13. Мустафа

I

Среди тех, кто кормился от Hotel de l'Europe в Луксоре, – посыльных, швейцаров, гидов, торговцев древностями, – был один, молодой человек по имени Мустафа, которого любили все.

Я провел в Луксоре три зимы, отчасти из-за своего здоровья, отчасти из-за получаемого здесь удовольствия, а главным образом – по причине великолепных видов, поскольку по профессии я – художник. И за эти три сезона узнал Мустафу достаточно хорошо.

Когда я впервые его увидел, он находился в промежуточной стадии между мальчиком и молодым человеком. У него было красивое лицо, с яркими глазами, мягкой, как шелк, кожей, коричневатого оттенка. Если бы резковатые черты чуть сгладить, то оно вполне удовлетворило бы самому придирчивому глазу, но это была особенность, к которой быстро привыкаешь. Он был добродушен и услужлив. В нем, как кажется, смешались арабская и еврейская кровь. Но результат этого смешения превосходил все ожидания; в нем соединились терпение и кротость сынов Мицраима с энергией и порывистостью сынов пустыни.

Мустафа поначалу был, что называется, мальчиком на побегушках, но сумел выделиться из общей массы, а идеалом для себя считал стать в один прекрасный день переводчиком, и сверкать, подобно каждому из них, добротной одеждой, цепочками, кольцами и оружием. Стать переводчиком – то есть одним из самых раболепных людей, пока работа не найдена, и самым напыщенным и важным, когда нанят – о чем еще может мечтать египетский мальчик?

Стать переводчиком, – значит ходить в добротных одеждах, в то время как твои товарищи бегают полуголыми; появляться в гостиных и закручивать усы, в то время как твои родственники трудятся водоносами; получать бакшиш от всех торговцев, заинтересованных в том, чтобы ты приводил к ним своих нанимателей; избавиться от многих дел, нанимая для этого других; иметь возможность купить две, три, а то даже и четыре жены, в то время как твой отец имеет лишь одну; выбраться из мира родных добродетелей в мир иностранного порока; стать выше предрассудков в отношении вина и виски, в изобилии привозимым в Египет английскими и американскими туристами.

Нам всем Мустафа очень нравился. Никто никогда не сказал о нем плохого слова. Религиозные особы были рады видеть, что он порвал с Кораном, поскольку видели в этом поступке первый шаг к принятию Библии. Вольнодумцы были рады обнаружить, что Мустафа дистанционировался от некоторых из «этих оков», которые ставят человека в подчиненное положение, и что, напиваясь, он давал обещание вознестись в сферы истинного освобождения, что позволит достичь ему совершенства.

Отправляясь на этюды, я нанимал Мустафу, чтобы он нес мольберт, холсты или складной стул. Я также использовал его в качестве натурщика, заставляя встать возле стены, или присесть на обломок колонны, в зависимости от художественного замысла. А он всегда был рад меня сопровождать. Между нами возникло особое взаимопонимание; когда в Луксоре был наплыв туристов, он иногда оставлял меня на день-два, чтобы собрать с них дань; но я обнаружил, что не всегда он это делает охотно. И хотя он мог бы получить у случайного туриста большую плату, чем ему давал я, у него отсутствовало стремление к наживе, столь обычное у его товарищей.

Те, кто часто общались с настоящими египтянами, находили в нем необычное радушие и массу хороших качеств. Он тепло принимал доброе отношение к себе и возвращал его с трогательной благодарностью. Он вовсе не был охотником за бакшишем, как обычно воспринимают египтян путешественники; для него существовало различие между человеком и человеком; для первого он не ударил бы пальцем о палец, для второго он был готов расшибиться в лепешку.

Египет сейчас находится в промежуточном состоянии. Будет вполне справедливо считать, что Англия помогает ему восстановиться после нескольких лет владычества, как бы говоря: «встань и иди», но есть случаи, когда это вмешательство Англии несет прямой вред. Отражением этого были плохие и хорошие черты характера Мустафы.

Я не считал себя обязанным предостерегать Мустафу от тех пагубных влияний, которым он подвергался, и, говоря откровенно, если бы все-таки старался это сделать, то не знал бы, чем оправдать такую свою позицию. Он рвал с укладом прежней жизни и стремился к новой, сохраняя, тем не менее, от прежней все плохое, и точно так же поступая с новой. Цивилизация – европейская цивилизация – это прекрасно, но ее нельзя проглотить целиком, поскольку ни один восточный организм этого не примет.

Поступать так Мустафу вынудило отношение к нему со стороны родственников и обитателей деревни, откуда он был родом. Все они были строгими мусульманами, и считали его недостойным отщепенцем. Они не доверяли ему, выказывали пренебрежение и осыпали упреками. Но Мустафа стоял выше этого, хотя упреки его и возмущали. Сейчас они ворчат и ругают меня, говорил он, но, когда я стану переводчиком, с карманами, набитыми пиастрами, посмотрим, как они будут пресмыкаться передо мною.

