7. Профессиональная тайна

Мистер Леверидж служил в адвокатской конторе Саунтона. У него были рассудительный отец и замечательная мать, давшие ему хорошее воспитание. Его жизненные принципы были в высшей степени похвальны. Отец уже умер, а мать проживала у близких родственников в другой части Англии. Джозеф Леверидж был мягким, безобидным человеком, с пышной русой шевелюрой. Он страдал излишней застенчивостью, что мешало ему занять в обществе сколько-нибудь заметное положение, какового он безусловно достиг бы, будучи более самоуверенным. Но он был счастлив, – не так, конечно, как мог бы, – по причинам, о которых мы скажем ниже.

Саунтон был небольшим городом, просыпавшимся к жизни каждую пятницу, в день ярмарки, взрывавшимся шумным легкомыслием средневекового базара, после чего вновь впадал в благопристойную спячку; во все остальные дни он выглядел сонным днем и спящим ночью.

Саунтон нельзя было назвать промышленным городом. Здесь имелись чугунолитейный и пивоваренный заводы, с небольшим количеством рабочих мест, но рабочих рук было в избытке, – не смотря на высокую арендную плату за жилье, – поскольку окрестные фермеры не могли позволить себе нанимать, по причине трудных времен, значительного числа работников; их жены и дочери также предпочитали селиться в городе, поскольку здесь все-таки развлечений было побольше, чем в деревне, а потому население в городе было довольно значительным.

В городе имелась большая ратуша, где заседал суд магистрата, один раз в месяц. Церковь, располагавшаяся в центре города, была внушительным строением из камня, очень холодным на вид. Богослужение находилось в руках симеонитов, так что викарий представлял богословскую школу, – если только можно назвать школой то, что никак не связано с учением, – называемую евангелической. Службы были длинными и мрачными. Викарий медленно и выразительно декламировал молитвы, произносил длинные проповеди и осуждал поющих псалмы из «Книги гимнов».

Главный адвокат, мистер Сторк, участвовал в малых сессиях и был архивариусом. Он обслуживал некоторое количество крупных землевладельцев, был попечителем вдов и сирот, консультантом мелких фермеров, в случае возникновения у последних финансовых затруднений – одалживал им небольшие суммы для решения первостепенных затруднений под залог их участков, которые в некоторых случаях переходили в его распоряжение.

У этого джентльмена и учился мистер Леверидж. Он был вынужден избрать юридическое поприще не по своему истинному призванию, а по наущению матери, которая призывала в выборе занятия следовать по стопам его уважаемого всеми отца. Но эта профессия не соответствовала вкусам молодого человека, который, не смотря на всю свою кажущуюся кротость и мягкость, вовсе не был лишен живости разума. Его наблюдательность была потрясающей, а кроме того, он обладал неким избытком фантазии.

Еще ребенком он писал маленькие рассказы и рисовал иллюстрации к ним; это служило причиной суровых упреков со стороны матери, с неодобрением взиравшей на плоды работы его воображения, а его отец по этому поводу частенько шлепал его, конечно, пока он не повзрослел, и не стал подвергаться порке за тайное чтение Арабских ночей.

Дни мистера Левериджа протекали однообразно; если велось какое-нибудь дело, он появлялся в конторе по пятницам, но никогда по воскресеньям, поскольку этот день он посвящал написанию длинных, трогательных писем своей овдовевшей матери.

Он мог бы быть счастлив счастьем лотофагов, если бы не три обстоятельства. Во-первых, он пришел к выводу, что выбрал не подходящее для себя занятие. Он не находил никакого удовольствия в ведении дел, а от помощи в заключении договоров его бросало в дрожь. Он знал, что в состоянии заниматься более интересными вещами, и опасался, как бы острота его ума не пострадала из-за отсутствия физической деятельности. Во-вторых, его не удовлетворял его начальник. У него не было причин полагать, будто тот замешан в чем-то нечестном, но обнаружил, что он довольно азартен и принимает деятельное участие в различных спекуляциях; могло дойти до того, что соблазн побудит его использовать средства тех, чьим доверенным лицом он выступал. И Джозеф, с его сильно развитым чувством справедливости, боялся, что однажды его начальник ввяжется в предприятие, которое приведет его к катастрофе. В-третьих, он был безнадежно влюблен в мисс Асфодель Винсент, барышню с небольшим состоянием, приносившим ей около 400 фунтов годового дохода, коей мистер Сторк был опекуном и попечителем.

Мисс Асфодель была высокой, стройной, с гибким станом, с лицом, как у Мадонны, и, подобно Джозефу, излишне застенчивой; также она не осознавала в полной мере, какими достоинствами обладает в плане личном и имущественном. Она переехала в город из деревни, в поисках лучшего общества. Нет сомнений, что она могла составить счастье сына какого-нибудь помещика и стать со временем этакой леди Баунтифул; или же стать жертвой какого-нибудь коварного священника. Но ее природная стыдливость, а также равнодушие к мужскому обществу до настоящего времени служили ей надежной защитой. Он любила свой сад, ухаживала за цветами, а также за рокарием, где разводила растения, привезенные со склонов Альп.

Поскольку мистер Сторк был ее опекуном, она часто бывала в офисе; в тех случаях, когда он отсутствовал, Джозеф вскакивал со своего места и, краснея, предлагал ей стул, чтобы она могла дождаться его возвращения. Впрочем, разговор между ними никогда не выходил за рамки обычных тем. Иногда мистер Леверидж встречал ее на улице, но ограничивался лишь приветственным поднятием шляпы и замечанием о погоде.

Возможно, эта всепожирающая, отчаянная страсть мистера Левериджа и послужила стимулом к написанию романа, в котором он мог вывести Асфодель, правда, под другим именем, во всем великолепии ее совершенств. Ее история должна была быть исполнена святости и протекать в атмосфере исключительной благопристойности, ибо он не мог заставить себя представить ее имеющей романтического любовника или описать ее супружеский союз с существом мужского пола.

Помня по своему детству, – наставлениям матери и шлепкам отца, – о том, что воображение является довольно опасным и обманчивым даром, он решил быть как можно более сдержанным и не поддаваться ему, что не будет изобретать никаких ситуаций, а возьмет их непосредственно из жизни. А потому, когда труд был окончен, он представлял собой весьма точные портреты некоторых жителей Саунтона, а город, в котором разворачивалось действие, был также весьма похож на Саунтон, хотя и носил название Базбури.

Однако найти издателя оказалось потруднее, чем написание романа. Мистер Леверидж разослал несколько машинописных экземпляров в разные издательства, но они отклонили его произведение, одно за другим. Наконец, ему повезло, и роман попал в руки необычайно проницательного издателя, который увидел в нем неоспоримые достоинства. Роман не претендовал на успех среди публики, обожающей бульварное чтиво. Он не содержал леденящих душу сцен, от которых волосы вставали дыбом, ни пикантных ситуаций; он был посвящен обычной жизни обычного маленького английского провинциального городка. Не отвечая вкусам большинства читателей, этот роман, добротный, в духе произведений Джейн Остин, придется по нраву более изысканным любителям чтения, посчитал издатель, и предложил Джозефу за права издания пятьдесят фунтов. Последний был поражен столь щедрым предложением и принял его с величайшей готовностью и благодарностью.

Следующим этапом работы было чтение гранок. Разве может кто-нибудь, кроме молодого автора, оценить всю ее прелесть? После корректуры романа, – если только так может быть названа повесть почти сказочного содержания, – мистер Леверидж стал настаивать, что в печати он должен появиться под вымышленным именем. Читателю вовсе не обязательно знать подлинное имя автора. Прошло время, и, в октябре, книга наконец вышла в свет.

Мистер Леверидж получил свои шесть авторских экземпляров, неразрезанных и аккуратно упакованных. Он тут же разрезал один из них и с жадностью прочитал, сразу же обнаружив несколько опечаток, о чем тут же сообщил издателю вместе с просьбой об их исправлении во втором издании.

На следующее утро после выхода в свет и начала продаж его книги, Джозеф Леверидж оставался в постели несколько дольше обычного, и улыбался счастливой улыбкой при мысли о том, что стал автором. На столике возле кровати стояла потухшая свеча, часы и лежала его книга. Именно на нее он смотрел, прежде чем закрыть глаза и погрузиться в сон. И это было первое, на чем сосредоточился его взгляд после пробуждения. Мать не могла бы взглянуть на новорожденного младенца с большей любовью и гордостью, чем мистер Леверидж на свою книгу.

Он продолжал лежать, уговаривая сам себя: «Мне нужно… Мне положительно нужно встать и одеться!», когда услышал быстро приближающиеся шаги на лестнице, мгновение спустя дверь распахнулась, и в комнату ворвался майор в отставке Долгелла Джонс, проживавший в Саунтоне, никогда прежде не удостаивавший его своим вниманием, – и вот теперь оказавшийся в его спальне.

