Глава 6
— Я бился за каждый рубель! — патетически воздевая костлявые, веснушчатые руки вверх, и будто бы призывая Всевышнего в свидетели, — повествовал Лев Лазаревич, тигром расхаживая по полутёмной комнатке на заду аптеки, — За каждый наш шекель, за полушки и полугроши! Ни шагу назад!
Глаза ево сверкали по-кошачьи, а присыпанные перхотью пейсы развевались победными флагами. Воитель! Финансовый кондотьер, берущий штурмом чужие капиталы и успешно защищающий честно награбленное!
— Лев из колена Давидова, — усмехнулся я.
— Ой! — всплеснул руками компаньон, резко повернувшись ко мне, крутанувшись на пятках, как молодой, — Вам таки смешно за деньги? Могу поторгованное отложить сугубо в свою, а не в нашу общую пользу!
Он чуть ссутулился и вытянул худую шею — чисто стервятник, готовый вот прямо сейчас броситься к столу с финансовой документацией, и душить мине фактами, как опытный бухгалтер с двойным дном. Тыкать сухими пальцами в аккуратно выведенные циферки, посылая оппонента в нокдауны собственной несостоятельности. Герой увлекательного мира ростовщичества и гешефта!
— Да шо ви такое говорите, Лев Израилевич?! — я вытаращился на него по обычаю Привоза, разговаривая не только языком, но руками и всем своим лицом так, шо куда там миму! — Как ви можете видеть странную насмешку там, где есть большое моё одобрение и искренне восхищение вашим неустанным трудом в свою и нашу пользу!? Ещё самую немножечко таких необычных для вашево народа мыслей и разговоров, и ви таки повесите у сибе иконы, подружитесь с толстым батюшкой, и станете интересно говорить за погромы во время чая с мацой!
— Мине показалась ваша улыбка? — прищурился он, — Таки да или — извините, Лев Лазаревич?
— Улыбка радости и одобрения, Лев Лазаревич! — всплеснул я руками, делая большие еврейские глаза, — Где я могу горевать и хмурить брови домиком, когда ви говорите мине за прибыль!? Извините таки, шо я радуюсь, когда мине говорят за мои деньги в сторону прибыли! Ещё немножечко, и стану с подозрением смотреть на вам! В конце концов, кто из нас двоих жид, который должен подавать другому пример правильного отношение к шекелям?!
— Таки ой! Совсем обрусел, — компаньон мой потёр лицо, и уже с меньшим пылом начал рассказывать за антикварный бизнес. Прибыль таки да, но мы таки посовещались, и я решил пустить её в оборот и на пользу, а не хапнуть на карман здесь и сейчас.
Лев Лазаревич от моево решения пришёл в некоторый минор и вздыхание, но на прямой вопрос, а што с ним не так, только сопел и вздыхал.
— Да всё понимаю! — взорвался он наконец, шумно высморкавшись в большой клетчатый платок, нервно теребимый руками, — Но это же не значит, шо мине нельзя погрустить о деньгах, которые будут не прямо сейчас в моём карманах, а когда-нибудь потом через может быть?!
После попив чаю с вкуснющими бейглами[i], распрощался с компаньоном и евойной супружницей, выйдя из затхловатой аптеки на свежий, но излишне сырой московский воздух. Порывистый ветер сразу бросил в лицо мелкие брызги, пахнущие палой листвой и немножечко дымом с конским навозом, и я сразу одел поглубже шляпу, натянув чуть не по самые уши.
— Постой-ка… — вцепилась в меня какая-то мещанка из ремесленных — совсем старая, чуть не пятидесяти лет, — милок…
— А-а! — взывала она внезапно пароходной сиреной, когтисто вцепившись в рукав и потянув меня вниз…
«— Вы получили дебаф — оглушение!» — выскочило в подсознании не к месту, и меня будто шарахнули кулаком по голове, выбивая сознание. Нокдаун!
