Глава 21
На выезде из города я старательно отворотил голову набок и задержал дыханье, а потом задышал через рот, сдерживая тошноту. Грифы под виселицей разодрались, разорались противно, и я невольно глянул в ту сторону…
Склонившись с облучка повозки и не отпуская вожжи, вывалил завтрак на пыльную дорогу, и настроение сразу — ни к чорту! Насмотришься на такое, нанюхаешься… Скрип виселицы, да грифы, подпрыгивающие неловко и старающиеся урвать кусок уже завонявшей человечины.
А самое… я их знал. Знакомые через Маркса жиды, занимающиеся разъездной торговлей, ничево удивительного ни для Российской Империи, ни для… да собственно, нигде не удивительно. Жид-торговец, што может быть банальней?
Обыденная, совершенно привышная картина, только вот… шпионаж. Собственно, тоже ничего удивительного — торговцы во все времена и во всех странах сотрудничают разведкой, полицией и прочими… органами.
А в военное время — вот так вот, и не честный расстрел, а позорная виселица, да притом с часовым, с грифами — дабы усилить наказанье. Всего авторитета Шмуэля Маркса не хватило ни для смягчения приговора, ни хотя бы для нормальных похорон после казни. Висит.
Оглядываюсь непроизвольно, и вижу безобразную драку крылатых падальщиков, устроивших свару вокруг нижней части тела, оторвавшевося и упавшего в натёкшую под него, загнившую уже лужу. Рвут…
— Дай! — требовательно протягиваю руку, и Товия, баюкающий поранетую руку в глубине фургона, протягивает мне сигару. Набранный в рот дым прогоняет тошноту. Раз, второй…
— Забери.
Африканеры и без тово глядят волками, потому как — вскрылось. На британцев ставку сделали жиды местные, так вот. Не все, сильно далеко не все… но тенденции, однако.
С одной стороны — империя, раскинувшаяся на всех континентах, а с другой — малочисленные буры. А жиды, они…
«— Космополитичны»
Оно самое! Африканеры же оскорблены в лучших чувствах — настолько, што приходится вывозить близнецов в фургонах. Одним я правлю, вторым Санька, и вся мелочная торговля Самуила и Товии, начавшаяся было весьма бойко, похерена, и похерена плотно, с гарантией.
Да и самих… помяли. Антисемтизм! И не сказать, штоб вовсе не обоснованный[i], н-да…
Руки прямо на улице за спину ломали — жёстко, в лучших традициях Средневековья, с прикладом под дых и прочими жандармскими изысками. Разобрались быстро: я только узнал о случившемся, и засобирался было вызволять, как привезли и даже извинились. Ну как извинились… пробурчали што-то на африкаанс, и кажется даже — миролюбивое.
Обострять не стал, потому как ситуация нервенная, и даже Маркс ходит бледный, и домашние его на цыпочках, переговариваясь в четверть голоса. При его связях и богатстве такое поведение, это мягко говоря, пугает.
Не виновны близнецы, и бумага о том выдана, но из Претории лучше уехать, от греха. Народ здесь пока на взводе, и сильно — вплоть до возможности погромов может быть. А с учётом оружия и военного времени, это такой ой!
Жиды местные притихли, как говно в траве, и только ихние кафры взмыленные по городу — ш-шурх! Ш-шурх! С записочками. Договариваются друг с дружкой и властями — взятки, уступки всякие… Не знаю, и откровенно говоря, и знать не хочу, потому как — а ну спросят?
Молчать… это знать надо, когда можно, потому как запросто такое бывает, што человек изображает из себя упорствующего еретика в застенках инквизиции, а тот, кто проговорился, давно уже щебечет вовсю. С говорением тоже самое — знать надо, што и кому льзя и нельзя.
Это в Одессе или Москве я таки свой, и имею небольшое уважение в некоторых кругах, широко известных всем, кому сильно надо. Здесь же всего лишь знакомый знакомых, и если кого-то из более своих возьмут за ой, то сдадут мине за просто так, как шахматную пешку.
Думаю, договорятся, но как водится — не все, и очень хочется, што не через мине. А могут! Потому как связи есть, а крови нет, да и будь даже нужная кровь, оно и с ней не всё так просто.
Найдут козлов отпущения — из тех, кто очень уж замарался об англичан, да как водится — из бедноты и чужаков. Это только со стороны кажется, што жиды одним кагалом живут, на деле там такое себе противоречие со взаимной нелюбовью, вплоть до полной ненависти, што не у всякого антисемита такой накал есть!