В нашей гостинице, вот уже второй сезон, проживал молодой парень по имени Джеймсон, человек богатый, внешне добродушный, не блиставший интеллектом, очень тщеславный и эгоистичный; он стал для Мустафы злым гением. Джеймсон поощрял Мустафу пить спиртное и играть в азартные игры. Он не знал, куда себя деть. Его не интересовали иероглифы, прекрасные виды его утомляли, в предметах старины и искусства для него не было никакого очарования. Он совершенно не увлекался историей, и единственное применение своим чрезвычайно скудным способностям он находил в мистификациях местных жителей или же насмешках над их религиозными предрассудками.

Дело обстояло именно таким образом, когда произошло событие, – во время моего второго пребывания в Луксоре, – полностью изменившее жизненный уклад Мустафы.

Однажды ночью в одной из близлежащих деревень вспыхнул пожар. В одной из грязных лачуг, принадлежавшей какому-то феллаху, его жена пролила масло на очаг, и пламя, лизнув низкую соломенную крышу, в мгновение ока вырвалось на свободу. Ветер дул со стороны Аравийской пустыни, он разбросал искры по соседним крышам, и они вспыхнули; пожар распространялся с ужасающей скоростью, деревне грозило полное уничтожение. Началась паника. Жители метались туда и сюда, не зная, что предпринять. Мужчины старались спасти от огня самые ценные вещи – старые банки из-под сардин и пустые коробки из-под мармелада; женщины голосили, дети плакали; никто даже не пытался остановить огонь; слышались страшные крики женщины, ставшей причиной пожара, – муж бил ее смертным боем.

Прибежали несколько англичан, из остановившихся в отеле, и, благодаря природной энергии и рассудительности, сумели организовать людей на борьбу с пламенем. Лица многих женщин и девушек, чудом выскочивших из огня, были открыты, и случилось так, что Мустафа, бывший едва ли не самым активным из тех, кто сражался с пожаром, встретил здесь свою судьбу, в облике дочери кузнеца Ибрахима.

Он увидел ее в отблеске пожара, и тут же решил, что эта прекрасная девушка станет его женой.

Препятствий к этому не существовало никаких, по крайней мере, так думал Мустафа. У него имелась вполне солидная сумма денег, которой хватило бы на покупку жены и семейной жизни. На дом, с четырьмя глиняными стенами и низкой соломенной крышей, на скромное хозяйство, обычное для небогатой египетской семьи. После того, как отцу будет полностью выплачена сумма за воспитание дочери до ее замужества, содержание жены и семьи обычно не является дорогостоящим.

Церемония сватовства проста; жених обращается не непосредственно к невесте, а к ее отцу, причем не лично, а через посредника.

Мустафа переговорил со своим другом, также работавшим посыльным в отеле, чтобы тот отправился к кузнецу. Он должен был расписать достоинства жениха перед Ибрахимом, чтобы тот поверил, будто такой союз станет честью для него. Он должен был обещать отцу девушки, что Мустафа берет на себя обязанность донести до всех обитателей Верхнего и Нижнего Египта, египтян, арабов и европейцев, что Ибрахим есть самый замечательный из всех существующих людей, отличающийся основательностью суждений, поведением, служащим примером для прочих, благородством чувств, строгим соблюдением предписаний Корана, и что, наконец, Мустафа готов полностью компенсировать этому образцу совершенства и добродетели те затраты, которые тот нес все предыдущие годы на одежду, питание и воспитание прекрасной девушки, его дочери, которая, в случае его согласия, станет женой Мустафы. При этом, он не только желал получить в жены понравившуюся ему девушку; она была в некотором роде средством, благодаря которому он мог породниться с таким уважаемым и почитаемым семейством, каковым было семейство кузнеца Ибрахима.

К безграничному удивлению посредника, и еще большему, если это только возможно, жениха, Мустафе было решительно отказано. По причине того, что жених был плохим мусульманином. Ибрахим никогда не отдаст дочь за того, кто пренебрег заветами Пророка и употребляет спиртное.

До этого момента Мустафа не понимал, какая пропасть легла между ним и его сородичами, сколь велик между ними барьер, выстроенный им самим. Отказ поразил его в самое сердце. Он знал дочь кузнеца с детства, они вместе играли, пока она не достигла возраста, когда начала скрывать свое лицо; теперь же, когда он вновь увидел ее, достигшую совершеннолетия, в его сердце запылал огонь страсти. Он одумался, пошел в мечеть и принес торжественную клятву: пусть ему перережут горло, если он когда-нибудь снова прикоснется к спиртному или одеколону, после чего послал сказать Ибрахиму о принесенной клятве, и просить не отдавать никому руки дочери, и не отказывать ему окончательно, ибо вскоре все убедятся, что он вновь вернулся к образу мыслей и жизни, предписанным Пророком, и принял твердое решение встать на праведный путь.