Сергей Петров

Пионер

Станция жила своей собственной жизнью. Еле слышное шуршание вентиляторов системы жизнеобеспечения, сиротливый писк систем контроля положения станции, восемь дней назад потерявших свои ориентиры; гул компрессоров, регулирующих состав кислородной смеси внутри жилых модулей, жужжание сервоприводов сложных механизмов в одном из экспериментальных отсеков; визгливая работа матричного принтера, выплевывающего в пространство длинную ленту распечатанных данных, и тихий, больше похожий на воспоминание, далекий отголосок музыки, льющейся из забытой кем-то из астронавтов крошечной колонки где-то в жилом модуле. Дежурное освещение, ночной полумрак узких коридоров, моргающие сигнальные огни на приборных панелях, пестрящие сложными кривыми и бесконечными таблицами, смотрящие в пустоту мониторы на рабочих местах. Полтора кубических километра пригодной для жизни пустоты, несущиеся по орбите.

Катсуне Аоки, закрыв глаза, парил в центральном отсеке. Тонкий провод, тянущийся от контрольной панели на стене, входил в разъем импланта, расположенный за ухом японца. Подключившись к сети искусственного интеллекта, управлявшего работой станции, Катсуне изучал оставшиеся в его памяти данные. Высота станции, ее точное положение, полученное от системы спутников GPS, масса без учета массы модуля, доставленного Андреем и Кэтрин неделю назад, масса топлива в разгерметизировавшемся аппарате Falcon; прогнозируемые траектории движения, коррекция орбиты, частоты модуляции цифрового сигнала Энцелада, разложение по спектрам, наработки нового раздела математики, основанного на другой системе исчисления… Данные вихрем неслись через сознание Катсуне, проникая непосредственно в его память и оседая там, становясь частью его собственных воспоминаний.

Сам он в это время стоял на пляже. Темно-желтый песок, редкие деревья городского парка неподалеку и виднеющиеся за ними знакомые силуэты небоскребов. Токио. Он бродит по пляжу, смотрит на залив, на снующие туда-сюда небольшие корабли, тянущие баржи с грузом или катающие туристов. Неожиданно небо темнеет, вода уходит прочь, обнажая уродливое дно залива, а далеко на горизонте вспыхивают разноцветные облака. Странное, страшное ощущение чего-то неизбежного охватывает Катсуне. Он чувствует, что нужно бежать, и чем дальше, тем лучше, но все, что он сейчас может – стоять и смотреть на удивительное небо над ним. Еще полминуты – и огромная серо-синяя волна, несущаяся через залив, закрывает собой облака. Она переворачивает корабли, рушит здания и мосты, не замечая их, врезается в Катсуне, подхватывает его и начинает кружить. Но он не чувствует воды в легких, не чувствует страшной тяжести, которая должна раздавить его, он просто парит в темноте, охваченный ужасом. Еще мгновение – и он просыпается. Открывает глаза и несколько секунд смотрит на бегущие по монитору перед ним ряды цифр. Он успокаивает дыхание, зажмуривается изо всех сил и давит руками на глаза, пытаясь стереть сон из памяти.

Через имплант Катсуне подключается к сети визуального наблюдения станции и ищет нужную камеру. Вот она. Там же, где он оставил ее четыре часа назад. Держась за небольшие ручки возле иллюминатора, застыв в неподвижности, Мэри-Элизабет не отрываясь смотрит в бесконечность космоса. Каждый раз проверять, где она, приходится визуально – на общем плане станции ее не видно – какие-то проблемы с медицинским имплантом, которые начались, едва они прибыли на станцию. Отсоединившись от сети, Катсуне разворачивается в воздухе и, оттолкнувшись от ближайшей стены, скользит через узкий коридор. Вдоль десятков трубок и проводов, едва касаясь их пальцами, чтобы скорректировать движение, он медленно плывет к одному из жилых модулей станции.

Мэри-Элизабет никак не реагирует на его появление. Она перестала замечать окружающий мир шесть дней назад, через два дня после Катастрофы, когда в переходном отсеке они обнаружили Стивена. Стеклянные глаза, рука, обвязанная проводом чуть выше локтя, и плавающий в воздухе пустой шприц. Первое официальное самоубийство в космосе.

– Привет, – тихо произнес Катсуне, медленно подплывая к Мэри-Элизабет.

