Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

Книга: цикл "Ассасин". Компиляция. кн. 1-7

Дальше: Отрывок из дневника Арно Дориана

8 сентября 1787 г

Сегодня ко мне приезжал отец. Меня позвали в кабинет мадам Левен для встречи с ним. Мне не терпелось поскорее увидеть отца, хотя я знала: наш разговор будет происходить в присутствии этой старой ведьмы, под ее хмыканье и язвительные словечки. Таковы правила в этом Palais de la Misère, и потому встреча с отцом больше напоминала аудиенцию. Из окна за спиной директрисы открывалась широкая панорама лужаек и дорожек, окружавших здание школы. Даже я вынуждена была признать это зрелище завораживающим. Мадам Левен сидела, сцепив руки на столе. Слегка улыбаясь, она смотрела, как мы с отцом устроились друг против друга. Стулья стояли с внешней стороны ее стола. Ошеломленный отец и его вечно бедокурящая дочь.

– Элиза, а ведь я надеялся, что твой путь к завершению образования будет больше похож на изящный галоп, чем на хромоногое ковыляние, – вздохнув, произнес он.

Он выглядел постаревшим и усталым. Я живо представила галдящих вокруг него во́ронов и то, как они изводят его нескончаемыми советами «сделать так, сделать эдак». А в дополнение к его заботам и горестям еще и я – его непутевая дочь, ставшая предметом разгневанных писем от директрисы. Мадам Левен подробно описывала отцу все мои прегрешения.

– Для Франции, Элиза, продолжаются тяжелые времена, – говорил отец. – Два года назад случилась засуха – худшего урожая никто не мог припомнить уже давно. Король распорядился возвести вокруг Парижа стену. Он попытался повысить налоги, но против короля выступила знать, а ее поддержал парламент. Наш стойкий и решительный король поддался страху, отменил налоги. Толпы вышли на улицы, празднуя победу. Солдатам велели стрелять по демонстрантам, но они отказывались вопреки приказам…

– Знать выступила против короля? – удивилась я.

– Да, – кивнул отец. – Кто бы мог подумать? Возможно, они надеялись, что бедняки выразят им сердечную благодарность и тихо разбредутся по домам.

– Но этого не произошло, ведь так?

– Нет, Элиза. Боюсь, что как только рабочий люд закусил удила и почувствовал вкус власти… я говорю не о настоящей власти, о власти толпы… он не станет довольствоваться отменой нескольких новых законов о налогах. Думаю, мы теперь обречены наблюдать, как год за годом эти люди будут искать новые поводы для выплеска своего недовольства. Когда они забрасывали Дворец правосудия камнями и факелами, сомневаюсь, что это была поддержка аристократии. И сожжение простолюдинами чучела виконта де Калонна тоже не назовешь дружелюбным жестом.

– Они сожгли чучело Генерального контролера финансов?

– Представь себе, – кивнул отец. – Виконт был вынужден покинуть страну. За ним последовали и другие министры. Попомни мои слова, Элиза: этот бунт не будет последним в истории Франции.

Я молчала.

– Что возвращает нас к твоему поведению в школе, – продолжал отец. – Ты уже не ученица начальных классов, а молодая дама. Значит, и вести себя ты должна сообразно возрасту.

Я думала о его словах и о том, что форма ученицы старших классов Королевского дома не помогала мне почувствовать себя молодой дамой. В ней я выглядела пародией на женщину. А настоящей женщиной я ощущала себя после занятий, когда сбрасывала ненавистное, сдавливающее платье, вынимала булавки из волос и позволяла рыжим локонам свободно ниспадать на плечи и на недавно обозначившуюся грудь. Стоило мне посмотреться в зеркало, я видела там отражение мамы.

– Ты переписываешься с Арно, – попытался зайти с другого бока отец.

– Надеюсь, ты не читаешь мои письма?

Отец удивленно поднял бровь:

– Нет, Элиза. Я твоих писем не читаю. Ей-богу, за кого ты меня принимаешь?

– Прости, отец, – пробормотала я, опустив глаза.

– Неужели ты настолько поглощена сопротивлением любому проявлению власти, что позабыла о своих настоящих друзьях?

Мадам Левен важно кивала из-за стола, чувствуя, что отец с ней заодно.

– Прости, отец, – повторила я, не обращая на нее внимания.

– Факт остается фактом: ты переписываешься с Арно, и, судя по тому, что я узнал исключительно с его слов, ты так ничего и не сделала для выполнения условий нашего соглашения.

Отец бросил многозначительный взгляд в сторону директрисы.

– О каком соглашении ты говоришь, отец? – спросила я, разыгрывая невинность.

Отец еще раз кивнул в сторону свидетельницы нашего разговора.

– Я говорю о соглашении, – он сделал ударение на этом слове, – которое, Элиза, мы заключили с тобой перед твоей отправкой на учебу в Сен-Сир. Ты тогда обещала приложить все силы, дабы убедить Арно, что он вполне достоин стать членом нашей семьи.

– Прости, отец, но я и сейчас не вполне понимаю, о чем речь.

Отец наморщил лоб, глубоко вздохнул и обратился к мадам Левен:

– Мадам, я бы просил предоставить мне возможность побеседовать с дочерью наедине.

– Мне очень жаль, месье, но это противоречит правилам нашего заведения, – учтиво улыбаясь, ответила директриса. – Учителя и опекуны, которым необходимо встретиться с ученицами наедине, должны вначале подать письменное прошение.

– Я знаю, но…

– Мне очень жаль, месье, – стояла на своем директриса.

Отцовские пальцы барабанили по брючине.

– Элиза, пожалуйста, не усугубляй ситуацию. Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Перед твоим отъездом на учебу мы оба признали, что время для принятия Арно в нашу семью выбрано правильно, – сказал он, выразительно глядя на меня.

– Но он – член другой семьи, – все с той же наигранной невинностью возразила я.

– Элиза, прошу тебя оставить эти игры.

Директриса хмыкнула:

– Мы здесь, месье, успели к ним привыкнуть.

– Благодарю вас, мадам Левен, – раздраженно бросил ей отец.

Затем он вновь повернулся ко мне. Наши глаза встретились. Присутствие мадам Левен, тяготившее нас обоих, отчасти растопило лед нашей встречи. У отца даже дрогнули уголки рта – он подавлял смешок. В ответ я наградила его самой лучезарной и невинной улыбкой. Глаза отца потеплели. Этот момент принадлежал только нам.

Он заговорил снова: размеренно, тщательно подбирая слова:

– Полагаю, с моей стороны излишне напоминать тебе условия нашего соглашения. Скажу только: если ты и дальше будешь пренебрегать их соблюдением, мне придется взять дело в свои руки.

Мы оба поймали взгляд мадам Левен. Директриса по-прежнему сидела, сцепив руки на столе. Она безуспешно пыталась скрыть недоумение. Даже не знаю, как я не расхохоталась во весь голос.

– Отец, ты хочешь сказать, что сам попытаешься убедить Арно в его пригодности?

– Да, попытаюсь, – ответил он, впиваясь в меня взглядом.

– И тебя не пугает, что Арно перестанет мне доверять?

– Мне придется пойти и на такой риск, если ты, Элиза, не выполнишь то, о чем мы договаривались.

Тогда мы договаривались, что я стану внушать Арно мировоззрение тамплиеров, постепенно вводя его в лоно ордена. От этой мысли у меня сделалось тяжело на сердце. Я подумала, что тем самым потеряю Арно. Но если я откажусь, отец займется этим сам. Воображение рисовало мне разгневанного Арно, яростно вопрошающего: «Почему ты никогда мне не рассказывала?» Мысль о том, что я утрачу его доверие, была невыносимой.

– Отец, я сделаю то, о чем мы договаривались.

– Спасибо.

Мы оба повернулись к мадам Левен. Та хмуро глядела на отца.

– И потрудись исправить свое поведение, – торопливо добавил он, хлопнув себя по бедрам.

Я давно уже знала: это жест означал конец разговора.

Директриса хмурилась все сильнее. Она думала, что отец продолжит чтение нотаций. Однако он встал и крепко обнял меня, удивив силой чувств.

И тогда я приняла решение. Ради отца я исправлюсь. Я стану той дочерью, которую он заслуживает.

8 января 1788 г

Стоит мне перечитать прошлогоднюю запись от 8 сентября, как лицо у меня морщится от стыда за написанное. «Я стану той дочерью, которую он заслуживает». На самом же деле я… палец о палец не ударила, чтобы выполнить обещанное.

Я и не подумала убеждать Арно в радостях приобщения к делу тамплиеров (отчасти это было вызвано моими вероломными размышлениями о том, способно ли приобщение к делу тамплиеров принести хоть какую-то радость). Более того, мое поведение в Королевском доме ничуть не улучшилось.

Оно стало значительно хуже.

Не далее как вчера мадам Левен затребовала меня к себе в кабинет. Третий вызов за неделю, наверное, двенадцатый за последний месяц. Сколько путешествий к дверям ее кабинета я совершила за годы учебы? Сотни? Меня вызывали за дерзкие слова, драки, ночные отлучки (как я любила побыть наедине с уснувшей природой!), за «употребление вина», нарушение дисциплины, таскание одноклассниц за шиворот и, конечно же, за мое излюбленное «упорство в дурном поведении».

Никто лучше меня не знал дороги в кабинет директрисы. Едва ли найдется нищий, который бы протягивал ладонь чаще, чем я. Я научилась предчувствовать взмах трости и даже радоваться этому. Я не зажмуривалась, когда трость оставляла очередную отметину на моей коже.

Ожидания меня не обманули: нынешний вызов к директрисе был следствием драки с Валери. Староста нашей группы помимо других своих многочисленных талантов обладала еще и внушительными актерскими способностями, которые пускала в ход, когда в школьном театре ставились пьесы Расина и Корнеля. Прими же совет, дорогой читатель, и никогда не выбирай своей противницей актрису. Они способны ужасно все драматизировать. Мистер Уэзеролл обычно говорит о таких: «Чертова маленькая истеричка».

В общем, та наша стычка с Валери кончилась тем, что вместо аплодисментов она получила синяк под глазом и расквашенный нос. И случилось это, когда я находилась, так сказать, под наблюдением. Мне назначили испытательный срок за мелкую выходку во время обеда, учиненную месяц назад. Но был здесь и один отличительный момент: директриса заявила, что ее терпение кончилось. «Я по горло сыта вашими выкрутасами, Элиза Де Ла Серр, – заявила она. – Да, мадемуазель, сыта по горло».

Как всегда, она завела разговор об исключении. Но я была уверена: в этот раз дело не ограничится словами. Когда мадам Левен сообщила, что намеревается послать отцу письмо и потребовать его немедленного приезда для обсуждения моего дальнейшего пребывания в Королевском доме, я поняла: это не пустые угрозы. Похоже, она действительно устала от моих выходок и ее терпению пришел конец.

Но мне было все равно.

Я хочу сказать, мне и сейчас все равно. Начинай свои пакости, Левен. И ты, отец, осуществи самые худшие из своих угроз. В какой бы круг ада вы меня ни запихнули, он не будет хуже того, в котором я нахожусь сейчас.

– Я получила письмо из Версаля, – сказала директриса. – Ваш отец направляет поверенного, поручив ему разобраться с вами.

До сих пор я смотрела в окно. Мои глаза свободно перемещались за пределы стен Королевского двора, туда, где я жаждала оказаться. Однако услышанное заставило меня повернуться к директрисе. У мадам Левен было узкое сморщенное лицо и холодные глаза, спрятанные за стеклами очков.

– Поверенного? – переспросила я.

– Да. И, как явствует из письма, ему дано задание внушить вам толику здравомыслия.

Я задумалась. «Поверенный. Отец даже не поедет сам». Возможно, он решил меня изолировать. Эта мысль меня изрядно ужаснула. Мой отец – один из трех человек во всем мире, кого я по-настоящему любила и кому доверяла, – решил отгородиться от меня. Я ошиблась. Есть круг ада, что хуже нынешнего, и меня туда бросят.