… — ето ж тот! — орала она зажав меня в угол и обдавая нечистым дыханьем впополам с летящей слюной, — который против Государя анпиратора гадостное всякое! Вот он, люди! Глядите на нево!
Крутанувшись вокруг себя, пытаюсь вырваться и уйти, не схватываясь с бабкой напрямую.
— Убили! А-а! Как есть убили! — не прекращая визжать, бабка вцепилась в меня, повиснув всей тяжестью на руке.
— Ты чево это женщин забижать задумал? — шагнул ко мне добрый молодец, из охотнорядских по виду, закатывая рукава на волосатых руках, размерами и цветом напомнивший мне окорока. В маленьких, глубоко посаженных глазах цвета остывшево свинца, плещется медленно нагнетаемая ярость. А ещё радость и… боевое безумие.
«— Халк крушить!»
— Жи-ид! — бабка, войдя в раж и не заприметив добровольного помогальщика, сама заступила ему дорогу, ткнувшись согнутой костлявой задницей куда-то чуть выше колен, — От жида вышел! А-а! С жидами дела ведёт, супротив Государя!
— Тьфу на тебя, тьфу! — смачный плевок растёкся по моему лицу, и я, не сдерживаясь уже, толкнул старуху в объятия охотнорядца, вышагивая из угла и неистово вытирая лицо рукавом, сдираю слюну едва ли не вместе с кожей — до крови.
— Женщин… — радостно проревел добрый молодец, приняв бабку и тут же небрежно спихивая её в сторону, где она и завалилась набок на скользкой от влаги брусчатке, показывая нечистые нижние юбки, — забижать…
Богатырский замах с плеча, рука отведена так далеко, будто охотнорядец вознамерился метнуть копьё. Шаг назад, уклон… и кулак с гулом пролетел мимо моей головы, а охотнорядец по инерции завалился вперёд.
Кастет будто сам впрыгнул в руку, и н-на! По почкам, да весь свой невеликий вес, всю свою силу — от бедра, провернувшись на носке!
Тело свернулось калачиком, подвывая, а я уже спрятал кастет — как и не было. И только сейчас вижу — зрителей, свидетелей… досадливо хмурящийся полицейский в штатском и городовой, только подносящий свисток к губам.
— Фыр-р! Фыр-р! — и гулкий топот тяжёлых сапожищ. Грузный городовой, придерживая рукой отроду не точенную шашку, спешит ко мне, дуя на ходу в свисток и отчаянно раздувая выбритые до синевы толстые щёки. Усищи ево тараканьи дрыгаются в такт шагам. Бум! Бум!
Хвать! Выпученные от служебного рвения глаза с красноватыми прожилками, железные пальцы на моём плече, запалённое дыханье завзятово курилищика и выпивохи. Запах водки, лука, ваксы и крепкого табака.
Ждали.
Участок, составление протокола…
— Имя, фамилия, род занятий… — писарь заносит перо над чернильницей.
— Я! Я свидетель! — немолодой осанистый господин в бобровой шубе ворвался в участок, распихивая не успевших увернуться служивых.
— Мы… ф-фу… с супругой прогуливались, и видели всё происходящее! Ф-фу… Проверьте этих двоих… молодчика с бабкой… ф-фу… на соучастие. Очень уж похоже на срежессированную сцену, мошенники какие-то!
В голосе благонамеренное возмущение честного и неравнодушного гражданина.
— В суде если понадобится, всегда пожалуйста…
Визитки — мне, полицейским… принимаю с благодарностью. Солидный человек, и што важно — не на государственной службе, то бишь — не надавишь.
Недовольное лицо агента в штатском в углу участка. То кривит губы, то собирает их куриной жопкой, двигая рыжеватыми усами. Недовольный. Сорвался с крючка нехороший я. И обещание в глазах…
«— До следующего раза, Враг Государства!»
… иль почудилось?