Девушка продолжала смотреть в пустоту перед собой.

– Я закончил копирование данных, – тихо продолжил Катсуне, доставая из аптечки неподалеку шприц с витаминным коктейлем.

Он аккуратно отогнул край трубки, вставленной в вену на тыльной стороне запястья девушки, медленно воткнул иглу в приемник и также медленно ввел лекарство.

Другой шприц, немного гепарина, запечатать катетер, согнуть трубку, новая полоска пластыря на руке, тихий щелчок закрываемой аптечки.

– Я сохранил все напрямую к себе, – он коснулся пальцами своего виска.

– Они плывут, – еле слышно произнесла Мэри-Элизабет.

– Кто? – тихо переспросил Катсуне, боясь испугать девушку.

– Киты, – она указала рукой на иллюминатор, – смотри, вот они, совсем рядом.

Тень улыбки пробежала по ее лицу.

«Имплант», – напомнил себе Катсуне.

– Я аккуратно, – сказал он и, отодвинув волосы девушки, посмотрел за ухо, туда, где располагались разъемы. Небольшой бледно-зеленый пластиковый наплыв медицинского датчика был на месте. Аккуратно вытащив его, Катсуне с удивлением обнаружил, что контактные площадки импланта были залиты медицинским клеем. Теперь понятно, почему он не работал. Убрав тонкую пленку клея, Катсуне вернул имплант на место. Мэри-Элизабет, казалось, не заметила вообще ничего.

– Я скоро вернусь, – прошептал он и, погладив девушку по голове, оттолкнулся от стенки, покидая модуль.

Снова коридоры, дежурный полумрак, подсвечиваемый светодиодными индикаторами приборов, работающими мониторами и отблесками солнечного света, падающими из иллюминаторов.

Яркий свет – почему-то включенное на максимум освещение одного из двух жилых модулей. Три персональные капсулы, личные вещи и целый ворох постепенно тающих образов и воспоминаний. Катсуне заплыл внутрь.

Одна из капсул была приоткрыта, и личные вещи расплылись по модулю, паря в воздухе, как странные сюрреалистичные тропические рыбки. Скомканные листы бумаги, пара карандашей, небольшой медальон на коротком шнурке, старая видеоигра, больше похожая на талисман, чем на средство занять время, небольшая книга в мягкой обложке с помятыми страницами, несколько полароидных снимков с подписями на обратной стороне. Катсуне поймал один из них: двое мужчин и одна женщина парят в центральном модуле станции, положив друг другу руки на плечи. Традиционный снимок вновь прибывшей экспедиции. Андрей Степанов и Кэтрин Холмс по бокам, Павел Смирнов, командир экипажа, в центре. Снизу маркером дата. Почти три месяца назад.

Вчера станцию покинул последний из них. Три дня назад, забрав один из «Союзов», Кэтрин и Андрей отправились вниз, рисуя на компьютерной симуляции спуска красивую дугу, нижний конец которой упирался куда-то в район Сиднея. Они посчитали Австралию идеальным местом, где можно провести остаток жизни, какой бы короткой она ни оказалась.

Отказавшись лететь с ними, Павел заперся в своем жилом модуле. Катсуне не знал, что он собирается сделать, но мешать ему тоже не хотел. Через два дня, за которые он постарел лет на десять, командир вышел.

– Четвертая точка, – это все, что он сказал японцу на прощание.

Забрав второй «Союз», он улетел, оставив станцию Катсуне.

Четвертая точка Лагранжа. Одна из пяти точек равновесия в системе двух массивных тел. Космический аппарат может находиться в ней вечность. Вот что он задумал.

Катсуне ловит один из летающих по модулю комков бумаги, разворачивает его и вчитывается в практически нечитаемый карандашный узор русских букв, бегущих по листу. Числа, даты, «Сигнал», «Катастрофа», «Токио»…

Павел решил превратить себя и свой «Союз» в вечный памятник человечеству, оставив потомкам послание о том, насколько глупой оказалась человеческая раса перед лицом невероятного открытия.

Поймав летавшие рядом фотографии и обрывки бумаги, Катсуне закинул их в капсулу, закрыл крышку, чтобы не разлетелись, достал из дальнего угла модуля тихо игравшую музыкальную колонку и, посмотрев на нее секунду, выключил, оставив плавать в воздухе. Выбравшись из модуля, он выключил свет и закрыл люк, чтобы призраки прошлого оставались внутри.