Мадам Левен продолжала злорадствовать:

– Да. Похоже, ваш отец слишком занят для подобных дел. Это вынуждает его отправить сюда поверенного. А возможно, Элиза, вы не так много для него значите, как вы себе воображали.

Я угрюмо посмотрела на директрису, на мгновение представив себе, как перемахиваю через стол и сгоняю эту ухмылку с ее физиономии.

– Поверенный желает встретиться с вами наедине, – сказала она.

Мы оба понимали смысл сказанного. Это означало, что меня подвергнут наказанию. В данном случае – телесному.

– Думаю, вы все равно будете подслушивать за дверью, – не удержалась я.

Директриса поджала губы. Ледяные глаза сверкнули.

– Мне будет радостно сознавать, что настал миг расплаты за годы вашего отвратительного, дерзкого поведения. В этом, мадемуазель Де Ла Серр, можете не сомневаться.

21 января 1788 г

И вот настал день приезда поверенного моего отца. Всю неделю до его появления я старалась не наделать новых бед. Девицы считали, что я вела себя тише обычного. Некоторые даже спрашивали, когда вернется «прежняя Элиза». В основном все радовались тому, что меня наконец-то удалось обуздать. Но это мы еще посмотрим.

На самом деле, я готовилась к предстоящей встрече, умственно и телесно. Поверенный отца, скорее всего, будет рассчитывать на мою робость и уступчивость. Он полагает, что встретит здесь испуганную отроковицу, которую всерьез ужасает перспектива исключения и потому она с радостью примет любые другие наказания. Он наверняка надеется на бурные слезы и чистосердечное раскаяние. Ничего подобного он от меня не дождется.

Меня позвали в кабинет директрисы и велели ждать. Я повиновалась, в руках сжимая сумочку, в которой лежала подкова. Ее я «позаимствовала», сняв с двери спальни. Прежде она ни разу не принесла мне удачи. Сейчас у нее был шанс исправить положение.

Через какое-то время со стороны вестибюля послышались голоса. Льстивый, подобострастный голос мадам Левен. Она приветствовала поверенного отца, сообщив, что виновная находится у нее в кабинете и ждет заслуженных наказаний. Ей ответил низкий, раскатистый голос:

– Благодарю вас, мадам.

Я зажала рот, чтобы не вскрикнуть, потому что мгновенно узнала этот голос. И все равно почувствовала некоторую оторопь, когда дверь открылась и в кабинет вошел мистер Уэзеролл.

Он плотно закрыл за собой дверь. Я бросилась к нему и чуть не задушила в объятиях. Меня переполняли чувства. Я не смогла сдержать слезы и разрыдалась на груди англичанина. Мои плечи тяжело вздымались. Я всхлипывала, давая волю эмоциям. Поверьте, никогда еще чье-либо появление не вызывало у меня столько радости.

Так мы стояли некоторое время. Я беззвучно рыдала на груди своего защитника, пока наконец не взяла себя в руки. Затем мистер Уэзеролл отстранил меня на расстояние руки. Пристально глядя мне в глаза, он поднес палец к губам, затем расстегнул и снял камзол. Камзол он повесил на крюк возле двери с таким расчетом, чтобы загородить замочную скважину.

– На вашем месте, мадемуазель, я бы плакал горючими слезами. Вы настолько рассердили вашего отца, что он не пожелал приехать сюда сам. Мне не хватит красноречия, чтобы описать его гнев и ярость. Словом, он послал сюда меня – вашего гувернера, – мистер Уэзеролл мне подмигнул, – чтобы я вместо него подверг вас заслуженному наказанию. Но вначале вы напишете отцу покаянное письмо, в котором покорнейшим образом испросите прощения. А затем я подвергну вас наказанию, и оно, как вы уже догадываетесь, будет самым суровым из всех, что выпадали на вашу долю.

Мистер Уэзеролл повел меня в другой конец кабинета, где стояла школьная парта. Я уселась за нее, положила перед собой лист бумаги, взяла перо и сняла крышку с чернильницы. Эта маскировка предназначалась для директрисы, если она под каким-нибудь предлогом явится в кабинет. Затем мистер Уэзеролл пододвинул к парте стул, уперся локтями в ее поверхность и выразительно посмотрел на меня.

– Как я рада вас видеть, – призналась я шепотом.

– Не скажу, что это меня удивляет, – с усмешкой так же тихо ответил он. – Ты наверняка ждала, что с тебя семь шкур спустят.

– Как раз наоборот. Я бы не дала себя обидеть, – сказала я, раскрыв сумочку и показав ему подкову.

Англичанин нахмурился.

– А что бы было потом, Элиза? – сердито прошептал он, подкрепляя слова выразительным жестом. – Все идет к тому, что тебя исключат из Королевского дома. Твое образование и вступление в орден отложатся на неопределенное время. И твое восхождение к званию великого магистра – тоже. Чего ты хочешь добиться таким поведением?

– А знаете, мне все равно, – ответила я.

– Значит, тебе все равно? И судьба твоего отца тебя тоже больше на заботит?

– Вы же прекрасно знаете, как отец мне дорог.

Мой сердитый поток слов вызвал у него усмешку.

– Я также прекрасно знаю, что память о матери тебе тоже не безразлична. И честь семьи, если уж на то пошло. Так почему ты с таким упорством делаешь все, чтобы очернить свою фамилию? Почему ты избрала путь, который никогда не приведет тебя к титулу великого магистра?

– Мне предначертано стать великим магистром, – ответила я и внутренне поморщилась.

Сейчас я была похожа на Мэй Кэрролл.

– Предназначение может и измениться, дитя мое.

– Я уже не ребенок, – напомнила я англичанину. – Мне целых двадцать лет.

Мистер Уэзеролл с грустью посмотрел на меня:

– Для меня, Элиза, ты всегда останешься ребенком. Я хорошо помню ту девчонку, с которой занимался в лесу, уча держать меч. Самая способная из всех учеников, какие у меня были, но и самая порывистая. Излишне самолюбивая. Кстати, ты продолжаешь упражняться с оружием? – спросил он, искоса поглядев на меня.

– Здесь? – поморщилась я. – Как вы себе это представляете?

С нескрываемым сарказмом мистер Уэзеролл сделал вид, будто раздумывает.

– Давай поищем возможности. Как насчет того, чтобы быть тише воды и ниже травы и не привлекать к себе ничьего внимания? Тогда твои исчезновения оставались бы незамеченными. Но тебе, похоже, нравится быть у всех на виду.

Я почувствовала себя виноватой.

– Я здесь совсем не упражнялась, и вы это знаете.

– Значит, приобретенные тобою навыки почти наверняка утрачены.

– Тогда зачем меня послали в такую школу, где это неминуемо должно было случиться?

– Почему же неминуемо? Этого вовсе не должно было случиться. Ты не должна была допускать, чтобы так случилось, памятуя, кем тебе надлежит стать.

– Несколько минут назад вы говорили, что предназначение может и измениться, – с иронией заметила я.

– Все действительно изменится, если ты не возьмешься за ум и не исправишь свое поведение, – невозмутимо парировал мистер Уэзеролл. – Тех, кого ты зовешь во́ронами: господа Лафреньер, Лепелетье, Сивер и мадам Левек… они ждут не дождутся, когда ты допустишь промах. Неужто ты думаешь, что в ордене все тихо и спокойно? Или ты веришь, что все происходит так, как в исторических романах, и они заблаговременно начали разбрасывать цветы, готовясь к коронации своей «законной правительницы»? В таком случае ты крупно заблуждаешься на их счет. Каждый из них хотел бы положить конец власти семейства Де Ла Серр и поставить перед своим именем титул великого магистра. Каждый из них ищет повод сместить твоего отца и самому встать на его место. Ты помнишь, что их политические воззрения отличаются от отцовских? Твой родитель цепляется за их доверие, которое висит на волоске. И уж меньше всего, черт побери, ему сейчас нужна непутевая дочь. Кроме того…

– Что?

Он посмотрел на дверь. Я не сомневалась: мадам Левен сейчас прильнула ухом к замочной скважине. Желая удовлетворить любопытство директрисы, мистер Уэзеролл нарочито громко произнес:

– Ваше покаянное письмо, мадемуазель, должно быть написано самым красивым почерком, какой вам доступен. Извольте постараться.

Успокоившись, англичанин снова наклонился ко мне:

– Помнишь тех двоих, напавших на вас в парижском переулке?

– Разве такое забудешь?

– Так вот, я пообещал твоей маме непременно разыскать того молодца с докторским саквояжем. Полагаю, я его нашел.

Я удивленно посмотрела на своего собеседника.

– Да, времени на это ушло немало, я согласен. Но я его нашел, и это главное.

Наши лица почти соприкасались. Я уловила легкий запах алкоголя, исходящий от него.

– Кто он такой?

– Некто Раддок. Он действительно ассасин или, по крайней мере, был таковым. Похоже, его исключили из ордена, и с тех пор он не оставляет попыток туда вернуться.

– За что его исключили?

– Его поведение позорило орден. Насколько мне удалось выяснить, он обожает заключать пари, но не принадлежит к числу удачливых. По общему мнению, он сейчас по уши в долгах.

– Может, он рассчитывал убийством мамы вернуть благосклонность своего ордена?

Мистер Уэзеролл выразительно на меня посмотрел.

– Не исключаю, хотя сам я склоняюсь к мысли, что он сознавал… по крайней мере, отчасти… всю опрометчивость и непредсказуемость такой стратегии. Ведь убийство твоей матери могло обернуться для него еще бо́льшим позором. Он был не в состоянии предугадать результат. – Мистер Уэзеролл покачал головой. – Убийство твоей матери было лишь частью его плана. Если Раддок всерьез собирался вернуться в орден, ему нужно было выждать и посмотреть, какой резонанс вызовет это событие. Если благоприятный для него, Раддок смог бы заявить о своей причастности. Но мне не верится, что он избрал такую стратегию. Я склоняюсь к другой мысли: он предлагал свои услуги тем, кто подороже заплатит. Деньги ему были нужны, конечно же, на уплату игорных долгов. Полагаю, наш приятель действовал как обыкновенный наемник.

– Значит, это не ассасины стояли за покушением на нас?

– Почти наверняка не они.

– Вы рассказали во́ронам?

Мистер Уэзеролл покачал головой.

– А почему?

– У твоей мамы имелись некоторые… подозрения насчет во́ронов, – глядя в сторону, ответил он.

– Что еще за подозрения?

– Помнишь ли ты некоего Франсуа Тома Жермена?

– Вряд ли.

– Такой довольно неприятный тип. Когда ты была еще от горшка два вершка, он постоянно крутился у вас в замке.

– От какого горшка? – не поняла я.

– К слову пришлось, – улыбнулся мистер Уэзеролл. – Тогда этот Франсуа Тома Жермен был помощником твоего отца, но носился с сумасбродными и рискованными идеями, за что отец и выставил его из ордена. Сейчас этот человек мертв. Однако твою маму не оставляла мысль, что во́роны могли разделять его идеи.

Я оторопела, не в силах поверить в услышанное.

– Но ведь вы не верите, что советники отца могли составить заговор с целью убийства мамы?

Пусть я всегда ненавидела во́ронов, но в равной степени я все годы учебы ненавидела мадам Левен, однако мне и в голову не пришло бы, что она замышляет меня убить. Такая мысль была слишком невероятной.

– Гибель твоей мамы послужила бы их замыслам, – продолжал мистер Уэзеролл. – Номинально во́роны считаются советниками отца, но с тех пор, как Жермен получил коленкой под зад, мнение жены стало для великого магистра авторитетнее всех остальных, включая и мнения советников. Устранив ее с пути…

– Но она и так «устранилась с пути». Мамы давно нет в живых, а отец остается верен своим принципам.