— Егор! — удаляюсь от полицейского участка быстрым шагом, подняв воротник и ощущая на лице этот вроде бы и вытертый плевок, в грудях всё кипит и клокочет, — Егор!
— А? — Оглядываюсь, и верно — догоняет кто-то. Долговязая фигура, знакомое лицо… — Ба! Сергей Сергеевич!
— Он самый, — знакомый ещё по Бутово скубент… хм, студент, догнал-таки, отчаянно при том запыхавшись и покрывшись испариной, — А вы Егор…
— Кузьмич.
— Егор Кузьмич, — повторяет знакомец, протягивая руку, — вы не против разговора? Надолго мы вас не займём!
Ну раз ненадолго… Особо-то и тянет-то, говорить кем-то, но настроение такое, што ух! Остыть надобно, потому как не дело это, на домашних срываться.
В ближайшем извозчичьем трактире, полупустом по безвременью, заняли столик в углу, запросив чаю у молоденького полового в белейшей рубахе голландского полотна.
Старые знакомцы — Сергей Сергеевич и Анатоль, да двое молоденьких совсем — тока-тока из гимназии — Глеб и Андрей. Прыщи ещё юношеские не прошли, пух над верхней губой, необмятые студенческие шинели, новёхонькие фуражки на стриженных головах.
В рот Сергей Сергеичу, мало не как птенцы — только и осталось, што рты раззявить. А тот как должное принимает. Вождёнок!
Разговор издалека начали, с подходцем. Вспомнил Сергей Сергеевич бутовское наше знакомство, посмеялся снисходительно. Анатоль второй скрипкой в этом дуэте сыграл, и отменно фальшиво! Хехекал и улыбался сугубо после оглядки на старшево… да товарища ли?
— Что же вы, Егор Кузьмич, таили от нас в Бутово свои способности? — попенял мне Сергей Сергеич свысока, — Могли бы свести вас с нужными людьми — привести, так сказать, к свету!
А в глазах такая снисходительность, такое чувство собственной важности!
«— Наше величество» — вякнуло подсознание, и я согласился — похоже!
— Да я и так… хм, на свету.
— Хе-хе! — Сергей Сергеич засмеялся, будто удачной шутке, грозя мне пальцем, и внезапно тяжко раскашлялся, совершенно чахотошным образом.
«— Эк тебя!» — и я опасливо отодвинулся чуть назад, откинувшись на спинку скамьи самым невоспитанным образом.
— К газете прибиться, это хорошо, — кивочек лёгонький свысока, вроде как одобряет, — но это не отменяет необходимость нормального образования, нормальной жизни…
Я ажно озадачился — никак не признал? Думает, што я при газете курьером? Однако… Не сразу-то и выдохнул удивление своё, а потом — да, не велика птица-то! Широко известен в узких кругах, так сказать. Никак не на всю Россию-матушку.
Даже и статейки после суда такие себе сумбурные и путанные вышли, што скорее — за или против, а никак не мою биографию печатали. Отношение к ситуации в целом, ко мне, к великолепной работе адвоката, но никак не о Великолепном Мне!
Посмеялся мысленно, а когда вернулся в реальность, то Сергей Сергеич моё будущее уже расписывать начал — радужными тонами, сугубо в своём понимании.
— … нормально образование, да-с… Могу уверить, что года за два-три сможем вывести вас на уровень, достаточный для сдачи экзаменов за прогимназию.
— Э-э… простите? Я как бы… уже?
— Што-с? — подавился словесами Сергей Сергеич.
— Сдал. За прогимназию, — озадаченно морганье.
— Простите? — осторожно сказал Анатоль, снимая и протирая свои очёчки, как бы не те же самые, — Вы хотели сказать «В» прогимназию?
— Закончил экстерном.
— Замечательно! — воодушевился Сергей Сергеич, но как-то фальшиво, будто наличие у меня аттестата што-то ломало в ево планах.