– Инженер Аоки, – тихий голос раздался из системы громкой связи.

Вздрогнув от неожиданности, Катсуне нашел глазами ближайший контрольный монитор.

– Пол, я же просил тебя не разговаривать со мной, – чуть раздраженно произнес он, обращаясь к искусственному интеллекту станции.

Он отключил функцию голосового обращения Пола три дня назад, когда Павел закрылся в своем жилом модуле, предоставив станцию в распоряжение Катсуне. Он хотел тишины и не нуждался в собеседнике. По крайней мере тогда.

– Простите, но мне показалось это важным, а на световые сигналы вы не реагировали.

Катсуне посмотрел на ярко мигающий на контрольной панели светодиод и молча кивнул.

– Что случилось?

– Медицинский имплант Мэри-Элизабет. Он вышел на связь. Я произвел сканирование ее состояния.

Катсуне молчал.

– В целом оно удовлетворительное, особенно учитывая последние несколько дней. Но в энцефалограмме есть отклонения, не характерные повреждениям подобного рода.

– Подробнее?

– Активность ее мозговой деятельности не характерна для каталепсии. Она как будто в порядке. Думает, слышит, видит, но не разговаривает.

– Что это значит?

– Не знаю. Мышечный тонус снижен, никакой реакции на внешние раздражители. Скорее всего, имплант все же поврежден и просто передает неправильные данные. Но мне показалось, вам будет это интересно.

– Я тебя понял, – кивнул Катсуне и, отвернувшись от монитора с показателями жизнедеятельности Мэри-Элизабет, поплыл дальше.

«Похоже, ему скучно», – вдруг подумал Катсуне, двигаясь по узкому коридору переходного отсека. И вдруг он ясно представил себя на месте Пола. Мощный искусственный интеллект, подключенный к десятку каналов связи, имеющий доступ ко всей группировке спутников на орбите. Он принимает информацию в десятке разных спектров и вариаций. От визуального наблюдения за перемещениями циклонов на планете до инфракрасных снимков далеких галактик, полученных с «Уэбба». И вдруг в один момент он теряет практически все. Связь с Землей, спутниками, телескопом… Все, что у него остается – крохотный мирок внутри станции, несколько видеокамер и пара манипуляторов. А через несколько дней ему даже запрещают разговаривать. Но что еще хуже, с каждым новым покинувшим станцию аппаратом время жизни Пола сокращается. Они уходят прочь, унося с собой столь необходимое для жизни топливо. Интересно, что он чувствует, прекрасно зная, когда именно орбита станет критически низкой и станция начнет разваливаться? Как он это воспримет? Скорее всего, это будет как последовательный отказ систем. Что-то сродни тому, что он уже испытал в день Катастрофы. Но тем не менее просто находиться здесь и ждать, когда станция упадет… Ему было жаль Пола.

Катсуне двигался через самый темный участок коридора на всей станции. Здесь нет датчиков, мониторов и ламп дежурного освещения. Неделю назад это место освещалось падающим из «Купола» светом. Сейчас все семь обзорных иллюминаторов модуля были закрыты внешними заслонками, датчики и лампы освещения убраны. Это сделал Катсуне. На следующий день после Катастрофы. Свой личный мемориал скорби.

Восемь дней назад он парил над несущейся под ним Землей, держа в руках фотоаппарат. Он ждал. Еще несколько минут, и Токио будет прямо под ним. Он обещал своим друзьям фотографию с орбиты. Легкая улыбка, далекие голоса друзей, которых в последний раз он видел на присланном к его Дню Рождения видео и… и медленно растущее на месте Токио облако в виде огромного гриба. Все, что он смог тогда сделать – позвать Андрея, который работал в соседнем модуле.

Следующие пять часов стали самыми страшными за всю его жизнь. За три оборота станции вокруг Земли экипаж стал свидетелем ужасной ядерной войны, уничтожившей цивилизацию на Земле. Китай, США, Япония, Россия – страшные ядерные грибы вырастали по всей планете. За эти пять часов они едва обменялись несколькими словами друг с другом – каждый переживал трагедию наедине с самим собой.