– Элиза, никто не знает, как будут разворачиваться события. Возможно, отец оказался менее податливым, чем они рассчитывали.

– И все равно это кажется мне бессмыслицей, – качая головой, призналась я.

– Любовь моя, происходящее не всегда имеет смысл. Попытка ассасинов убить твою мать выглядела бессмыслицей, однако все охотно в нее поверили. Я не стану отказываться от своих подозрений, пока не получу доказательств их ошибочности. Если ты разделяешь мою точку зрения, я не стану рисковать, пока мы не узнаем, что к чему.

У меня внутри появилось странное, опустошающее чувство. Мне казалось, будто отодвинулся занавес, и то, что прежде казалось ясным и понятным, вдруг предстало шатким и неопределенным. Получалось, внутри нашего ордена были люди, желавшие нам зла. Я должна выяснить, так это или нет.

– А как насчет отца?

– Что именно?

– Вы не поделились с ним своими подозрениями?

Упираясь глазами в парту, мистер Уэзеролл покачал головой.

– Почему?

– Ну, во-первых, потому, что они – всего лишь подозрения, и, как ты верно заметила, нелепые и бездоказательные. Если они не подтвердятся – а скорее всего, так и будет, – я окажусь первостатейным идиотом. Если же подтвердятся – я лишь спугну «воронье». Они дружно поднимут меня на смех, а сами начнут строить планы расправы со мной. И вдобавок…

– Что?

– Видишь ли, Элиза, с момента смерти твоей матери я веду себя отнюдь не лучшим образом, – признался он. – Можешь назвать это возвращением к прежним привычкам. Я сейчас занимаюсь тем, что… сжигаю мосты, которые так старательно наводил последние несколько лет. Этим я отчасти похож на мистера Раддока.

– Понятно. Не потому ли от вас пахнет вином?

– Каждый по-своему справляется с горем, дитя мое.

– Мистер Уэзеролл, но ведь мама покинула нас почти десять лет назад.

Он невесело рассмеялся:

– По-твоему, я слишком долго предаюсь скорби? Но то же самое я могу сказать и про тебя. Завершение образования пущено у тебя на самотек. Вместо того чтобы заводить подруг и полезные связи, ты лишь наживаешь себе врагов. Так что, Элиза, нечего насмехаться над моими привычками. Вначале разберись со своими.

Я нахмурилась и вернула разговор в прежнее русло.

– Мы должны узнать, кто стоял за покушением.

– Этим как раз я и занимаюсь.

– Каким образом?

– Упомянутый Раддок нынче скрывается в Лондоне. У нас там есть надежные люди. Семейство Кэрролл, если помнишь. Я заблаговременно известил их о своем приезде.

Никогда еще во мне не было столько решимости, как в тот момент.

– Я поеду с вами, – заявила я.

Мистер Уэзеролл нахмурился:

– Нет, черт побери, никуда ты не поедешь. Ты останешься здесь и будешь заканчивать свое обучение. Раскинь мозгами, если они у тебя есть: что обо всем этом скажет твой отец?

– А если мы сообщим ему, что меня посылают в Лондон в образовательных целях? Улучшить мой английский?

Мой защитник вдавил палец в парту:

– Нет. Как насчет того, что мы не станем врать, а ты останешься здесь?

Я замотала головой:

– Нет, я поеду с вами. Поймите, мистер Уэзеролл, этот человек годами снился мне в кошмарных снах. – Я надеялась, он заметит мольбу в моих глазах и голосе. – Мне необходимо похоронить своих призраков.

Англичанин закатил глаза:

– Рассказывай сказки! Неужто забыла, что я знаю тебя как облупленную. Скорее всего, тебе просто хочется развлечений. А еще – ты мечтаешь сбежать отсюда.

– Ну хорошо: мне хочется выбраться отсюда. Мистер Уэзеролл, войдите в мое положение. Знаете, как трудно выдерживать насмешки девиц вроде Валери и не иметь возможности сказать им, что в один прекрасный день, когда она будет сватать собственных дочерей за пьяного сынка какого-нибудь маркиза, я стану главой ордена тамплиеров? Этот этап моей жизни слишком затянулся.

– И все-таки придется подождать.

– Мне остался всего год, – не сдавалась я.

– Не напрасно этот год назван завершающим. Никакого завершения не будет, если ты не закончишь начатое.

– Мое отсутствие будет совсем недолгим.

– Нет. В любом случае, даже… даже если бы я согласился, ты бы ни за что не уломала свою директрису.

– Мы могли бы подделать письма, – упорствовала я. – Насколько понимаю, вы ведь в курсе ее переписки с моим отцом?..

– Разумеется, в курсе. Почему, как ты думаешь, я приехал сюда вместо него? Но рано или поздно отец все узнает. Пойми, Элиза: обязательно настанет момент, когда вся твоя ложь откроется.

– Тогда уже будет слишком поздно.

Мистера Уэзеролла захлестнула волна гнева. Его лицо стремительно краснело, оттеняя седые бакенбарды.

– Об этом-то я тебе и толкую. Ты настолько занята собственной персоной, что совсем забыла о своих обязанностях. Это делает тебя беспечной, но чем беспечнее ты становишься, тем большей опасности подвергаешь репутацию твоей семьи. Черт меня дери, я сожалею, что вынужден говорить тебе такие вещи. Я думал, ты более восприимчива к голосу здравого смысла.

Я посмотрела на него и начала догадываться, чем закончится наша встреча. Спектакль, который мы разыграли, наверное, произвел бы впечатление на Валери. Мистер Уэзеролл изображал разгневанного гувернера, а я – упрямицу, которая наконец-то поняла всю правоту его доводов и устыдилась собственного поведения. Мое лицо тоже должно было изображать запоздалое раскаяние.

Мистер Уэзеролл кивнул, затем повернулся в сторону двери и повысил голос:

– Наконец-то вы закончили это письмо. Я отвезу его вашему отцу вместе с известием о вразумлении вас шестью ударами трости.

Я замотала головой и растопырила пальцы.

– Да, как я и говорил, двенадцать ударов тростью, – произнес побледневший англичанин.

Я еще отчаяннее замотала головой и снова растопырила пальцы.

– Ну да, десять ударов тростью.

Делая вид, будто вытираю слезы, я всхлипнула и выкрикнула:

– Пощадите меня, месье! Десять ударов! Боже мой!

– Кстати, не этой ли тростью наказывают у вас провинившихся девиц?

Мистер Уэзеролл загородил не всю замочную скважину: письменный стол попадал в поле зрения директрисы. Подойдя к столу, он взял трость, лежавшую там на почетном месте. Затем он спиной заслонил дальнейший обзор, а сам ловко схватил со стула директрисы подушку и перебросил мне.

Все было проделано очень гладко, будто мы играли этот спектакль каждый день. Мы представляли собой превосходный дуэт. Я подхватила подушку, положив ее на парту. Мистер Уэзеролл подошел ко мне с тростью в руках. Эту часть представления директриса могла только слышать.

– Начинаем, – громко, чтобы слышала мадам Левен, произнес мистер Уэзеролл и подмигнул мне.

Я встала сбоку. Мистер Уэзеролл отвесил подушке десять ударов тростью, каждый из которых сопровождался надлежащими звуками. Мне ли не знать, какие звуки при этом издает жертва экзекуции? Я представила себе раздосадованную, бормочущую проклятия мадам Левен. Ведь самого интересного она не увидела. После этого она наверняка примет решение незамедлительно переставить в кабинете мебель.

«Наказание» закончилось. Чтобы вызвать настоящие слезы, я подумала о маме, и они тут же появились. Вернув на место трость и подушку, мы открыли дверь. Мадам Левен стояла в вестибюле, на некотором расстоянии от двери. Я придала своему лицу страдальческое выражение. Мои покрасневшие глаза сердито скользнули по директрисе. Меня так и подмывало на прощание подмигнуть мистеру Уэзероллу, но я не поддалась искушению и быстро удалилась зализывать раны.

На самом деле, мне нужно было кое-что обдумать.

23 января 1788 г

Итак, дайте вспомнить, с чего же все началось… Ага, точно: с заявления Жюдит Пулу, что у мадам Левен есть любовник.

Как-то вечером, когда в дортуаре погасили свет, Жюдит как-то невзначай сказала, что у мадам Левен «есть любовник, с которым она встречается в лесу». Остальные девчонки посмеялись над этим, но мне было не до смеха. Мне вспомнился другой вечер, когда после ужина я выглянула в окно дортуара и увидела ненавистную директрису. Кутаясь в шаль, она торопливо спустилась по ступенькам школьного крыльца и растворилась в темноте.

Вела себя она довольно странно, отнюдь не как человек, собравшийся подышать воздухом. Она, постоянно озираясь по сторонам, шла по дорожке, которая вела к гимнастическим лужайкам. Возможно, дальнейший ее путь лежал в лес, росший вокруг школы.

Два вечера подряд я не отходила от окна, неся вахту. Во второй вечер мне повезло, и я снова увидела директрису. Как и в прошлый раз, она украдкой покинула школьное здание, озираясь по сторонам. Однако окна, открывшегося на втором этаже, она так и не заметила. Я выбралась на решетку, устроенную для плюща, быстро спустилась вниз и отправилась в погоню.

Наконец-то мне пригодилась моя прежняя выучка. Я превратилась в ночного призрака, стараясь не выпускать директрису из поля зрения. Я неслышно неслась за ней по пятам. Свет луны облегчал ей движение. Она направлялась в сторону полей гимнастических лужаек.

Преследуя директрису, я неминуемо должна была выйти на открытое пространство. Слегка нахмурившись, я сделала то, чему меня всегда учили мама с мистером Уэзероллом. Я оценила обстановку. Луна светила мадам Левен в спину. Вдобавок директриса была подслеповата, тогда как мои молодые глаза отличались прекрасным зрением. Я решила увеличить расстояние между нами. Мне было достаточно видеть ее тень. Вскоре я заметила, как блеснули в лунном свете стекла очков. Директриса обернулась, проверяя, не увязался ли кто следом. Я застыла, сделавшись частью вечерней темноты и моля Бога, чтобы мои расчеты оказались верными.

Расчеты меня не подвели. Эта ведьма продолжала идти, пока не достигла кромки деревьев и не растворилась среди стволов и кустарников. Я поспешила и нагнала ее, двинувшись по той же тропинке, по которой шла она. Я снова превратилась в призрака. Мне вспомнилась другая тропинка, по которой я ходила год за годом. Та выводила к пню, на котором сидел улыбающийся мистер Уэзеролл, тогда еще не сломленный маминой смертью и не пахнущий вином…

Я прогнала воспоминания, когда увидела впереди хижину землекопа и поняла, что именно сюда и спешила директриса. Я остановилась за деревом и замерла. Директриса тихо постучала. Дверь открылась.

– Мне так не терпелось увидеть тебя, – услышала я слова мадам Левен.

Послышался отчетливый звук поцелуя, и директриса исчезла внутри, плотно закрыв дверь.

Это и был ее любовник, с которым она встречалась в лесу. Землекоп Жак. Я ничего не знала о нем, лишь иногда видела за работой, да и то издали. Впрочем, кое-что я все-таки знала: он был значительно моложе мадам Левен. Ну и темная же лошадка наша директриса!

Я вернулась в дортуар. К несчастью для директрисы, я теперь не только знала ее грязную тайну, но и не брезговала пустить эти сведения в ход, чтобы добиться от нее желаемого. Именно это я и намеревалась сделать.

25 января 1788 г

Едва кончился обед, ко мне подошла Жюдит. Та самая Жюдит, рассказавшая мне и остальным о любовнике мадам Левен. Она не принадлежит ни к числу моих врагов, ни к тем, кто мне благоволил. Лицо Жюдит ничего не выражало. Она сообщила, что директриса незамедлительно требует меня к себе в кабинет для разговора о краже подковы с двери дортуара.

