Глава 32

Жертвенный нож

Старец Иоанн переживал, что в прошлый раз так и не поговорили о пасхе. Это потому, что Прохор стал совсем неуправляемым, проявляет неуважение, спорит. Куда делся любопытный, доверчивый мальчуган? Это возраст… Со всеми бы ему подраться. Но временами смиряется и слушает, как ни в чем не бывало.

– Дети, – старец решил вернулся к вопросу о пасхе. – Если Христу было угодно стать для нас пасхой, то неужели он не совершил бы это в точности по закону? Так, чтобы комар носа не подточил? Ведь закон определял, как совершать пасху, чтобы она была угодна Богу.

Поликарп, преданно смотря в глаза старцу:

– Истинно так, учитель. Истину Вы говорите.

– Я не понял, отче, зачем Христу соблюдать закон, принося себя в жертву? А поговорка про комара мне понравилась. Откуда она? – спросил Прохор.

– Это я от скифа одного услышал, беглого раба. У них там комары повсюду, как воздух.

Старец сделал серьёзное лицо и продолжал:

– Видите ли, детки. У рыбаков ведь как дело подано? Иисуса осудил синедрион, то есть высший суд, и его повесили на древе. А что это значит?

– Не знаем, отче, – одновременно выпалили Поликарп и Прохор.

– А значит это, что Иисус по закону проклят, о чём и Павел не преминул напомнить, назвав Христа проклятием (κατάρα) вместо нас. А разве пасха, агнец Божий может быть проклят? Мы же Его вкушаем, и преображаемся им, соединяемся с божеством, вкушая его. Проклятое отделено от божества, а не соединено с ним.

– Но ведь он взял на себя грех мира. Вы и сами диктовали мне: вот Агнец Божий, Который берёт грех мира. Если говорить о нём, как о жертве, то это… Может, это жертва за грех, а не пасха? Или и то и другое, всё вместе… Не вижу в законе одного названия. Так, отче?

– Всё равно, пасха или жертва за грех, эта жертва свята. Итак, как, по-вашему, допустил бы Отец такой суд, который оскверняет жертву Христа?

– Конечно, нет, – выпалил Поликарп.

– Отче, я верю, что Отец не был согласен с решением синедриона. Но это не значит, что Он такого решения не допустил и оно не состоялось.

– Господи, Прохор. По-твоему, Бог не властен над происходящим и никак ни во что не вмешивается? Да не саддукей ли ты случаем?

– Что Вы? Напротив, я просто верю, что Отец отменил решение судей тем, что воскресил Иисуса.

– Прохор, ну что ты умничаешь? Бог дал закон и установил суд, а потом поступил против суда? Немыслимо, чтобы такое решение вынес суд человеческий. Если Сын сам пошёл на смерть, то пасха свята, а если его послал на смерть суд человеческий, то проклята, как мы уже разобрали. Не люди определяют жизнь и смерть Сына. Наша пасха заколалась по воле Отца и по воле Сына, который одно с Отцом и который сказал: «Потому любит меня Отец, что я отдаю жизнь мою, чтобы опять принять её. Никто не отнимает её у меня, но я сам отдаю её. Имею власть отдать её и власть имею опять принять её». Такие слова я слышал не от человека и не чрез человека, а от Духа святого, от Утешителя. Синедрион не собирался для суда над Христом, запомни! В нашем Евангелии никакого суда не будет, аминь!

Старец задумался и прикрыл глаза, как, бывало, перед диктовкой. Чётки задвигались. Прошло с полчаса. Наконец он открыл глаза и сказал:

– Суд Пилата ведь тоже был не вето власти. Мы так и запишем.

И стал диктовать:

– Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять тебя и власть имею отпустить тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал меня тебе.

Прохор ждал, пока Поликарп всё тщательно запишет, но сдаваться не собирался:

– А как же апостолы? Они свидетельствовали, что Иисуса приговорили к смерти на суде с соблюдением всех правил. Поначалу не находили ничего против Иисуса, отклоняли ложные свидетельства и не могли принять решение, пока первосвященник прямо не спросил его: ты ли Христос, сын Божий? Им нужен был суд, чтобы убедить народ.

– Дитя моё! Допускаю, что они заседали на совете и решили убить его. Но это не был суд, как написали рыбаки. Они опять напутали – не знали этих судебных тонкостей. Я думаю, совет состоялся раньше, не перед казнью и без Иисуса. А без обвиняемого приговор не выносится по закону Моисея. Значит, решение этого совета не подводило Иисуса под проклятие. Всё по воле самого Сына произошло.

– Простите, старче. Я не спорю с вами – совещание было. Евангелисты упомянули его: фарисеи и первосвященники совещались, как убить Христа. Но и суд утром перед казнью был.

