Глава 26
Выйдя от Жубера, я выдохнул и остался стоять на затенённой веранде, держа в руке широкополую шляпу и кусая напряжённо губы, вслушиваясь зачем-то в стрёкот цикад. Надежда на помощь генерала рушилась карточным домиком…
… он умирал.
Восковое лицо главнокомандующего, полупрозрачные пергаментные веки, а главное — нездешний вид. Он уже ТАМ.
Старинная Библия на одеяле, старческие руки поверх… ещё недавно сильные руки пусть и немолодого, но полного жизни мужчины, способного свернуть шею бычку, а теперь… так внезапно… Перебирают беспокойно по обложке старческие длани, ища утешение в семейной реликвии.
Во время штурма Ледисмита его сбросила лошадь, испугавшаяся близкого разрыва снаряда. Тогда, в горячке боя, он снова сел в седло, и наверно — зря. Ему бы отлежаться… Несколько дней генерал чувствовал себя неважно, но никому не жаловался, а потом разом — слёг, да так и не встал.
Все мои просьбы посодействовать судьбе Мишки — побоку. Жубер в принципе держит своё слово, но это прежний Жубер, а этот касается только беспокойно Библии, да дышит тяжело, постоянно проваливаясь в забытье.
Его окружению не до обещаний патрона, тем паче данных чужеземцу и не слышанных лично. Молятся, делят власть, наследство… и всё, што делается в таких вот случаях, когда умирает непростой человек.
… и ждут. Ожиданием этим пропитано всё, и будто сам Жубер раздосадован, што всё ещё ЗДЕСЬ. Окружение и вовсе не скрывает этого, и кажется даже, досада нетерпеливая прорывается!
У одних — штоб отмучился наконец, у других… по-разному, но шкурный интерес особо и не скрывается. Не деньги даже, а осколки его влияния, морального авторитета. Умирает одно из первых лиц государства, одержавшее недавно величайшую Победу в истории буров.
Причастность к этому, пусть даже и самым краешком — строчки в учебниках истории когда-нибудь потом, а ныне — незримый, но явственный отсвет власти, ложащийся на плечи горностаевой мантией.
Разговаривают вполголоса в затхлой тягостной духоте, пропитанной потом, лекарствами и гнилостными испарениями, лица постно-деловитые, пытаются передавить других уверенностью, набожным поведением, родством или старинным знакомством с… умершим. Пусть даже пока — живым.
— Совсем плохо? — отлипнув от перил, убито поинтересовался Чиж, поняв всё по моему потерянному виду.
— Угум.
— Может, другой генерал похлопочет? — отчаянная надежда в голосе, будто я сейчас просияю навстречу хорошей идее, хлопну его по плечу, и беды как не бывало!
— Какой? Бота главнокомандующим в войсках Трансвааля выбран, части принимает, не пробьёшься. Снимана британцы крепко не любят…
— Да за обстрел! — пояснил я, увидев в глазах брата вопрос, — Будто бы нарошно жилые кварталы обстреливал! Де Вет обещался похлопотать, да и другие, но где Жубер, а где…
— Крюгер? — предложил Санька быстро, подавшись вперёд, — Я знаю, што он тебя крепко не любит, но может…
— Уехал. В Европу вроде как, восхотел союзников найти.
— Етить… — он снова отшатнулся к перилам, погрузившись в угрюмость и надвинув шляпу на глаза.
— Угум.
— Господа, — прервал нашу расстроенность близкий Жуберу член Первого Раада, вышедший из внутренних покоев и на ходу отгрызающий кончик сигары, утирая одновременно выступивший на лбу пот застиранным платком, — так случилось, что я в курсе вашей проблемы, и боюсь, всё действительно серьёзно.
Похлопав себя по карманам, он достал массивную, явно трофейную золотую зажигалку и прикурил, поглядывая рассеянно на работающих в саду кафров и пуская дым с видом человека, утомлённого почти вусмерть.
— Вкратце, — выдохнул он с клубом дыма, — британцы не отрицают его пленение, но и не подтверждают его. Тем самым они выводят его как бы за пределы правового поля.
Санька крякнул и побагровел, но смолчал, сдвинув только решительно на затылок шляпу.
— Вижу, вы правильно поняли, — мрачно кивнул бур, окутавшись клубами едкого дыма, — и несмотря на запрос членов Рааада, ответ…
— Впрочем, — он покопался в кармане и вытащил письмо, — читайте!
Перечитал, перевёл Саньке, и уставился на депутата с немым вопросом в глазах. Потому как ну хренинушки не понять! Словесные завитки в высоком аглицком штиле я общем-то разбираю, но это казуистика сугубо юридическая, не для людей.
Пыхая сигарой, немолодой парламентарий перевёл, разбирая каждое предложение досконально с юридического на человеческий.
— То бишь, — прыгая с русского на голландский, начал Санька, — они не уверены, является ли он военнослужащим, исполнявшим свой долг, или… военным преступником?! С какого?!