Я придала лицу страдальческое выражение. «Боже, неужто опять? Когда же кончится это пытка?» – говорила моя маска, хотя я с трудом скрывала ликование. Вызов к мадам Левен был мне только на руку. Директриса на блюдечке преподносила мне замечательную возможность. Сейчас я сообщу ей «благую весть», объявив, что мне известно про ее любовника Жака. Конечно же, она вознамерилась наказать меня тростью за кражу «подковы счастья». Но когда я выйду из ее кабинета, моя ладонь не распухнет от ударов, а душа не будет бурлить от очередной несправедливости. Я покину ее кабинет с письмом к отцу, где будет написано, что мадам Левен направляет его дочь Элизу для прохождения индивидуального обучения английскому языку в…

Если все пройдет по плану, так оно и будет.

Я громко постучала в дверь кабинета, вошла, расправила плечи, гордо подняла голову и уверенным шагом двинулась к окну, возле которого стоял стол директрисы. Подойдя, я шумно выложила на стол подкову.

На мгновение в кабинете воцарилась мертвая тишина. Затем глаза-бусинки впились в кусок ржавого железа – вещь явно постороннюю на столе директрисы. Оттуда они переместились на меня, но вместо привычного недовольства и плохо замаскированной ненависти в этих глазах читалось что-то еще. Непонятное чувство, которого никогда прежде я в них не видела.

– Превосходно, – с легкой дрожью в голосе произнесла директриса. – Итак, вы вернули украденную подкову.

– Вы ведь из-за этого желали меня видеть? – осторожно спросила я, вдруг почувствовав себя менее уверенной.

– Да. Такую причину я назвала Жюдит. – Мадам Левен наклонилась. Заскрипел выдвигаемый ящик. – Но был и другой повод, – добавила она.

Я похолодела.

– И что же это за повод, мадам? – едва осмеливаясь говорить, спросила я.

– Вот он, – ответила директриса, выкладывая на стол…

Мой дневник. У меня перехватило дыхание, а пальцы сжались в кулаки.

– Вы… – Не в силах продолжать, выдавила из себя я. – Вы…

Она нацелила в меня свой дрожащий костлявый палец. Ее глаза сверкнули, голос зазвучал громче, выплескивая накопившийся в ней гнев, по своей силе сопоставимый с моим.

– Нечего разыгрывать передо мной жертву, мадемуазель. Особенно после того, о чем я прочитала.

Указующий перст ткнул в обложку моего дневника. Такая знакомая, здесь, на столе директрисы, она выглядела более чем странно. Страницы дневника хранили мои самые сокровенные мысли. Я прятала дневник под матрасом. И теперь это хранилище моих тайн и чаяний находилось в руках моего злейшего врага.

Я старалась дышать ровно. Мои плечи вздымались и опадали, а пальцы, вторя им, сжимались и разжимались.

– Сколько… сколько вы успели прочитать? – сбивчивым голосом спросила я.

– Достаточно, чтобы узнать о ваших намерениях шантажировать меня, – лаконично ответила директриса. – Не больше и не меньше.

Даже в пылу гнева я понимала всю иронию нашего положения. Мы обе оказались пойманными. Застрявшими между стыдом собственных поступков и гневом на то, как противоположная сторона обошлась с нами. Во мне так и бурлила мощная смесь ярости, вины и откровенной ненависти. Мысленно я видела, как подскакиваю к директрисе, хватаю ее за горло, а она таращится на меня выпученными глазами из-под круглых очков…

В действительности я лишь смотрела на нее, едва понимая смысл происходящего.

– Откуда… вы узнали?

– Я видела вас, Элиза Де Ла Серр. Я видела вас с тот вечер прячущейся возле хижины. Видела, что вы шпионите за мной и Жаком. И тогда я подумала, что ваш дневник может просветить меня по поводу ваших намерений. Моя догадка оказалась верной. Мадемуазель Де Ла Серр, вы будете отрицать, что собирались шантажировать меня? Шантажировать директрису вашей школы? – спросила она, и ее лицо стало еще краснее.

Но и у меня были причины для ярости.

– Непростительно читать чужие дневники, – выплеснула я.

– Непростительно то, что вы намеревались сделать! – почти закричала директриса. – Прибегнуть к шантажу!

Она выплюнула это слово, будто до сих пор не могла поверить в мои замыслы или вообще впервые слышала о подобных вещах.

– Я не собиралась причинять вам вред, – торопливо объясняла я. – Я увидела средство для достижения цели.

– Думаю, Элиза Де Ла Серр, вас тешили мысли о задуманном. – Директриса потрясла в воздухе моим дневником. – Теперь я точно знаю, какого мнения вы были обо мне. Что ни страница – то поток вашей ненависти… нет, даже хуже… вашего презрения.

– Разве вас это удивляет? – спросила я, дерзко передернув плечами. – И потом, разве вы не питаете ненависти ко мне?

– Глупая вы девчонка, – сердито ответила директриса. – У меня нет ни капли ненависти к вам. Будучи вашей директрисой, я забочусь лишь о вашем благополучии. И к вашему сведению, у меня нет обыкновения подслушивать под дверью.

Я недоверчиво посмотрела на нее:

– Мне тогда показалось, что мысль о моем грядущем наказании изрядно вас порадовала.

Мадам Левен опустила глаза:

– Сгоряча мы все произносим слова, которых не следовало бы говорить. Я сожалею о содеянном. И хотя вы не являетесь моей любимой ученицей, я по-прежнему остаюсь вашей директрисой. Вашей попечительницей. Что касается лично вас, вы попали ко мне еще довольно маленькой девочкой, не успевшей оправиться от тяжелейшего душевного потрясения – потери матери. Вы нуждались в особом внимании. Увы, мои попытки вам помочь скоро приняли облик битвы характеров. Думаю, меня это не должно было удивлять. Как и подозрения об испытываемой вами ко мне неприязни. Правда, тогда вы были на десять лет младше. Но сейчас, Элиза, вы взрослая девушка и должны бы понимать, что к чему. Я прочла из вашего дневника не больше, чем требовалось для установления вашей вины. Однако я прочла достаточно и теперь знаю: ваше будущее лежит совсем в ином направлении, чем будущее большинства здешних учениц. Это меня радует. Никого, кто обладает вашим духом, нельзя принуждать к жизни обычной придворной дамы.

Я едва верила своим ушам. Директриса сделала паузу, подождав, пока сказанное осядет в моем мозгу. Когда она заговорила снова, ее голос зазвучал мягче.

– Мы обе оказались в непростом положении, ибо обе совершили нечто ужасное, и каждая из нас может оказать другой столь желанную услугу. Мне от вас требуется молчание о том, что вы видели, а вам от меня – письмо к отцу.

Она пододвинула дневник ко мне:

– Я напишу такое письмо. Я солгу ради вас. Вашему отцу я сообщу, что часть выпускного года вы проведете в Лондоне, где сможете заняться тем, что важно для вас. И когда вы устраните причину, побуждающую вас туда ехать, я уверена, что ко мне вернется совсем другая Элиза Де Ла Серр. Она сохранит дух той десятилетней девочки, но расстанется с детским упрямством и сумасбродством.

Директриса пообещала, что к концу дня письмо будет готово. Я встала. У меня подкашивались ноги, а голова шла кругом. Возле двери мадам Левен окликнула меня:

– И еще одно, Элиза. Жак не мой любовник. Он – мой сын.

Сомневаюсь, чтобы мама сейчас была мной очень горда.

7 февраля 1788 г

1

Нынче я далеко от Сен-Сира. Два последних дня были весьма суматошными. Эти строки я пишу в…

Впрочем, давайте не будем забегать вперед. Начну с того момента, когда карета увозила меня из ненавистного Le Palais de la Misère. Я не оглядывалась назад. Подруг у меня не было, и потому никто не желал мне счастливого пути. И конечно же, мадам Левен не стояла на крыльце, махая платочком. Была лишь карета, увозившая меня и мой чемодан, привязанный на крыше.

– Вот мы и на месте, – сказал кучер, когда наш экипаж подкатил к причалам гавани Кале.

Время было позднее. За мощеными проездами гавани плескалось темное море. От него исходило странное мерцание. Покачивались мачты кораблей, стоявших на якоре. Над головой кричали чайки. Местная публика курсировала между тавернами. Вечер был в полном разгаре. Вокруг царило шумное, грубое веселье. Кучер неодобрительно огляделся по сторонам, затем встал на подножку, отвязывая мой чемодан. Когда же он открыл дверцу, у бедняги округлились глаза. К нему в карету садилась совсем другая девушка.

Почему? Да потому, что за время поездки я успела переодеться. Сорвав с себя опостылевшее школьное платье, я облачилась в бриджи, рубашку, жилетку и камзол. Дурацкую шляпку я тоже сняла, а волосы связала сзади, предварительно освободив их от всех булавок. Выйдя из кареты, я нахлобучила на голову треуголку. Кучер онемел от такой метаморфозы. Я наклонилась и открыла чемодан. Он был полон ненавистной мне одежды и разных штучек, которые я так и так собиралась выкинуть. Из всего содержимого мне требовалась только моя сумка и короткий меч. Мамин подарок я прицепила к поясу, прикрыв сумкой.

– Если хотите, возьмите этот чемодан себе, – сказала я кучеру.

Достав из жилетки кошелек, я отсчитала ему деньги за поездку.

– А кто же будет вас сопровождать? – спросил кучер.

Он быстро убрал деньги и вновь окинул хмурым видом вечерних гуляк, враскачку бредущих по набережной.

– Никто.

– Это шутка? – спросил он, искоса поглядывая на меня.

– С какой стати мне шутить?

– Вам нельзя в столь поздний час одной бродить среди причалов.

Я бросила ему на ладонь еще одну монету. Кучер уставился на нее.

– Нет, – твердо сказал он. – Я не могу этого допустить. Я за вас боюсь.

Я бросила вторую монету.

– Ну ладно, – согласился он. – Если вам угодно действовать на собственный страх и риск, хотя бы выслушайте несколько советов. Держитесь подальше от таверн и поближе к фонарям. Будьте осторожны на самих причалах: они высокие, а края у них щербатые. Немало бедняг падали вниз, подходя из любопытства слишком близко к краю. И вот еще что: не привлекайте к себе внимания. Ну и конечно, спрячьте понадежнее кошелек.

Я любезно улыбнулась кучеру, зная, что приму все его советы, кроме одного: «держаться подальше от таверн», – поскольку как раз туда и собиралась направиться. Поглядев вслед отъехавшей карете, я зашагала к ближайшему питейному заведению.

Названия у него не было. Над окнами болталась деревянная вывеска с грубо нарисованными оленьими рогами. Хорошо, пусть это заведение так и будет называться – «Оленьи рога». Пока я стояла на мостовой и набиралась храбрости, прежде чем войти, дверь отворилась сама собой. Меня обдало волной теплого воздуха, громким бренчанием клавикордов и зловонным запахом эля. Из таверны вышли раскрасневшиеся мужчина и женщина. Оба пошатывались на нетвердых ногах, поддерживая друг друга. Я мельком увидела зал таверны. Мне показалось, что я заглянула в пылающую печь. Дверь тут же закрылась, и снаружи вновь стало тихо. Весь шум и гам «Оленьих рогов» превратился в слабый гул.

Я собралась с духом. «Все прекрасно, Элиза, – сказала я себе. – Тебе же хотелось убраться из этой чистенькой, благопристойной школы. Ты ненавидела все тамошние правила и предписания. За этой дверью – мир, совершенно непохожий на школу. Теперь вопрос: ты и в самом деле такая смелая и крепкая, какой кажешься самой себе?»

(Ответ на этот вопрос, который мне вскоре предстояло получить, был: нет.)

Перешагивая порог питейного заведения, я словно входила в новый мир, целиком состоящий из дыма и шума. Ко мне в уши хлынули волны скрипучего смеха, пронзительные птичьи голоса, тренькающие звуки клавикордов и пьяное пение.

