Заключение
Просто поверить

Впервые об Эмме Сулкович я услышала осенью 2014 года. В то время как раз стартовал ее необычный арт-проект в Колумбийском университете на факультете искусств. Эмма сочла, что в учебном заведении и в полиции Нью-Йорка, куда она заявила об изнасиловании, не расследовали дело должным образом. Девушка решила искать утешения в искусстве. Так было положено начало акции «Матрас» (или «Тяжкий груз»). Идея была проста: Сулкович постоянно думала о полученной ею травме и никак не могла успокоиться. Организованный ею длительный перформанс позволял преобразовать моральные тяготы в физические. Она везде носила с собой по кампусу двадцатипятикилограммовый матрас – такой же, как тот, на котором произошло надругательство. И обещала ходить с ним до конца обучения в Колумбийском университете или до тех пор, пока насильника не выгонят из его стен.

Эмма, конечно, предполагала, что ее выходка привлечет внимание других студентов, но она и представить себе не могла, что ее история так заинтересует прессу. В конце сентября 2014 года о проекте рассказали New York Times, New York Magazine, Elle, Artnet, MSNBC. Даже Хиллари Клинтон упомянула о нем в своей речи на конференции, организованной Национальным комитетом Демократической партии и посвященной женскому лидерству. New York Post, New York Daily News, Jezebel, Mic, New Yorker, Breitbart, National Review – все эти издания опубликовали статьи о Сулкович. По сути, СМИ превратили Эмму в символическую фигуру, вокруг которой развернулась общенациональная дискуссия о проблеме насилия. Девушку оценивали очень по-разному: одни считали ее отважной героиней, которая готова терпеть боль и стать мишенью для сплетен и пересудов, чтобы привлечь внимание к важному для общества вопросу. Другие полагали, что она просто самовлюбленная особа, ловко паразитирующая на той беде, с которой сталкиваются «реальные» жертвы домогательств и принуждения. New York Magazine назвал ее проект «радикальной уязвимостью» (119), National Review именовал Сулкович «девой-плакальщицей», демонстрирующей «интеллектуальный снобизм и эгоизм» левых феминисток (120).

Когда я впервые обратилась к Эмме за комментарием, то думала, что услышу стандартные аргументы, повторяемые многими из тех, кто пережил изнасилование: «Женщинам надо верить. Нужно доверять их свидетельствам. Слишком тяжело выходить со своей личной драмой к широкой аудитории, поэтому никто не станет этого делать, только чтобы потешить себя. Всякий, кто готов к новым травмам, связанным с пристальным публичным вниманием (а Сулкович пришлось через такое пройти), говорит правду и действительно пострадал».

Однако наш разговор сложился не совсем так.

«Есть такой тип феминизма, который стремится перевернуть всю структуру власти», – говорила мне Эмма за обедом в кафе на Юнион-Сквер. По ее наблюдениям, это можно назвать феминизмом «расширения прав».

У «мейнстримовых» борцов за женскую свободу имеется определенная стратегия: они пишут статьи и воззвания, выступают в университетах с лекциями и приводят свои аргументы, а также научные данные, которые должны подтолкнуть общество к искоренению патриархата. Также они инициируют масштабные кампании в социальных медиа, где женщины могут рассказать свои истории. Таким образом, набирается критическая масса свидетельств, которые невозможно игнорировать или списать на то, что какие-то отдельные дамы придумывают небылицы, чтобы отомстить мужчинам. Сулкович поддерживает такую стратегию и иногда реализует ее в своих проектах. Но ее также привлекает иной вид феминизма, менее распространенный, но при этом открывающий большие возможности. «Суть его в том, чтобы открыться, показать себя максимально уязвимой и через слабость обрести силу», – поясняет акционистка. Подобная тактика многим может показаться саморазрушительной и самоуничижительной, но для развития внутреннего мира автора идеи этот метод иногда оказывается очень плодотворным. Именно такой способ действия Эмма избрала для себя в последние годы, уже после «матрасного протеста». «Разве цель моего арт-проекта состояла в том, чтобы заставить окружающих верить женщинам? – рассуждает она, сидя напротив меня в кафе. – Мне кажется, своей акцией я как раз всем показала, насколько невероятно то, что со мной произошло. Я никогда и никому ничего не пыталась доказать».