Решил уехать из города сам, и предложил близнецам вовсе покинуть территорию буров, отправившись восвояси, даже и билет обратно оплатить. Ну или на крайний случай — в португальских владениях обосноваться, имея свою копеечку за посредничество и транзит.
Упёрлись! Дескать — Африка, возможности! Решили волонтёрами, в коммандо к Мишке прибиться, там их мал-мала знают и доверяют. А возможности, они и после войны будут.
«— Мы, Егор, — сказал мне Товия за обоих, переглянувшись с братом, — зубами за эту землю вцепимся!
А в глазах у них — шекели с рубелями, и не переубедить! Такая себе храбрость к деньгам, и мужество к прибыли.
— А проиграют буры? — у меня любопытство проклюнулось через опустившиеся руки, и немножечко почему-то злости, што не слушают хорошево совета.
— Проиграют? — удивился Самуил, тампонирующий разбитое лицо йодоформом. Остановившись, он повернулся ко мне от зеркала, вид донельзя удивлённый — кажется, он даже и не задумывался о такой возможности.
— Ну… — Самуил неуверенно пожал широченными плечами, — значит, проиграют! Всё равно — связи и всё такое через да и военное землячество. Не сразу, так годочков через несколько, как утихнет бурление говн у битанцев, можно будет вернуться, но уже как почти свои, а это таки другой расклад!
Товия закивал истово, на што я только вздохнул. Есть логика в их словах, как не быть! Есть
Многие иностранцы с таким прицелом воюют — с расчётом на гражданство или хоть какие-то привилегии в сравнению с уитлендерами. Алмазные да золотые шахты глаза застят, есть за што драться.
А мне, вместо запланированной поездки к Лэдисмиту, снова к Мафекингу обалдуев этих героических везти»
Поутру, собирая лагерь и запрягая лошадей в фургоны, все отчаянно зевали. Позади несколько дней тяжёлого пути, с постоянной опаской на патрули британцев и союзных им туземцев, и мы изрядно вымотались.
В караване можно было хотя бы отдыхать в фургоне посменно, а тут шиш! Пока одни правят, другие верхами по окрестностям челночат. К вечеру только спа-ать… А надо ещё и лагерь ставить, лошадей обихаживать. Такое себе ой, што никому не пожелаю!
Последняя ночка не задалась, отчаянно мешали гиены, устроившие похохотать всему вельду окрест. Бог весть, кто там сдох такой большой и вкусный, и што вообще случилось, но вроде как несколько стай гиен што-то шумно делили. Как водится, всем не хватило, и обиженные решили наведаться к нашему лагерю.
Встали мы вполне грамотно, на поляне промеж колючих кустарников, через которые не полезет и носорог. Вход загородили нарубленными колючками и для верности — фургонами. А всё равно!
Как начали хохотать, подвывать да подтявкивать! Лошади волнуются, фырчат, с ноги на ногу переступают… ну как тут заснёшь?! Да и в головах вертится, а всё ли верно сделали? Мы всё ж таки не буры, приученные к подобной гадоте с малолетства.
Не выдержали, начали стрелять через колючки по светящимся глазам. Вроде как и попали несколько раз, ежели по визгу заполошному судить. Убрались эти твари под самое утро, так што и спали мы часика по два-три от силы.
— Я ещё кофе поставлю, — зевая отчаянно, сказал Санька, выплёскивая кофейную гущу в костёр.
— Угум, — отозвался я, снимая сковороду с ветчиной и поджаренным сыром с огня, — садитесь жрать, пожалуйста!
Близнецы, оглядываясь и принюхиваясь, закончили обихаживать лошадей и подошли к костру.
— Последний переход остался, а там и Мафекинг, — озвучил очевидное Товия, присаживаясь на раскладной полотняный стульчик и забирая из Санькиных рук кофе.
На раскладном столике тарелки, сервированные по всем правилам походного этикета. Мне, в общем, нет особой разницы, есть из сковородки со всеми, или вот — всё вкусно! Но што-то внутри говорит, што если имеется возможности, то — надо… как надо.
Выехали с небольшим запозданием, и через пару часов свернули к воде — напоить лошадей как следует, да пополнить запасы воды. Пусть вечером прибудем в Мафекинг, пусть! А вдруг?
— Драгуны, — опустив бинокль, сказал Товия с тревогой, — их разъезд! С десяток, не меньше!
