В год 1494 в возрасте сорока двух лет брат Джироламо Саванарола принял на себя обязанности фактического правителя Флоренции. Он был замученным человеком, извращенным гением и самым худшим верующим фанатиком. Но, самым страшным в нем было то, что люди позволили ему не только вести их, но и подстрекать к совершению безумных, разрушительных, и порой просто смешных, действий. Все основывалось на ужасе перед адским пламенем, на доктрине, которая учила, что все удовольствия, мирские блага, творения людей, презренны и жалки, и что только полное самоотречение поможет человеку обрести истинный свет веры.

Не удивительно, думал Эцио, размышляя над всем этим по дороге в родной город, что Леонардо остался в Милане – помимо всего прочего, Эцио узнал, со слов своего друга, что за гомосексуализм, на который до сего времени смотрели сквозь пальцы, и за который наказывали умеренным штрафом, во Флоренции введена смертная казнь. И не удивительно, что величайшая академия философов и литераторов гуманистического направления, собравшихся вокруг просвещенного духа Лоренцо, распалась и пыталась теперь найти свое место на бесплодной почве интеллектуальной пустыни, в которую быстро превращалась Флоренция.

Когда Эцио приблизился к городу, он заметил большие группы монахов в черных одеждах и просто одетых мирян, движущихся в одном направлении. Выглядело шествие мрачно, но благочестиво. Шли все с низко опущенными головами.

– Куда вы направляетесь? – спросил он одного из прохожих.

– Во Флоренцию. Дабы сесть у ног великого лидера, – ответил торговец с бледным лицом и продолжил свой путь.

Дорога была широкой, и по пути к городу Эцио встретил еще несколько групп, по-видимому, покидающих город. Они так же шли, склонив головы, а лица их были серьезными и печальными. Когда они прошли мимо, Эцио расслышал обрывки разговоров, и понял, что эти люди отправились в добровольное изгнание. Они тащили за собой груженые телеги, несли мешки или узлы с пожитками. Эти люди были беженцами, изгнанные из своих домов или по приказу Монаха, или по собственной воле, потому что были больше не в силах жить под его правлением.

– Если бы Пьеро имел хотя бы десятую часть талантов своего отца, нам бы не пришлось покидать дом, – сказал один.

– Мы не должны были позволять безумцу добиться власти над нашим городом, – пробормотал второй. – Он принес нам одни страдания.

– Не понимаю, почему многие из нас с готовностью приняли его угнетения, – проговорила женщина.

– В любом месте будет лучше, чем сейчас во Флоренции, – вставила другая. – Нас изгнали, когда мы отказались передать свое собственное имущество его драгоценной церкви Сан-Марко!

– Это темное колдовство, иначе я не могу объяснить происходящее. Даже Маэстро Боттичелли попал под влияние Савонаролы. Подумай сам, он стареет, пятьдесят лет кажутся ему проклятием, возможно, он просто сделал ставку на небеса.

– Сжигание книг, аресты, все эти бесконечные кровавые проповеди! Подумать только, всего два года назад Флоренция была маяком в океане невежества! А теперь мы снова вернулись в Темные Века!

И тут женщина произнесла то, что заставило Эцио навострить уши.

– Иногда я хочу, чтобы во Флоренцию вернулся ассасин. Он бы освободил нас от этой тирании.

– Глупые мечты! – отозвался ее товарищ. – Ассасин – миф! Сказка, которой родители пугают непослушных детей.

– Ты ошибаешься, мой отец видел его в Сан-Джиминьяно, – возразила первая женщина. – Но это было много лет назад.

– Да, да – свежо предание…

Эцио проехал мимо них, на сердце у него было тяжело. Но его настроение поднялось, едва он увидел знакомую фигуру, направляющуюся ему навстречу.

– Привет, Эцио, – кивнул Макиавелли. Его лицо, по-прежнему серьезное до комичности, постарело, но годы пошли ему только на пользу.

– Привет, Никколо.

– Ты умудрился выбрать для возвращения домой самое подходящее время.