Его лицо пылало жаром. Он задыхался, щеки подрагивали. Майор относился к тем людям, которые, по своим интеллектуальным данным, вряд ли могли считаться ценным приобретением для армии. Ему были чужды запоминающиеся поступки, он никогда не смог бы одержать блестящей победы. Это был человек рутины, солдафон; а после выхода в отставку и переселения в Саунтон – страстный игрок в гольф, и ничего более.

– Что это значит, сэр? Что все это значит? – возопил он. – Как посмели вы поместить меня в свою книгу?

– Мою книгу! – эхом повторил удивленный донельзя Джозеф. – Какую книгу вы имеете в виду?

– О! Принимая вид оскорбленной невинности, вы пытаетесь уклониться от ответа на мой прямо поставленный вопрос. Однако это выражение меня не обманет. Вот эта самая книга – которая лежит на столике возле вашей кровати.

– Должен признаться, я действительно читал на ночь роман, который только-только вышел.

– Вы его написали! И всем в Саунтоне это прекрасно известно. Я не возражаю против того, чтобы вы писали романы; это может сделать любой дурак – я имею в виду, написать роман. Но я категорически против, чтобы он использовал меня в качестве действующего лица.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Джозеф, дрожа под одеялом и вытирая пот, выступивший над верхней губой, – в романе действительно присутствует майор, который не занимается ничем, кроме игры в гольф; но его имя – Пайпер…

– Какая разница, как его зовут? Это я – я! Вы написали обо мне!

– Послушайте, майор Джонс, у вас нет никаких оснований для подобных обвинений. Разве на титуле или корешке романа имеется мое имя?

– Отставной военный офицер, не занимающийся ничем, кроме игры в гольф, носит другое имя, но это не имеет значения. Это я. И я – в вашей книге. Я мог бы наказать вас, воспользовавшись хлыстом, но у меня нет сил, они ушли, их забрал персонаж вашей книги. От меня ничего не осталось – ничего, кроме пустой телесной оболочки и светлого твидового костюма. Из меня вынуто все и помещено в эту, – тут он употребил непечатное слово, – книгу. Как мне теперь играть в гольф? Как переходить от лунки к лунке? Как следить с тайным волнением за полетом мяча? Я – всего лишь пустая оболочка. Моя душа, мой характер, моя индивидуальность, – теперь я этого лишен. Вы вломились внутрь меня, вы обобрали меня, вы украли мою личность. – И он заплакал.

– Возможно, – пробормотал мистер Леверидж, – автор в состоянии…

– Автор? Вам сказать, что сделал автор? Я был ограблен – моя прекрасная душа украдена. Я – Долгелла Джонс – пустая внешность. Вы лишили меня самого дорогого, что у меня было – меня самого.

– Я ничем не могу помочь вам, майор…

– Я знаю, что вы ничего не можете поделать, и это очень печально. Вы украли мою душу, и не можете вернуть ее обратно. Вы использовали меня, превратив в ничто.

После чего, ломая руки, медленно вышел из спальни, медленно спустился вниз и покинул дом.

Джозеф Леверидж поднялся с постели и оделся; рассудок его находился в смятенном состоянии. Дело пошло совсем не так, как он рассчитывал. Он был настолько озабочен, что даже забыл почистить зубы.

Войдя в маленькую гостиную, он обнаружил на столе обычный завтрак, – несколько ломтиков бекона и пару вареных яиц, – и рыдающую хозяйку.

– Что случилось, миссис Бейкер? – спросил Джозеф. – Ласиния (так звали служанку) разбила тарелку?

– Вовсе нет, – ответила та. – Вы меня уничтожили.

– Я… Я не делал ничего подобного.

– Нет, сэр, вы сделали именно это! Все время, пока вы писали, я чувствовала, как мое внутреннее я выходит из меня, капля за каплей, и вот теперь… Теперь во мне ничего не осталось; теперь вся я – в вашей книге.

– Моей книге!

– Да, сэр, под именем миссис Брукс! Но, сэр, что значит имя? С таким же успехом вы могли использовать имя Бейкер, или любое другое, как вам заблагорассудится. Разве мало Бейкеров в Англии и колониях? Но ведь это я, сэр, вы забрали меня из меня, и поместили в вашу книгу.

Женщина вытерла глаза фартуком.

– Послушайте, миссис Бейкер, если бы хозяйка в этом романе, на который вы жалуетесь…

– Она существовала, и это была я.

– Но это ведь всего лишь художественное произведение!

– Это не художественное произведение, это реальность, это непреложный факт. Чем может похвастаться бедная, одинокая, всеми забытая вдова, кроме своего я? Я была уверена, что вам не в чем меня упрекнуть, даже в том, что я варила вам яйца вкрутую, – а вы, вы так поступили со мной.

– Что вы говорите, дорогая миссис Бейкер!

– Не называйте меня дорогой, сэр. Если бы вы хорошо относились ко мне, если бы вы были благодарны мне за то, что я делаю для вас, – включая починку ваших носок, – вы бы не украли меня у меня и не поместили в вашу книгу. Ах, сэр, вы поступили бесчестно, недостойно джентльмена. Вы использовали меня, превратив в ничто.

Джозеф испуганно замолчал. Вернул ломтики ветчины обратно на тарелку, положил на стол вилку. Желание есть совершенно пропало.

Хозяйка, между тем, продолжала.

– И это не только я жалуюсь. Снаружи вас ожидают три джентльмена. Они говорят, что никуда не уйдут, пока не повидаются с вами. И они скажут вам то же, что сказала я.

Джозеф поднялся со стула, подошел к окну и выглянул.

Прямо под окном он обнаружил три шляпы. Ровно столько, сколько назвала миссис Бейкер. Три джентльмена ожидали его на лавочке. Один из них был викарий, другой – его «босс» мистер Сторк, третий – мистер Уотерспун.

Относительно викария никакой ошибки быть не могло; он носил шелковый иссиня-черный котелок, края которого загибались. Трудно было не узнать его пышные, тщательно ухоженные усы на щеках, шевелившиеся в такт дыханию.

Второй, мистер Сторк, носил фетровую шляпу, его рыжие волосы выбивались из-под нее и спереди, и сзади; когда он поднял голову, Джозеф Леверидж отчетливо увидел заостренный кончик его носа. На голове третьего, мистера Уотерспуна, имелась приплюснутая коричневая шляпа; он сидел, глядя в землю, зажав ладони рук между коленями, весьма удрученный.

Мистер Уотерспун жил в Саунтоне с матерью и тремя сестрами; мать его была вдовой офицера, перешедшего в лучший мир и оставившего семью без должного обеспечения. Он был приятным человеком, отличным игроком в лаун-теннис, крокет, гольф, бадминтон, бильярд и карты. Ему было около тридцати, а он все еще не подыскал себе занятия. Мать нежно, а сестры в довольно резкой форме увещевали его взяться за ум и начать зарабатывать. Поскольку, после смерти матери, он больше не сможет рассчитывать на ее пенсию, и уж тем более – на средства сестер. Он всегда отделывался обещаниями. Иногда, правда, он действительно отправлялся в город в поисках работы, но неизменно возвращался с одним и тем же результатом: без места и с пустыми карманами. Его веселость, добродушие, нравились всем; он был душой любой компании, и это страшно огорчало мать и приводило чуть не в бешенство его сестер.

– Будем откровенны, – сказал сам себе мистер Леверидж, – мне совсем не улыбается встретиться сейчас со всеми троими сразу. Действительно, я довольно точно обрисовал их в своем романе, и вот – они готовы предъявить мне счет за содеянное. Пожалуй, лучше будет выйти из дома через черный ход.

Не позавтракав, Джозеф бежал. Стремясь избежать встречи с поджидавшими его тремя джентльменами, он вышел через черный ход и спустился к реке. Здесь были приятные зеленые лужайки, с проложенными через них дорожками для прогуливающихся, удобные скамейки. Место, как надеялся мистер Леверидж, не слишком многолюдное, чтобы он смог переждать полчаса, остававшихся до начала работы в офисе. Там он, скорее всего, встретиться с «боссом»; но все-таки лучше было встретиться с ним в привычной обстановке и наедине, нежели в сопровождении еще двух джентльменов, имеющих к нему аналогичные претензии.

Усевшись на скамейку, он задумался. Он не курил; обещав своей маме избежать этой вредной привычки, он строго следовал данному ей слову.

Как ему следует поступить? Он оказался в серьезном затруднении. Можно ли договориться с издателем, чтобы он изъял книгу из продажи и вернуть ему пятьдесят фунтов? Вряд ли это возможно. Он ведь сам передал ему все права на издание романа, и тот уже вложил значительную сумму в бумагу, печать, рекламу и распространение.

