нет, а если придут, меньше всего Кенту хотелось оказаться рядом с трупом и недовольными демонами, которые будут искать виновника.
***
Миланье проснулась ближе к вечеру.
Чувствовала она себя не очень. Голова болела и кружилась, словно она ей стукнулась, тело ощущалось каким-то ватным, слишком расслабленным. Руки и ноги слишком плохо слушались, как будто состояли из желе. В голове творился полный бардак, и Миланье не сразу смогла прийти в себя.
Когда она открыла глаза, на мир уже опускались сумерки. Свет от солнца уже стал оранжевого света. Вдоль деревьев гулял свежий вечерний ветерок, и спасал только костёр, разожжённый, по-видимому, её малумом. На небе уже появлялись особо яркие звёзды.
Но всё это стало не важно, стоило ей вспомнить последние новости.
Те неожиданной вспышкой озарили сознание, заставив увидеть всё произошедшее, все картины и кадры того, что случилось за несколько секунд. Она сидела с широко раскрытыми глазами, словно смотря какой-то шокирующий скоротечный фильм и вспоминая сегодняшний день.
В душу тут же пробралось неприятное, щемящее сердце чувство, схожее с грустью, но усиленное во много раз. Оно сковывало всё внутри её груди, пробираясь до самого сердца и пронизывая его иглами, наполняя болью. Казалось, что теперь для неё не будет слова «завтра» или «радость». Будто всё счастье откачали из мира вместе с той новостью. Будет только боль, страдание и бесконечная серость.
Миланье с тоской почувствовала, что ей и не нужно ни радости, ни счастья. Ей даже не нужно жизни, если уж на то пошло - просто-напросто не хочется жить. Хочется просто лечь прямо здесь и умереть, больше никогда не просыпаться и не открывать глаза. Забыться в той тьме, в которой она сама недавно была, где эти все чувства уже не будут тревожить её. И если бы её убили прямо сейчас, Миланье бы даже не расстроилась.
Она даже без энтузиазма призналась в том, что частичкой своей души этого желала.
Перед глазами пронеслись воспоминания о её матери и сёстрах. О том, как её наказывали, как она иногда ругалась, а с сёстрами даже дралась. Но это не вызывало обиды, скорее наполняло грудь каким-то теплом, которое… через пару секунд отдавалось страшной душевной болью, стоило просто вспомнить, что больше их она не увидит. Никто её уже не отругает и не накажет, не обнимет и не скажет, что любит.
Про хорошие воспоминания, наполненные радостью и счастьем, она даже не вспоминала. Память милосердно не стала подкидывать ей эти воспоминания, напомнив, что больше этого она никогда не увидит. Зато сразу вспомнила, что она успела наговорить им за всё это время. Вспомнила, как однажды сказала матери, что ненавидит её, а сёстрам, что не будет грустить, если они потеряются в лесу и больше не вернутся.
Знают ли они, что она сказала это из-за злости и вредности? Или они действительно думали, что она их ненавидит так сильно? Сказала ли она тогда, что это всё ложь? Что ей стыдно за сказанное и что она их очень любит? Любит так сильно, что предпочла бы сама потеряться в лесу и умереть там с голоду. Попросила ли она у них за это прощения и простили ли они её?
Но…
Я так и не попросила у них прощения за всё сказанное.
Воспоминание того, как она попрощалась со своими сёстрами, резануло сердце. Истерика, скандалы, разбитая картина их семьи… И теперь ей придётся жить с тем, что она там устроила. И некому больше сказать, как же она раскаивается. Некому сказать, что она их любит.
Миланье плакала. Тихо и молча – слёзы сбегали по её щекам, а она не издала ни звука.
- Держи, шоколад поднимает настроение, - его низкий голос раздался откуда-то сбоку.
Миланье нехотя повернула голову к протянутой сладкой штуке, которой он угощал её до этого, но желания брать её не было никакого.
- Я не хочу… - тихо сказала она.
- Хочешь. Просто не знаешь, чего хочешь. Бери, пока я её тебе в рот силой не затолкал, - безапелляционно сказал он, и Миланье нехотя протянула руку.
Взяла, покрутила в руках, откусила. Сладость мгновенно наполнила рот и даже немного свела челюсть. Было действительно вкусно, но от этого стало ещё грустнее. Слёз стало ещё больше, как и соплей в носу.
- Прости… - тихо сказала она. – Я… не хотела делать тебе больно. Просто моя…
- Я понял, - перебил он. – Можешь не озвучивать, а то опять расплачешься.