Зал таверны был невелик. В другом его конце был устроен огражденный помост. С балок свисали птичьи клетки. Посетителей – яблоку негде упасть. Про себя я называла их выпивохами. Они сидели не только за столами, но и на полу. Помост тоже был ими полон, и те, кто находился там, перевешивались через перила, разговаривая и споря с сидевшими внизу. Я осталась стоять возле двери, прячась в тени. С ближайших столов на меня вовсю глазели. Я даже услышала восхищенный свист, прорезавший весь этот гам. Вскоре я сумела обратить на себя внимание подавальщицы. Поставив на стол пару больших кружек эля, она повернулась в мою сторону. К счастью для меня, сидевшие за тем столом смотрели лишь на выпивку.

– Я ищу капитана корабля, отплывающего завтра утром в Лондон, – громко произнесла я.

Подавальщица вытерла о передник руки и выпучила на меня глаза.

– Имя хоть знаешь? – спросила она. – Или название корабля?

Я покачала головой. Мне было все равно.

Подавальщица кивнула, смерив меня взглядом:

– Видишь тот стол?

Я сощурилась. Клубы дыма и обилие двигающихся теней застилали мой обзор. Наконец мне удалось разглядеть стол в дальнем углу.

– Ступай туда. Говорить будешь с тем, кого называют Посредником. Скажешь ему, что тебя послала Клеманс.

Я напрягла зрение и увидела троих мужчин. Все они сидели, подпирая спинами стену. Облака дыма делали их похожими на призраки. Наверное, так выглядят души пьяниц, которым и после смерти не оторваться от любимой таверны.

– Который из них Посредник? – спросила я у Клеманс.

– Да тот, что посередине, – усмехнулась она и отошла.

Чувствуя себя лишенной всякого прикрытия, я двинулась туда, где сидели Посредник и двое его друзей. Я пробиралась между столами, ловя на себе заинтересованные взгляды.

– Надо же, какая соблазнительная малышка забрела в это местечко, – услышала я у себя за спиной.

Пару раз я уловила чьи-то предположения о цели моего появления здесь. Оба были за гранью приличия, и потому у меня рука не поднимается написать их. Слава богу, зал тонул в дыму и сумраке. Меня видели (а значит, и проявляли интерес) лишь те, мимо кого я шла.

Я добралась до трех «призраков» и встала возле их стола. Все трое, сжимая в руках кружки, оторвались от созерцания окружающего хаоса, переместив взгляды на меня. Если до сих пор на меня глазели, подмигивали или делали предложения, подстегнутые элем и похотью, эта троица смерила меня оценивающим взглядом. Потом Посредник, который был ниже спутников, глянул куда-то мимо меня. Я быстро повернулась и успела заметить улыбающуюся Клеманс, тут же исчезнувшую где-то в полумраке зала.

Вот так. Я вдруг сообразила, что оказалась слишком далеко от двери. Здесь было куда темнее. Мне показалось, что выпивохи за спиной дышат мне в затылок. Отсветы от пламени очага плясали по стенам и лицам троих незнакомцев, наблюдающих за мной. Мне вспомнились мамины советы. Следом я подумала, что́ сказал бы про эту ситуацию мистер Уэзеролл. Наверное, тоже посоветовал бы сохранять бесстрастное выражение лица и внимательно наблюдать за обстановкой. Оценивать положение. (И гнать от себя докучливые мысли о том, что все это нужно было бы проделать прежде, чем открывать дверь таверны.)

– И что такая нарядная молоденькая женщина делает одна в столь заурядной таверне? – спросил человек, сидящий посередине.

Он не улыбался. Из нагрудного кармана Посредник достал трубку с длинным черенком, сунул в щель между кривыми, почерневшими зубами и надавил на нее розовой десной.

– Мне сказали, что вы поможете мне найти капитана корабля, – ответила я.

– И зачем же тебе понадобился капитан?

– Для плавания в Лондон.

– В Лондон? – переспросил Посредник.

– Да, – подтвердила я.

– Ты хотела сказать, в Дувр?

У меня покраснели щеки, но мне было некогда корить себя за глупость.

– Разумеется.

В глазах Посредника я прочла изумление.

– И ты ищешь капитана для этого путешествия?

– Совершенно верно.

– В таком случае почему бы тебе не пристроиться на пакет?

– Пакет? – переспросила я, вновь почувствовав зыбь под ногами.

– Не бери в голову, красавица, – подавляя усмешку, ответил Посредник. – Ты откуда будешь?

Кто-то грубо толкнул меня сзади. Не оборачиваясь, я двинула плечом. Пьянчугу, толкнувшего меня, отбросило к ближайшему столу, где он расплескал чужую выпивку, за что был награжден отборной бранью, после чего сполз на пол.

– Я из Парижа, – ответила я на вопрос Посредника.

– Значит, из Парижа?

Он вынул трубку изо рта и указал на меня. За трубкой потянулась нитка слюны.

– И поди живешь там, где обитает парижская знать. По тебе видно, провалиться мне на этом месте.

Я молчала.

Трубка вернулась на свое место – в щель промеж гнилых зубов.

– А зовут тебя как, красавица?

– Элиза, – коротко ответила я.

– Элиза… А дальше?

Я пробормотала что-то невразумительное.

– Боишься, что мне может быть знакома твоя фамилия?

– Нет, просто не люблю, когда суют нос в мою частную жизнь.

Середняк опять кивнул.

– Что ж, думаю, я найду капитана, с которым ты сможешь договориться. Более того, ты подошла в удачный момент. Мы с друзьями как раз собирались отправиться к этому господину и пропустить с ним по кружечке-другой. Почему бы тебе не пойти с нами?

Он сделал вид, будто собирается встать.

Я внутренне напряглась. Дело начинало принимать скверный оборот. Вокруг по-прежнему шумели и толкались пьяные посетители, однако я почему-то чувствовала себя полностью отгороженной от внешнего мира. Не сводя с троицы глаз, я слегка поклонилась и сказала:

– Господа, благодарю вас за потраченное время, но у меня появились некоторые сомнения.

Посредник несколько опешил. Его губы скривились в улыбку, обнажая соседние зубы – такие же кривые и черные, как и те, между которых торчала трубка. Нечто подобное видит мелкая рыбешка перед тем, как ее проглотит акула.

– Сомнения, значит? – переспросил он, бросая косые взгляды на своих рослых спутников. – Как прикажешь это понимать? Ты вдруг передумала ехать в Лондон? Или мы с друзьями выглядим… не слишком моряками на твой вкус?

– Что-то вроде того, – ответила я.

Я сделала вид, будто не заметила, как дружок Посредника, сидевший слева, отодвинул стул, явно готовясь встать, а тот, что сидел справа, подался вперед.

– Стало быть, мы вызываем у тебя подозрение?

– Возможно, – согласилась я, выпятив подбородок.

Я сложила руки на груди, что позволяло мне подвинуть правую руку ближе к эфесу меча.

– И что же тебя настораживает? – спросил Посредник.

– Начнем с того, что вы даже не спросили, сколько я могу заплатить за проезд.

Его губы опять скривились в улыбку.

– Свое путешествие в Лондон ты отработаешь.

Я пропустила эти слова мимо ушей, будто не поняла их.

– Не волнуйтесь, господа. Еще раз спасибо, что уделили мне время, но о своем путешествии я позабочусь сама.

– Мы-то как раз и имели в виду заботу о твоем путешествии, – расхохотался Посредник.

И вновь я намеренно проигнорировала его слова.

– Я, пожалуй, пойду, месье.

Слегка поклонившись, я собралась повернуться и начать пробивать себе дорогу к двери.

– Никуда ты не пойдешь, – возразил Середняк.

Он махнул рукой, отдавая молчаливый приказ своим двуногим псам. Оба стояли, положив руки на эфесы мечей. Я сделала шаг назад, затем вбок. Выхватив свой меч, я помахала им перед первым дружком Посредника. Это остановило обоих.

– Ого, – произнес один из них, и оба загоготали.

Их смех меня разозлил, но уже следующее мгновение повергло в смятение. Посредник достал из камзола кинжал с кривым лезвием. Второй его дружок перестал улыбаться и шагнул вперед.

Я попыталась отпугнуть его мечом, но мне не хватило напористости. К тому же окружающее пространство было плотно заполнено людьми. Я намеревалась полоснуть ему по лицу и убедительно предостеречь от дальнейших выпадов, однако из моей затеи ничего не вышло.

«Используй этот меч для отработки своих навыков».

Но за десять лет, проведенных в школе, я почти не брала меч в руки. Крайне редко, когда дортуар был пуст, я доставала из потайного места шкатулку с подарком, поднимала крышку, проводила пальцем по надписи на лезвии и… снова закрывала ее. Еще реже я уходила в укромный уголок, чтобы поупражняться. Моих мизерных усилий хватало лишь на то, чтобы не утратить навыки совсем, но они у меня пребывали в «заржавленном» состоянии.

Это или моя неопытность по части настоящих поединков – а, возможно, и то и другое – увы, привело к прискорбному результату: я оказалась неподготовленной к сражению с этой троицей. Когда оно началось, я через считаные секунды очутилась на мокром, провонявшем элем полу, доски которого были посыпаны опилками. И причиной моего падения стал не какой-нибудь блестящий выпад моих противников. Первый громила попросту толкнул меня обеими руками. Он видел то, чего не видела я. Позади валялся тот самый пьяница, которого я двинула плечом чуть раньше. Я попятилась, споткнулась, потеряла равновесие и через мгновение рухнула прямо на него.

– Месье, – произнесла я, надеясь отчаянием в своем голосе прорвать хмельную завесу, окружавшую этого человека.

Увы, его глаза остекленели, а лицо было мокрым от пролитой выпивки. В следующую секунду я завопила от боли: сапогом мне придавили руку, заставив выпустить меч из пальцев. Другой сапог отшвырнул мое оружие. Я перевернулась, попытавшись встать. Меня подхватили, рывком поставив на ноги. Мои глаза наполнились отчаянием. Я беспомощно взирала на посетителей таверны, многие из которых хохотали, наслаждаясь зрелищем. Пьяница, о которого я споткнулась, лежал, не шевелясь. Мой короткий меч валялся теперь под столом, и мне было до него не дотянуться. Я лягалась, пытаясь вырваться, когда внезапно, будто из-под земли, передо мной вырос Посредник, размахивающий кривым кинжалом. Он невесело усмехался, по-прежнему сжимая трубку между зубов. Сзади послышался скрип открываемой двери. В лицо ударил холодный ветер, а затем меня потащили в ночную тьму.

Все произошло слишком быстро. Только что я находилась в набитой под завязку таверне, и вдруг – почти пустой двор, где, кроме меня, Посредника и двух его дружков-громил, не было никого. Меня толкнули на землю. Рыча, я пыталась успокоить дыхание, одновременно не давая страху вырваться наружу. Я повторяла про себя, почти как мантру, неутешительный вывод: «Глупая, неопытная и самонадеянная маленькая девчонка!»

Как я вообще могла столь глупо вляпаться?

Двор выходил на набережную, что тянулась напротив «Оленьих рогов». Прохожие либо не видели, либо делали вид, что не видят, в какой переплет я угодила. Неподалеку стояла маленькая карета. Посредник вскочил на кучерское сиденье. Один из громил бесцеремонно схватил меня за плечи, другой распахнул дверцу. Внутри я мельком увидела девицу. Та была явно моложе меня: лет пятнадцать или шестнадцать. Длинные светлые волосы закрывали ей плечи. На ней было порванное коричневое платье, какие носят крестьянки. Девица смотрела широко раскрытыми глазами и о чем-то просила, однако из-за собственных воплей и визгов я ничего не слышала. Громила легко подхватил меня, но когда попытался втолкнуть внутрь кареты, мои ноги нащупали опору, и я, согнув колени, отпихнула его. Он качнулся назад, отпуская ругательства. Я воспользовалась силой толчка и снова вывернулась. На этот раз громила потерял равновесие, и мы оба упали.