– Нет, суда не было! – Отрезал старец. – Это факт. Наша пасха чиста и непорочна! Ты что, не знаешь, сколько приписано писаний апостолам, сколько выдумок всяких? Мы должны проверять каждое слово на соответствие высшему смыслу. А иначе запутаемся и мы, и тем более простецы, которые уверовали в Христа.

Беседа перешла постепенно в спор ученика с учителем. Старец старался быть сдержанным и мирным, но присутствие Поликарпа расстраивало его. Прохор стал упрям и уже не выглядел безропотным слушателем и держался своего. Никак старец не мог развернуть его в сторону любомудрия от излишнего упрощения. Ну что же, останется простецом. Бог не взыщет с него за недостаток ума – так старец успокаивал себя и так объяснял Поликарпу излишнюю ершистость Прохора.

– А когда его взяли, куда повели? – спросил Поликарп старца.

– Отвели, конечно, к Анне. Анна спросил его об учениках и об учении. Но Иисус сказал, что обо всём говорил явно, так что пусть спрашивает слышавших. Тогда Анна отправил его к Каиафе, а тот на суд Пилата. Никто синедрион поутру не собирал, и суда не было. Это очевидно, – старец говорил так уверенно, словно везде присутствовал лично.

Он замолчал, чётки быстро забегали в его руках. Прошло немало времени, так что ученики явно устали и начали посапывать и клевать носом. Старец приоткрыл глаза, приказал Поликарпу писать и начал диктовать нараспев:

– Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрёт за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его.

Поликарп так погрузился в письмо, что раскачивался словно змея под чарами факира, ничего больше не видя и не слыша, кроме голоса старца.

Старец обратился к Прохору:

– Это не был суд – ведь Христа на нём не было. И видишь, даже мысль об убийстве Христа пришла первосвященнику не сама по себе и не от дьявола, а была ему внушена Богом.

– Отче, но ведь это Вы сами продиктовали. Откуда Вы узнали? Отец внушил убить Сына?

– Я говорю это тебе не от себя, но от Духа святого. Даже у рыбаков в их писаниях чашу смерти Христу даёт испить Отец. Это Его воля и воля Христа!

– Учитель, если некто полководец спасает город от нападающих, то отец благословит сына-полководца идти на стену, зная, что он там умрёт. Он благословит его принять смерть ради спасения многих. Но не отец посылает вражеское войско на город. Это не воля отца – убить сына. Не было воли Бога направить убийц к Христу. И Христос не хотел своей смерти, а просил: да минет меня чаша сия.

– Почему тогда всё случилось? – это уже Поликарп не выдержал.

– По злой, но свободной воле священников и фарисеев и всего народа. Сын исполнил на деле свое учение: не противься злому и не стал силой утверждать свою правду и власть. А Отец не отвратил чашу, но позволил состояться неизбежному. Если Бог подарил свободу воле человека, а они направили её на зло, так что? Их воля – это не воля Отца. Но эта злая воля ничего не изменила: Христос жив, а мы увидели свет воскресения.

Лампада почти погасла, и говоривших едва было видно. Старец казался обиженным и молчал.

– Умер достойный воскресения, – сказал Прохор. – Убийство Христа – это не воля Отца. Воля Его в том, что Христос жив.

Прохор чувствовал странное молчание старца, но продолжил, прикрыв глаза:

– Бог не подстраивал события так, чтобы жертва Христа совершилась в соответствии с законом. Все законные жертвы – это только тень жертвы Христа, а не наоборот. Тень отбрасывается телом, а не тело тенью.

Прохор посмотрел на старца, но оказалось, что он уже вышел под навес и что-то говорил Поликарпу. Прохор смутился, что так увлёкся своей речью.

Старец позвал:

– Прохор, пойди сюда. Нужно сходить в лавку за мукой, чтобы спечь лепёшки к трапезе. А мы пока с Поликарпом запишем, что наметили.

Прохор вышел, а старец с Поликарпов вернулись в келью. Прохор решил пока не уходить, а послушать снаружи. Старец обратился к ученику:

– Видишь, радость моя, как трудно истина пробивает себе дорогу. Так вот, продолжим. Если Христос – пасха наша, то в какой день положено её приготовлять, то есть заколать?

– Как говорят иудеи: после дневного тамида четырнадцатого нисана, но до захода солнца. И есть её нужно в тот же вечер, перед праздником.

– Именно. И что это значит? А ничто иное, как то, что Иисус умер не так, как написали рыбаки, и не в праздник пятнадцатого нисана. Думаю, заклан он был на кресте в день приготовления пасхи четырнадцатого нисана. И потому не мог сам есть пасху. Это странно было бы – ему самому есть её. То есть себя…

– A-а, потому что он сам пасха?