— Ага… воротите фургоны надписями к ним, — нахмурился я, и оставив оружие, вскочил на коня.
— Пресса, — внушительно говорю рыжеусому драгунскому сержанту, показывая бумаги. Рослый мужчина лет под сорок, выдубленный многолетним пребыванием под жарким солнцем Юга, он держится полновластным хозяином не только ситуации, но и всей нашей судьбы.
— Разберёмся, — отмахивается тот не глядя, и тесня грудью своего мощного мерина мою невысокую кобылу. От обоих густо пахло застарелым потом и… пожалуй, от сержанта поядрёней.
Подчиняясь непреодолимой силе, вернулся назад под нескрываемым конвоем двух англичан, держащимся чуть поодаль. Явно из недавних горожан, и лица хоть и загорелые, но вот ей-ей — недавно ещё облазили лоскутами!
«— А выучка дрянь! — вылезло почему-то в голову, — недавнее пополнение!»
Остро пожалелось, што в вельде я оставил городскую привычку таскать с собой дерринджер, за полной на то ненадобностью. Казалось бы, што он против того же льва или леопарда?! А сейчас мог бы…
Опомнившись, встряхиваю башкой — какой там дерринджер против четырнадцати улан! Да и прямой бой… их втрое больше, да выскочили из лощинки метрах в двухстах. А у нас, как назло — ну ни единого укрытия рядышком! И кони не для боя, а для вельда.
«— Тьфу ты… лезут же такие глупости!»
Но…
… пару минут спустя я не был в этом так уверен. Связав близнецам и Саньке руки за спиной, и держа меня на прицеле, драгуны по-хозяйски рылись в нашем имуществе. Так рылись, што…
— Сержант! — юношеский ломающий басок, и молоденький драгун, едва ли достигший семнадцати лет, выскакивает из повозки, — Медикаменты! Много!
В голосе — счастье и какое-то нехорошее предвкушение.
— Та-ак… — сержант усмехнулся и нырнул в фургон, — действительно много.
— Пособник буров, — равнодушно констатировал он, и мне тут же заломали руки, связав их за спиной.
Замолчав, он уставился на надписи «Пресса» на полотняных боках наших фургонов.
— Дженкин!
— Да, сержант! — с характерной фамильярностью старослужащего отреагировал один из солдат, с характерным акцентом кокни.
— У тебя остались те кафрские сувениры?
— Так точно! Но здесь живут другие племена, а это…
— Да всем насрать! — перебил его сержант, — Кафры напали на фургоны в поисках поживы. Мы подоспели слишком поздно, и… да никто, собственно, не будет расследовать.
Он закурил, а подчинённые принялись сноровисто освобождать фургоны, негромко обсуждая, што именно они «спасут от кафров», а што сгорит в огне.
— Сержант! — в худшее никак не хотелось верить, и всё казалось, што вот сейчас он, наигравшись на нервах и докурив, отменит приказ… — Сержант! Я представитель прессы! Некомбатант!
— Да всем насрать! — процитировал сержанта тот самый молоденький драгун, обнаруживший медикаменты, и британцы засмеялись.
— Сержант!
Удар в лицо, резкий и умелый, но я успел довернуть голову, и костяшки только царапнули по скуле.
— Я богатый человек, сержант! Спросите моих спутников, кого угодно! Я могу…
Удар в живот… и в следующее мгновение тяжёлая пуля разнесла голову сержанту, и его тело свалилось на меня. Пытаясь вдохнуть выбитый воздух, я хребтом ощутил дрожь земли, потом раздались выстрелы, и…
— Марга[ii]! — слитный рёв десятка молодых глоток. Кавалерия пошла в атаку! Поляки!
Сбросив тело, и извернувшись, закатился на всякий случай под повозку, обдирая лицо. И об обитый железом обод колеса связанные сзади руки — тереть, тереть… Несколько секунд, и я свободен, а што запястья кровят, то ерунда!
Подхватив винтовку кого-то из убитых англичан, навскидку к плечу… выстрел! Тот, молоденький, засучил ногами, а я ощутил свирепую, всесокрушающую ярость… и едва ли не счастье! Враг повержен!
Вокруг кипел бой, я и, пригибаясь и падая то и дело, затащил под фургон сперва Саньку, полоснув по верёвкам штыком, а потом и Товию с Самуилом. Едва я это успел, как раздался короткий сабельный посвист, и мне под ноги скатилась отрубленная голова в британской фуражке, с ремешком под подбородком.