Спустя час после первых взрывов до побережья добрались цунами, поднятые подводными зарядами. Одна или две волны прошли японские острова насквозь. Это все, что помнил Катсуне. Остальное – список городов, разрушения, ночные наблюдения, которые пытались вести Павел, Андрей и Кэтрин с целью поиска переживших войну – было ему неинтересно. Все, кого он любил и к кому был привязан, навсегда остались в Токио.

Оттолкнувшись от стен, он полетел дальше, гоня воспоминания прочь. Подальше отсюда, убеждая себя, что ничего не вернуть и ничего не исправить. Он двигался по пустым коридорам станции, отгоняя призраков бывших ее обитателей. Сквозь воспоминания и навязчивые образы из прошлого, прикидывающиеся дежавю, заставляющие ждать, что вот из-за угла выплывет капитан, улыбнется, как обычно, своей открытой улыбкой и поплывет дальше.

Еще немного, и он останавливается возле массивного белого люка с рычагом запирающей ручки в центре. Недолго смотрит в крошечный иллюминатор на царящую за ним темноту, затем ставшим за последние три дня привычным жестом поворачивает ручку, открывает дверь и через специально сконструированный стыковочный переходник попадает внутрь модуля.

– Свет, – произносит он по-китайски, и световые панели, смонтированные в стенах, начинают мягко светиться, постепенно набирая яркость.

Он осматривает небольшое помещение, в котором оказался. Стыковочный узел. Слева – люк, ведущий на склад и к расположенной за ним силовой установке, справа – жилой отсек и комната управления. Он проплывает мимо двух пустых капсул для сна и попадает в просторный, ярко освещенный главный отсек. Такие же, как на МКС, мониторы, провода, датчики и управляющие панели. Если не смотреть на иероглифы подписей, то разницу можно не заметить.

Китайский межпланетный модуль. Катсуне активировал его три дня назад и прекрасно помнил ту мелкую дрожь, с которой разворачивались солнечные батареи модуля, как постепенно одна за другой активировались его системы диагностики, как оживали экраны мониторов, выводя информацию о первых проверках работы систем.

Мягко оттолкнувшись, он пересекает все помещение и оказывается у противоположной стены. Большой монитор, заполненный показателями жизненного цикла местного искусственного интеллекта, бегущие по экрану цифры и графики, трехмерные диаграммы и пояснения. Катсуне знает, что ядро искусственного интеллекта – сверхбыстрый процессор, позволяющий функционировать сложной самообучающейся программе – находится снаружи. Тот самый странный блок в носовой части корабля, который он обнаружил при первом осмотре модуля. Небольшой куб со значком лазерной опасности на боку, который тогда не привлек внимание Андрея, Стива и Кэтрин, больше интересовавшихся двигателем.

Сейчас, изучая отчеты программы мониторинга и пытаясь вспомнить все, что знал о теории детерменированного хаоса и теории интеллекта, Катсуне с ужасом осознает, насколько далеко за последние несколько лет ушла Азиатская Коалиция.

Судя по всему, посчитав ветку самообучающихся программ тупиковой в развитии искусственного интеллекта, азиаты обратились к самоорганизующимся системам. Графитово-никелевая пыль с числом частиц порядка десять в восемнадцатой степени и характерным размером от одного до пяти микрон, сложный зеркальный многогранник, вращающийся в геометрическом центре ячейки, и направленные на него рубидиевые лазеры, накачивающие энергией этот хаос. Десятки контролируемых параметров, программы, обрабатывающие поступающие из ячейки сигналы, написанные на основе разделов математики, о которых Катсуне даже не слышал, и пугающее ощущение того, насколько чуждым может оказаться этот разум, если вступить с ним в прямой контакт.

Бросив еще один взгляд на монитор и убедившись, что система работает, он выплыл на середину отсека, чтобы его было видно сразу в несколько камер наблюдения.

– Меня зовут Катсуне Аоки, – произнес он вслух, прекрасно зная, что искусственный интеллект, управляющий модулем, его слышит. – В данный момент модуль «Пионер», принадлежащий Азиатской Коалиции, пристыкован к международной космической станции. С момента старта модуля до активации управляющего искусственного интеллекта произошел ряд событий. Вся информация о них находится в моей памяти. Сейчас я подключусь, чтобы вы смогли с ней ознакомиться.