— Ракеты, — пых сигарой, и предупреждая возмущение, — они вправе, другие — нет.
— Ага…
— Если вы хотите знать моё мнение, — клуб дыма окутал нас туманом, — британцы сами ещё не решили, в каком статусе находится Михаил. То ли храбрый вражеский офицер, пленением которого можно гордиться, то ли военный преступник.
— И от чего это зависит?
Пожатие плеч и снова клуб дыма.
— Угум… Благодарю.
Распрощавшись, мы с Санькой покинули дом, ставший последним пристанищем трансваальского главнокомандующего. По въевшейся уже привычке передвигаемся по городу верхами, и непременно с оружием.
— … я так щитаю, шта ежели… — мимо прошла группка русских горняков, коих в бурских государствах предостаточно. Большая их часть озабочена сугубо заработками, а если и имеется желание натурализоваться, то оно быстро пропадает при более близком знакомстве с африканерами. Специфический народ — што горняки всех национальностей, што африканеры.
В потенциале — серьёзный резерв, но буры сами подложили себе свинью, притом колоссальных размеров. Папаша Крюгер изначально трактовал войну, как войну богоизбранного народа, то бишь буров — с Антихристом, то бишь бриттами.
Добровольцев вооружают за счёт государства, и вроде бы всё нормально, но отношение «через губу» ощущаю порой даже я. С чем сталкиваются обычные работяги, а тем паче желающие натурализоваться, и не относящиеся ни к «богоизбранному народу» буров, ни хотя бы к «высшей расе» голландцев/немцев, исповедующих единственно верное Учение — кальвинизм… только догадываться могу.
— К Гурко! — русская речь натолкнула меня на идею, — Всё-таки подданство Российской Империи! Должен же…
Санька кивнул горячечно, поддавая пятками в потные конские бока. С трудом удержавшись от галопа, неуместного на улицах Претории, перешли на рыси, и пять минут спустя привязывали поводья к коновязи у дома, занимаемого российским военным атташе.
Подполковник принял нас, будучи в некотором подпитии, а точнее — в преизрядном. Если уж многоопытный военный, закалённый алкогольными баталиями в офицерском собрании, выглядит несколько нетрезво — значит, он изрядно пьян.
Я заколебался было… но время, чортово время! Выслушав меня, Василий Иосифович покивал сочувственно. Потом встал у настежь распахнутого в сад окна, заложив руки за спину, повздыхал…
— Понимаете ли, Егор… э-э, Кузьмич, ситуация далеко не так проста, как кажется вам. Бюрократические тонкости в контексте международного права имеют первостепенное значение.
— А ваш, э-э… брат, — атташе костяшками указательного пальца то ли потёр губы, то ли стёр с них ухмылку, — выехал из Российской Империи, не имея необходимых документов. Неприятно об этом говорить, но в данной ситуации всё, что мы можем, так это только подать формальный запрос британцам. Разумеется, это будет сделано, но…
Гурко развёл руками, делая скорбное лицо, но в глазах его мелькнул… мелькнуло… нет, показалось!
Закрыв на секунду глаза, давлю порыв заорать, или…
— Буду премного благодарен, — встав, сообщаю самым светским образом.
Василий Иосифович проводил меня до выхода из дома, пожав на прощание руку, и…
… нет, не показалось. Рукопожатие из тех, когда человеком брезгуют, но не переходят рамки приличий.
— Не показалось, — уже в седле сообщаю негромко Саньке, терпеливо ждущему ответа, и пересказываю разговор на ходу.
— Формально, — замолкаю, прикусив губу, — всё так и есть, нисколько в том не сомневаюсь.
Вспоминаю наш разговор до мельчайших деталей — интонации, жесты, паузы между словами.
— Не будет помогать, Сань, — говорю уже убеждённо, — отпишется для проформы, может быть посочувствует несколько раз при случае на публику, и на этом всё. Он… рад.
— С-сука! — вырвалось у брата, вечно безмятежные глаза его потемнели, лицо по выразительности уступило бы кирпичу.
— … суки, — натруженное запястье ныло под тяжестью трофейного палаша, выкупленного у знакомого волонтёра, но снова и снова рублю ветки колючего кустарника, представляя ненавистные лица… морды… хари, расплывающиеся в чертячьи. Из правой перебрасываю в левую, и снова, снова… В десятке метров от меня Санька, упражняется на кустарнике с пехотной саблей, на растрескавшихся губах пузырится слюна, да наверное, я и сам не лучше.
Вымотавшись вусмерть рубкой, стрельбой и ненавистным ором, поехали к Марксам.
— Што будем делать? — мрачно поинтересовался брат, сделав глоток и вешая фляжку назад.
— Вытаскивать! Как… хм, не знаю пока… был бы здесь дядя Гиляй! Или Коста… хм… Кажется, я знаю, с кем можно посоветоваться.
Щит чёрного дерева с Ветхим Заветом и ременной пращой поверх него, вокруг герба полукругом — «Африканская транспортная компания». Герб и буквицы из благородного серебра, всё очень строго и изысканно…
… и только привинченная ниже табличка, где золотом на красном дереве сияла надпись «Бляйшман и Ко», поясняющая кто здесь хозяин, несколько портит впечатление.