Тяжелые мысли разом улетучились, когда он увидел направлявшуюся к нему мисс Асфодель Винсент. Ее шаг утратил легкость и изящество. Минута или две, и она окажется рядом с ним. Соизволит ли она заговорить? По отношению к ней, ему не в чем было себя упрекнуть. Она была героиней его романа. Ни единым словом он не бросил тень на ее характер или поведение. Он вывел ее как идеал англичанки. Она может быть польщена, но ни в коем случае не обижена. Хотя, все-таки, он нисколько не приукрасил ее, – он описал ее такой, какая она была на самом деле.

Приблизившись, она, наконец, заметила нашего автора. Но не ускорила шаг. Ее движения были странно вялыми, в ее взгляде отсутствовала былая живость.

Как только она поравнялась с ним, Джозеф Леверидж вскочил и снял шляпу.

– Я не думал, что вы так рано выходите на прогулку, мисс Винсент, – сказал он.

– Ах! – сказала она. – Я рада встретить вас здесь, где никто не сможет нас подслушать. У меня есть кое-что, о чем я хочу поговорить с вами. Пожаловаться на нанесенный мне ужасный ущерб.

– Это честь для меня! – воскликнул Джозеф. – Если я могу чем-нибудь облегчить ваше горе, исправить допущенную по отношению к вам несправедливость, – достаточно всего одного вашего слова.

– Вы ничего не сможете сделать. Невозможно изменить то, что было сделано. Вы изобразили меня в вашей книге.

– Но, мисс Винсент, – горячо запротестовал мистер Леверидж, – даже если и так, то что в этом плохого? Я писал о вас только хорошее, не позволив себе ничего лишнего.

Отнекиваться, что книга написана не им, уже не имело никакого смысла.

– Может быть, так, а может – и нет. Тем не менее, вы допустили известные вольности, когда описывали меня на страницах своего романа.

– Вы узнали себя?

– Конечно; та, кто в нем изображена, – это я.

– Но ведь вы же находитесь здесь, возле вашего скромного слуги!..

– Это всего лишь пустая внешняя оболочка. Вся моя индивидуальность, то, что составляло мое эго, – я сама, – отнято у меня и перенесено в вашу книгу.

– Этого не может быть!

– Но это так. Я чувствую, что это именно так; так, наверное, чувствовала себя моя кукла, когда, – помню, в раннем детстве, – она разорвалась и из нее вылезла солома; она висела, словно тряпка. Но вы изъяли из меня не солому, вы изъяли из меня то, что составляло мою личность.

– В моем романе действительно есть персонаж, списанный с вас, но ведь вы сами… вы сами здесь, – продолжал настаивать мистер Леверидж.

– Всего лишь пустая оболочка; в то время как лучшая моя составляющая, определяющая мою мораль и интеллект, оказалась вынута из меня и помещена в вашу книгу.

– Это невозможно, мисс Винсент.

– Я постараюсь объяснить вам, – сказала она, – что именно я имею в виду. Если я срываю альпийскую фиалку и кладу ее между страниц книги, она высыхает и становится годна лишь для гербария. Это уже не тот цветок, который благоухал на альпийском склоне.

– Но, послушайте… – пролепетал мистер Леверидж.

– Нет, – прервала она его, – не пытайтесь меня разубедить. Нельзя находиться в одно и то же время в двух разных местах. Если я нахожусь в книге, то не могу быть здесь; здесь – пустая оболочка, там – живая я. Вы унизили меня, мистер Леверидж. Благодаря вам, я опустилась до уровня тех девушек, – из известных мне, – которые ничем не занимаются, у них нет определенных жизненных принципов, ни самостоятельного мнения, они ни о чем не думают. За исключением, конечно, того, что сегодня модно надевать; они лишены того, что некоторые называют моральным духом, но я бы назвала проще – характера. Вы лишили меня этого, поместив в свою книгу. Отныне я – пустая оболочка, способная всего лишь дышать, но не способная ни принимать решения, ни мыслить – легкая добыча для любого искателя приключений.

– Боже мой, что вы говорите!

– Ничего другого сказать не могу. Если бы у меня в кошельке был соверен, а кошелек лежал в кармане, и карманник украл его, то у меня больше не было бы ни кошелька, ни соверена – только пустой карман; так что я теперь нечто вроде пустого кармана, поскольку мою личность вы украли у меня, мистер Леверидж. Вы поступили жестоко, вы использовали меня, превратив в ничто.

Вздохнув, мисс Асфодель каким-то вялым шагом продолжила прогулку. Джозеф был ошеломлен и спрятал лицо в ладонях. Человек, который был для него дороже всех на свете, которому он желал только хорошего, – этот человек видел в нем едва ли не смертельного врага, поступившему по отношению к нему самым гадким образом.

Он услышал бой часов и поднялся. Ему необходимо присутствовать на работе в обычное время – пунктуальность всегда была сильной стороной его натуры.

По приходе в офис, он узнал от клерка, что мистер Сторк еще не вернулся; «босс» появился, пробыл некоторое время, после чего отправился к мистеру Левериджу на квартиру. Мистер Леверидж счел за лучшее, вздохнув, надеть шляпу и вернуться к себе домой. По дороге он размышлял об унылом однообразии своего каждодневного завтрака: яиц с беконом, и о том, что было бы неплохо его разнообразить. Он был голоден; он покинул дом миссис Бейкер, оставив завтрак нетронутым; и теперь, когда он вернется, все будет холодным. А посему, он заглянул в лавку мистера Бокса, бакалейщика, чтобы купить банку сардин в масле.

– Не соблаговолите ли, сэр, перекинуться со мной парой слов в соседнем помещении, чтобы нам никто не помешал? – поинтересовался бакалейщик, едва завидя его.

– У меня совершенно нет времени, – нервно ответил мистер Леверидж.

– Больше чем на пару слов я вас не задержу, – заверил его мистер Бокс и распахнул дверь. Иосифу ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Сэр, – сказал бакалейщик, прикрыв за собой дверь, – вы поступили по отношению ко мне крайне плохо. Вы лишили меня того, что я не отдал бы и за тысячу фунтов. Вы поместили меня в свою книгу. Как я теперь буду вести свое дело без своего внутреннего я, – без смекалки, без торговой сноровки, – просто не представляю. Вы отняли их у меня, и перенесли в свою книгу. Я обречен находиться в романе, в то время как хочу быть за прилавком. Возможно, по инерции мои дела еще будут идти какое-то время как прежде, но без моего внутреннего я это не может продолжаться долго. Вы принесли глубочайшее горе мне и моей семье – вы использовали меня, превратив в ничто.

Не в силах слушать, мистер Леверидж распахнул дверь, стрелой промчался через магазин и выскочил на улицу. Зажав в руке банку сардин, он поспешил к своему дому.

Где его ожидала новая беда. Три джентльмена ожидали его на скамейке возле крыльца.

Увидев его, они поднялись.

– Знаю, знаю, что вы хотите объясниться, – вздохнул Джозеф. – Но прошу вас о милости – не все вместе. По одному. Если вы все не против, то, господин викарий, поднимемся в мою маленькую святая святых, а остальных я выслушаю сразу после. Думаю, что запах бекона и яиц уже выветрился; я оставил окно открытым.

– Идемте, я последую за вами, – сказал викарий. – Вопрос очень серьезный.

Они поднялись.

– Могу я предложить вам стул?

– Нет, спасибо, я привык говорить стоя; когда я сижу, мои слова не столь убедительны. Но, увы! боюсь, что мой дар исторгнут из меня. Сэр, сэр! Вы поместили меня в вашу книгу. Моя телесная оболочка может стоять перед вами, – или на половике, постеленном миссис Бейкер, как угодно, – но мой ораторский дар, – он исчез. Я, если можно так выразиться, подвергся ограблению, у меня украли все, что было во мне самого высокого, чистого, благородного, мое духовное я. Что теперь станет с моими проповедями? Может быть, я буду в состоянии соединить несколько текстов в один, но это – всего лишь механическая работа. Я работал над каждым словом, я плел искусную сеть витиеватого красноречия, чтобы быть убедительным. И вот теперь я – ничто. Я, викарий Саунтона, превратился в древо неплодоносящее; мне никогда больше не произносить проповедей с кафедры с прежним пылом и живостью. Я мог бы продвинуться в церковной иерархии, но теперь… Несчастный молодой человек, вы писали о других, но почему вы выбрали в качестве персонажа меня? Я знаю со всей определенностью, вы использовали меня, превратив в ничто.

Викарий снял шляпу, на его лысине блестели бисеринки пота, его боевые серые усы поникли, его лицо как будто втянулось внутрь головы. В его глазах, прежде живых, исполненных зачастую восторга от созерцания внутреннего благочестия, отражалась сейчас бесконечная скука суетного мира.

Он направился к двери.