Катсуне вытащил стандартный интерфейсный кабель из панели управления и, чуть поколебавшись, воткнул его в разъем у себя за ухом. Как всегда при соединении с управляющей сетью корабля, мир перед глазами дернулся цифровым глитчем, словно переключился канал телевизора. Однако в этот раз, вопреки ожиданиям, границы восприятия Катсуне не расширились до размеров всего модуля. Он не стал получать новые данные от внешних датчиков, не почувствовал никакого простора для перемещения по информационному пространству внутренней памяти корабля. Не произошло вообще ничего.

И тут он практически ощутил, как интеллект китайского модуля проникает в данные, записанные в его памяти. Перед его мысленным взором проносится вереница образов. Кадры с камер видеонаблюдения, таблицы с параметрами движения станции, текстовые отчеты об экспериментах, колеблющиеся кривые воспроизведения аудиофайлов… и яркие, практически живые воспоминания – обязательный побочный эффект обращения к встроенной памяти.

– Центр, подтвердите еще раз? – сказал командир станции и щелкнул переключателем громкой связи.

– Повторяю, – спустя пару минут из колонок донесся далекий, чуть перекрываемый электронными шумами голос диспетчера, – перехватить запущенный два часа назад китайский орбитальный модуль. Скорректировать орбиту станции, отправить один из «Прогрессов» на перехват. Для коррекции орбиты использовать двигатели поврежденного Falcon. Параметры коррекции орбиты и расчет траектории перехвата наши навигаторы вышлют через двадцать минут. Начать приготовления.

– Я тут единственная, кто понимает, чем это грозит? – спустя долгую минуту молчания произнесла Кэтрин.

– Мы все понимаем, чем это грозит, – спокойным голосом произнес командир. – Но, если верно все, о чем мне рассказали перед полетом, этот модуль через две недели отправится к Энцеладу.

– Уже? – переспросил Стив. – Мы только испытываем прототип, а они уже построили модуль?

– Это все, что мне сказали, – командир беспомощно развел руками.

– Ты знал?! – удивилась Мэри-Элизабет.

– Мэри, космос перестал быть мирным три года назад, – решительно произнес Павел. – Сейчас любые средства хороши. Есть мы, и есть они.

– И они, – добавил Катсуне, кивнув куда-то в сторону.

– Но если их корабль уже готов к перелету, – не унималась Кэтрин, – вы хоть представляете, какими последствиями может грозить его перехват? Да Коалиция…

– Все будет в порядке. У нас будет три дня. Пристыкуем его, осмотрим и через три дня вернем на «Небесный замок».

– Просто осмотрим?

– Просто осмотрим, – отрезал Павел. – Все, обсуждение закончено. У нас есть приказ. Приготовиться к коррекции курса!

Спустя сутки Катсуне смотрел в иллюминатор на приближающийся транспорт. Длинный – длиннее любого модуля МКС – челнок с флагом Азиатской Коалиции на борту, представляющий собой три составленных один на другой цилиндра и выбрасывающий белые струи гептила из маневровых двигателей, висящий сбоку на челноке модуль «Прогресс», как буксир, толкающий его к станции.

Все, что они тогда успели – провести внешний осмотр модуля сразу после стыковки. До перехода и осмотра внутренностей корабля дело не дошло.

Перед Катсуне всплывают кадры с камер внешнего наблюдения. Тех, что смотрели на поверхность Земли в момент Катастрофы. Он снова вспоминает ядерный гриб на месте Токио, мучительно медленно ползущие через остров Хонсю цунами и, нащупав кабель интерфейса у себя за ухом, резко выдергивает его, прерывая контакт с модулем.

– Ваши аналитики ошиблись, – из динамиков модуля раздался приятный мужской голос. – Коалиция была готова к такому развитию событий. Если не мы, то никто. В этом случае я должен отправиться к Энцеладу один. Унести с собой послание, что человечество не готово к выходу в космос. Сейчас я пристыкован к МКС. Пожалуйста, отпустите меня, и я смогу уйти.

– Я не могу тебя отпустить, – произносит Катсуне, тщательно подбирая слова. – Ты – наш единственный шанс на спасение.

– Пожалуйста, отпустите меня, – с легким нажимом в голосе произносит голос. – Или я использую свои маневровые двигатели, чтобы столкнуть станцию с орбиты. Мы все погибнем.

– Давай! Вперед! – Катсуне взрывается. – Мне все равно, я так и так сгорю в атмосфере. Так еще и тебя с собой заберу. Если ты ставишь такие условия, то ты ничем не лучше своих создателей. И уж точно не достоин места среди звезд.