Санька самолично делавший эскиз щита и буковиц, только вздохнул, но промолчал. Дядя Фима… сперва да, а потом таки да, но ещё чуть-чуть сверху!
Ко, то бишь компаньон, это я. Два процента получил за связи — как сказал дядя Фима «— Меняю деньги на время за твои связи», а пять процентов сверху — за несколько интересных идей.
Прибыли пока нет, одни сплошные перспективы и расширение. То есть она как и бы и да, но только на бумаге, в грузах и в активах. Впрочем, не жалуюсь, и по чести — отношусь достаточно равнодушно.
— Я компаньон, — поясняю на ходу, и пройдошистого вида клерк, по виду из сефардов, узнав, закивал почтительно, всячески показывая своё передо мной благоволение. Забежав вперёд, он приоткрыл передо мной дверь в кабинет шефа.
— Прошу…
— Че… а, Шломо, Рувим! — дядя Фима расплылся в улыбке, махая рукой к себе, — заходьте!
— Восточный человек, — тут же пожаловался он мне на клерка, — без трёх поклонов даже кофе не подаст!
Впрочем, тщеславному дядя Фиме такой подходец, да ещё и после Османской империи, вполне себе и да!
— Миша, да? — тут же построжел лицом Бляйшман, — Слышал, как же!
— Где… — он зарылся в стол, вытащив карту Наталя, — Вот!
Толстый его палец (хотя и похудел мой компаньон чуть не вдвое) уверенно тыкнул в место на карте.
— Здеся видели! Задушишь! Задушите… — уже сдавленно прохрипел он после сдвоенных объятий, явственно синея. Саня, отпустив его, заизвинялся отряхиванием — выучил недавно один интересный захват с удушением, ну и вот… на рефлексах.
— Транспортная компания, — важно вещал Бляйшман, довольный нашим восторгом к нему, — это в первую очередь глаза, уши и связи! И если я уважаем через Одессу и Стамбул, а через Шломо немножечко и в Палестине, то местные наши, даже если они и не совсем местные и совсем даже не наши, делают мине уважение через понравится!
— Я таки думал, шо они делают да в пользу британцев? — засомневался Санька.
Дядя Фима качнул головой и поглядел на мине так, шо сразу стало стыдно за невежество брата.
— Саня! Такие люди делают всё через пользу лично для сибе! — начала я пояснять под одобрительное Бляйшмановское покачиванье головой, — И если информация течёт таки в пользу британцев, то сперва она протекает в пользу тех, через кого протекает!
— А… — в глазах брата зажглось понимание, — польза через сибе, а остальное через здрасте и улыбочки?
— Таки да! — важно кивнул компаньон.
— Только вот, — он виновато зачесался, — информация, оно да, а больше…
Разведя руки в стороны с самым виноватым видом, он вздохнул выброшенным на берег китом, обдав нас запахами обеда.
— Это понятно, — кивнул я, — если информация текёт через тибе, то текёт она, скорее всего, во все стороны!
— Пока так, — вздохнул дядя Фима ещё раз, — потом буду через поглядеть и завинчиванье гаек, но раз уж расту на все четыре и восемь сторон, то пока рано!
— С этим… — я замолк, мысленно перебирая своих знакомцев, способных на интересный поступок, — проблем не будет.
— Если понадобятся деньги… — начал компаньон.
— То они уже есть, — я позвякал карманом.
— Гонорары от статей?
— И они тоже, — усмехаюсь едва, — но в основном карточный выигрыш.
У Марксов нас уже ждали — юный живописец, и што вовсе уже неожиданно — его отец, Арнольд Борст. Фермер из небогатых… хотя кто знает, што скрывается в недрах его обширнейших земель… держался он очень важно, всем своим видом давая понять, какую честь оказал он Марксам, посетив их с визитом. Хозяева дома держались вежливо, и… очень похоже, што влияние Борста несколько больше, чем думали.
Почтенный проповедник заинтересовался живописью, задавая Саньке вопросы, которые считал каверзными. Такие, значица, штоб испорченность братовскую перед сыном показать. А этот, простодырый, ажно засветился от возможности рассказать о любимом деле.
Арнольд хмыкал, кусал бороду и потихонечку отходил.
— Ладно, — с видом, будто делая великое одолжение, сказал он, — бери Корнелиуса в ученики, даю разрешение.
Санька икнул и уставился на бура, но тот, важно оглаживая бороду, подтвердил решение, и начались странные гляделки…
— Понимаете ли, — начал я дипломатничать, — мы сейчас несколько заняты…
— Нужно вытащить брата из английского плена, — брякнул неожиданно Санька, продолжая глядеть в глаза проповеднику, и я растёкся на стуле от такой… простоты. Ну нельзя же так, первому…
— Достойное деяние, — кивнул бур с видом самым естественным, — мы поможем.
… встречному…