Наш «танец» вызвал взрыв хохота Посредника и второго громилы, держащего дверцу. Сквозь их гоготанье слышались всхлипывания блондинки. Я понимала: если этим мерзавцам удастся запихнуть меня в карету, мы обе пропали.

Затем задняя дверь таверны открылась. Пахнуло жаром и дымом. Шум зала на мгновение заглушил смех. Кто-то вышел во двор, на ходу расстегивая ширинку.

Это был уже знакомый мне пьяница. Он встал, расставив ноги и явно собираясь оросить стену таверны, однако в последний момент обернулся через плечо.

– У вас все в порядке? – хрипло спросил он, мотнув головой в сторону громил и Посредника, и тут же вернулся к расстегиванию ширинки.

– Нет, месье… – успела произнести я, и тотчас же первый громила схватил меня, зажав рот.

Я вырывалась, пыталась кусаться, однако все было напрасно. Посредник взирал на нас с высоты кучерского сиденья. Я распласталась на земле, рука первого громилы сдавливала мне рот. Пьяница до сих пор возился со своей ширинкой. Второй громила, задрав голову, ждал распоряжений своего командира. Посредник выразительно провел пальцем по горлу.

Мои попытки вырваться стали еще неистовее. Я кричала прямо в руку громилы, сдавливающую мне рот, я билась о его колени и локти, но не чувствовала боли. Я извивалась ужом, надеясь каким-то чудом вырваться из мертвой хватки или хотя бы наделать достаточно шума и привлечь внимание пьяницы.

Глянув в сторону выезда со двора, второй громила бесшумно вытащил меч и стал подбираться к ничего не подозревающему пьянице. Крестьянская девчонка робко выглядывала из дверцы. «Да крикни же, предупреди его!» – хотелось заорать мне, но мои губы были плотно сжаты. Оставалось лишь скрежетать зубами и пытаться укусить потную ладонь громилы. Блондинка глянула в мою сторону, и на мгновение наши взгляды встретились. Я попыталась подать ей сигнал: лихорадочно моргала и косила глазами в сторону пьянчуги. Тот был поглощен штанами, не догадываясь, что смерть совсем рядом.

Напрасно я рассчитывала на ее помощь. Девчонка была сильно напугана. Страх сдавил ей горло и обездвижил. Еще мгновение, и пьяница будет убит. Громилы затолкают меня в карету и повезут нас обеих к какому-нибудь кораблю, а потом… Словом, в тот момент я уже начинала жалеть, что не осталась в школе.

Громила поднял меч, и вдруг… Пьяница резко повернулся. Я и подумать не могла, что он повернется с такой быстротой. У него в руках сверкнул подарок моей матери, которому было суждено впервые отведать крови. Пьяница полоснул мечом по горлу громилы, и воздух двора наполнился ярко-красным туманом.

На мгновение все замерло. Единственным звуком было бульканье крови, стремительно вытекающей из располосованного горла. Затем, взревев от гнева и желания отомстить, первый громила убрал колено с моей шеи и кинулся к пьянице.

Я было поверила, что этот человек лишь выдавал себя за выпивоху. Ему, прекрасно умеющему владеть оружием, зачем-то понадобилось прикидываться пьяным. Но нет: он действительно не был трезв. Он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь сосредоточиться на приближающемся громиле. Вероятно, этот человек и в самом деле прекрасно владел оружием, но сейчас воплотить эти умения в жизнь почти не представлялось возможным. Разъяренный громила атаковал своего противника, размахивая мечом. Движения пьяницы не отличались изяществом, однако ему довольно легко удалось увернуться от удара громилы и самому напасть слева, ранив противника в руку. Тот вскрикнул от боли.

– Н-но! – послышалось сверху.

Я вскинула голову. Посредник тронул поводья. Для него сражение кончилось, а уезжать с пустыми руками явно не входило в его планы. Карета покатилась к выезду, хлопая незакрытой дверцей, как крылом. Я вскочила на ноги и бросилась следом, нагнав карету возле узкой арки.

У меня был всего один шанс. Одно мгновение.

– Хватайся за мою руку! – крикнула я девчонке.

Слава богу, на этот раз ей достало решимости. Глядя отчаянными, испуганными глазами, она не то закричала, не то замычала, после чего метнулась к дверце и уцепилась за протянутую руку. Я отскочила назад, таща за собой девчонку, в тот момент, когда карета миновала арку и загремела по булыжнику набережной. Слева раздался крик второго громилы, потрясенного вероломством своего командира.

Пьяный фехтовальщик заставил его дорого заплатить за этот выкрик. Он проткнул громилу насквозь, и мамин подарок вторично вкусил крови.

Однажды мистер Уэзеролл заставил меня пообещать, что я никогда не дам мечу имени. Сейчас, глядя, как тело громилы соскальзывает с окровавленного лезвия и оседает на землю, я поняла смысл его требования.

2

– Благодарю вас, месье, – крикнула я в тишине, вернувшейся во двор после сражения.

Пьяный фехтовальщик посмотрел на меня. У него были длинные волосы, стянутые сзади в хвост, высокие скулы и отсутствующий взгляд.

– Месье, вы соблаговолите назвать нам ваше имя? – спросила я.

Это вполне могло сойти за вежливую процедуру знакомства, если бы не два валяющихся на земле трупа и не то обстоятельство, что сам он держал в руках меч с окровавленным лезвием. Пьяница шагнул ко мне, словно намереваясь вернуть меч, потом сообразил, что вначале нужно обтереть лезвие. Не обнаружив ничего подходящего, он направился к ближайшему телу. Проведя мечом по одежде убитого, наш спаситель поднял палец и пробормотал:

– Прошу прощения.

Он отвернулся, и его вырвало прямо на стену «Оленьих рогов».

Мы с блондинкой переглянулись. Не опуская пальца, пьяница исторг из себя последнюю порцию блевотины, сплюнул и снова повернулся к нам. Взмахнув воображаемой шляпой, он церемонно поклонился и представился:

– Капитан Байрон Джексон. К вашим услугам.

– Капитан?

– Да. Я пытался сказать вам это в таверне, прежде чем вы довольно грубо отпихнули меня.

– Ничего подобного, – вспыхнула я. – Это вы вели себя довольно грубо. Толкнули меня в спину. Вы были пьяны.

– Позвольте уточнить: я и сейчас пьян. И возможно, вдобавок груб. Однако это никак не изменяет того факта, что я, невзирая на свое пьяное состояние и грубость, пытался вам помочь. Или хотя бы уберечь вас от лап этих негодяев.

– Увы, вам это не удалось.

– Удалось, – обидчиво возразил он. Затем, подумав, добавил: – Не сразу, но удалось. А сейчас нам лучше поскорее уйти отсюда, пока стража не обнаружила трупы. Вы ведь желаете попасть в Дувр? Я не ошибся?

Увидев мое замешательство, он махнул в сторону убитых громил.

– Надеюсь, я доказал вам свою благонадежность? Хотя мой внешний вид, нетрезвое состояние и некоторая грубость манер утверждают обратное, смею вас заверить, мадемуазель: я сущий ангел. Просто мои крылья немного опалились, только и всего.

– Почему я должна вам доверять?

– Вы вовсе не должны мне доверять, – пожал плечами капитан Джексон. – Мне ровным счетом плевать, кому вы доверяете. Возвращайтесь в таверну и там ищите себе пакет по вкусу.

– Пакет? – раздраженно повторила я. – Какой еще пакет?

– Пакетом или пакетботом называется любое судно, перевозящее почту и грузы в Дувр. Едва ли не каждый, кто торчит в этой таверне, является капитаном или матросом с какого-нибудь пакета. Сейчас они спешно допивают последние порции, поскольку прилив и ветер благоприятствуют для ночного плавания. Так что не теряйте время, возвращайтесь в таверну, раскошельтесь, и вы найдете себе надежное судно. Кто знает, быть может, вам повезет, и вы найдете себе спутницу вашего круга для совместного путешествия. Но может и не повезти… – сказал он, скорчив гримасу.

– Если я поплыву на вашем корабле – какая вам от этого выгода?

Капитан Джексон удивленно почесал затылок:

– Одинокий купец был бы рад, если бы кто-то составил ему компанию.

– Пока одинокому купцу что-нибудь не взбредет в голову.

– Что именно?

– Скажем, способы убить время в дороге.

– Смею вас уверить, подобная мысль ни разу не мелькала у меня в мозгу, – произнес он, явно задетый моими словами.

– И вы, конечно же, никогда и никому не лгали?

– Никогда и никому.

– В таком случае почему вы именуете себя купцом, когда на самом деле вы контрабандист?

– Нет, вы только послушайте! – воскликнул он, поднимая руки. – Эта особа никогда не слышала о пакете. Она считает, что отсюда можно доплыть до самого Лондона, однако у нее поворачивается язык называть меня контрабандистом.

– Так вы контрабандист?

– Послушайте, вы хотите плыть в Англию или нет?

Мои раздумья были недолгими.

– Хочу, – ответила я и шагнула к нему, чтобы забрать меч.

– Скажите, а что это за надпись на лезвии, возле эфеса? – спросил Джексон, подавая мне мое оружие. – Я бы мог и сам прочитать, но от выпитого… буквы немного расплываются.

– Вы уверены, что сможете ее прочитать? – спросила я, поддразнивая его.

– О, горе мне. Мадемуазель ввели в заблуждение мои грубые манеры. Чем мне вас убедить, что в действительности я джентльмен?

– Вы вполне могли бы постараться вести себя как джентльмен, – парировала я.

Я взяла меч и, держа его в полусогнутых пальцах, прочла надпись возле эфеса: «Да ведет тебя отец понимания. С любовью, мама». Затем, не дав капитану опомниться, я приставила острие к его шее, слегка надавив на кожу.

– Клянусь ее жизнью: если только вы причините мне вред, я проткну вас насквозь, – свирепым голосом пригрозила я.

Он напрягся, раскинул руки, глядя на меня поверх лезвия. Однако глаза его улыбались.

– Обещаю, мадемуазель. Хотя было бы очень соблазнительно прикоснуться к столь совершенному созданию, как вы, я ни за что не позволю себе распускать руки. А кстати, как насчет вашей подруги? – спросил он, переводя взгляд на спасенную мной девушку.

– Меня зовут Элен, – дрожащим голосом сообщила блондинка, подходя к нам. – Я обязана мадемуазель жизнью. Теперь я принадлежу ей.

– Что-о?

Я опустила меч и повернулась к девушке:

– Ничем ты мне не обязана. И твоих жертв мне не надо. Ты должна разыскать своих родных.

– Нет у меня родных. Я ваша, мадемуазель, – сказала она.

Никогда еще я не видела более искреннего лица, чем у этой девчонки.

– Что ж, тогда решено, – сказал у меня за спиной Байрон Джексон.

Я посмотрела на него, затем снова на Элен. У меня не было слов.

Неожиданно в полку моих знакомых прибыло на одну горничную и одного капитана.

3

Как выяснилось, Байрон Джексон и в самом деле был контрабандистом. Англичанин, выдающий себя за француза, он нагружал свой кораблик со странным названием «Бабуля Смит» чаем, сахаром и прочими товарами, которые британское правительство облагало высокими пошлинами, и плыл к восточному побережью Англии. Там, применяя ухищрения, вскользь названные им «магией», он сбывал контрабандный товар, минуя отделения таможни.

Я верно угадала происхождение Элен. Она жила в деревне, пока у нее, один за другим, не умерли мать и отец. Тогда она отправилась в Кале, надеясь отыскать дядю Жана – своего единственного родственника. Дядю она нашла, но вместо новой жизни в его доме, на которую так рассчитывала Элен, он продал ее Посреднику. Теперь последний, конечно же, потребует вернуть ему деньги, которые дядюшка Жан наверняка успел потратить. Останься Элен в Кале, беда грозила бы ей с двух сторон. Поэтому я согласилась взять ее к себе в горничные.