- Моя мать и сёстры… - она сделала глубокий вдох, чувствуя, как дрожит не только её голос, но и всё её тело. – Жарки сказала, что они погибли. Город был уничтожен, и никто не выбрался.
- Но кто-то же об этом рассказал, верно? Может кто и выбрался, - пожал он плечами. – Слухи.
Миланье откусила ещё кусочек.
- Но такие вести просто так не появляются, - покачала она головой, роняя слёзы. – Никто не станет говорить просто так, что великий демон погиб и что город пал. Такие новости… они… не появляются из слухов… И я… и ты… я…
- Закричала, а я убил не того демона, я понял, - кивнул Кент.
Он был иного мнения по поводу слухов, хотя отчасти был согласен с Миланье – такие слухи не возникают на ровном месте. Если говорят, что целый город уничтожен, значит, так оно и есть. А учитывая их войска, то тем более. А про смерть этих великих демонов… Кент тоже почему-то не сомневался. Если их войска нападали, то нападали наверняка.
- Просто… я же их больше никогда не увижу? – подняла она взгляд на него, спросив дрожащим голосом, полным слёз.
- Их? Нет, - покачал он головой.
- Просто… просто я наговорила им… перед нашим расставанием очень много нехорошего, моим сёстрам. И с мамой поругалась незадолго до этого. Я…
- Раскаиваешься в сказанном.
Миланье не ответила, просто кивнула, шмыгая носом. Слёзы, которые, казалось, пересохли, вновь бежали по щекам, а всё её лицо сморщилось, как переспевшее яблоко.
- Не волнуйся.
- Не волнуйся? – не эти слова она ожидала услышать сейчас. В её голосе даже проскочила искорка ненависти. Как он может говорить ей не волноваться, если вся её семья погибла?!
Но Кент был невозмутим и спокоен.
- Верно, - кивнул он. - Да, ты думаешь, что легко мне говорить, так как не со мной происходит это, и права в этом. Но я могу трезво глянуть на ситуацию. Даже если ты пошлёшь маман на все четыре стороны, скажешь, что ненавидишь её всей душой, терпеть не можешь и желаешь сдохнуть под придорожным кустом, она всё равно будет любить тебя всем сердцем. Ей будет больно, да, но её любовь никуда не денется. Это же мама.
- А тебе откуда знать?
- Будто у меня маман не было, - хмыкнул он. – Они прощают то, что не смогут простить остальные.
- Но она могла злиться на меня. И не знать, что я…
- Матери всегда злятся. Особенно на глупых детей, которые только и делают, что ищут на жопу приключения. Матери злятся, потому что в первую очередь волнуются. Но это не отменяет того, что они любят своих детей. Даю голову на отсеченье – мать тебя любила даже после тех слов. И давно простила твою дурную голову. И меньше всего хотела, чтоб ты вот так тут страдала.
Такие слова были не для Кента. Более того, такие монологи были не для Кента. Он слишком мало разговаривал с другими, однако с этой девчонкой он, наверное, отговорил уже годовой запас. Более того, Кента смущали такие вот разговоры о любви и прочих телячьих нежностях. Смущали до такой степени, что он был готов набить самому себе морду. Слишком приторно, слишком слащаво и мило. Не привык он к подобным разговорам. Однако сейчас чувствовал, что ему стоит немного выйти за собственные рамки, чтоб девочка, напротив, потерявшая семью, смогла облегчить себе душу.
- А сёстры…
- То же самое. Ты злишься на сестёр за их выходки? Стала бы злиться, если бы померла?
- Нет, - тихо ответила она.
- Ну вот, - пожал Кент плечами. – И они не злятся на глупую сестру.
- Но мне больно. Даже после того, что ты сказал, мне больно…
- Ты будешь мучиться. Это называется горевать по родным, и это нормально. Ещё месяц, а может и больше тебя это будет мучить. Но это пройдёт.
- Просто…
- Хочешь услышать, что тебя простили. Поверь, тебя простили. Держи шоколадку.
Он пододвинулся поближе и протянул её ещё одну шоколадку. Та на этот раз приняла её без каких-либо разговоров. Просто молча съела, плача.
- Они меня точно простили?
- Точно.
- Точно-точно?
- За базар отвечаю, - кивнул он.
- Какой базар? – не поняла Миланье.
- Фраза такая. Означает, что за слова свои отвечаю, - прогудел Кент, кинув ещё растопки в костёр.
- Понятно, - она шмыгнула носом и уставилась в костёр. – Ты уверен?