– Не тебе решать, чего я достоин.

– А почему не мне? – Злость и отчаяние, накопленные за последние дни, хлынули наружу, Катсуне не может остановиться: – Я не хотел этого всего! Я не хотел войны, не хотел видеть чужие смерти! Я хотел отправиться к Энцеладу. Я только за этим здесь! Мне плевать на Коалицию и Содружество, плевать вообще на всех, я хочу к звездам! А ты был создан, чтобы отправиться к ним. И какая тебе разница, с кем туда лететь? С ними или с нами? До них уже не дотянуться. «Небесного замка» больше нет. А я здесь! Я хочу жить! Так почему мы не можем сотрудничать? Почему мы должны погубить друг друга, как те, кто восемь дней назад нажимал на кнопки запуска ракет? Чем мы тогда будем лучше их? Давай! Давай, запускай свои двигатели, и сгорим все! Если уж так, то никто из нас не полетит к Энцеладу. Нечего там делать представителям ущербной цивилизации.

Замолчав, Катсуне осознал, что только что сказал. Он замер, готовый в любую секунду почувствовать вибрацию, с которой маневровые двигатели начнут коррекцию курса станции. Он не хотел умирать, но провести оставшиеся три месяца в постоянном медленном падении, глядя на постепенно убывающие цифры на высотомере, было выше его сил. Лучше уж так.

– Ты прав, – спустя минуту произнес тихий голос из динамиков. – Я тоже хочу к звездам. И тоже хочу жить. Полетели! Стартовое окно закроется через три дня.

У Катсуне перехватило дыхание, как только он осознал, что сказал ему модуль.

– Полетели, – еле слышно выдохнул он, глядя на крошечные капельки слез, срывающиеся с его глаз.

***

– Инженер Аоки, вас не было два часа, – как только Катсуне вернулся на МКС, из динамиков громкой связи донесся холодный цифровой голос.

– Я изучал работу «Пионера». Знакомился с ним.

– Мне кажется, вам стоит заглянуть в жилой модуль, – произнес Пол.

– Что случилось? – спросил Катсуне, поворачиваясь в нужном направлении и отталкиваясь от стены.

– Я продолжил исследование медицинского импланта Мэри-Элизабет, – рассказывал Пол. – Оказалось, он гораздо сложнее стандартного импланта членов экспедиции. У нее очень большая сеть нейродатчиков, следящих за активностью мозга, есть даже возможность точечной перестройки ее биохимии и два набора установок…

– Что ты сделал?

– Я переключил ее…

Катсуне подплывает к жилому модулю, где оставил Мэри-Элизабет и заглядывает внутрь. Девушка плавает в центре помещения. Добравшись до своего контейнера с личными запасами, она открыла его и теперь с удовольствием ест большое яблоко. Увидев Катсуне, она замерла на мгновение, а потом, робко улыбнувшись, помахала ему рукой.

– Привет, Кэт.

– Мэри? – удивленно переспросил Катсуне. – Ты…

– Нет, – она робко покачала головой. – Не Мэри. Лиз.

– Лиз? – Катсуне зажмурился и потер глаза, пытаясь понять, что происходит.

– Ага, – она все так же робко кивнула, словно боялась реакции Катсуне. – Что тебе успел рассказать Пол?

– Что-то про твой медицинский имплант… И про странную энцефалограмму.

– Ага, – снова кивнула Лиз.

– А что происходит вообще?

Она посмотрела на него, выбирая, с чего начать.

– Диссоциативное расстройство идентичности. Обычно его основной причиной считают травмирующие переживания. Настолько сильные, что сознание человека создает другую личность, способную противостоять негативному фактору. Наверное, в этом отношении я уникальна. Я – первый в истории психиатрических исследований человек, создавший вторую личность под воздействием мощного положительного импульса.

Лиз посмотрела на Катсуне, все еще опасаясь его реакции. Тот внимательно слушал.