«Бабуля Смит» – двухмачтовая шхуна. Кроме нас с Элен и Джексона, больше на борту никого нет. Но корабль у Байрона надежный и на удивление уютный.

До меня долетают звуки готовящегося ужина. Любезный хозяин шхуны пообещал нам обильный пир. По его словам, провизии у него хватит на все два дня плавания.

8 февраля 1788 г

1

– Если Элен собирается быть вашей горничной, ей нужно усвоить некоторые манеры поведения, – заявил вчера за ужином Байрон Джексон.

Учитывая, что сам он постоянно отхлебывал вино из фляжки, ел с открытым ртом и сидел, уперев локти в стол, подобные слова сложно было воспринимать иначе, чем открытое лицемерие.

Я посмотрела на Элен. Она отломила корку хлеба, погрузила в похлебку и собралась отправить все это себе в рот, но замерла и теперь недоуменно поглядывала на нас сквозь завесу светлых волос, будто мы говорили на незнакомом ей языке.

– Меня она устраивает такой, какая есть, – ответила я.

Я мысленно поморщилась, представив мадам Левен, отца, во́ронов и прислугу в нашем версальском доме. Все они с неприязнью отнеслись бы к тому, как Элен ведет себя за столом.

– Для ужина на борту судна контрабандиста ее манеры вполне сгодятся, – весело возразил Байрон, – но они совершенно неприемлемы для горничной, за которую вы собрались выдавать ее в Лондоне, во время вашей «тайной миссии».

– Нет у меня никакой тайной миссии, – возразила я, раздраженно посмотрев на капитана.

– Можете меня дурачить и дальше, – улыбнулся Байрон. – Речь сейчас не об этом. Вам придется научить Элен поведению на публике. Прежде всего, она должна привыкнуть обращаться к вам «мадемуазель». Недурно бы также познакомить ее с азами этикета и внешних приличий.

– Благодарю вас, Байрон, за замечания, – сухо ответила я. – Но вам незачем говорить мне о правилах поведения за столом. Этому я научу Элен сама.

– Как вам угодно, мадемуазель, – сказал он с улыбкой.

Он постоянно улыбался во весь рот и называл меня «мадемуазель» с легкой издевкой в голосе.

После ужина Байрон взял фляжку с вином, несколько меховых шкур и отправился на палубу, оставив нас укладываться спать. Интересно, что он делал там холодной ночью? О чем думал?

Наше плавание продолжалось весь следующий день. Байрон закрепил рулевое колесо веревкой, и мы устроили учебное состязание. Мои утраченные было навыки начали потихоньку возвращаться. Словно в танце, я двигалась по палубе. Звенела сталь наших мечей. Могу сказать, что сноровка Байрона произвела на меня впечатление. Он смеялся, улыбался и подбадривал меня. Он был более изящным партнером, нежели мистер Уэзеролл, хотя и менее дисциплинированным.

Вечером, поев, Элен отправилась спать вниз, в каморку, называвшуюся здесь каютой. Байрон остался управлять кораблем. Сегодня я тоже осталась на палубе, завернувшись в меховую шкуру.

– Вам прежде доводилось в разгневанном состоянии обнажать меч? – спросил он, когда я подошла к штурвалу.

Байрон сидел, потягивая вино из фляги. Его ноги покоились на рукоятках штурвала.

– Вы называете разгневанным состоянием…

– Хорошо, я перефразирую. Вы когда-нибудь убивали?

– Нет.

– Значит, я был бы первым, если бы попытался без разрешения притронуться к вам?

– Совершенно верно.

– В таком случае мне нужно лишь получить ваше разрешение?

– Смею вас уверить, сэр, что вы его никогда не получите. Я обручена с другим, а потому прошу направить ваше внимание в иную сторону.

Разумеется, я соврала. Мы с Арно не были помолвлены. Но здесь, на палубе корабля, где волны, озаренные луной, бились о борт и тишина была почти полной, я вдруг остро почувствовала, что нахожусь вдали от родного дома. Но еще острее я ощутила тоску по Арно. Я впервые поняла, что наша детская дружба переросла в нечто большее. Это не была «влюбленность» десятилетней девчонки. Это была любовь взрослой женщины.

Байрон кивнул, словно мог читать мои мысли. Он почувствовал серьезность моих слов и понял, что я вне его притязаний.

– Понятно, – пробормотал капитан. – Повезло же этому «другому».

– Можно сказать и так, – ответила я, поднимая голову.

Лицо Байрона сделалось решительным. Он поднял свой меч.

– Начнем. Итак, вам приходилось скрещивать оружие с противником?

– Разумеется.

– А с противником, намеревающимся причинить вам вред?

– Нет, – созналась я.

– Понятно. А вы когда-нибудь обнажали меч с целью самозащиты?

– Естественно.

– Сколько раз?

– Один.

– Там, в таверне?

– Да, – нехотя ответила я.

– И ваш маневр не удался, верно?

– Не удался.

– А как вы думаете – почему?

– Спасибо, я сама знаю причину, – почти огрызнулась я. – И в подсказках не нуждаюсь.

– И все же сделайте мне одолжение.

– Я замешкалась.

Байрон задумчиво кивнул, затем глотнул из фляги и протянул ее мне. Я тоже сделала глоток и почувствовала, как от спиртного по телу разливается теплая волна. Я отнюдь не была наивной. Я знала: чтобы уломать женщину и затащить в постель, нужно вначале ее напоить. Но на палубе было холодно. Меня вполне устраивало общество Байрона, если не считать некоторой его докучливости… Ничего страшного не случилось. Я просто глотнула из его фляжки.

– Верно, – продолжил разговор Байрон. – А как вы должны были бы действовать?

– Послушайте! Я не нуждаюсь в…

– Не нуждаетесь? Да вас там чуть не похитили. Думаю, вы догадываетесь, что́ они сделали бы с вами, если бы сумели увезти со двора. Вы бы не сидели на палубе, попивая винцо с капитаном. Вас бы держали в трюме, где вы доставляли бы известные утехи команде. Всем ее членам, сколько бы их там ни было. В Дувр бы вы приплыли, сломленная душевно и телесно, а там вас с Элен продали бы, как скот. И это случилось бы, не окажись меня в таверне. И вы до сих пор считаете, что я не вправе указывать на ошибки в ваших действиях?

– Моей главной ошибкой было то, что сунулась в эту чертову таверну, – призналась я.

– Вы уже бывали в Англии? – спросил Байрон.

– Нет, но владению оружием меня учил англичанин.

Капитан усмехнулся:

– Будь он здесь, он бы сказал, что промедление едва не стоило вам жизни. Короткий меч не является оружием предостережения. Это оружие действия. Раз уж вынули меч из ножен, пускайте его в ход, а не размахивайте, как палкой. – Он опустил голову, надолго припав к кожаному горлышку, затем протянул фляжку мне. – Есть множество причин для убийства: долг, честь, отмщение. Все они требуют времени на обдумывание. Они же после вызывают угрызения совести. Но самозащита или защита другого человека – единственная причина для убийства, которая позволяет вам действовать незамедлительно.

2

На следующий день мы приплыли в Дувр, где простились с капитаном Байроном Джексоном. Он сказал, что у него дел по горло, поскольку нужно обойти таможенные службы. До Лондона нам с Элен предстояло добираться самостоятельно. Он с учтивым поклоном принял от меня плату за проезд, и на этом мы расстались.

Немного отойдя от берега, я обернулась. Байрон глядел нам вслед. Я помахала ему и обрадовалась, когда он помахал в ответ. Затем контрабандист повернулся и быстро исчез, а мы с Элен двинулись к вершине скалы, держа ориентир на Дуврский маяк.

Меня предупреждали, что ехать до Лондона в карете небезопасно, поскольку на дороге попадаются разбойники. Однако наша поездка прошла без приключений. Увидев Лондон, я поняла, что он очень похож на Париж. Только здесь над крышами висела плотная стена тумана, а по угрюмой реке Темзе в обе стороны безостановочно двигались корабли и лодки. Едкий запах дыма, нечистот и лошадиного пота ничем не отличался от парижского.

Наняв кеб, я обратилась к кучеру на безупречном английском языке:

– Прошу прощения, месье, не могли бы вы отвезти нас со спутницей в Мейфэр, к дому семейства Кэрролл?

– Четытамгришь? – С этими звуками кучер уставился на нас через окошечко в передней стенке кеба. Оставив попытки объясниться словесно, я подала ему клочок бумаги с адресом. Когда кеб тронулся, мы с Элен опустили шторы на окнах и занялись переодеванием. Переднее окошечко мы поочередно закрывали спиной. Со дна сумки я достала сильно помятое и далеко не новое платье, запоздало пожалев, что не сложила его аккуратнее. Элен, сбросившая крестьянский наряд, облачилась в мои бриджи, рубашку и жилетку. Это было немногим лучше ее коричневого платья, поскольку за три дня пути моя одежда успела запачкаться, но другого выбора не было.

Наконец кеб добрался до Мейфэра и остановился возле дома Кэрроллов. Открыв дверцу, кучер снова выпучил глаза, но теперь уже по поводу нашего нового облика. Он предложил постучаться в дверь и известить о нашем прибытии, но я отказалась, расплатившись с ним золотой монетой.

Мы с моей недавно обретенной горничной оказались на величественном крыльце, по обе стороны которого высились колонны. Заслышав шаги, каждая из нас глубоко вздохнула. Дверь открылась. На пороге появился круглолицый человек во фраке. От него слегка пахло средством для чистки серебра.

Я назвалась. Он кивнул, после чего провел нас через просторный вестибюль в устланный коврами коридор. Там он попросил подождать у двери помещения, оказавшегося столовой. Оттуда доносились слова учтивой беседы и негромкий стук посуды.

Дверь оставалась приоткрытой, а потому я услышала, как он доложил:

– Миледи, к вам посетительница. Вас желает видеть некая мадемуазель Де Ла Серр из Версаля.

В столовой стало пугающе тихо. Я перехватила обеспокоенный взгляд Элен. Наверное, я выглядела не менее встревоженной.

Затем дворецкий вернулся к нам:

– Прошу входить.

Мы проследовали в столовую. До нашего появления люди за столом наслаждались обильным обедом. Сейчас мистер и миссис Кэрролл застыли с открытым ртом, а Мэй Кэрролл, которая из девочки успела превратиться в настоящую женщину, по-детски захлопала в ладоши и произнесла со знакомым мне сарказмом:

– О, никак к нам пожаловала сама мисс Вонючка.

Я легко могла подскочить к ней и отблагодарить пощечиной за такое приветствие. Но меня остановили слова еще одного участника трапезы, который при моем появлении резко поднялся из-за стола.

– Какого черта ты здесь делаешь? – багровея, спросил мистер Уэзеролл.

11 февраля 1788 г

Мой покровитель дал мне пару дней на то, чтобы прийти в себя, а сегодня утром навестил меня в моей комнате. За это время Мэй Кэрролл великодушно одолжила мне кое-что из своей одежды. Она на разные лады повторяла, что платья эти «старые» и «давно вышли из моды», а потому «в нынешнем сезоне такие ни за что не наденет».

– Зато тебе, Вонючка, они вполне подойдут.

– Если ты еще раз так меня назовешь, я тебя убью, – тихо сказала я.

– Я что-то не расслышала. Что ты сказала?

– Так, пустяки. Большое спасибо за платья.

Моя благодарность была вполне искренней. Я унаследовала материнское равнодушие к нарядам. Пусть эти платья считались вышедшими из моды, пусть Мэй намеренно подбирала их, чтобы меня позлить, они не вызвали у меня ни капли раздражения.

Что, а вернее, кто меня раздражает, так это Мэй Кэрролл.