- Да. Перед смертью все всё прощают. Это сто процентов. Потому что они испытывают то же, что и ты сейчас. И им хочется простить всех перед смертью.
Не всех, естественно. Однако Кент имел ввиду родных и близких. Иногда друзей. Он сам не раз видел, как солдаты просили передать матери, отцу, сестре, жене, брату, другу, собаке и так далее, что они всё им прощают и любят. Потому он имел полное право говорить об этом, не раз столкнувшись с этим в жизни. Никто не хочет помирать, оставляя долги за собой. В данном случае – обиды.
- Я… хочу верить в это… - пробормотала она.
- Будешь мамой детей, поймёшь и поверишь, - ответил Кент.
- Мамой? – она словно пробовала на вкус это слово. – Быть мамой… Это родить ребёнка, да?
- Верно, - кивнул он. – Или удочерить.
- Мамой… - Миланье подняла взгляд на него. - Кент, а какая была твоя мама?
За последнее время в её потухших глазах в первый раз вспыхнула искорка интереса, которой раньше были полны её глаза.
- Моя ма? Да обычной, - пожал он плечами. – Целеустремлённая, с железной волей, но добрая. Слишком добрая. Я бы даже сказал, что многое мне позволяла.
- Она была красивой?
- Естественно, - кивнул он.
- Моя мама тоже, - вздохнула она и вновь начала плакать.
Стоило ей вообще вспомнить кого-либо из семьи, как слёзы сами собой начинали наворачиваться на глазах. И, как подозревал Кент, это будет происходить ещё очень долго и невыносимо мучительно. В конце концов, она лишь ребёнок, и боль эта будет даваться ей тяжелее, чем взрослым. Особенно кода рядом нет никого из родных и близких.
И не будет.
Потому, желая как-то утихомирить мелкую, чтоб ей стало полегче, Кент схватил её за руку, подтащил грубо к себе прямо по земле и сгрёб в охапку. Прижал к себе так сильно, что грудь отдалась болью, а она оказалась в тесных объятиях.
Не сильно Миланье вырывалась. Да и подобного желания не было никакого. Она вновь плакала, горько и жалобно, но зато теперь чувствовала себя в чьих-то крепких руках. Чувствовала некоторую защищённость и тепло. В его руках было не так одиноко, и казалось, что ей даже сочувствую, понимают, насколько ей сейчас плохо. Потому Миланье могла выплакаться не в собственные ладошки, а в чью-то грудь, почувствовав себя нужной, даже если это был самообман.
Раньше, когда мать пыталась её обнять, Миланье лишь отталкивала её руки, говоря, какая она взрослая, однако теперь с горечью понимала, как ей этих объятий теперь не хватает.
- Кент, а ты скучаешь по близким? – тихо спросила Миланье.
- Нет.
- Совсем?
- Совсем.
- А хотел бы вернуться домой?
- Нет.
- Совсем?
- Совсем.
Миланье замолчала на мгновение.
- Странный ты, - сделала она вывод. – Очень странный. Все малумы такие?
- Нет.
- Значит, ты особенный?
- В каком-то плане да, - кивнул он.
- Слушай, а как второе твоё имя? – неожиданно спросила Миланье.
- Второе? – не понял Кент.
- Ну, второе имя. Я его так и не узнала, а ты так и не представился. У меня второе имя – Пеймон. А у тебя?
- Беспалов.
- Странное имя.
- Это фамилия, - заметил Кент.
- А что такое фамилия? – тут же прилетел следующий вопрос.
- То, что ты называешь вторым именем. Но если на то уж пошло, то и Кент не совсем моё имя. Вернее моё, но сильно сокращённое.
- И какое же у тебя полное имя? – поинтересовалась она.
- Иннокентий.
- Инно… что? – хихикнула Миланье.
- Иннокентий, - повторил терпеливо он.
- Иннокентий? – она едва сдерживалась, чтоб не рассмеяться и не обидеть его. Однако для неё имя было действительно забавным.
- Да, так.
- Хи-хи-хи-хи-хи-хи… - она уткнулась лицом в него, слегка вздрагивая от смеха, который всё же не смогла ни сдержать, ни спрятать.
- Не вижу в моём имени ничего смешного, - хмуро заметил он.
- Прости… хи-хи-хи-хи… но оно такое… хи-хи-хи-хи… забавное…
Миланье не прекращала хихикать, но Кент был и не сильно против. В другой ситуации он бы может и поморщился от подобного, высказав своё негодование, однако сейчас, учитывая произошедшее, подобное не казалось чем-то плохим.