Перформанс «Матрас» («Тяжкий груз») спровоцировал дискуссию о том, чему можно и чему нельзя доверять. Обсуждение этого вопроса должно было стать максимально широким, чтобы выявить очевидную ложь многочисленных самопровозглашенных экспертов, не верящих, что жертвы насилия действительно страдают. Выйдя со своей болью к людям и постоянно «тыкая всем в глаза» травмой, девушка стала объектом открытых злобных нападок со стороны тех, кто ставил под сомнение достоверность рассказа о совершенном против нее преступлении.

Комментаторы в Сети без конца обсуждали, какие выгоды приносит Сулкович статус жертвы, а журналисты находили нестыковки в ее описании событий. Появились даже оппозиционные арт-выходки – постеры с фотографией Эммы и подписью «Милая маленькая лгунья» (121). Ими был увешан весь кампус Колумбийского университета через несколько часов после того, как она получила диплом. Критики заявляли, что изнасилования быть не могло, потому что девушка изначально дала согласие на секс и, кроме того, у нее не обнаружили ни синяков, ни других следов борьбы.

Изнасилования не было, потому что она продолжала переписку с предполагаемым насильником в относительно дружественном тоне. Всем кажется, что жертва сексуального надругательства никогда не станет делать подобного. Короче говоря, Сулкович никто не насиловал, так как ей не удалось представить достаточных доказательств, чтобы опровергнуть укоренившиеся в «коллективном разуме» шаблоны о том, как пострадавшая должна одеваться, выглядеть, вести себя.

Новое публичное высказывание Эммы, точнее, ответ критикам «матрасного протеста» имел двойную цель. Во-первых, она хотела создать такую арт-презентацию, которая заставила бы аудиторию, состоящую из мнимых «специалистов», взглянуть правде в глаза и увидеть, как уродливо насилие, освобожденное от внешних прикрытий, то есть наших стереотипов о нем. Во-вторых, художница попыталась поколебать всеобщую уверенность в том, что истинные жертвы должны реагировать на происшествие строго как предписано. «Ведь так обычно делают все вменяемые люди!» – примерно такие аргументы приводили оппоненты Сулкович.

Для решения этих задач Эмма решила нарушить законы, которые, как считается, неосознанно соблюдают все женщины, пережившие сексуальное домогательство. Она решила, что теперь ее поведение будет противоположным тому, чего от нее ожидают.

«Чего точно никогда не станет делать изнасилованная?» – подумала Эмма. И вскоре нашла ответ: «Она ни в коем случае не захочет повторить свой опыт снова. Да еще и в режиме онлайн».

В итоге на свет появился новый проект под заголовком Ceci N’est Pas Un Viol – восьмиминутное видео, которое пресса окрестила «отталкивающим роликом с записью сексуального контакта» (122), «тревожным и заставляющим задуматься» (123), «травмирующим» (124). Вначале автор ролика призывает аудиторию задуматься о причинах, которые заставили выложить подобный материал. «Вы ищете доказательств? Доказательств чего именно? – спрашивает Эмма. – Считаете ли вы меня идеальной жертвой или наихудшей в мире?» Она уверена, что ответ на этот вопрос способен много чего рассказать о самом зрителе, да и об обществе в целом.

В некоторых пересказах история Эммы Сулкович выглядит как хроника постоянного вранья, а сама героиня изображается как архетипический пример женщины-лгуньи, которая сожалеет о принятом ею решении переспать с мужчиной или страстно желает отомстить и для этого выдвигает против него обвинения. Таким образом она пытается навсегда испортить ему репутацию. Такую версию предлагает нам Daily Beast в статье «Студент Колумбийского университета: я ее не насиловал» (125). Здесь Сулкович показана как агрессор, а Пол Нангессер пытается обелить свое имя. Отчасти такую позицию заняла и администрация университета: она согласилась с претензиями Нангессера, который подал в суд, заявив, что руководство вуза нарушило его права, разрешив Сулкович реализовать ее «матрасный проект» в университетских стенах (126).

Но я этой интерпретации не верю. На страницах своей книги я старалась показать, что женщины в большинстве случаев лгут для достижения вполне конкретной и прагматичной цели. Редко, или вообще почти никогда, ими движет желание снискать общенациональную славу. Ведь огласка влечет за собой страдания и унижение. Миллионы совершенно незнакомых людей начинают судачить о тебе, обсуждать каждый твой шаг, каждое слово, каждое движение твоей души. Я бы сказала, что слабый пол лжет в вопросах, связанных с сексом, в основном ради того, чтобы избежать внимания, а не чтобы привлечь его. Мы имитируем оргазм, чтобы завершить нежелательный контакт, придумываем несуществующего бойфренда, чтобы отделаться от приставаний, изображаем чистоту и отсутствие сексуального опыта, чтобы укрепить отношения с постоянным партнером, а не чтобы идти на сторону. И даже ложное обвинение в сексуальных домогательствах в большинстве случаев необходимо женщине для того, чтобы избежать осуждения, а не ради того, чтобы бесконечно муссировать эту тему в Интернете.