– Так и есть, дитя моё. Рыбаки много написали о пасхальной вечере, которой не было на самом деле. Он там якобы заповедал преломлять хлеб в его воспоминание. И чашу завета дал пить… Будто был некий завет в его крови.

– Отче! Не было завета?

– Не было. Неужто наш Господь, Слово, сшедшее с небес и давшее нам жизнь, родившее нас и давшее нам в пищу тело и кровь, есть посредник какого-то завета?

– Но, батюшка, апостол Павел…

– Ээ-эх, Поликарпушка. Это была самая обычная трапеза тринадцатого нисана. На следующий день римляне повесили Христа. И он был на кресте, когда евреи приготовляли пасху. В храме в это же время заколали агнцев. А до захода солнца Господа закололи копьём воины в сердце, и кровь вышла из раны. Кровь агнца должна была пролиться на землю по закону.

– Так была приготовлена пасха для нас? Одновременно с еврейской?

– Да. И праздновать мы её будем в одно с ними время. Какая же это пасха, если кровь агнца не пролита на землю и если его убили не в день приготовления, а после? Так жертвенного агнца не готовят.

– Но заколол пасху не священник, а воин копьём… – Поликарп смотрел на старца испуганными глазами.

– Этот воин, его копьё – это орудия проведения. Они жертвенный нож, а священник лишь образ самого бога, приносящего себя в жертву нам. Мы создадим мистерию, где всё будет иметь таинственный смысл. Многие сейчас просто преломляют хлеб, да и мы тоже, по бедности. Нам нужно маленькое серебряное копьё, по образу того, настоящего. Мы им будем прободать хлебную просфору, которая и есть само тело Христа. Понял?

– Не очень, старче. Мы что, будем закалывать хлеб на евхаристию? Как колдуны?

– Что ты, Поликарпушка, совсем запутался, дитя моё. Господь разъяснил, что значит есть его тело и пить его кровь. Он есть хлеб, который сходит с небес и даёт жизнь миру.

– Но это не мы Христа убиваем? Так ведь? Не мы?

– Нет, повторяю тебе. Священник, приносящий жертву, – это только образ Христа бога. Слово задумало отдать своё тело за жизнь мира, отдать тело своё нам в пищу. А священник с копьём, молитвы, вот эта землица из тех мест, которую мне принесли братья наши, всё это таинственно связывает нас Голгофой во время мистерии, время исчезает, и мы становимся участниками великого таинства. Понял? Мы в мистерии реально, духом переносимся туда, где готовилась пища. Она готовилась там, но благодаря мистерии сходит к нам вне времени в таинстве преломления хлеба. А своими плотскими очами ты видишь лишь меня с чашей и хлебом.

Поликарп уставился на старца и не шевелился.

– Ну что ты, Поликарпушка, очнись.

Поликарп тряхнул головой, словно сбросил невидимое покрывало, и спросил:

– Отче, но кто может совершать таинство?

– Те, кто получил особую благодать духа.

– А от кого получил? Кто они? И что за благодать?

– Это главное, что передали нам рыбаки, которых избрал сам Господь. Не их сказания… Гх-гх, о них ты уж не раз слышал. Главное – это благодать духа, полученная ими от Христа. Рыбаки потом через рукоположение передали её некоторым из рождённых от духа. А те дальше, и так до наших дней. Это особая благодать для совершения таинств. А все рассказы рыбаков, трапезы в его воспоминание… Пустое.

– Я запутался, отче.

– Тебе пока не понять. Потом поймёшь, а пока прими верой. Поликарп посмотрел в свиток, который взял для записи.

– А что это за трапеза была тринадцатого нисана?

– Господь в этот день принёс свою главную жертву.

– А разве не на кресте? Где он страдал за нас.

– Поликарпушка, вот и глупость сказал. Разве Слово страдает? Как думаешь, велика ли жертва для бога сменить одежды с одних на другие? Он ведь творец тел наших.

– Думаю, это совсем не жертва. Ведь бог ничего не теряет.

– Так, дитя. А если бог унизится перед рабами, будет ли это жертва?

– Думаю, да, великая жертва.

– Тогда пиши, – старец по обыкновению прикрыл глаза и несколько минут молился. А потом начал диктовать нараспев:

– Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришёл час его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать его, Иисус, зная, что Отец всё отдал в руки Его, и что Он от Бога исшёл и к Богу отходит, встал с вечери, снял с себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан.

Поликарп закончил записывать и поднял глаза на старца:

– А зачем он им мыл ноги?

– Ты что же, записал и не понял? Бог этим проявил свою наивысшую любовь, принёс величайшую жертву: не только на кресте и не только, когда позволил воинам бить себя, но в горнице, где, послужив рабам, омыл ноги ученикам, как последний служка. Этим он, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их. Ради нас сначала умалился, воплотился, снизошёл до нашего ничтожества, чтобы соединить две природы. Вот в чём Его жертва.