– Я позову мистера Сторка, – сказал он.

– Да, да, конечно, сэр, – все, что смог выдавить из себя Джозеф.

Когда адвокат вошел, его рыжие волосы были темнее, чем от обычной краски, под влиянием влаги, источавшейся из его головы.

– Мистер Леверидж, – сказал он, – вы проделали со мной довольно циничный трюк. Вы поместили меня в вашу книгу.

– Я всего лишь изобразил в ней не слишком щепетильного адвоката, – запротестовал Джозеф. – Почему вы решили, что речь идет о вас?

– Потому что в этом не может быть никаких сомнений. Вы поместили меня в вашу книгу не спросив моего согласия, и вот теперь я там, а не здесь. Я не могу более давать консультации своим клиентам и, – Боже мой! – в каком беспорядке окажутся их дела. Понятия не имею, справится ли с ними ваш напарник. Вы использовали меня, превратив в ничто. Вы уволены, я больше не потерплю вашего присутствия у себя в офисе. Всякий раз, проходя мимо него, помните, что видите руины некогда процветавшей фирмы Сторка. Не может быть и речи, чтобы она функционировала исправно, поскольку я перенесен в вашу книгу.

Последним вошел мистер Уотерспун, находившийся в самом депрессивном состоянии, какое только можно себе представить.

– Может быть, во мне было не очень много хорошего, и я не всегда вел себя как подобает, – вздохнул он, – но… Вы могли бы пожалеть меня и не помещать в ваш роман. Тем не менее, вы сделали это. Вы использовали меня, превратив в ничто. О, Боже! Что теперь будет с моей бедной матерью! Как теперь Саре и Джейн наставить меня на путь истинный?

* * *

В тот же день мистер Леверидж упаковал свои вещи и уехал из Саунтона в дом матери.

Сказать, что она пришла в восторг, увидев его, значит не сказать ничего; однако материнский инстинкт подсказывал ей – что-то произошло. В течение нескольких дней он молчал, но затем признался:

– Ах, мама, я написал роман, в котором в качестве героев действуют жители Саунтона, поэтому мне и пришлось покинуть город…

– Мой дорогой Джо, – сказала ему старая леди, – ты поступил неправильно, ты совершил большую ошибку. Тебе не следовало давать волю воображению в отношении реальных людей. Тебе следовало взять от них самое главное, а затем наделить этим главным своих персонажей.

– Боюсь, что мое воображение сделало именно это, – пробормотал Джо.

Прошло несколько месяцев, а мистер Леверидж все никак не мог подобрать себе занятие по душе, которое бы, помимо этого, еще и давало ему средства к существованию. Полученные им пятьдесят фунтов быстро закончились. Он начал было подумывать, не вернуться ли ему к писательскому труду, но всячески отгонял эту мысль прочь. До тех пор, пока не получил письмо от своего издателя, извещавшего, что роман продается хорошо, гораздо лучше, чем ожидалось; что он готов возобновить их сотрудничество и предложить более выгодные условия. После этого письма мистер Леверидж сдался. С единственным условием: теперь он своих персонажей будет выдумывать. Никто из них не должен быть списан с окружающих его людей.

Кроме того, он решил, что его новый роман будет полной противоположностью предыдущему. Его герои должны быть антагонистичны предыдущим. В качестве героини будет выступать девушка с бурным характером, прямая, честная, но несколько нетипичная, и даже использующая жаргон. Подобной девушки он никогда не встречал, следовательно, она будет целиком плодом его воображения; он решил назвать ее Поппи. Пастор будет не евангелистом, а последователем англиканской церкви, тяготеющей к католицизму; торговец теперь будет не замкнутым человеком, не интересующимся ничем, кроме извлечения дохода, но энергичным и склонным к авантюрам. А вместо не слишком щепетильного адвоката будет присутствовать человек чести, доверенное лицо высшего света не только графства, но и округа. И, если уж такой персонаж, как старая добрая матушка Бейкер причинил ему столько неприятностей, то теперь в романе будет живая, игривая молодая вдова, охочая до поклонников и расставляющая сети на молодых людей.

Как он решил, так и поступил; в особенности его грело сознание того, что ни один персонаж не был списан с реального человека, с которым он был бы знаком, – все они были исключительно плодом его воображения.

Наконец, работа его подошла к концу, и издатель выплатил за нее сто фунтов. В газетах появилось объявление о продаже, а мистер Леверидж получил письмо, в котором издатель сообщал о посылке ему шести авторских экземпляров. Джозеф был рад почти так же, как радовался выходу в свет своего первого романа.

Он не мог ждать, пока посылка его попадет к нему обычным способом. Вечером он поспешил на станцию, чтобы встретить поезд из города, который, как он ожидал, доставит желанные экземпляры. В результате чего вернулся домой с тяжелой посылкой в руках.

Дом его матери был относительно большой; часть его занимала она, а часть отдала сыну, включая маленькую, хорошо освещенную гостиную, где он мог бы писать и читать. Сюда и направился Джозеф, горя нетерпением поскорее вскрыть посылку и извлечь из нее драгоценные тома.

Но стоило ему войти, – и он буквально онемел от изумления: его комната была полна людей; все, кроме одного, расположились за столом. Тот, кому не хватило места, стоял возле книжного шкафа. Джозеф удивленно переводил взгляд от одного к другому: все они были героями его нового романа. Стоявший у шкафа, – точнее, стоявшая, – к примеру, была Поппи. Первый шок от увиденного быстро прошел. На этот раз Джозеф не испытывал страха, скорее тайное удовольствие. Все они были его творениями, и он прекрасно знал каждого. Каждого из семи. При его появлении они почтительно приветствовали его, – их создателя, за исключением Поппи, которая кивнула ему и подмигнула.

Во главе стола восседал пастор, гладко выбритый, в длинном пальто, с серьезным лицом; рядом с ним, по правую руку, леди Мейбл Форраби, высокая, пожилая, аристократического вида женщина, тетка Поппи. Одним из развлекательных сюжетов в романе были их взаимоотношения: леди Мейбл старалась хоть как-то урезонить своенравную племянницу, всячески этому противившуюся. Мистер Леверидж никогда не сталкивался ни с кем из высшего общества, так что леди Мейбл была исключительно созданием его воображения; о пасторе можно было сказать то же самое, поскольку он никогда в жизни не сталкивался с представителями данного религиозного направления. Молодой джентльмен, герой романа, яркий человек, интеллектуал, преисполненный бодрости и живости, безупречного поведения, сидел рядом с леди Мейбл. Подобных персонажей мистер Леверидж также никогда не встречал. Респектабельных клерков, забавных, приятных в общении коммерсантов – приходилось, но этот персонаж опять-таки целиком принадлежал его воображению. То же самое можно было сказать и о молодой вдове, живой, дерзкой, несколько ветреной и непостоянной; о таких он только читал, а если бы такая встретилась ему в жизни, то предпочел бы держаться от нее подальше.

А эта озорная малышка Поппи! Ее озорство, собственно, и было всем тем злом, против которого восставала ее солидная старая тетушка, дерзившая ей, но в глубине сердца искренне любящая ее; старающаяся взять от жизни все, но при этом, не переступая определенных границ. Джозеф никогда не сталкивался с кем-либо, похожим на нее. Барышни, с которыми знакомила его мать, были все до одной чрезвычайно чопорные. В Саунтоне он также знал немногих: дочь священника, занимавшаяся благотворительностью, и дочь мистера Сторка, ничем, кроме своего дома, не интересовавшуюся. Из всех персонажей, созданных мистером Джозефа, Поппи была самым радостным, самым восхитительным творением его воображения.

Далее, адвокат, с седыми волосами, любящий хорошую шутку и сам в состоянии рассказать забавную историю, щепетильный в отношении ведения дел, благородный в поступках, довольствующийся незначительной платой и вынужденный экономить. Никогда Джозеф не встречал подобного адвоката, он вывел его как свой идеал представителя данной профессии. Следовательно, и он также был созданием его воображения. И последним, отнюдь не менее значительным, был краснолицый, порывистый биржевой маклер, способный мгновенно оценить выгоды и шансы, который за милю чуял запах денег и рискованных инвестиций. Джозеф ничего не знал о маклерах – создавая этот персонаж, он вспомнил все, что когда-либо слышал о них.

– Итак, дети мои, порождения не чресл моих, но воображения, – произнес Джозеф. – Что вы хотите от меня?

– Телесную оболочку, – ответили они в один голос.

– Вы хотите обрести тела! – ахнул Джозеф и сделал шаг назад. – Зачем, почему? Разве вы вправе ожидать от меня, что я выполню ваше пожелание?

– Именно этого мы от тебя и ожидаем, старина, – сказала Поппи.

– Милая! – Леди Мейбл повернулась на стуле. – Прошу тебя, относись к своему создателю с должным уважением.

