Глава 27
Стоит полное безветрие, и от влажной, удушливой африканской жары не спасают даже настежь открытые окна, не прикрытые даже сеткой от москитов, да вяло вращающиеся лопасти вентилятора под потолком. Всё живое попряталось, и даже насекомые в саду притихли, лишь изредка вяло цвиркая, обозначая тем самым границы. В открытое окно видно синее небо, прозрачное до самого окаёма, да еле различимые крестовые фигурки птиц в этой опрокинутой глубине.
По широкой улице проплёлся мул, влекомый под уздцы вялым мулатом, заступающим нога за ногу, и снова — полное безлюдье, полуденная тишь. Жара такая, што плавится будто даже и не тело, а сама душа! До дурноты, до тошнотиков жарко.
Сниман, зажав в кулаке полуседую бороду, расхаживает по кабинету, напряжённо думая и время от времени промокая загорелый лоб платком. Думать ему явственно тяжело, едва ли не физически — так, што я обливаюсь потом не только от надетого пиджака, но и от самого глядения.
Арнольд Борст невозмутим, вид самый фаталистический, глаза полуприкрыты, на коленях щитом — старинная Библия с парчовой закладкой.
Корнелиус изрядно нервничает, и отчаянно потеет, полным надежды взглядом провожая каждый шаг генерала. Ему отчаянно хочется во взрослую жизнь, коей он искренне считает нашу аванюру.
Санька вторит за ним, я… Хочется надеяться, будто выгляжу более достойно, но…
— Так, — остановившись у стола с разложенной на нём картой, Сниман начал пристально вглядываться, дёргая себя за бороду и морща лоб. Мы затаили дыханье, а он, похмыкав, взяв карандаш и бумагу, уселся и начал делать записи и расчёты, бурча себе под нос.
— А ведь может и получиться, — подытожил он наконец, и Санька просиял так, што в комнате будто светом пыхнуло.
— Корнелиус твоим Голосом будет? — уточник генерал, и Борст кивнул невозмутимо.
— Так, так… — поднявшись легко, Сниман снова ухватил бороду в кулак, — Кто поведёт?
— Айзек Ройаккер, — отозвался проповедник, на миг приоткрыв глаза.
— Знаю, достойный человек, — кивнул одобрительно генерал, усаживаясь назад с нескрываемым облегчением. Началось обсуждение деталей — сколько голов скота должно перегонять, што захватить для торговли, к кому можно обратиться за помощью, а кого объезжать стороной. Слушаем молча, лишь изредка уточняем непонятные моменты.
А непонятного полно, начиная от количественного и качественного состава скота. Потея и споря негромко, буры долго решают этот важнейший вопрос. Слишком мало скота или слишком убогий — если не повод для подозрений, то как минимум для разговоров. Слишком хорошо — могут реквизировать, с отдачей денег «когда-нибудь после войны» и кучей сопутствующих проблем.
Притом единого шаблона на эту ситуацию нет, и не предвидится: в уравнение вместо иксов и игреков подставляются командиры британских гарнизонов и ополчения, личные связи квартирмейстера и даже религиозные предпочтения людей, проживающих в конкретной местности. Этакая ядрёная смесь математики, социологии и политики.
В британском Натале хватает потомков голландских колонистов, решивших в своё время остаться под властью Англии. С началом англо-бурской войны они разделились. Одни встали на сторону родичей, аннексировавших большую часть Наталя, другие — встали на сторону власти, которую считали законной.
Хватает и не определившихся, избегающих военных действий по своим причинам, будь то нежелание воевать с единоверцами или против законного монарха, или… У каждого свои тараканы.
Айзек, как я понял, из сочувствующих, но воевать против британцев открыто опасается, потому как его ферма осталась на контролируемой британцами территории. Как и родные. А британские концлагеря пользуются недоброй славой… Слухи пока смутные, но уже самые нехорошие — начиная от условий содержания, заканчивая причинами задержания.
Вариант «погрузить имущество в повозки и перекочевать» также не работает, и дело тут даже не в оставляемой земле. Всё проще и банальней — британцы «ужались», и теперь вокруг фермы, находящейся по факту в приграничье, полно военных частей. Буры, в принципе могли бы пересечь эти земли, но бросить скот… это выше их сил!
— Компенсирую, — ещё раз подтвердил я наш уговор с Борстом, и Сниман облегчённо кивнул. Потому как патриотизм, это канешно здорово… но патриотизм плюс личная выгода, оно как-то надёжней.