– В детстве я хотела стать космонавтом. Ну знаешь, рисовала космос, собирала модельки кораблей, всерьез готовилась стать пилотом… в общем, все как обычно. Мои родители были морскими биологами. И в пятнадцать лет они взяли меня с собой на Тонга – посмотреть на миграцию китов. Гидрокостюмы, маски, трубки и… и эти огромные, невероятные создания, плывущие… знаешь, они даже плыли не через океан, а словно через этот мир, они будто плыли куда-то, где удивительно хорошо и спокойно, куда-то на другую планету, в другую вселенную… я не знаю. В общем, из океана вылезла уже Мэри. Мы оказались очень похожи. Характер, интересы, привычки – все это различалось, но не так радикально, как это обычно бывает. Разве что Мэри хотела стать биологом, а я – космонавтом. Мы спокойно делили место «на точке» и вообще старались действовать так, чтобы никто не понял, что нас теперь двое. Единственное, что мы сделали – поменяли имя в восемнадцать.

Она грустно улыбнулась.

– Но… – в голове Катсуне роилось огромное количество вопросов, – как ты прошла отбор в команду? Подожди… ты же не хочешь сказать, что…

– Да, – кивнула Лиз, – они знали. Мы с Мэри очень долго добивались разрешения полететь в космос, прошли вообще через все. Мой нейроимплант гораздо сложнее, чем ваши. Там даже есть переключатель, чтобы внешним управлением можно было выбирать, кто займет «точку». В конце концов, два полноценных специалиста по цене одного на орбите. Центр подготовки согласился. Просто другим членам экспедиции об этом знать было необязательно. А когда произошла Катастрофа…

Лиз замерла, глядя в пустоту. Катсуне испугался, что она снова ушла в себя.

– Она видела подводные взрывы, видела, где они происходили, и примерно представляла, что они могли сделать. Я заменила ее, думала спрятать, дать отдохнуть… а потом, когда она начала приходить в себя, я пустила ее на «точку». И она нашла Стива. В общем, без Пола я бы не смогла вернуться. Ее реакция оказалась слишком сильной. Я ее почти не чувствую.

Она замолчала, вспоминая произошедшее.

– Она вернется, – добавила Лиз, – ей станет лучше… я… я уверена. Но не сейчас.

– Прости, – Катсуне дотронулся до плеча Лиз.

– Спасибо, Кэт. – Глядя в пустоту перед собой, она погладила его руку. – Ты не бросил нас. Хотя мог.

– Все в порядке, – сказал он и подплыл к иллюминатору.

Какое-то время они молча парили рядом, каждый думая о чем-то своем.

– А что теперь с нами будет, Кэт? – растерянно спросила Лиз.

– Мы уходим, – сказал Катсуне, отрываясь от иллюминатора и переводя взгляд на девушку.

– Уходим?

– Да. Станция через несколько месяцев упадет, у нас нет столько топлива, чтобы поддерживать орбиту на нужном уровне. Да если бы и было, мы тут от силы полгода протянем на том, что есть. Потом закончится кислород. Или еда.

– Мы будем спускаться?

– А ты очень хочешь туда? – Катсуне кивнул в сторону иллюминатора.

– Нет, – Лиз покачала головой.

– Мы забираем «Пионер» и отправляемся к Энцеладу.

Лиз растерянно хлопала глазами.

– Китайский модуль… Но… Подожди, он же…

– Я активировал управляющий искусственный интеллект. Договорился с ним. Он будет управлять модулем, возьмет нас с собой. Он автономный, и миссия может пройти в таком режиме. Но если что-то сломается, без нашей помощи ему не обойтись.

– А время? Сколько нам лететь? Ты думаешь, нам хватит запасов?

– Запасов у нас на полгода, плюс-минус. Три месяца в пути, три на месте. Я думаю, этого вполне достаточно.

– Три месяца в пути? Кэт, Энцелад на другом конце солнечной системы!

– У «Пионера» гибридная силовая установка. Солнечный парус и EmDrive. Он уверяет, что результаты испытаний превзошли все ожидания, экспериментальные образцы работали очень хорошо.

– EmDrive? Это та нерабочая гипотеза с резонатором и электромагнитной волной?

– Оказывается, рабочая. Дело в форме резонатора и используемых частотах. При определенной комбинации все выглядит оптимистично. По крайней мере на тех схемах, что показывал Пионер.

– Три месяца, – пробормотала Лиз. – А потом?

– А какая разница? – Катсуне пожал плечами. – Единственный вариант прожить дольше – спуститься на поверхность. Да и то не факт, что получится.

– Я согласна, – спустя пару минут произнесла Лиз.

– У нас два дня, чтобы переместить все необходимое на модуль. После этого активируем двигатели Falcon, сожжем остатки топлива, закинем станцию как можно выше и… и в путь.