– Одну минуту, леди, – вмешался пастор. – Позвольте мне объяснить мистеру Левериджу суть проблемы. Он пока еще молодой и неопытный писатель, не осознающий всех последствий своего труда. Так вот, многоуважаемый автор, создатель всех нас, здесь присутствующих, вы должны знать, что каждый, создающий персонажи посредством воображения, подобный вам, возлагает на себя моральное обязательство, от которого не может быть освобожден иным способом, кроме как найти телесную оболочку для всех тех, кого вызвал к жизни этим самым воображением. Мистер Леверидж не искушен в литературном мире. Он не принадлежит к Писательскому Сообществу. Он, – прошу простить за эти слова, – пока еще неопытный новичок в избранной им профессии. Поэтому ему неизвестен суровый закон для пишущих романы, что они должны представить телесные оболочки тем, кого создали силой воображения. Чтобы избежать действия этого закона, писатели обычно смешивают в должных пропорциях работу воображения и работу памяти, создавая тем самым персонажи частью вымышленные, частью взятые из жизни. Единственное исключение из этого правила, насколько мне известно, – продолжал пастор, – касается тех авторов, которые пишут театральные пьесы, поскольку возникающие трудности в этом случае довольно просто разрешаются.

– Мне бы очень хотелось выступать на сцене, – заметила Поппи.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь, – сказала тетка, снова повернувшись к ней.

– Позвольте мне, миледи, – снова взял слово пастор. – Соответствует ли действительности только что изложенное мною?

– Без сомнения, – дружно подтвердило большинство.

– Я тоже так думаю, – добавила леди Мейбл.

– В таком случае, – продолжал пастор, – дело обстоит следующим образом: думали ли вы о том, чтобы из романа сделать пьесу?

– Нет, – честно признался Джозеф.

– В таком случае, поскольку на настоящий момент у нас нет никаких перспектив обрести телесную оболочку, наша позиция будет такова: мы будем преследовать вас днем и ночью, в основном ночью, до тех пор, пока они не появятся. Мы не можем оставаться фантомными творениями пусть даже такого богатого воображения как ваше, мистер Леверидж. Бесспорно, вы обладаете некоторыми правами, но так же бесспорно, что некоторые права есть и у нас. А потому мы настаиваем на их соблюдении, и будем настаивать до тех пор, пока они не будут реализованы.

После чего все присутствующие исчезли.

Джозеф Леверидж подумал, что попал в ситуацию, хуже предыдущей. От предыдущей он просто сбежал, сменив место проживания. Теперь же, как он понимал, сбежать от семи фантомов, созданных его воображением и требовавших на этом основании, чтобы он предоставил им телесные оболочки, ему не удастся. Его радость от выхода в свет нового романа улетучилась. Остались тревога и недоумение.

Он лег спать.

Ночью, как и обещали, герои посетили его. Поппи где-то раздобыла перо павлина и щекотала его.

– Вы пребольшой плут! – говорила она при этом. – Пока вы не дадите мне тело, я от вас не отстану; о! если бы вы только знали, как я хочу на сцену!

– Поппи, угомонись, – вмешалась леди Мейбл. – Ты ведешь себя неприлично. Мистер Леверидж сделает все наилучшим образом. Я не меньше тебя хочу получить тело, но, в отличие от тебя, знаю, как добиться этого достойным образом.

– И я также, – сказал пастор, – хотел бы получить тело до Пасхи, но понимаю, что права у меня такие же, как и у всех остальных.

Положение мистера Левериджа было худшим, нежели прежде. Тот или другой из персонажей шпионили за ним постоянно. Наблюдали за каждым его движением. И не было никакой возможности избежать этой слежки. Иногда они собирались по двое-трое, а иногда – все вместе.

Они не упускали из виду ни одного его движения, а когда он кушал, следили за каждым проглоченным им кусочком. Мать его ничего не видела – творения были невидимы для всех, за исключением их создателя.

Если он отправлялся на прогулку, они отправлялись с ним; причем те, кто шел впереди, постоянно оглядывались, чтобы убедиться, что он следует за ними. Поппи и ее тетка, как правило, занимали место по разные стороны от него.

– Терпеть не могу эту леди, – говорила Поппи. – И зачем вы только ее создали?

– Я даже предположить не мог, как будут развиваться события.

– Убеждена, дорогой создатель, что вы творили ее со злой иронией, иначе вам никогда бы не удалось представить такую внешне добропорядочную и любезную леди, в то время как на самом деле она совершенная противоположность. И, конечно же, если бы внутри вас не жили чертики, то на свет не появилась бы я.

– В самом деле, Поппи, я страшно рад, что дал тебе жизнь. Но, видишь ли, не смотря на это, иногда мне очень хочется остаться одному.

– Знаю, знаю, – когда вам хочется пофлиртовать с вдовушкой. Тем более что она всегда смотрит на вас с восхищением.

– Но, Поппи, вы совершенно забыли о герое, которого я создал специально для вас.

– О, я не буду замечать вокруг себя никого, кроме вас, до тех пор, пока вы не соизволите дать мне тело…

Стоило мистеру Левериджу, читавшему в одиночестве в своей комнате, поднять глаза, как он тут же встречался взглядом с кем-нибудь из своих персонажей. Шел спать – кто-нибудь обязательно следовал за ним. Разговаривал с матерью – кто-нибудь присутствовал неподалеку.

В конце концов, это стало настолько невыносимо, что однажды он обратился к биржевому маклеру, присматривавшему за ним в тот вечер.

– Послушайте, умоляю вас оставить меня в покое. Вы обращаетесь со мной так, будто я сумасшедший и собираюсь совершить самоубийство, а вы – мои надзиратели.

– Мы наблюдаем за вами, сэр, – отвечал тот, – поскольку это в наших интересах. Мы не можем допустить, чтобы вы от нас ускользнули и с нетерпением ждем, чтобы вы закончили то, что начали.

Затем пастор прочитал ему лекцию о Долге, который лежит на авторе романа перед теми, кто получил половинчатое существование благодаря его воображению. Работа не может быть брошена на полпути. Его создания должны получить существование полноценное, каковое может быть достигнуто только обеспечением их телесными оболочками.

– Но что, черт возьми, я могу сделать? Изготовить для вас органы? Я, который за свою жизнь не сделал даже бумажной куклы.

– Вам не приходит мысль о написании пьесы по мотивам вашего романа?

– Но я не знаком ни с одним драматургом!

– Напишите ее сами.

– Но как я могу сделать то, что никогда прежде не делал и даже не знаю, с какой стороны за это дело взяться?

– Совсем не обязательно делать это самому. Договоритесь с каким-нибудь драматургом, дайте ему ваш роман и платите ему процент от прибыли за его услуги. Мое единственное условие, – чтобы он не допустил в своем переложении ничего предосудительного в отношении меня.

– Разве в моем романе содержится хоть что-то, вас компрометирующее?

– Нет, конечно нет, в этом отношении мне пожаловаться не на что. Но я боюсь, что вас может подговорить Поппи, поскольку в последнее время, как мне кажется, она приобрела на вас сильное влияние. Помните, однако, что это не она – ваш создатель, а вы – ее.

Идея пустила корни. Предложение было принято, и Джозеф Леверидж со всем пылом отдался решению стоявшей перед ним задачи. Однако он должен был скрываться от матери, поскольку та не просто скептически относилась к пьесам, но и считала театр недостойным вертепом.

Возникли новые трудности. Создания Джозефа не желали оставить его наедине с творимым им произведением. Каждый из них считал нужным вмешаться в процесс творения, чтобы его (или ее) персонаж выглядел более рельефно, в ущерб прочим. Каждый желал увеличить время своего пребывания на сцене, требовал, бранился, указывал, что мешало Джозефу собраться с мыслями и с холодной головой приступить к полноценной работе.

Наступило воскресенье, Джозеф натянул перчатки, надел шляпу и предложил матери проводить ее в церковь. Персонажи собрались в холле, чтобы сопровождать их. Джозеф, шествующий с матерью под руку, представляли собой прекрасную картину нежно любящего, послушного сына и благочестивой вдовы. Поппи и ее тетушка немедленно поссорились, выясняя, кому из них следовать рядом с «незанятой стороной» Джозефа. К счастью для него, это выяснение отношений осталось ни для кого незамеченным. Остальные следовали за ними по пятам, рука об руку, до самой церкви, когда пастор внезапно остановился.

– Я туда не пойду! Это отступники, – воскликнул он. – Ничто в мире не заставит меня переступить порог.

– И я тоже, – заявила леди Мейбл. – В данном случае я полностью разделяю мнение нашего дорогого пастора.

– А я пойду, – сказала Поппи. – Должен же кто-нибудь защитить нашего автора от вдовушки.