– А зачем же он на крест пошёл?

– Как же, Поликарпушка? Ежедневно читай наше благовестие, нами писанное, чтобы мыслить правильно. Помнишь ли, что Господь сказал: иду к Отцу. Он мог бы и не идти на крест, но взойти на небо, откуда пришёл и где пребывает. Но если зерно не умрёт, говорит, то останется одно.

– A-а, это чтобы мы поверили и пришли к нему.

– Да, чтобы уверовали. На кресте он показал нам, что убить того, кто свыше, невозможно. Рождённый свыше, умирая, остаётся жив и восходит на небо в обители. Как и само воплотившееся Слово взошло, так и мы вслед ему.

– А-а…

– Его тело на кресте превратилось в хлеб, который мы преломляем теперь каждодневно. Кровь его, жизнь его человеческая, вышла… когда копьё вошло в рёбра и на кресте осталось то, что сошло с небес. Потому и записано нами, что князь мира сего идёт и не имеет в нём ничего. А рыбаки думали, что его жертва в страдании, – это по наивности, конечно. Потому мы и будем теперь закалывать просфору на праздник, этим мы не приносим страдание Христу. Этим мы приготовляем себе божественную пищу, как на кресте.

– Простите, отче. Это обычное тело, такое, как у нас… висело на кресте?

– Это таинственная вещь. Оно и жертва, и хлеб с небес. Только в нём не было ничего от этого мира, и князь мира сего ничего не мог взять. Потому что кровь, жизнь этого мира, жизнь человеческая излилась из него на землю. И остался хлеб. И этот хлеб есть также плоть. Но плоть божественная.

– А как же преломление хлеба? Я читал у Вас… Это было ещё до креста.

– Для пяти тысяч? В таинстве всё вне времени совершается. Порядок времени не важен. Время – тварь, как и расстояние, как и стены. Они для бога ничто.

– A-а? Так он для пяти тысяч преломлял не просто хлеб? А… своё тело?

– Да, дитя. Ты уже и сам видишь.

– Отче, а почему Господь омовение ног выбрал, чтобы послужить ученикам? Мог бы… что-то другое… пищу приготовить. Или ещё что…

– Он и приготовил им рыбу, но позже, на озере. А здесь… Они были ритуально чисты, как Иисус и сказал им: Вы чисты. Но священники, хотя и чистые ритуально, омывали руки и ноги перед входом в скинию. Так Иисус сделал апостолов чистыми для служения, какими должны быть священники. Это начало нашей новой мистерии, нового священства. Он так и сказал Петру: Если не умою тебя, не имеешь части со мною. Вот и представь, что важнее всего для спасения!

– А Прохор меня учил, что больше нечистоты внешней нет. Только та, что в сердце. А сердце очищается Богом, если мы Его любим. А вы говорите – ноги. Это что, тоже символ, как и в законе Моисея? Разве обрядом можно очистить сердце?

– Радость моя, детка. Помнишь, ты спрашивал, кто может совершать таинства? Имеющие благодать священства, они могут! Слушай своего старца. Я твой учитель, Прохор ещё молод учить. Ему бы самому разума набраться.

– A-а. Вот теперь всё ясно, отче, – Поликарп смотрел на старца влюблёнными глазами.

Старец ещё надиктовал, что Христос на вечере, обмакнув хлеб, подал Иуде, и в того вошёл сатана. Поликарп испугался, что сатана вошёл с хлебом из рук Христа. Но старец объяснил, что предательство Иуды – это промысел Божий. Бог не зависит от человека, от его предательства. Поликарп потом нашёл отрывок, написанный ещё рукой Прохора, и торжественно зачитал его для старца: «Потому любит меня Отец, что я отдаю жизнь мою, чтобы опять принять её. Никто не отнимает её у меня, но я сам отдаю её». Старец напомнил, что и Пилат поступал так, как было дано ему свыше. И это прочли.

Потом старец надиктовал, что Иисуса убили до пасхи: От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы [можно было] есть пасху. И ещё про тот день: Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. Рыбаки, сказал старец, ошиблись и написали, что пасху ели до того, как Христа привели в преторию.

Прохор всё это слушал, прильнув к двери. «Старец диктовал, что они обмакивали хлеб. А хлеб обмакивают не на тринадцатое нисана, а в ночь на пятнадцатое. И больше никогда в году. Этот обычай старец, конечно, не знал и допустил ошибку. Вот и нет мистерии», – подумал он про себя и улыбнулся. Прохор узнал об этом еврейском обычае случайно, когда был в синагоге с Димасом.

Прохору хотелось ещё послушать, но нужно было успеть за мукой, и он побежал в лавку.