Вскоре она затихла и, как выяснилось, просто-напросто уснула. Понял Кент это, когда из её открытого рта слюна начала капать ему на руку. Не проснулась она даже тогда, когда он уложил её обратно на скинутые для лежанки листья.
***
Миланье видела сон.
Она была снова дома, рядом с собственными сёстрами.
Ей снилось, как они сидели перед камином на ковре в холодные ночи, укрывшись стащенным одеялом, и слушали, как старшая из них читает им сказки. А мать, сидя в кресле в отдалении, изредка наблюдает за ними, занимаясь собственными делами.
У Миланье было две сестры – одна близняшка, родившаяся раньше неё.
Близняшка была её копией, может чуть более спокойной, но не менее решительной, а в некоторых ситуациях проявляя куда больше упорства, чем сама Миланье.
Второй была старшая сестра, которая уже подошла к тому возрасту, когда можно начать отношения с мужчиной. Нередко её старшая сестра следила за младшими, относясь к ним по-доброму и снисходительно. Хотя и ссоры между ними из-за возраста тоже случались. А бывали моменты, когда она была не против побеситься вместе с неугомонными сёстрами.
В этом сне Миланье сидела рядом с близняшкой под одеялом, внимательно слушая очередную сказку от старшей. Она по какой-то причине не понимала ни слова, однако всё равно внимательно слушала её. Казалось, что это очень важно, пусть Миланье и не понимала, почему именно. Она слушала до тех пор, пока старшая неожиданно не остановилась.
Просто замолчала на полуслове. Но никто не выглядел удивлённым, ни её сестра, ни её мать, хотя сама она не могла понять, в чём дело. Обе выглядели так, словно ничего не происходило.
Но вот её старшая сестра подняла глаза, и то, что там увидела Миланье, заставило её похолодеть от ужаса. Она бы закричала, но из открытого рта не вылетело ни звука.
Вместо глаз у старшей сестры были две чёрные дыры. Две бездонных дыры, словно кто-то вырвал её глазные яблоки, которые, как казалось Миланье, неотрывно смотрели на неё. Казалось, что даже тьма внутри не была тьмой – чем-то живым, двигающимся, опасным…
Миланье хотела было встать и убежать, однако ноги её не слушались. Они неожиданно стали такими слабыми, что даже не могли поднять её тела. Более того, ей казалось, что невидимая сила толкает её к старшей сестре в объятия, подобно сильному ветру.
А её старшая сестра слегка подалась вперёд, вытянув руки, и улыбнулась. Было в этой улыбке что-то доброе, теплое и… мёртвое. Жуткое…
Миланье, не в силах встать, поползла на руках спиной назад, всё смотря на улыбающуюся мёртвую сестру, что тянулась к ней. Она боролась с невидимой силой, что мешала ей двигаться, но едва ли смогла уползти далеко. Не проползла и метра, как упёрлась спиной в ноги, уже догадываясь, чьи именно. Подняла голову и увидела свою мать. С дырами вместо глаз. Бездонными, чёрными дырами, которые одинаково завораживали и пугали. И она тоже улыбалась. Наклонилась, желая коснуться родной дочери своими холодными… обглоданными до костей пальцами.
Миланье пыталась закричать, но ни единого звука не вылетело из её уст. Огонь в камине, и тот трещал куда громче.
А на колени уже навалилась её сестра-близнец. Она подняла к ней свою голову, и Миланье завизжала от ужаса. На этот раз уже по-настоящему - громко, во всё горло, заглушая все звуки в комнате.
Её сестра-близнец улыбалась. Но половина её лица отсутствовала - в свете огня в камине влажной поверхностью поблёскивали кости головы, и казалось, что эта часть точно так же улыбается. На нём отсутствовал целый кусок кожи и плоти, словно кто-то сорвал его, разделив лицо родной сестры на две части.
Старшая сестра с улыбкой продолжала тянуться к ней, и только сейчас Миланье поняла, что с ней не так. Её живот был вспорот: оттуда вываливались внутренние органы, влажные, с чавкающим звуком падая на ковёр. Они всё лезли и лезли из ней бесконечным потоком, пока та пыталась обнять визжащую от ужаса Миланье. Вот уже их руки оплетают её, но это уже не руки – это щупальца, мягкие и склизкие, которые словно пытаются задушить её.
И тихий добрый шёпот матери на ухо спокойно заглушает её собственный визг.