Джозеф с матерью вошли и сели на скамью. Персонажи, за исключением пастора и леди, приспособились, где кто смог. Биржевой маклер застыл в проходе, положив руки на спинку скамьи, чтобы Джозеф не смог выскользнуть. Но, не успела начаться служба, как он уже крепко спал. К превеликому сожалению, поскольку священник произнес замечательную проповедь, обращенную к недостаточно верующим, а если в церкви и присутствовал таковой, то, вне всякого сомнения, во всем мире вряд ли бы нашелся более недостаточно верующий, чем биржевой маклер.

Кокетка-вдова плотоядно взирала на священника, ловя его ответный взгляд, что было невозможно, поскольку он ее просто не видел; все ее усилия пропали втуне. Адвокат сидел с бесстрастным лицом, сложив руки, пропуская слова проповеди мимо ушей. Поппи, утомленная речью священника, неожиданно поднялась и присоединилась к тетке. Герой закрыл глаза и, казалось, последовал примеру биржевого маклера.

Спустя приблизительно час, во время пения гимнов, Джозеф, обращаясь скорее к себе, нежели к матери, произнес:

– Смогу ли я удрать?

– Удрать? Несчастный, ты сказал удрать? – осведомилась старая леди.

– Думаю, что это возможно. Там есть комнатка, позади исповедален, или ризницы, или что-то в этом роде, с дверью, выходящей наружу. Пожалуй, рискну; как знать, может мне удастся хоть ненадолго обрести свободу.

Он осторожно проскользнул вдоль скамьи, мимо сладко посапывавшего биржевого маклера. Пробрался в комнату, о которой говорил, промчался через нее и попытался открыть дверь, ведущую на улицу. Она была заперта, но, к счастью, в замочной скважине имелся ключ. Щелкнул замок. Он распахнул дверь, рванулся вперед и оказался в объятиях своих персонажей. Всех сразу. Наблюдавший за ним краем глаза адвокат подал сигнал тревоги. Биржевой маклер очнулся; он, адвокат и герой выбежали к троим, стоявшим возле входа, оповестили о случившемся, в результате чего Джозеф был перехвачен, а его попытка удрать окончилась провалом. Разочарованный, он был препровожден в свой дом торжествующими персонажами.

Вернулась его мать; она была явно взволнована.

– Что случилось, Джо, дорогой? – спросила она.

– Мне стало нехорошо, – ответил он. – Но сейчас я чувствую себя значительно лучше.

– Надеюсь, это никак не повлияет на твой аппетит, Джо. На обед у меня приготовлена холодная баранина с мятным соусом.

– Думаю, что не откажусь, – успокоил ее мистер Леверидж.

Во время обеда он был молчалив и рассеян. Внезапно он стукнул кулаком по столу.

– Все равно я выйду победителем! – воскликнул он, и по его лицу разлился румянец.

– Дорогой, – сказала его мать. – Так ты перебьешь всю посуду. Ты едва не опрокинул графин.

– Прости; мне нужно немного отдохнуть. Я пойду к себе.

Он встал и сделал знак своим персонажам; те также поднялись и гурьбой проследовали вслед за ним в его комнату.

Оказавшись здесь, он сказал, обращаясь к герою:

– Могу ли я попросить вас закрыть и запереть дверь? Моя мать беспокоится, и сейчас придет, а мне хотелось бы с вами всеми переговорить. Это не займет много времени, и, как мне кажется, будет всем нам полезно. Не беспокойтесь и ни в чем меня не подозревайте, я не предприму никаких попыток от вас скрыться. Встретимся завтра утром. Я собираюсь отправиться в Саунтон на поезде 9.48 и приглашаю вас ко мне присоединиться.

В дверь постучали.

– Открой, это моя мать, – сказал Джозеф.

Вошла обеспокоенная миссис Леверидж.

– Что с тобой происходит, Джо? – спросила она. – Если бы я не была уверена, что мы оба не употребляем спиртного, то могла бы подумать, что ты тайком это делаешь.

– Мама, мне необходимо завтра утром отправиться в Саунтон. Я нашел решение проблемы, и теперь все будет хорошо.

– Ты не мог бы высказаться подробнее, мой милый?

– К сожалению, нет. А если коротко – я нашел способ уладить неприятности, возникшие после выхода в свет моего романа. Помоги мне упаковать мои вещи.

– В субботу? Это невозможно.

– Нет, завтра утром. Мы отправляемся на утреннем поезде 9.48.

– Мы? Ты что, хочешь, чтобы я тебя сопровождала?

– Нет, нет… Мы… я имел в виду себя. У авторов такая дурацкая привычка. Они говорят о себе мы, подобно царственным особам.

Всю вторую половину дня Джозеф Леверидж потратил на написание писем своим «жертвам» в Саунтоне.

Во-первых, он написал миссис Бейкер, что хотел бы снять у нее те же комнаты, в которых жил прежде, и что у него есть, что ей сказать, и что сказанное, вне всякого сомнения, доставит ей удовольствие.

Затем он написал викарию, выразив крайнее сожаление по поводу того, что нечаянно лишил его внутреннего я, и просил, в случае, если тот соблаговолит, посетить его вечером, в 7.30, на его квартире на Западной улице. У него есть весьма веские причины искать встречи. Он извинялся за то, что сам не может навестить его, ссылаясь на некоторые обстоятельства, которые делают более желательной встречу с глазу на глаз именно у него.

После чего переключил свое внимание на мистера Сторка, заверив его, что он, Джозеф Леверидж, остро чувствует свою вину перед ним, что он поступил недостойно, «отблагодарив» своего работодателя за его доброту и участие лишением последнего его я, что является поступком в высшей степени бесчестным. Однако, добавил он, имеется средство, способное все вернуть на свои места. Он предавал себя в руки мистера Сторка и умолял о встрече на своей квартире на Западной улице, в будущий понедельник, в 7.45 вечера. В результате каковой, как он искренне надеялся, прошлое будет забыто, и возникшее недоразумение закончится как нельзя лучше.

Письмо мистеру Боксу было написано в официальном тоне. Он просто предложил ему встретиться на квартире миссис Бейкер вечером, в 8.00, поскольку у него есть предложение, могущее иметь далеко идущие последствия, которое необходимо обсудить. Если мистер Бокс считает, что он, Джозеф Леверидж, нанес ему душевную травму, то он готов приложить все силы, лишь бы возместить нанесенный ущерб.

Вырвав из блокнота очередной чистый лист, он написал пятое письмо, мистеру Уотерспуну, с просьбой о встрече в 8.15 вечера, дабы полюбовно уладить возникшее между ними недоразумение.

Следующее письмо отняло больше времени. Оно предназначалось Асфодель. Он дважды переписывал его, пока, наконец, не остался удовлетворен его стилем и использованными в нем выражениями. Под словами, исполненными уважения, он постарался, – хоть и не слишком удачно, – скрыть то, что диктовало ему сердце. При этом он тщательно избегал слов, которые могли хоть как-то ее обидеть. Он умолял, чтобы она была снисходительна к нему, и встретилась с ним в понедельник, в 8.30 вечера, на берегу реки. Он рассыпался в извинениях, что посмел сделать подобное предложение, но дал понять, что дело, требующее встречи, чрезвычайно важное и срочное, которое нельзя отложить даже до вторника, и что непременное условие – встреча должна состояться с глазу на глаз. То, что он должен ей рассказать, может существенно, – в моральном плане, – облегчить его от бремени страдания, ставшего для него совершенно невыносимым.

Последнее, седьмое письмо было адресовано майору Долгелла Джонсу, и оказалось самым кратким. Он просто сообщил, что имеет сообщить ему нечто весьма важное, без присутствия посторонних лиц, с каковой целью ждет его на квартире миссис Бейкер в 8.45, в понедельник вечером.

После того, как письма были отправлены, у мистера Левериджа будто камень с души свалился. Он прекрасно выспался, по крайней мере, лучше, чем за многие предыдущие дни. Его творения не беспокоили его. Он по-прежнему находился под наблюдением, но в эту ночь персонажи отнеслись к нему снисходительно и не тревожили его сон.

В понедельник утром он прибыл на станцию, где приобрел билет до Саунтона. Вполне понятно, что его спутники, ожидавшие на платформе, в билетах не нуждались.

Как только он занял свое место, они тут же расположились рядом. Поппи присела рядом, а вдова – напротив, с надеждой целиком овладеть его вниманием. На одной из станций все вышли; Джозеф купил себе на обед курицу и минеральную воду. Персонажи с интересом наблюдали за тем, как он поглощает половину курицы и ломтики ветчины; не менее живой интерес почему-то вызвала тонкая бумажная салфетка, которой он промокнул губы и вытер руки.

