Глава 38

Прошло два дня с тех пор, как Кунал выехал из Фаора. Ближайший военный гарнизон располагался в Онда – маленьком приречном городе к востоку от пустыни Хара.

Войска были расквартированы в башне западного квартала, на камнях которой играло солнце. Он повернул туда лошадь, только въехав в городские стены, наполовину разрушенные битвами за реку и железные рудники. Измученная лошадь тихо заржала, и Кунал сбавил темп, перейдя на легкую рысцу. Он бессознательно потрепал ее по горячей холке.

Пробираясь узкими дорогами, Кунал успел как следует рассмотреть город. Ему сразу бросилось в глаза, что люди выглядят здоровыми, сытыми, не такими, как в Уджрале. Его новообретенный цинизм подсказал, что все это – следствие присутствия армии в городке.

Он уже давно покинул Фаор, однако украденный у Эши свиток не шел из головы. По староджансанскому алфавиту Кунал понял, что это был военный доклад.

Только руководители Крепости писали доклады на мертвом языке.

Его собственный староджансанский заржавел за последние два года, что Кунал провел на миссиях Щитов Сенапа, но он разбирал фрагменты. Достаточно, чтобы понять смысл заголовка этого доклада.

«Сандара».

Место битвы, из-за которой король Махир настоял на заключении перемирия. И в Крепости отметили это событие – еще бы, враг проявил слабость. Но, что было важнее для Кунала, именно этот военный доклад по Сандаре был написан сильным дядиным почерком.

Что же дядя мог сообщить о Сандаре? Ранее Сету упоминал, что кампания была организована по приказу Вардаана, и он сам почти не имел к ней отношения. Кунал не знал деталей, но сейчас ему выпала возможность все выяснить. После отметки в журнале миссии он отправится в большую гарнизонную библиотеку. Жизненно важно расшифровать доклад и узнать, нет ли там намеков на следующую цель Эши.

Кунал въехал в конюшню, и навстречу выбежал маленький мальчик.

Спешившись, Кунал попробовал было отдать поводья ребенку, однако кобыла лязгнула зубами рядом с его ухом. Мальчуган отпрыгнул, и Кунал устало вздохнул. Кобыла к нему слишком привязалась. Он потрепал ее по холке, мягко подул в ноздри, и животное успокоилось.

В крепости Куналу предложили принять ванну, а после ванны эконом проводил его в маленькую столовую. После недель тяжелого пути Кунал еще больше оценил княжеское обращение. Он накинулся на еду, аккуратно разливая рагу из пряной чечевицы и овощей поверх напичканного гвоздикой и орешками кешью риса.

Лакша он услышал раньше, чем увидел, и вскочил в изумлении, когда друг вошел в столовую. Лакш скрыл свое удивление лучше, одарив Кунала широченной ухмылкой.

Его кожа побронзовела за долгие дни под солнцем, вдобавок он похудел, даже лицо осунулось. Но в глазах таилась все та же искорка.

– За мной шел, а? – поддел Кунал.

– Нет, с меня хватит такого. Да чтобы Ракеша стряхнуть, понадобилось дважды обогнуть холмы западного Варулока, – ответил Лакш, обнимая Кунала за плечи. – Ты – радость для усталых глаз, Кунал. Да, я вырос поблизости, но так легко позабыть, что песок забивается почти всюду.

– Хотел бы я сказать, что ты неправ, – усмехнулся Кунал. Настроение улучшилось от их легкого подшучивания. После всех тревог и неопределенности Лакш был лучиком света.

Знакомым. Постоянным.

Кунала так и подмывало рассказать другу все. Выплеснуть историю отношений, которые он нечаянно завязал с Эшей, поведать о сомнении, которое грызло душу при мысли о ее возвращении в Крепость… Однако, когда приятели сели за стол и стали вспоминать увиденное, Кунал промолчал.

Возможно, дело заключалось в выжидательном подтексте, который ощущался в их беседе. Пусть он был едва заметен, но тем не менее оба помнили о том, что соревнование пока продолжается. Эша не являлась обычной девушкой, о которой он мог бы поболтать с другом, – она была целью для них обоих.

– Куда потом, Лакш? – обычным тоном спросил Кунал, лелея последнюю надежду на то, что ошибся и их дружба все еще была важнее соревнования.

Кунал вырвался вперед, но никогда не чувствовал себя таким потерянным.

Или одиноким.

Кожа вокруг глаз Лакша сморщилась, и приятель сухо улыбнулся.

– Ты же знаешь, я не могу сказать.

– Правда?

– Это состязание. Думал, как племянник генерала ты будешь более внимателен.

А теперь Кунал нахмурился, пусть и слегка.

– А кто сказал, что это не так?

Лакш примирительно поднял ладони вверх.

– Не я. Точно. Я просто дразнил.

Кунал потер бровь и вздохнул.

– Эта гонка начинает меня утомлять, Лакш. Как же я устал.

– Тогда поезжай домой. Позволь мне выиграть, – осклабился Лакш. Поняв, что Кунал не отвечает в том же духе, приятель посерьезнел. – Знаю. На самом деле и я начинаю скучать по Крепости… кое в чем. Тоскую по порядку.

Кунал кивнул. Порой он и сам это переживал. Но также ощущал дрожь восторга из-за впервые полученной возможности самому прокладывать путь.

Решать, куда идти и что делать. Кунал гадал – не в этом ли будет заключаться жизнь полноправного члена Щитов Сенапа. Как бы то ни было, все это заставляло его жаждать увольнения со службы даже больше, чем обычно. Альтернатива – стать дезертиром – на самом деле альтернативой не являлась.