Послушав их рассуждения, я подобрался, и в голове начала вертеться смутная идея.
— Стоп! — прервал я спор, и Синиман только шеей дёрнул на такое хамство, да начал багроветь.
— Прошу прощения! В мою пустую голову постучалась мысль, и я пока она не ушла прочь, хочу поделиться.
Захмыкали, заулыбались… шуточка вкупе с самоуничижением на африканерах работает хорошо, главное не перебарщивать — ни с шуточками, ни с самоуничижением.
— Я тут подумал… — буры захмыкали, как сговорившись… — а почему бы нам не совместить два в одном? Вас назначили командующим гарнизоном Ледисмита, но если помимо возведения траншей, апрошей и редутов, вы будете вести активную оборону?
Сниман само внимание, это даже не шевельнувшись, не поменяв выражение лица! Силён… в такие минуты становится понятно, почему он стал генералом.
— Глядите, — я подтянул к себе карту Наталя, на которой обозначены свои и вражеские гарнизоны — от Мишки перенято, точно знаю. Местным карты особо и не нужны… по их мнению — ошибочному, разумеется.
Привычка скотоводов держать в голове маршруты перегона скота, оно канешно здорово облегчает войну на уровне до роты примерно, но уровнем выше тактика буров ощутимо пробуксовывает, о стратегии я даже и не вспоминаю — грустно, до полного отсутствия.
А всего-то — карты, планирование операций, документы… Сниман, насколько я знаю — первый и единственный пока бурский генерал, начавший перенимать это, пусть даже и на элементарнейшем уровне.
— Дурбан контролирует Британией, и тамошние гарнизоны очень уверенно чувствуют себя при поддержке флота, — продолжил я, — Взять город если и возможно, то с большой кровью, а вот разорить окрестности довольно-таки легко.
— Сахарные плантации, — протянул Сниман, подтягивая к себе карту с предвкушающим видом кота, узнавшего о сметане.
— Они самые! Основа благополучия города — пусть и не единственная, но очень важная. Оттягивать войска из гарнизона порта для их защиты вряд ли станут, а ведь плантаторы криком будут кричать, прося защиты!
— Смотря кто попросит, — серьёзно сказал проповедник после короткого раздумья, вколачивая каждое слово гвоздём, — но в принципе, я с тобой согласен. После серии поражений британцы вряд ли станут убирать войска из порта, он важнее плантаций.
— Но ведь и влияние плантаторов недооценивать нельзя? — продолжил давить я, — Гарнизонные части для их защиты не тронут, а всякие там колониальные и ополченческие — вполне могут подтянуть.
— Пожалуй, — согласился генерал, и впился глазами в карту, — Кавалерия Дзержинского вдоль побережья… хм… Парни там бравые, даром что не буры. Хм…
— Вы гений, генерал, — толсто польстил я, — Коммандо Дзержинского подметёт мелкие гарнизоны и разорит плантации, им даже не нужно ввязываться в бои. Я бы даже сказал — вплоть до запрещения.
— И, — обвожу пальцем границу Капской колонии и британской части Наталя, — как минимум часть обретающихся здесь отрядов рванёт наперерез нашей кавалерии. Также можно надеяться, что мелкие отряды британцев перестанут беспокоить вас, стянувшись к Дурбану. Соответственно, больше сил можно будет бросить на строительство укреплений.
— Так, так… — Сниман вцепился в бороду, остро глянув на меня, — А главное, в британском неводе появятся дыры, через которые вы и проскользнёте? Умно, умно…
— А если кавалерии покружиться вокруг Дурбана? Обозначить плантации как цель? — спросил он у проповедника. Пришёл черёд Арнольда мять бороду и хмыкать.
— Лошадей загонят, а поскачут на выручку плантаторам, — наконец сказал он уверенно, — за ополчение ручаться могу.
Они заспорили, и в ход пошла не тактика и стратегия, а родственные и экономические связи ополченцев Капской колонии с Наталем и плантаторами Дурбана. Тема, почти непонятная мне из-за обилия незнакомых имён и коротких фраз, обрывающихся на полуслове. Собеседник после этого хмыкал и соглашался, или сжимал свою бороду крепче и подыскивал контраргументы такого же рода.
Спорили, што интересно, совершенно на равных… буры! Генерал и проповедник… а им нормально.
Наконец, план начал прорастать в реальность, и моя первоначальная идея вытащить Мишку, стала неожиданно операцией едва ли не фронтового уровня.
И…
— Прошу принять нас в ряды армии Претории, — вытянулись мы с Санькой, подав заранее написанные прошения.