Рассказывая свою историю, Сулкович, помимо прочего, предлагает объяснение, почему женщины зачастую вынуждены врать. Эмма много раз предпринимала попытки донести до окружающих свою позицию обычным, традиционным способом. Она пыталась поговорить напрямую с Нангессером, надеясь, что тот вдруг раскается. Она обращалась к руководству университета, но там ей ответили, что предоставленные ею доказательства недостаточно убедительны. Она надеялась, что полиция поможет справедливости восторжествовать, но и там от нее отмахнулись. Только после того, как везде ее отказались слушать, она решила привлечь внимание к проблеме необычным способом. Повторю, ей много раз отвечали, что ее реальность «недостаточно реальна». Поэтому она решила, что стоит показать всем, насколько тонка грань между правдой и выдумкой.

Женский обман – это одна из форм феминистского протеста. Женщины обретают власть и силу через предельное обнажение перед обществом. Сулкович отлично освоила эту форму взаимодействия с миром. Но многим другим, попавшим в подобную ситуацию (когда ты говоришь правду, но ее не признают), не остается ничего другого, как только прибегать к социально приемлемой лжи. Когда единственный способ добиться того, что тебе нужно, – это вранье. Приходится прибегать к нему за неимением лучшего.

Отважная акционистка прекрасно понимает, что все могло бы сложиться по-другому, и «матрасный протест» не понадобился бы. «Если бы Пол просто извинился, мне не пришлось бы использовать силу искусства, чтобы доказать свою правоту. Я бы увидела, что он осознал ошибку и, скорее всего, не будет поступать так впредь, – сказала мне Эмма. – Но этого не произошло, он меня не услышал».

Нангессер не единственный, кто ее не услышал. Мы живем в обществе, в котором мужчина считается заведомо достойным доверия, а женщин заведомо подозревают в дурных намерениях. Позиция мужчин представляется непогрешимой, их слово не подвергается сомнению. И, наверное, стоит задуматься: каким бы стал мир, если бы мы чаще верили женщинам?

5 октября 2017 года в New York Times был опубликован материал о могущественном голливудском продюсере Харви Вайнштейне и о том, как тот десятилетиями домогался актрис (127), а тем, кто грозил ему судом, успешно затыкал рты. Через несколько дней после выхода статьи на эту тему Ронан Фэроу написал, что против Вайнштейна выдвигаются обвинения не только в харассменте, но и в сексуальном насилии (128). Поначалу казалось, что ситуация будет развиваться по традиционному сценарию: Вайнштейн наймет отличных адвокатов, будет отпираться от всех обвинений, попутно вяло извиняться, ссылаясь на то, в какой культуре он вырос и сформировался – тогда, мол, женщин было принято добиваться. Именитые друзья и коллеги насильника выступят в его защиту и скажут, что Харви всегда был к ним добр, поэтому выдвинутые против него обвинения третьих лиц не могут быть правдой.

И вдруг что-то пошло не так. Вайнштейна изгнали из его собственной компании. Личный адвокат отказался его защищать. Выступавшие ранее в его защиту люди попросили прощения за то, что они это делали. А затем (сначала потихоньку, а потом все больше и громче, нарастающей лавиной) стали выступать женщины, открыто заявляя о пережитом унижении и принуждении. Они обвиняли очень многих известных мужчин, которые достигли успехов и славы в разных областях. Им припомнили все: грубые и непристойные комментарии в адрес противоположного пола; неприличные, оскорбительные прикосновения, шокирующий эксгибиционизм и жестокое сексуальное насилие. Иногда публично оглашалось то, что негласно всем давно было известно. Но люди годами молчали об этих «секретах Полишинеля». Впрочем, временами всплывали и неожиданные факты, о которых никто не подозревал.

Самым поразительным, впрочем, оказалось то, сколь многие из этих обвинений действительно были правдой и подтвердились фактами. Луи Си Кей, давно отрицавший слухи о своей склонности к насилию, открыто признал, что часто мастурбировал в присутствии женщин, которые не давали согласия на такую сексуальную «игру» (129).

Телевизионный продюсер Дэн Хармон вступил в публичную перепалку с бывшей сотрудницей, обвинившей его в сексуальных домогательствах (130). Затем Хармон в одном из подкастов произнес семиминутную речь с извинениями за свою несдержанность. Общество поверило практически всем свидетельствам женщин (за редким исключением). Их правду приняли сразу, а не после долгих лет борьбы. Никто не стал дожидаться дополнительных доказательств и появления новых жертв.