- Дочка… возвращайся к нам… Нам тебя не хватает… не хватает… среди нас…
Они наваливаются на неё, погребая под собой, улыбаясь. Их чёрные глаза словно становятся шире, закрывая собой всё. А к голосу матери добавляются голоса сестёр, сливаясь в один мягкий, мёртвый и безумный хор.
- Мы по тебе скучаем… нам так одиноко… тебе уже пора… возвращайся к нам…
Они начали раскрывать свои рты так широко, что кожа рвалась на их щеках, обнажая окровавленные мышцы, что расходились следом. Раскрывали так, словно пытались проглотить её целиком, после чего дружно издали звук…
***
Рёв.
Громкий рёв над головами буквально вырвал Миланье из сна, спасая из бесконечного кошмара, который уже оплетал её. Можно было бы даже сказать, что это было спасение, не знай она, что это за звук и чему он предшествует.
Она резко села с гулко колотящимся сердцем, вся мокрая от пота, а в голове эхом ещё затихали слова.
Возвращайся к нам…
Этот добрый материнский голос заставлял разрываться её сердце от скорби, но вид того, что она увидела во сне, буквально пронизывал её ужасом, поднимая волосы на голове дыбом.
Миланье всё продолжала сидеть с ровной спиной, уставившись куда-то в сторону, в то время как Кент уже вовсю стоял на ногах. Он задрал голову вверх, вслушиваясь в окружающий мир и пытаясь определить, откуда и куда умчались штурмовики. В том, что они сделали, он даже не сомневался.
Деревня на их пути уже медленно и мучительно умирала. Не было взрывов, что характерно для газовых бомб, а просто так они не летают. К тому же, ночью, пока Миланье спала, мечась во сне, видимо, от кошмаров, где-то там, вдалеке, он слышал едва слышимые раскаты взрывов. Непрекращающиеся на протяжении восьми часов, они беспрерывно раздавались с той стороны, куда они шли. Значит, фронт был уже близок, пусть Кент и не знал, к кому конкретно он выйдет.
Американцы? Русские? Китайцы? Индусы? Евросоюз? В принципе, без разницы, однако всё же он бы предпочёл выйти к своим, так как, кроме родного и могучего, других языков он не знал. А объяснять, откуда с ним демон…
С ним демон…
Кент покосился на сидящую, словно скульптуру «спросонья», Миланье. Он надеялся её оставить в деревне, что будет перед ними, но деревни уже как бы и нет. Была мысль так же отправить её к своему фронту, где бы о ней позаботились свои, однако Кент слишком сильно сомневался, что после ночного боя существовал тот самый фронт со стороны демонов.
Отправить её обратно? Зависит от того, где они сейчас находятся.
Относительно врат все войска делились на несколько направлений: верхнее, нижнее и два центральных. Плюс три обратных. Смысл был в том, что два центральных и верхнее поочерёдно продвигались вперёд, пробивая основные точки сопротивления и расширяя фронт, в то время как нижнее растягивалось вслед за ними, прикрывая снизу. Обратные войска находились с другой стороны врат и закрывали собой тыл всей компании.
Насколько знал Кент, позади врат, кроме дремучих лесов и гор, ничего не было. Сверху, предположительно, должно было быть море, хотя его никто пока не видел, а вот в центре и снизу уже земли демонов.
Как-то так.
Исходя из этого, если они сейчас находятся прямо перед центральными войсками, что постоянно продвигаются вглубь, то отступай - не отступай, а велик шанс, что Миланье накроют ближайшим глубоким авианалётом в стан врага, что иногда проводились. Вряд ли она сможет далеко уйти одна, да и если кто-то решит позаботиться об осиротевшей девочке, то, скорее всего, пригреет в ближайшем городе, который находится на пути продвижения армий.
Если же снизу, то, учитывая тот факт, что в том направлении пока войска не продвигались, у неё были абсолютно все шансы уйти в глубь материка и спрятаться.
Правда, куда она уйдёт одна? Миланье не то что найти поесть не сможет, она даже об элементарных вещах не сможет позаботиться. Её съедят ближайшие хищники и используют её рожки как зубочистки.
Кент делал свои выводы, исходя из того, где ей могла угрожать самая большая опасность. В данном случае – люди. И совершенно забывал, что Миланье сама по себе может представлять опасность как для себя, так и для окружающих. К тому же, Кент сам не замечал того, что слишком волнуется о её будущем. Буквально несколько дней назад он бы без зазрения совести отправил Миланье на своих двоих по дороге обратно, а не волновался, что с ней станет в пути.