Почти тут же шум боя стих, и я только услышал, как добили выстрелом в упор кого-то из раненых британцев.
— Пресса! — проорал я, не выпуская из рук винтовки.
— Егор? Ты?! — подъехавший всадник соскочил с коня и присел на корточки, бестрепетно глядя в дуло винтовки.
— Котяра?!
Мы вылезли из-под повозок, и сразу — объятия, рассказы…
— … второй раз с британцами сталкиваюсь, — жаловался я другу, — и второй раз такая оказия!
Меня бил тяжёлый отходняк, и разобрало многословие, путанное и бестолковое. Рядом растерянно топчется Санька, улыбаясь деревенским дурачком. Близнецы улыбались так же глупо, не в силах даже и встать. Только крупная дрожь, да гримасы, пробегающие по лицам, и снова — улыбки, и полные бездумного счастья глаза.
— Постой! А Ганецкий где! — озираюсь, — Надо же выразить свою…
— Ушёл я от нево, — отозвался Котяра, улыбаясь чуть смущённо, — а ты писал, да? То-то, я думаю, письма не тово…
— Да-а?
— Угу. Такой, знаешь… я шёл к нему, потому как ротмистр и всё такое… а оказалось — Иван!
— Нет, не подумай! — поправился он, — Не как разбойник, а знаешь… атаман такой, всё больше на лихости да на заигрывании с подчинёнными. Ему эта война — как спорт или охота, в удовольствие будто! Такой ради азарту там людей положит, где можно вовсе без выстрелов обойтись. Я таково на Хитровке наелся — во!
Он полоснул себя ребром по горлу с видом самым свирепым.
— И если уж воевать, — решительно добавил друг, — то должным образом!
— Да вот, — Котяра встал, — командир мой.
Молодой мужчина, похожий изрядно на Дон Кихота, закончив распоряжаться, подходил к нам.
— Дзержинский, — представился он, протягивая руку.
— Феликс Эдмундович?! — жму растерянно, и сам не понимаю, откуда это — ощущение, будто встретил человека давно знакомого.
— Мы знакомы? — в его глазах лёгкое удивление
— Да где-то слышал, наверно, — вид у меня совершенно потерянный, и спешу представиться, прячась в оковах этикета.
— А-а! Наслышан! Как же, репортажи ваши Палестинские, да и до того…
… и как-то мы с ним сразу сдружились.
* * *
— Мон колонель! — сопровождающий волонтёров лейтенант зашёл в штабную палатку и выпрямился ещё больше, лихо отдав честь, — Русские волонтёры, мсье Корнейчук и Житков!
— Герои сражения при Коленсо[iii], наслышан! — полковник Вильбуа-Марейль[iv], встав из-за стола, отдал честь, и протянул руку, которую одесситы не без гордости пожали.
Побеседовав несколько минут, и выразив своё безмерное удовольствие их службой, он поздравил их капралами и распрощался.
— Месяц назад, — задумчиво сказал Николай, выйдя из палатки и глядя на капральские нашивки в загрубевшей ладони, — и подумать не мог, а ныне — как так и надо… Капрал, ну надо же!
— Интересно живём! — весело отозвался Борис, потянувшись всем телом к жаркому африканскому солнцу.
— Да! — Корнейчук сжал нашивки в кулаке, и будто прислушался к кому-то внутри себя, — И отныне — только так!
[i] В Южной Африке была и большая диаспора евреев, в основном прибывших из России. Некоторые из них приняли участие в той войне. Так, самым знаменитым стал российский подданный Герман Юдилович, который в начале 1900 года получил звание вельдкорнета, а затем возглавил большой отряд буров.
Правда, намного больше евреев диаспоры действовали на стороне британских войск. Африканеров они не любили, так как им, как и прочим иностранцам, не предоставляли права гражданства. https: warhead.su/2020/02/08/brosit-vyzov-britanskomu-lvu-inostrannye-dobrovoltsy-v-angloburskoy-voyne
[ii] Боевой клич сарматов. Польская шляхта считала себя потомками именно сарматов, и такие вещи были известны достаточно широко.
[iii] Значительное сраженное в англо-бурской войне, закончившееся полным разгромом британцев. В РИ произошло 15 декабря 1899 года.
[iv] Франция. Первый командующий европейским легионом в англо-бурской войне.