— Кхм… — для Снимана случившееся стало полной неожиданностью, но заминка даже и не секундная, — вольно, рядовые! Поступаете в распоряжение Айзека Ройаккера!
* * *
Проводив посетителей и отдав распоряжения адъютанту, Сниман облегчённо упал на стул, расстегнув, а затем и сняв пиджак, брошенный небрежно на письменный стол. Несколько бумаг спланировали на пол, но генерал не обратил на это никакого внимания.
Выдохнув, и будто разом сдувшись, он покопался в ящике письменного стола, и вытащил бренди, выдернув пробку зубами.
— Пф… — тяжёлый взгляд в сторону небольшого шкафчика… но вбитые с детства правила приличия победили. Встав, он взял стопку, налил алкоголь и раскурил сигару.
Полуприкрыв глаза, он поднял стопку вверх, будто салютуя ушедшим, и приложил к губам. Затяжка… хорошо-то как…
Где-то в глубине души сидела недостойная истинного кальвиниста мысль, будто Михаил приносит ему удачу. Мафекинг, Ледисмит… этот русский мальчишка ключ к Победе. Крохотная песчинка, попавшая в шестерёнки Британии.
Пленение его стало будто ударом под дых, а теперь… теперь повоюем! Прямо или косвенно, Михаил участвует в операции, и значит — всё будет хорошо!
* * *
— Ша! Моня, поезд ещё постоит, не суетись лишнего — на нас смотрят! — почтенная еврейская матрона строила семью, показывая окружающим, кто тут настоящая глава семьи, пусть даже эта глава и не носит бруки!
Супруг страдальчески хмурился, закатывая глаза, пока она не видит, но старательно вёл себя так, как хочет лучшая… и большая половина. Трёхчетвертинка.
— Фейга, — повернулась она от мужа к рано заневестившейся дочке, — я те покажу глазки, я тебе так покажу, шо видеть будешь через день, и разными глазами! Ты в кого смотришь? Они же смотрят в обратную, и шо они таки видят? Почтенных через нас, или не пойми кого через тибе?
— Если здесь ещё и стреляют, — упитанный чернявый господин с невнятно-южным обликом страдальчески обмахивался газеткой, едва спрыгнув с подножки, — то я таки не знаю! Ваня, ты мине на што сговорил?!
— Мавро, гля — мавры! Гы-гы-гы! — личности самого што ни на есть пролетарского вида выгружались с шуточками, тыкая во все стороны пальцами и показывая воспитание.
На перрон вокзала Претории выгружались баулы, чемоданы, тюки… и люди. Многоопытный таможенник, повидавшей всего и всех, и особенно после начала войны, скривился, чуя подступающую мигрень.
— А хде тута в добровольцы записывают?! — возникнув перед стойкой, начал допытываться нетрезвый пролетарий на великом и могучем у ничего не понимающего помощника.
— Коста! — возмущению нетрезвого (всего-то чуть-чуть, но на жаре) приезжего не было предела, — этот тоже по-русски ни бельмеса! Што за народ!
— Ша, Серафим! — к стойке шагнул рослый молодой мужчина с такими плечами, што буру, никогда не жаловавшемуся на здоровье, разом стало неприятно за такую ширину, — Я таки понимаю, шо ты приехал воевать и желаешь за это уважения, но давай будешь уважаться когда-нибудь потом!
— Калимера! — сверкнул белыми зубами обладатель плеч, и тут же поправился, перейдя на скверный немецкий, который почтенный бюргер знал весьма недурно. Там, где обладателю плеч не хватало нужных слов, на помощь приходили земляки, хором подсказывая по своему разумению.
Через несколько минут почтенный бюргер был в курсе, что все они из Одессы, и приехали делать здесь лучше. Это не один отряд, а просто земляки — эти с Модаванки, а мы совсем даже с Пересыпи и крещёные! И вообще, знает ли он золотое перо российской журналистики Егора Панкратова, или золотую голову Одессы и Стамбула Фиму Бляйшмана?
Услышав знакомое имя, таможенник с облегчением выдохнул, и даже мигрень будто чуть-чуть утихла.
— Моритц! — окликнул он темнокожего слугу, и набросал записку, — Бегом.
Проводив взглядом кафра, бюргер выдохнул спокойно, переведя взгляд на Косту.
— Ждать! — коротко велел он, повелительным жестом отодвигая разом всех в сторону, — Бляйшман!
Одесса с размаху вляпалась в африканерские реалии.