— Простите, — залюбопытничал Глеб, и очкастый Анатоль с долговязым Сергей Сергеичем уставились на него с таким искренним недоумением, будто их младший товарищ и не говорил до этого дня, — а не вашего ли авторства статьи Палестинского цикла?
— Мои, — соглашаюсь с ним, обхватив ладонями горячий стакан в подстаканнике.
Неожиданный поклонник стал выпытывать подробности путешествий по Святой Земле, а заодно — биографию.
… — английский, немецкий, французский, греческий, идиш, турецкий, иврит, арабский. Последние три не так чтобы и знаю — скорее могу объясниться, но никак не вести учёную беседу.
Сергей Сергеич не мешает нашей беседе, вся его долговязая фигура напряжённо замерла в неудобной позиции, а в глазах прямо-таки мелькали мысли. И вот ей-ей — раздражает ево мой успех, как есть раздражает! Были у нево планы на гонимого меня… какие-никакие, а теперь через колено их ломает, приспособить пытается под факты. Нужен я ему, а вот он мне…
— … волчий билет, — отхлёбываю чай, — так што с поступлением в гимназию и тем паче университет планов не строю.
— Можно же и так учиться! — горячо настаивает собеседник, — Поможем ему — так, Сергей Сергеевич?
— Составить планы занятий, подобрать литературу, — оживился тот, — познакомить с интересными людьми.
А в глазах снова расчёт на меня, но не в мою пользу. Видно такое — своеобразный холодок веет, и будто циферки мелькают. Я для него — функция, инструмент. Да собственно, как и товарищи, включая верного Санчо Анатоля.
— Да собственно, уже, — чувствую, фраза эта сегодня набьёт оскомину, — гимназический курс математики и физики уже прошёл, занимаюсь теперь по университетской программе.
— Думаю, — в порыве откровенности делюсь с Глебом, — по наступлению совершеннолетия, а может быть и пораньше, в Европе отучусь.
— Выходит так, — с грациозностью парового трактора вклинился в беседу Сергей Сергеич — как человек, искренне уверенный, што «право имеет», — что власти не дают вам учиться? Вам — человеку, который научился грамоте по вывескам, а через несколько месяцев уже разговаривал и читал на двух иностранных языках?
Киваю…
— Замечательно! — он аж светится, но тут же спохватывается, — То есть лично для вас, разумеется, скверно! Но ваш случай может и должен стать примером того, как царизм относится к простому народу! Примером того, как талантливые люди, не являющиеся представителями привилегированного сословия, не могут получить нормального образования!
Голос его гремит литаврами по всему трактиру. Видно, што человек не хочет сдерживать себя — он из тех, кто готов всё и вся бросить на Алтарь Революции.
— Вы должны стать нашем штандартом, Егор, — он прерывает речь, хватая меня за руку и гипнотически вглядываясь в глаза, — Сейчас, именно сейчас выступить против Самодержавия! Громко, ярко! Разумеется, мы проиграем, но ваш пример…
— На хуй!
— П-простите… что? — Сергей Сергеевич неверяще смотрит на меня.
— На хуй пошёл, пёс! — меня ажно трясёт от ярости, — Своей жизнью ты можешь распоряжаться, как хочешь, но никогда не пытайся играть чужими!
— Штандарт, блять… — вцепляюсь руками в столешницу, потому как — ну очень хочется даже не кастетом, а ножом — по горлу. Так, штобы кровища веером разлетелась, — знамя ему… Должен! Я?! Для врагов — нет выше чести, как кинуть вражеский штандарт под ноги, а для тебя…
Столешница прогибается под пальцами, а перед глазами у меня — пелена кровавая.
.. — как римского орла — жопой на кол? Штандарт?! Пусть сдохну, но воодушевлю… Пшёл, с-сука…
Компания вымелась из трактира, как и не было, и я медленно опустился назад. Найдя взглядом полового, поманил его одними глазами.
— Водки!