- Нам надо уходить, - сделал он вывод.
- А? – не расслышала его Миланье, слишком глубоко уйдя в себя.
- Надо валить. И желательно подальше отсюда, - он начал быстро собираться.
- А что происходит?
- Деревни впереди больше нет, - тут же вывалил на неё всю информацию Кент. Он даже не подумал, что после произошедшего такое будет не лучшим вариантом для ребёнка. - Её затравили буквально минут пять назад.
- Затра… вили… - продолжила она осипшим голосом. Ей показалось, что из одного кошмара она провалилась в совершенно другой, но реальный. – Но зачем?
Тот не ответил, быстро собрав вещи и ногой затушив костёр, который и без того был на последнем издыхании.
- Подъём, мы уходим.
- Куда? – слегка растерянно и испуганно спросила она, но ответ так и не получила.
В этот момент послышался новый рёв. Оглушающий, вибрирующий, пробирающий до костей - он был куда ближе, чем прошлый, и надвигался на них. Казалось, этот звук проникал в каждую клеточку окружающего мира. То нечто, что производило его, через несколько секунд пронеслось со свистом над их головами, заставив Миланье сжаться, рефлекторно прикрыв голову руками. На секунду ничего, кроме этого рёва, не было слышно, но очень быстро он пошёл на убыль, затухая.
Ещё больше штурмовиков? Какого чёрта их так много? Мы , случаем , не под удар вылезли?
Иногда штурмовики буквально перемалывали в щепки лес, уничтожая отступающих демонов, если знали, что они где-то в этом секторе. Бомбили нещадно, зачастую заливая всё напалмом. Если сейчас так же, то было самое время сматываться. Попасть под дружественный огонь - это точно не то, чем хотел закончить свою недолгую жизнь Кент.
Но это был не конец звукового представления - меньше чем через минуту послышался новый звук. Он неумолимо приближался, однако был где-то сбоку от них. И на этот раз его узнали оба. Кент знал его как рокот вертолётов. Миланье же как рокот страшных и очень опасных стрекоз, что однажды напали на её дом.
- Так, теперь точно надо валить, а то зачастили они над нашими головами пролетать, - он рывком поднял её на ноги, рефлекторно стряхнул с неё листья и потянул в лес. Если они летят куда-то, то точно бомбить. А если бомбят, то точно для того, чтоб расчистить проход для войск. И есть вероятность, что очень скоро Кент и Миланье сами наткнутся на них. Однако теперь он не был уверен, хорошая ли это идея.
- Но куда? – спросила Миланье, едва поспевая за ним.
- Подальше от этого места. Не дай бог нас сейчас обстреляют, кишки с деревьев замучаемся собирать.
- Мне дороги мои кишочки, - пробормотала Миланье, потрогав свой живот.
- Ты не поверишь, но и мне тоже, - оглянулся он на небо. – Но перед этим…
Он остановился и быстро достал из бокового кармана противогазы. На этот раз Кент спрятал их не так глубоко, как в первый раз, навсегда уяснив, что такое должно быть под рукой.
- Не дай бог сюда ветром это дерьмо понесёт, а мы и не заметим. Прижми к лицу и ни в коем случае не убирай его. Поняла?
- Да, - ответила она. Теперь из-под противогаза её голос был гулким, глухим.
- Отлично. И ещё кое-что. Если ты встретишь людей, если они начнут тебе что-то кричать, приказывать, ты делаешь это беспрекословно, поняла?
- Но…
- Никаких «но», Миланье. Не дай бог мы наткнёмся на солдат, к тебе будет особое внимание, потому не перечь, не спорь и не пытайся скрывать, что ты их понимаешь, слышишь? Не говори, откуда ты и кто ты, кроме имени. И веди себя так же вежливо, как и тогда со мной вечером, помнишь? Пожалуйста, скажи, что поняла.
В его низком грубом голосе слышались молящие нотки, которые тронули Миланье до глубины души. Где-то внутри она почувствовала прилив тепла к глупому малуму, который даже сейчас старался уберечь её от неприятностей. Даже если эти неприятности были его собственным народом. Потому она почувствовала себя куда уверенней и твёрже, словно получив смысл прожить ещё несколько дней.
- Да. Можешь положиться на меня! – ответила она уверенно и стукнула себя по груди кулачком.
- Отлично, - кивнул Кент, надеясь, что она действительно всё поняла. – А теперь идём, нельзя здесь задерживаться.