Почему же ситуация вдруг так радикально изменилась?

Есть мнение, что волна откровений – это реакция на политику новых властей США, феминистский бунт против политики Трампа. Во время конференции о судьбе и роли женщин в Голливуде (это был первый подобного рода женский форум) актриса Эмбер Тэмблин предположила, что, если бы президентом была избрана Хиллари Клинтон, вряд ли бы поднялась столь мощная волна женского протеста. «Только благодаря приходу столь отвратительного лидера, как Дональд Трамп, многие неприятные вещи стали всплывать на поверхность, хотя на дне они существовали довольно долго, – заявила Тэмблин. – В нашей стране давно происходит подобное. Но лишь когда пришел нынешний президент, для нас, наконец, стало очевидным, в чем именно состоит вопиющее зло агрессивной маскулинности, и мы смогли четко на это указать».

С другой стороны, многие считают, что движение, набравшее обороты осенью 2017 года, началось гораздо раньше. В одной из статей активистка и писательница Линди Уэст так отвечает на возмущенную реплику Вуди Аллена, назвавшего всплеск обвинений в сексуальных домогательствах «охотой на ведьм»: «В последние пять лет все больше жертв решились вслух заявить о том, что с ними произошло. Таких свидетельств очень много, и в них говорится не только о душевных травмах, вызванных нежелательным прикосновением или унизительным комментарием. Мы видим и более серьезные последствия: женщины теряли веру в себя, уходили с работы, отказывались от карьеры. Мужчины всеми силами пытались удержать власть и уменьшить растущее влияние противоположного пола» (131). Есть и те, кто утверждает, что протест начал зреть несколько десятилетий назад, когда в обиход впервые вошел предложенный юристами и социологами термин «сексуальные домогательства». А в 2017-м наступила кульминация этого протестного движения.

«О харассменте в современном понимании начали говорить после выступления Аниты Хилл», – утверждает Майкл Киммел, профессор социологии и гендерных исследований в Университете штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук. Юрист и преподаватель Анита Хилл в начале 1990-х заявила о том, что неоднократно подвергалась сексуальным домогательствам со стороны судьи Кларенса Томаса. Киммел считает Аниту «матерью» нынешнего женского движения. Как можно догадаться, Хилл добилась несравнимо меньшего успеха, чем нынешние правозащитницы. «Все тогда говорили, что она лжет. Все презирали ее, считали распущенной и развратной», – подчеркивает Киммел в беседе со мной, цитируя нелестно охарактеризовавшего Хилл писателя Дэвида Брока. Аните не поверили, она потерпела фиаско, и все же профессор Киммел считает ее важной, общественно значимой фигурой. Несмотря на то что ее яростно пытались дискредитировать, она стала вдохновляющим примером для многих других женщин. Не все из них решились публично рассказать, что с ними случилось, однако сотни и тысячи хотя бы нашли в себе смелость, чтобы поделиться переживаниями с близкими – друзьями, родственниками, коллегами – и предупредить их о возможных нападках со стороны мужчин, которых следует остерегаться.

Прошло два с половиной десятилетия, с тех пор как Анита Хилл произнесла речь в Сенате, где должны были одобрить назначение Томаса на высокую должность судьи Верховного суда. С тех пор очень много смелых женщин признались, что подверглись насилию. И с каждым таким заявлением общество приближалось к поворотной точке, когда отрицать очевидное было уже невозможно.

Теперь, как утверждает Киммел, «мы дошли до того исторического момента, когда женщинам верят».

Посмотрим, сохранится ли эта тенденция в будущем. Так совпало, что я побеседовала с профессором Нью-Йоркского университета всего через несколько часов после публичных извинений Луи Си Кея. Он просил прощения за то, что многие годы унижал женщин. Исторический, поворотный момент! Но даже и тут Киммел предупреждает: возможен рецидив. По его мнению, если обвинений будет слишком много, к ним все привыкнут. Домогательства станут воспринимать как нечто обычное и нормальное. А может, мужчины найдут новые аргументы и снова возложат всю вину на женщин, сняв ее с себя.

Надеюсь, этого все же не произойдет. Возвращаться в прошлое слишком рискованно. Но так или иначе важно помнить, что женщины не смогут чувствовать себя в безопасности, пока им не верят. И они будут продолжать лгать, если у них не будет иного способа защитить себя.