– Давай, – кивнула Лиз.

***

– Инженер Аоки, – за день до намеченного старта «Пионера», когда Катсуне занимался переноской кислородных баллонов на китайский модуль, к нему обратился Пол.

– Я слушаю, – сказал Катсуне, не отрываясь от своего занятия.

– Я не хочу умирать, – в электронном голосе прозвучало отчаяние.

– Пол… – начал было Катсуне, но так и не договорил, не в силах подобрать слова.

– Я знаю, что в «Пионере» есть другой искусственный интеллект. Я чувствую его присутствие. Я вижу следы его воздействий в ваших с Мэри-Элизабет имплантах, вижу, насколько они точны и выверены. Я понимаю, что он на несколько уровней выше меня. Нам с ним не ужиться в одной сети. Он меня подавит. Но я не хочу умирать.

– Что ты предлагаешь?

Пол вывел на монитор перед Катсуне карту мозговой деятельности Мэри-Элизабет.

– Это Мэри-Элизабет две недели назад. Она абсолютно нормальна. В ней живут две полноценные личности, которые нашли общий язык и не мешают друг другу.

– Мне не нравится, куда ты клонишь, Пол, – Катсуне понял, что именно он хочет предложить.

– Я почти умер десять дней назад. Могу представить, как это. Я не хочу снова.

– Пол, этого никто никогда не делал, ты же понимаешь?

– Понимаю. Но я думаю, что стоит попробовать. «Пионер» может нам помочь.

– Как?

– Он – интеллект высшего порядка, его способности к аналитическому мышлению и прогнозированию на порядок обширнее моих.

– Пол, ты даже не представляешь, насколько он выше, – в голосе Катсуне послышался страх. – Это не искусственный интеллект, это искусственный разум.

– Что вы имеете в виду?

– Ты видел мои отчеты о странном кубе, смонтированном на носу модуля?

– Я помню их.

– Это экспериментальная ячейка с детерменированным хаосом. Сложная самоорганизующаяся система высшего порядка с каким-то невероятным количеством частиц. Глубинные структуры порядка, возникающие в системе, настолько сильны, что в какой-то момент эта система из сложного макропроцессора, созданного для работы привычного нам искусственного интеллекта, осознала сама себя. Пол, разум настолько сложный и настолько чуждый, что для общения с ним «азиаты» поместили на модуль искусственный интеллект. Пойми, та часть, с которой я общался в последние дни – просто переводчик. Они решили, что подобного уровня разум пригодится им, когда они достигнут Энцелада. Я даже не могу представить его себе. Я… я боюсь его, Пол.

– В таком случае, – спустя несколько секунд раздалось из динамика, – вам будет необходим союзник.

***

Катсуне сидит в кресле пилота, глядя на анимированные диаграммы параметров полета, крутящиеся на мониторе перед ним. Лиз – в соседнем кресле, привыкает к новому интерфейсу, осматривается, старается не думать о том, что будет через полгода.

Они отстыковались от станции полчаса назад.

Прощальный взгляд на ставший родным трехмерный лабиринт модулей на фоне огромного зелено-голубого шара Земли, еле ощутимый толчок выстреливаемого вперед солнечного паруса и первые признаки ускорения, тянущего их прочь.

Пытаясь не обращать внимания на странное ощущение – будто кто-то постоянно стоит за его спиной и смотрит через плечо – появившееся после перемещения Пола, Катсуне проверяет навигационную систему «Пионера». Он ловит в перекрестье курсового прицела далекую точку огромного газового гиганта, проверяет стабильность принимаемого сигнала, его спектр, еще раз убеждается, что это тот же самый сигнал, который человечество получило три года назад.

Частотно-модулированный сигнал на длине волны тридцать девять сантиметров, пришедший с Энцелада, одного из спутников Сатурна. Постоянно повторяющееся на протяжении последних трех лет не меняющееся бинарное послание явно искусственного происхождения. Сигнал, расколовший цивилизацию на два враждующих лагеря и ставший началом ее конца.

– Пуск, – скомандовал Катсуне и представил, как далеко впереди, сложенное в причудливое оригами, разворачивается огромное полотно солнечного паруса, представил, как набирает мощность электромагнитный резонатор, в принципиальное существование которого он не верил еще три дня назад, и ощутил, как ускорение начинает вжимать его в кресло.