Они перешли на более легкие темы, обсуждая увиденные города и аккуратно избегая любого намека на то, кто и как преуспел в поимке Гадюки. Куналу пока что удавалось подбирать кое-какие детали, ориентируясь по расположению городов на собственноручно нарисованной карте. Лакш вроде бы по-прежнему опрашивал людей, разыскивая кузнецов, сотрудничавших с Клинками.

– Я в библиотеку, – ответил Кунал на последний вопрос Лакша, когда оба мыли руки в мисочках, выставленных справа от тарелок.

Лакш одарил его взглядом вкупе с гримасой, что Кунал и предвидел.

– Ты практически даришь мне преимущество вне этих стен.

– Тебе оно понадобится, – бросил с ухмылкой Кунал. Они поднялись с мест, и Кунал приобнял Лакша, как брата. На сердце стало чуточку легче.

Библиотека гарнизона совершенно не походила на ту, что располагалась в Крепости. Та была большой, занимала просторное помещение, но ею преступно пренебрегали.

Эта библиотека была меньше, но выглядела более обжитой и любимой. Маленькие цветные стулья с вышитыми павлинами стояли между длинными рядами спрятанных в маленькие деревянные коробочки свитков. Коробочки, в свою очередь, были частью массивного деревянного сооружения, напоминавшего пчелиные соты и простиравшегося до потолка комнаты.

Кунал пробежал пальцем по библиотечной системе классификации, выискивая старинные словари. Он был совершенно уверен, что в каждом гарнизоне есть специальные труды по переводу, и надеялся, что искомый лежит тут.

Учеба стала единственным светлым пятном его первого года в Крепости. Он опередил остальных солдат, и те стали просить у него помощи и наставничества. Вот откуда взялось его прозвище «Совершенный Кунал», и он носил его словно вторые доспехи.

Отыскав необходимый свиток, Кунал схватил его и ушел в один из укромных уголков. Он также вынул украденный доклад и стал читать его вслух.

Диалект был трудным, однако Куналу удалось разобрать достаточно.

Вскоре он об этом пожалел.

Он все размышлял о том, что же натворил дядя Сету, и наконец узнал. Кунал с усилием сглотнул. Пока он читал, ледяное понимание сковывало его тело, поднимаясь к самому сердцу.

Почерк принадлежал дяде, и, переводя, Кунал почти слышал его низкий грохочущий голос. Процесс шел раздражающе медленно, но Куналу необходимо было завершить перевод, хотя бы ради того, чтобы избавиться от собственной слепоты.

Это был отчет о солдатских действиях в Сандаре, маленьком дхарканском городке на дальних подступах к Айфорскому кряжу. Дядя солгал, сказав, что его нога туда не ступала. Солдаты захватили город и вывели жителей на холодную северную пустошь без еды, воды и убежища.

И все – из-за «неповиновения», что, как понял Кунал после долгого пути, могло означать все что угодно, от мятежа до отказа отдать весь урожай.

Кунал понял, что трактует сомнения в пользу жителей, и это ранило ему душу зазубренным кинжалом. Одно дело – слышать о невинных жертвах в Сандаре от чужих людей, а другое – увидеть признание дяди, причем он писал об этом с нескрываемым удовольствием.

Великая победа – вот как он это назвал.

К горлу Кунала подкатил горький ком, и он едва находил в себе силы вникать в новые подробности. Контингент солдат остался после ухода основной армии, чтобы покончить со всеми местными жителями.

Кунал никак не мог постичь причины бойни.

Сколько бы он ни прилагал усилий, не существовало объяснения приказу, в результате которого погибли сотни невинных.

Ни один устав, ни одно божество не простит такого.

Теперь Кунал осознал: Сандара была не победой, а трагедией невероятных масштабов. Он сопротивлялся желанию швырнуть свиток через комнату, убрать из вида свидетельство позорнейшего преступления дяди. Так бы оно пропало, и, быть может, Кунал смог бы его забыть.

Но, как только Кунал закрывал глаза в тщетной попытке вновь обрести пресловутый контроль, он видел все. Каждую деталь доклада. Образы бесконечно кружились в сознании.

Если дядя отдал приказ совершить эту бойню, вероятно, он отдавал подобные приказы и раньше.

Кунал привык думать, что истинным вдохновителем убийств во время переворота являлся Вардаан, но что, если это был его дядя? Знал ли он, хотел ли знать о людях, попавших под удар? Таких как мама Кунала, его невестка?

Разрываясь на части из-за злости, обиды на предательство, глубокой и бесконечной печали обо всех этих погубленных жизнях, из-за воспоминаний о мужчине, которого любил, Кунал так и сидел в углу. Он неподвижно и пристально смотрел на медленно угасавший свет камфорной лампы, и в тишине библиотеки его одолевали тысячи вопросов, вынуждая переоценивать дядю, воспитание, самого себя.

Кем же он был, раз почитал этого мужчину? Если именно этот мужчина его сотворил?

Он тоже чудовище?

Когда Кунал очнулся, солнце уже полностью зашло.

Он выскользнул из крепости, как тень, мечтая только о том, чтобы ни с кем не столкнуться. Немыслимо вступать в разговоры, когда на сердце лег такой камень.

Дорога к конюшне показалась длинней в три раза, и Кунал едва переставлял ноги. Он знал, что ему надо торопиться, если он хочет догнать Эшу в Амали, но тело налилось свинцом, и все, чего он хотел, – лечь вздремнуть и проснуться, когда мир встанет на место.

Раньше он знал, что Эша – убийца, а дядя – жертва.

Быть может, все было не настолько просто.