– Ну, ты же меня знаешь. Если где-то появляется язва, я стараюсь вылечить ее.

– Сейчас нам, безусловно, требуется твоя помощь, – вздохнул Макиавелли. – Не сомневаюсь, Савонарола не смог бы добиться нынешнего положения без помощи могущественного артефакт. Яблоко. – Он поднял руку. – Я знаю обо все, что случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз. Два года назад Катерина присылала ко мне курьера из Форли, а совсем недавно еще один привез письмо от Пьеро, из Венеции.

– Я приехал за Яблоком. Оно и так слишком долго было в чужих руках.

– Полагаю, что в некотором смысле мы должны быть благодарны этому чудовищу, Джироламо, – проговорил Макиавелли. – По крайней мере, он не дал Яблоку попасть в руки нового Папы.

– Он пытался что-то сделать?

– Пытается. Ходят слухи, что Александр собирается отлучить нашего доминиканца от церкви. Впрочем, даже в этом случае здесь мало что изменится.

– Мне нужно как можно скорее вернуть его, – сказал Эцио.

– Яблоко? Разумеется… Но думаю, это будет немного сложнее, чем ты предполагаешь.

– Ха! А когда было иначе? – Эцио внимательно посмотрел на него. – Расскажешь мне обо всем?

– Пошли, надо вернуться в город. Я расскажу тебе обо всем, что знаю. Впрочем, рассказывать почти нечего. В двух словах, королю Франции Карлу VIII окончательно удалось поставить Флоренцию на колени. Пьеро сбежал. Карл, как всегда желающий расширить свои земли, – и почему, черт возьми, они называют его «Любезным», хотел бы я знать, – двинулся на Неаполь. И Савонарола, гадкий утенок, воспользовался подвернувшейся возможностью и занял место правителя. Как и любой диктатор, никудышный или великий, он абсолютно лишен чувства юмора и убежден – да что там – просто переполнен чувством собственной значимости. Это самая эффективная и отвратительная разновидность правителя, которую только можно пожелать. – Он помолчал. – Однажды, я напишу об этом книгу.

– И Яблоко было средством, с помощью которого он добился этого положения?

Макиавелли развел руками.

– Только отчасти. Как неприятно это говорить, но многого он добился своим обаянием. Он покорил не сам город, а его правителей, тех, кто обладал властью и влиянием. Конечно, кое-кто в Синьории поначалу пытался ему противостоять, но теперь… – По лицу Макиавелли скользнуло беспокойство. – Теперь они все у него в кулаке. Каждый, кто презирал его, внезапно начал ему поклоняться. Несогласные были вынуждены покинуть город. Как ты уже видел, такое положение дел сохраняется до сих пор. Совет Флоренции продолжает притеснять горожан, а это в свою очередь гарантирует, что безумие монаха будет распространяться дальше.

– А как на счет обычных достойных людей? Они ведут себя так, словно у них нет выбора?

Макиавелли грустно улыбнулся.

– Ты и сам знаешь ответ на этот вопрос, Эцио. Мало кто осмелится выступить против статуса-кво. Так что мы должны помочь им узнать правду.

За разговором два ассасина добрались до городских ворот. Вооруженные солдаты, как и вся охрана, служили интересам государства, не заботясь о моральных принципах. Они пристально изучили документы ассасинов и пустили их внутрь. Перед этим в глаза Эцио бросилась другая группа солдат, которые стаскивали в одну кучу трупы солдат из другой армии, на мундирах которых был нашит крест Борджиа. Он указал на них Никколо.

– Да, – кивнул Макиавелли. – Как я и сказал, наш друг Родриго – я никогда не назову этого ублюдка Александром, – продолжает попытки. Он отправляет во Флоренцию солдат, а Флоренция посылает их обратно, обычно по частям.

– Так он знает, что Яблоко здесь?

– Конечно, знает! И я должен признать, что это весьма прискорбно.

– А где Савонарола?

– Правит городом из монастыря Сан-Марко. И почти никогда его не покидает. Слава Богу, брат Анджелико не дожил до того дня, как в монастырь перебрался брат Савонарола!