Меж тем Элен стойко выносила жизнь на половине для слуг, убедившись, что ее коллеги ведут себя еще презрительнее и надменнее, чем их господа. Надо сказать, с ролью моей горничной она пока что справляется ужасно. Делает странные реверансы невпопад и без конца бросает испуганные взгляды в мою сторону. Вне всякого сомнения, нам придется поработать над ее манерами. Хорошо еще, что Кэрроллы заняты исключительно собой. Они сочли поведение Элен «слишком французским», отнеся туда же и ее наивность.

– Ты одета? – постучавшись, спросил мистер Уэзеролл по-английски.

– Да, месье, вполне, – ответила я.

Едва войдя, мой покровитель тут же прикрыл глаза рукой.

– Черт тебя побери, девчонка, ты же говорила, что одета, – хрипло проворчал он.

– Я и сейчас могу это повторить.

– Но ты же встречаешь меня в ночной рубашке!

– Однако я тем не менее одета.

Он покачал головой:

– В Англии ночная рубашка за одежду не считается.

Надо сказать, что ночные рубашки Мэй Кэрролл были достаточно закрытыми, однако мне не хотелось смущать мистера Уэзеролла. Он вышел, а когда вошел снова и уселся на стул, я пристроилась на краешке кровати, закутавшись в одеяло. Последний раз я видела мистера Уэзеролла в тот вечер, когда мы с Элен свалились Кэрроллам на голову. Вид у нас был такой – как же тогда выразилась миссис Кэрролл? – будто нас притащила сюда драная кошка. Я мигом выдумала историю о том, как по пути из Дувра в Лондон мы подверглись нападению разбойников.

Я внимательно изучала лица тех, с кем впервые встретилась более десяти лет назад. Миссис Кэрролл и ее муж ничуть не изменились. Оба улыбались слегка смущенно. Высшие слои английского общества обожали подобные улыбки. Мэй Кэрролл, конечно же, выросла за это время, однако выглядела еще противнее и высокомернее, чем во время нашего знакомства в Версале.

Бедняге мистеру Уэзероллу пришлось сделать вид, будто он знал о моем скором приезде, а вполне оправданное удивление – замаскировать под беспокойство за мою жизнь. Однако это не спасло нас с моим наставником от въедливых вопросов. Ответы мы сочиняли на ходу, держась с надлежащей уверенностью, поскольку оба не хотели быть немедленно выставленными за дверь.

По правде говоря, у нас с ним составился великолепный дуэт врунов.

– Что за игру ты ведешь, черт побери? – сердито спросил меня мистер Уэзеролл.

– Вы сами знаете, как она называется, – ответила я, пристально глядя на него.

– Ей-богу, Элиза, твой отец меня за это убьет. Я и так не числюсь в его фаворитах. Однажды меня разбудит кинжал, приставленный к горлу.

– С отцом все улажено, – успокоила я мистера Уэзеролла.

– А с мадам Левен?

Я громко сглотнула. О мадам Левен я предпочитала не думать.

– И с нею тоже.

– Мне, наверное, об этом лучше не знать? – спросил мистер Уэзеролл, искоса поглядев на меня.

– Да, вам об этом лучше не знать.

Мой покровитель нахмурился:

– Ну, раз уж ты здесь, мы должны…

– Оставьте всякие мысли о моем возвращении домой, – перебила его я.

– Я бы с радостью отправил тебя домой, если бы мог. Но твой отец захочет узнать причину твоего скорого отъезда, и это лишь усугубит мое бедственное положение. И потом, у Кэрроллов есть замыслы насчет тебя…

– Замыслы насчет меня? – вспыхнула я. – Я не их служанка. Я – Элиза Де Ла Серр, дочь великого магистра французских тамплиеров, которая в будущем сама станет великим магистром. У них нет власти надо мной.

Мистер Уэзеролл закатил глаза:

– Опомнись, дитя мое. Сейчас ты не дома, а в Лондоне. Ты – их гостья. Более того, в поисках Раддока мы рассчитываем на помощь их доверенных лиц. И потом, если ты не хотела оказываться в их власти, лучше было сюда не ехать.

Я попыталась возражать, но он махнул рукой, требуя закрыть рот.

– Быть великим магистром значит не просто уметь размахивать мечом и строить из себя большого начальника. Это значит быть дипломатом, уметь тонко вести дела, в том числе и государственные. Твоя мама это знала. Отец тоже знает. Теперь настал твой черед.

– И что потом? – вздохнула я. – Что я должна делать?

– Кэрроллы хотят, чтобы ты внедрилась в один лондонский дом. Ты и твоя горничная.

– Они хотят, чтобы я… Как вы сказали?

– Внедрилась. Проникла.

– Шпионила для них?

Мистер Уэзеролл смущенно почесал свою белоснежную бороду.

– Можно сказать и так. Им нужно, чтобы ты выдала себя за другую особу и оказалась в том доме.

– Но это же шпионаж.

– В общем-то… да.

Я подумала и решила, что, невзирая ни на что, эта затея мне нравится.

– Это опасно?

– Тебе бы хотелось, чтобы это было опасно, не так ли?

– Всяко лучше прозябания в Королевском доме. Когда мне расскажут подробности моей миссии?

– Узнаешь, когда Кэрроллы сочтут нужным тебе рассказать. А пока есть время, предлагаю заняться приведением в божеский вид твоей так называемой горничной. Пока что от нее ни красоты, ни пользы. – Мистер Уэзеролл вновь посмотрел на меня. – Одна только собачья преданность, о причинах которой я вряд ли когда-нибудь узнаю…

– Думаю, вам лучше не знать.

– Понятно. Но некоторые вопросы у меня все же остались.

– Какие именно, месье?

Мистер Уэзеролл откашлялся, затем уперся глазами сначала в свои башмаки, затем перевел взгляд на свои руки.

– Вопросы о твоем плавании через Ла-Манш. И о капитане, перевозившем тебя и Элен.

– Что вас интересует? – спросила я, чувствуя, что краснею.

– Кто он по национальности?

– Англичанин, как и вы.

– Так, – кивая, произнес мистер Уэзеролл. – Так.

Он снова прочистил горло, после чего глубоко вдохнул и поднял голову.

– Вот что, Элиза, – начал он, глядя мне в глаза. – Плавание из Кале в Дувр никогда не занимает двух дней. При попутном ветре это чуть больше двух часов, а при неблагоприятных условиях – девять или, самое большее, десять часов. Почему ж это он катал вас по Ла-Маншу целых два дня?

– Сама не знаю, месье, – сухо ответила я.

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Элиза, из симпатичной девочки ты превратилась в красивую женщину. Бог мне свидетель, этим ты пошла в маму, а она… Стоило ей войти, как все головы поворачивались в ее сторону. Но на красоту все падки. Поверь, тебе в жизни встретится более чем достаточно разных мерзавцев и негодяев.

– Я это знаю, месье.

– Арно поди ждет не дождется твоего возвращения в Версаль?

– Вы совершенно правы, месье.

Я очень на это надеялась.

Мистер Уэзеролл встал, собираясь уходить.

– И чем же, Элиза, ты занималась в течение тех двух дней, что длилось ваше плавание по Ла-Маншу?

– Фехтованием, месье. Мы с капитаном упражнялись часами.

20 марта 1788 г

Кэрроллы обещали помочь с поисками Раддока. По мнению мистера Уэзеролла, это значит, что они представят в наше распоряжение сеть своих шпионов и осведомителей.

– Если он в Лондоне, его обязательно найдут. В этом, Элиза, ты можешь быть уверена.

Но Кэрроллы, разумеется, ждут от меня выполнения их задания.

Может, оно бы и заставило меня нервничать, если бы не бедняга мистер Уэзеролл, который переживал за нас обоих. Он постоянно теребил бакенбарды и на каждом шагу высказывал свои опасения. Словом, все беспокойство он взял на себя, и на мою долю ничего не осталось.

И потом, его предположение оказалось верным: затея Кэрроллов меня приятно будоражила. Незачем отрицать то, что есть. Неужто вы решитесь меня упрекать? Я десять лет провела в унылой, ненавистной школе. Десять лет мне хотелось протянуть руку и ухватить судьбу, порхающую совсем рядом. Иными словами, после десяти лет тоскливых ожиданий я была готова к опасным приключениям.

Прошло более месяца. Мне велели написать письмо. Кэрроллы переправили его своим помощникам во Францию. Там письмо запечатали и отправили на лондонский адрес. Пока мы дожидались ответа, я занималась с Элен чтением, учила ее английскому языку и попутно оттачивала собственные знания.

– Это будет опасно? – по-английски спросила меня девушка во время одной из прогулок по саду.

– Да, Элен. До моего возвращения ты должна оставаться здесь. Или попробуй поискать себе работу в другом доме.

– Вы так просто не избавитесь от меня, мадемуазель, – робко ответила она, перейдя на французский.

– Элен, я вовсе не собираюсь от тебя избавляться. Ты замечательная спутница. Каждой девушке хотелось бы иметь такую заботливую и душевную подругу. Просто я считаю, что свой долг ты выплатила. В горничной я не нуждаюсь и нести ответственность за другого человека тоже не хочу.

– А как насчет подруги, мадемуазель? Может, я смогу стать вам подругой?

Элен была моей противоположностью. Если я могла что-то выпалить сгоряча и наломать дров, ее отличала молчаливость. Порой за день я не слышала от нее и двух слов. Я могла легко засмеяться и так же легко вспылить. Элен была себе на уме и редко показывала свои чувства… Знаю, о чем вы сейчас думаете. Те же мысли были и у мистера Уэзеролла. Он считал, что мне есть чему поучиться у Элен. Наверное, потому я уступала ее мягкой настойчивости: и в вечер нашего знакомства, и потом. Я позволяла ей оставаться со мной и удивлялась, почему Богу было угодно наградить меня таким ангелом.

Итак, я проводила время с Элен, всячески старалась избегать общения с чванливыми мамашей и дочкой Кэрролл, а кроме того, упражнялась с мистером Уэзероллом, который…

Надо называть вещи своими именами: он сдал. Теперь он уже не тот фехтовальщик, что прежде: не настолько быстр, не настолько зорок. Может, возраст взял свое? Как-никак, я впервые встретилась с мистером Уэзероллом почти четырнадцать лет назад, и это тоже нужно принять в расчет. А еще… За столом я часто вижу, как он тянется к графину с вином, не дожидаясь слуг. Наши хозяева, конечно же, это замечают. Мэй Кэрролл вообще смотрит на него свысока. Их неприязнь вызывает у меня жгучее желание встать на его защиту. Себе я твержу, что он до сих пор скорбит по маме.

– Может, вы не станете вечером налегать на вино? – пошутила я в один из наших поединков, когда он нагнулся за деревянным мечом, выбитым мной у него из рук.

– Да, выгляжу я скверно, но причина вовсе не в выпивке. В тебе, Элиза. Ты недооцениваешь свои способности.

Возможно, да. А возможно, и нет.

Я регулярно писала отцу, рассказывая ему об успехах в своих занятиях и проявляемом мной «усердии». Однако когда дело доходило до писем Арно, что-то всегда меня останавливало.

А потом написала, что люблю его.

Никогда еще в моем письме к нему не было столько страсти. В конце я выразила надежду, что мы скоро увидимся – месяца через два или чуть позже. Пожалуй, это были самые искренние слова, когда-либо написанные мной.

Ну и что, если мое желание видеть Арно имело корыстные причины? Что, если я видела в нем временную передышку от своих повседневных забот, луч света во тьме моей судьбы? Так ли это плохо, если моим единственным стремлением было подарить ему счастье?

Меня зовут. Элен сообщила, что принесли какое-то письмо. Значит, пора втискиваться в платье, спускаться вниз и узнавать, что от меня хотят.

Назад: Отрывок из дневника Арно Дориана

Дальше: Отрывок из дневника Арно Дориана