Наконец, он прибыл в Саунтон и нанял кэб, поскольку чемодан его был тяжеловат. Леди Мейбл, Поппи и вдова с легкостью поместились внутри, две последние – спиной к лошадям. Джозеф охотно предоставил бы свое место любой из них, но его не захотели слушать. Пастор и адвокат принялись препираться, уступая друг другу место на козлах. Адвокат утверждал, что это место приличествует духовному лицу, в то время как пастор и слышать об этом не хотел, указывая как на вескую причину седые волосы своего оппонента. Биржевой маклер расположился на крыше, а пастор – на облучке. Герой заявил, что отправится пешком.

Вскоре кэб остановился возле дверей дома миссис Бейкер.

Полная пожилая леди встретила прежнего жильца почти без эмоций, со скучным лицом. Дом выглядел не так, как прежде. Он стал казаться каким-то заброшенным. Окна не вымыты, на крыльце скопилась пыль.

– Моя дорогая хозяюшка, если бы вы знали, как я рад снова увидеть вас, – сказал Джозеф.

– Благодарю вас, сэр. Вы не заказали ничего на ужин, поэтому я приготовила вам пару котлет из баранины с картофельным пюре. В котором часу вам подавать?

Она походила на механическую куклу.

– Спасибо, пока не нужно. Сначала мне нужно кое-что сделать, так что я не освобожусь ранее девяти вечера. И прежде всего, мне хотелось бы поговорить с вами, миссис Бейкер, и я буду вам чрезвычайно благодарен, если вы соблаговолите пройти со мной в мою гостиную.

Она не возражала, однако, поднимаясь по лестнице, задерживалась на каждой ступеньке и тяжело вздыхала.

Персонажи в полном составе двигались за ними, а оказавшись в маленькой гостиной, выстроились вдоль стены, лицом к двери.

Миссис Бейкер была полной женщиной около сорока пяти лет возрастом, ничем особым не выделявшаяся. Прежде она была аккуратистка, сейчас это ее не особенно заботило. До того, как потерять собственное я, она никогда бы не позволила себе появиться в комнате, не сняв предварительно фартук; теперь же он был на ней, причем, не очень чистый.

– Вдова! – сказал Джозеф, обращаясь к своему персонажу. – Не будете ли вы так добры сделать шаг вперед?

– Я буду счастлива что-нибудь сделать для вас, – игриво ответила та.

– Дорогая миссис Бейкер, – произнес он. – Я сознаю, что совершил в отношении вас тяжкое преступление.

– Да, сэр, это так; я совершенно изменилась с тех пор, как вы поместили меня в свою книгу.

– Так вот; я хотел бы загладить свою вину и вернуть вам ваше я.

Затем, повернувшись к испуганной вдове, – своему персонажу, – приказал:

– Будьте любезны проникнуть в ее тело.

– Но я… Мне это обиталище не нравится, – вдова надула губки.

– Нравится оно вам или нет, – не терпящим возражения тоном произнес Джозеф, – оно теперь ваше. И другого – не будет. – Он взмахнул рукой. – Живо! – скомандовал он.

Мгновение – и миссис Бейкер стала совершенно неузнаваемой. Она сбросила фартук и засунула его под подушку дивана. Повернувшись и увидев свое отражение в зеркале, она воскликнула: «О Боже! В каком я виде! Я вернусь через минуту, мне нужно привести свои волосы и платье в порядок!»

– Я вполне могу обойтись без вашего присутствия, миссис Бейкер, – спокойно произнес мистер Леверидж. – Я позову вас, как только вы мне понадобитесь.

В этот момент раздался стук в дверь; миссис Бейкер, присев перед жильцом в кокетливом реверансе, поспешила вниз, навстречу викарию, чтобы проводить его в комнату мистера Левериджа.

– Вы можете идти, миссис Бейкер, – сказал последний, видя, что она собирается задержаться.

Когда она вышла, Джозеф взглянул на викария повнимательнее. Тот имел пришибленный вид. Он выглядел так, словно провел ночь под проливным дождем без зонтика и плаща. Щеки его были дряблыми, уголки рта опустились, взгляд пустой, а усы безжизненно обвисли.

– Дорогой викарий, – начал мистер Леверидж. – Не могу простить себе… – В прошлый раз он и в мыслях не мог позволить себе обратиться к преподобному в подобном тоне, но сегодня положение было иным, а последний выглядел совершенно опустошенным и несчастным. – Дорогой викарий, не могу простить себе того, что случилось с вами по моей вине. И эта вина давит меня, ибо вы не единственный, кто пострадал, – жертвами моего поступка стали достойнейшие жители Саунтона. К счастью, у меня есть лекарство. Оно здесь, – он взмахнул рукой, приглашая подойти своего персонажа-пастора. – У меня есть я, и я могу передать его вам; вы вновь обретете себя и займете подобающее место не только в вашем приходе, но и во всей епархии. – Он снова взмахнул рукой. – Живо!

Мгновение – и викарий Саунтона чудесным образом преобразился. Он выпрямился. Выражение лица изменилось, – Джозеф никогда прежде не видел его таким. Щеки затвердели, обозначившиеся вокруг рта линии свидетельствовали о твердости характера и самообладании. Взгляд, устремленный на Джозефа, словно бы пронзал последнего насквозь, до смутных глубин его души.

Викарий подошел к зеркалу, стоявшему на каминной полке.

– Господи! – воскликнул он. – Мне немедленно нужно идти в парикмахерскую и избавиться от этих усов.

И он поспешил вниз.

После небольшой паузы, мисс Бейкер, переодевшаяся, с синим шарфиком на шее, концы которого свободно свисали сзади, ввела мистера Сторка. Адвокат казался совершенно высохшим, словно кто-то долгое время держал его под палящими солнечными лучами; он вошел с совершенно безразличным видом и опустился в кресло.

– Мой бедный хозяин, – произнес мистер Леверидж, – все, что я хочу – это вернуть вам вашу былую энергичность и даже добавить нечто, чего вам, возможно, так не хватало прежде.

Он повернулся к очередному персонажу – седовласому адвокату – и призывно махнул рукой.

Мистер Сторк вскочил на ноги, словно стараясь избавиться от крошек, неведомо каким образом оказавшихся у него на брюках. Его грудь вздымалась, он высоко поднял голову, взгляд его был ясен и тверд.

– Мистер Леверидж, – сказал он, – я уже давно не спускаю с вас глаз, сэр, – именно так, не спускаю глаз. Я ценю вашу безукоризненную честность в ведении дел. Я сам ненавижу двуличие, ненавижу стремление всегда и везде искать компромисс. Я по большей части разочарован своими служащими. Они далеко не всегда поступают должным образом. Мне хотелось бы, чтобы моя фирма слыла примером честного и бескомпромиссного ведения дел. И именно поэтому я наблюдал за вами, сэр! Зайдите ко мне завтра утром, и, когда мы с вами будем обсуждать условия вашего возвращения, не забудьте напомнить мне о том, что я хотел бы видеть вас своим партнером.

– Я этого не достоин, сэр.

– Я ожидал от вас именно такого ответа. И ценю это, сэр. Это лишнее свидетельство того, что я не ошибся в своем выборе. Честный человек в наше время – на вес золота, сэр. Он столь же редок, как этот металл.

Затем, преисполненный достоинства, мистер Сторк удалился, а его место занял мистер Бокс, бакалейщик.

– Ну, мистер Бокс, – спросил мистер Леверидж, – как ваши дела?

– С тех пор, сэр, как вы поместили меня в свою книгу, плохо, очень плохо. Я уже говорил вам, сэр, что еще какое-то время мой небольшой бизнес будет существовать по инерции. Так и было, сэр, но сейчас он приходит в упадок. И я никак не могу на это повлиять. Я лишен тех качеств, которые могли бы изменить ситуацию на противоположную. А потому, сэр, мне остается только безучастно взирать на происходящее.

– Мне ужасно это слышать, – сказал мистер Леверидж. – Но, мне кажется, я нашел способ восстановить утраченное. Живо! – Он махнул рукой следующему персонажу – биржевому маклеру, и тот воплотился в тело мистера Бокса.

– Теперь я знаю, что надо делать! И я сделаю это! – воскликнул бакалейщик, и в его глазах вспыхнули искры. – Мое маленькое предприятие превратится в большое! Вот увидите, мистер Леверидж! Готов держать пари на что угодно, скоро вы сами сможете стать свидетелем моего успеха!

Мистер Бокс выскочил из комнаты и поспешил вниз по лестнице; он мчался как вихрь, и едва не сбил с ног миссис Бейкер, стоявшую на лестничной площадке и вовсю кокетничавшую с мистером Уотерспуном. Этот джентльмен, потерявший свою индивидуальность, в руках миссис Бейкер напоминал детскую игрушку-волчок; она вертела им, как хотела, применив все очарование, которым обладала (или считала, что обладала), с целью вовлечь в любовную интрижку.