Они спешились, отвели лошадей в конюшню, и Макиавелли отвел Эцио в съемную комнату. Макиавелли объяснил, что старый дом удовольствий Паолы закрыт, как и все остальные. Секс, азартные игры, танцы, зрелища стояли в списке недозволенных вещей Савонаролы в самом верху. С другой стороны, праведные убийства и угнетения только приветствовались.

Как только Эцио разместился, Макиавелли вместе с ним прошел к огромному религиозному комплексу Сан-Марко. Эцио оценивающе рассмотрел здания.

– Открытое нападение на Савонаролу слишком рискованно, – решил он. – Особенно, учитывая, что в его распоряжении Яблоко.

– Согласен, – кивнул Макиавелли. – Но разве есть иной вариант?

– Если не считать правителей города, которые преследуют собственные корыстные цели, ты убежден, что у остальных все еще своя голова на плечах?

– Как оптимист, я бы надеялся на это, – ответил Макиавелли.

– Я считаю, что они следуют за монахом не по собственной воле, а из страха или по принуждению.

– Никто кроме доминиканца или политиков это не оспорит.

– Тогда предлагаю использовать это в наших интересах. Если мы заставим замолчать его подручных и воодушевим недовольных, Савонарола отвлечется, и мы получим шанс нанести удар.

Макиавелли улыбнулся.

– Умно. Должно быть прилагательное, описывающее таких людей как ты… Я поговорю с Ла’Вольпе и Паолой. Они все еще в городе, хоть и вынуждены были уйти в подполье. Они помогут организовать бунт, когда ты освободишь районы.

– Значит решено.

Макиавелли заметил, что Эцио встревожен. Он привел его в спокойную обитель с небольшой церковью неподалеку и усадил на скамью.

– Что тебя печалит, друг мой? – спросил он.

– Две вещи, но они очень личные.

– Расскажи.

– Мой старый фамильный палаццо – что с ним? Вряд ли я осмелюсь пойти и взглянуть на него сам.

Тень упала на лицо Макиавелли.

– Дорогой Эцио, постарайся быть сильным. Твой палаццо по-прежнему стоит, но Лоренцо защищал его, только пока продолжались его власть и жизнь. Пьеро пытался следовать примеру своего отца, но после его изгнания французами, палаццо Аудиторе был конфискован и в качестве казарм отдан швейцарским наемникам Карла. После того, как французы ушли на юг, Савонарола вытащил из него всё, что можно, и приказал заколотить. Мужайся. Однажды ты сможешь его восстановить.

– А Аннетта?

– Слава Богу, сбежала, и теперь находится в Монтериджони вместе с твоей матерью.

– Ну, по крайней мере, хоть что-то хорошее…

После недолгого молчания Макиавелли спросил.

– А что второе?

– Кристина… – прошептал Эцио.

– Ты заставляешь меня рассказывать тебе о жестоких вещах, друг мой. – Макиавелли нахмурился. – Но ты должен знать правду, – он помолчал. – Друг мой, она мертва. Как и многих из их друзей, Манфредо не сбежал от двойной чумы Савонаролы и французов. Он был уверен, что Пьеро организует контратаку и отобьет город. Вскоре после того, как монах пришел к власти, наступила ужасная ночь. Дома тех, кто отказался добровольно возложить свои вещи на костры тщеславия, которые организовал монах, дабы сжечь и уничтожить все роскошное и мирское, были разграблены и преданы огню.

Эцио слушал, заставляя себя сохранять спокойствие, в то время как сердце его разрывалось.

– Фанатики Савонаролы, – продолжал Макиавелли, – ворвались во дворец д’Арценты. Манфредо пытался защищаться, но их оказалось слишком много для него и его людей. Кристина не оставила его. – Макиавелли надолго замолчал, борясь со слезами. – Находясь в состоянии безумного помешательства, эти религиозные маньяки убили и её.

Эцио неотрывно смотрел на белую стену перед ним. Каждая её деталь, каждая трещинка, даже муравьи, ползущие по стене, были отчетливо видны.