– Войдите, – крикнул ему Джозеф Леверидж, после чего мистер Уотерспун, покрасневший, испуганный и чрезвычайно стеснительный, поднялся, что-то пробормотал и опустился в кресло. Он был слишком подавлен натиском миссис Бейкер, чтобы говорить.

– Итак, – сказал Джозеф, обращаясь к очередному персонажу – герою. – Вы не можете сделать ничего лучшего, как вдохнуть душу в это слабое существо. Вперед!

Мистер Уотерспун мгновенно вскочил на ноги.

– Святой Георг! – воскликнул он. – Интересно, как это мне раньше не пришло в голову! Почему бы мне не записаться волонтером в Южную Африку и не помочь навести порядок с этими коварными бурами? Я вернусь сюда с их скальпами на своем поясе, – и это лучшее, что я могу сделать для своей страны! Я стану добровольцем! Только, – мистер Леверидж, прошу вас, – отвлеките каким-нибудь образом эту несообразную старую толстую даму, чтобы я мог выскользнуть. Она не дает мне пройти, а я не могу позволить себе ни словом, ни действием обидеть женщину.

Мистер Уотерспун благополучно удалился.

– Эй, – сказала Поппи, – интересно, а что вы приготовили для меня?

– Если вы соблаговолите пойти со мной, дорогая Поппи, я уверен, что вы останетесь довольны.

– Надеюсь, вы приготовили для меня нечто получше, чем для маленькой вдовушки. Впрочем, она получила по заслугам.

– Мы с вами отправимся на берег реки, – сказал Джозеф, – там у меня назначена на 8.33 встреча с еще одной… леди.

– Но объясните, почему нам придется тащиться туда; почему вы не назначили ей встречу здесь, как всем прочим?

– Потому что я не могу пригласить юную леди в свою холостяцкую квартиру.

– Это, конечно, делает вам честь. Но я-то нахожусь здесь.

– Да, это так, но… Вы пока что всего лишь вымышленный персонаж, в то время как она – реальный человек.

– Полагаю, мне лучше пойти с вами, – вмешалась леди Мейбл.

– Я так не думаю. Пусть ваша милость соизволит подождать нашего возвращения вот в этом кресле. Могу вас заверить, что после этого оно станет для меня священным. Идемте, Поппи.

– Я готова следовать за вами, – отвечала та.

На берегу Джозеф увидел бродящую мисс Винсент, вялую, шедшую не по прямой, а отклоняясь то вправо, то влево. Увидев его, она не ускорила шаг, а на лице ее не возникло даже слабой тени интереса.

– Итак, – обратился он к Поппи, – как она тебе?

– Она недурна, – ответила та. – Конечно, она очень мила, но совершенно лишена душевности.

– Вы можете это изменить.

– Приказывайте – я попробую.

Асфодель приблизилась. Слегка склонила голову в знак приветствия, но не протянула руки.

– Мисс Асфодель, – сказал Джозеф. – Это очень хорошо, что вы пришли.

– Вовсе нет. Сказать по правде, это от меня не зависело. У меня не осталось свободы выбора. Вы написали – приходите, вот я и пришла, потому что не могла поступить иначе. Увы, отсутствие воли лишает меня возможности сопротивляться.

– Тем не менее, мисс Винсент, надеюсь, с вами не случилось того, чего вы так сильно опасались?

– Что вы имеете в виду?

– Надеюсь, вы не попались в сети охотников за приданым?

– Нет. Никто не знает, что я потеряла самое себя – пока не знает. Внешне я еще напоминаю себя прежнюю, – но только чисто внешне, – а потому они думают, что я заболела чем-то вроде анемии.

Мистер Леверидж посмотрел в сторону.

– Итак, Поппи!

– Я готова!

Мистер Леверидж взмахнул рукой. Девушка, стоявшая перед ним, мгновенно волшебным образом преобразилась. Не осталось и следа вялости – она стояла прямо и твердо. В глазах полыхнули искорки, на щеках появился румянец, озорные складочки возникли возле губ.

– Я чувствую себя так, – произнесла она, – словно бы только что переродилась.

– О, я так рад, мисс Винсент.

– Интересно, что вы имели в виду? Вы рады? Тому, что я отличаюсь от той, что была раньше?

– Я вовсе не это имел в виду… Я имел в виду… Я имел в виду только то, что рад видеть вас прежней… Такой… Такой обаятельной…

– Благодарю вас, сэр! – Асфодель присела в шутливом реверансе и рассмеялась.

– Ах, мисс Винсент! Вы всегда казались мне идеалом женственности. Я готов был боготворить землю, по которой вы ступали.

– Что за вздор!

Он изумленно взглянул на нее. Забыв о том, что старое я Асфодели перешло в книгу, а в ее теле поселилась Поппи.

– Ладно, – сказала она, – это все, что вы хотели мне сказать?

– Все?.. Нет-нет, я мог бы сказать еще очень многое… Я попросил подать мне ужин к девяти…

– Ах, как глупы эти мужчины. Послушайте, этот год – високосный?

– Мне кажется, да.

– В таком случае, воспользовавшись этим обстоятельством, смею предложить вам мое сердце, руку и удачу! Вам остается назначить день.

– Ах! Мисс Винсент, я не смею верить своему счастью…

– Ерунда. Зовите мне просто Асфодель, Джо.

* * *

Мистер Леверидж возвращался к себе, летя, как на крыльях. Проходя мимо погоста, он приметил викария, аккуратно подстриженного и гладко выбритого, толкавшего тяжелую тачку. Остановившись у ограды, он спросил:

– Добрый вечер, викарий. Что вы делаете?

– Пономарь начал копать могилу для старой Бетти Гудмен, но не закончил. Теперь ему придется выкопать еще одну.

Он перевернул тачку и высыпал ее содержимое в могилу.

– А что делаете вы? – снова спросил Джозеф.

– Прощаюсь с «Книгой гимнов», – ответил викарий.

Часы пробили без четверти девять.

– Мне нужно поспешить! – воскликнул Иосиф.

Вернувшись к себе, он обнаружил в своей гостиной майора Долгелла Джонса, сидевшего на краешке стола и подбрасывавшего теннисный мяч. Невидимая для майора, в кресле расположилась леди Мейбл.

– Прошу прощения за опоздание, – извинился Джозеф. – Как вы себя чувствуете, сэр?

– Ужасно. С тех самых пор, как вы поместили меня в свою книгу. У меня нет желания играть в гольф. Я ничем не могу занять себя в течение дня, и единственное мое развлечение состоит в том, чтобы подбрасывать этот теннисный мяч.

– Надеюсь… – начал Джозеф и похолодел. У него не осталось иных персонажей, кроме леди Мейбл. Но можно ли переместить ее в тело майора?

Некоторое время он молчал, размышляя, а затем нерешительно произнес, обращаясь к пожилой леди:

– Перед вами, мадам, тело, которое предназначено для вас.

– Но ведь это мужчина!

– Увы, других тел не осталось.

– Боюсь, что это невозможно.

– Ничем не могу вам помочь.

Повернувшись к майору, он сказал:

– Мне очень жаль, – и в этом, поверьте, нет моей вины, – но у меня осталась только женская сущность, которую я могу предложить вам, пожилой леди.

– Мне все равно, – отвечал майор, поймав в очередной раз мяч. – Многие наши генералы – старые леди. Я согласен. Place aux dames. Пусть будет дама.

– Но, – запротестовала леди Мейбл, – вы ведь сами дали мне знатное происхождение, мой род восходит к Завоевателю!..

– Женская сущность, которую я могу вам предложить, – сказал Джозеф майору, – самого знатного происхождения; ее семья внесена в скрижали Вестминстерского аббатства.

– Подумаешь, – Долгелла Джонс пожал плечами. – Я сам происхожу по прямой линии от королей Powys, через Caswallon Llanhir и Maelgwn Gwynedd, правивших здесь задолго до Завоевателя.

– В таком случае… – произнес мистер Леверидж и взмахнул рукой.

В Саунтоне прекрасно известно, что с некоторых пор майор больше не играет в гольф; у него появилось новое увлечение – он разводит кроликов.

* * *

У меня были некоторые сомнения по поводу того, стоит ли помещать эту историю в Книгу привидений, поскольку в ней, строго говоря, не идет речь о духах. Еще большее замешательство было связано с тем, насколько оправдано раскрытие профессиональной тайны, известной только Великому Братству Писателей. Однако мне приходилось сталкиваться с тем, какое недоумение вызывают поведение и поступки некоторых лиц, – совершенно отличными от прежних, – у их друзей и знакомых. Теперь покров тайны снят; кот выпущен из мешка; теперь все будут знать, что индивидуальность этих людей похищена некими писателями, заменившими похищенное на индивидуальность созданных ими самими персонажей. Таково объяснение этой внезапной смены поведения, до сего дня остававшееся профессиональной тайной.