Иисус после пасхального седера и воспевания псалмов пришёл с учениками в Гефсиманию и, оставив их, взял с собой троих и отошёл вглубь сада. Была глубокая ночь, после вина учеников клонило ко сну. Когда все уснули, Иуда отправился в дом первосвященника за стражей, чтобы привести её в сад и взять Иисуса. По дороге Иуда вспоминал седер.
Он едва не выдал себя, когда Иисус сказал перед последней чашей: не буду пить больше вина, пока не придёт царство Божие. Хотел укрепить веру учеников в то, что царство обязательно придёт? Так делают назореи, давая обет до события, которое, как они верят, обязательно наступит. Но Иуда не поверил ему. Как можно, после того позорного помазания?
Перед тем Иисус сказал, что один из двенадцати предаст его. Тогда Иуда спросил со всеми: не я ли? Иисус прямо не указал на него, но Иуда весь напрягся. Он всегда чувствовал свою обособленность, но особенно во время этой вечери. Иуда не был галилеянином, как все, и пришёл к Иисусу, когда о нём уже шла слава чудотворца. Ещё он никогда внутри не соглашался с Иисусом, когда тот учил: не противьтесь злому. Из всех учеников он один сочувствовал зелотам, и учитель знал это. Иисус не сомневался, что для Иуды мессия – только тот, кто освободит Израиль. Без свободы Израиля нет мессии. В вопросе, свобода Израиля или Иисус, выбор Иуда сделал давно.
«А вдруг он намекал на Петра? – подумал Иуда. – Ведь сказал ему: до утра трижды отречёшься от меня. Нет, этот не о Петре», – тот взгляд Иисуса при помазании миром головы не оставлял сомнений.
Всё-таки Иисус имел в виду его, Иуду. Ну что ж, раз и так доверия нет, будь посему.
Иуда споткнулся и едва не упал. Мысли сбились на другое: почему он сказал, что предаст один из двенадцати, обмакивающих в блюдо? Почему не сказал просто: кто возлежал со мной, один из двенадцати, предатель? На что он хотел указать? Иисус ничего не говорил просто так. Было холодно.
Иуде вдруг захотелось пропеть древнюю пасхальную песню «Четыре вопроса», чтобы согреться. И он запел, как поют в Иерусалиме, не на арамейском: Чем эта ночь отличается от других ночей? Тем, что во все ночи мы едим квасное и пресное, а в эту ночь едим опресноки. Тем, что во все ночи мы едим разную зелень, а в эту ночь едим горькие травы. Тем, что во все ночи мы не обмакиваем нашей пищи, а в эту ночь мы макаем дважды. Тем, что во все ночи мы лежим и сидим, а в эту ночь мы только возлегаем за едой. Получилось плохо, голос хрипел.
И тут неожиданно пронзила мысль. Ах, ну конечно же! С кем мы только ни возлежали за трапезами, и опресноки ели, и травы разные, а вот хлеб макали сегодня впервые. Двенадцать и учитель. Впервые с тех пор, как узнали Иисуса. Только раз в году макают хлеб, а ведь и года не прошло… А кажется, полжизни уже вместе. Больше ни с кем Иисус не ел в праздник и не макал в общее блюдо за всё своё служение – только с нами. Так и есть, ближе нас для него нет никого. Это он имел в виду? Предаст некто из тех, кто ему особенно близок, кто делили с ним пасхального агнца. Он пытался так образумить меня?
У Иуды опять закралось сомнение, правильно ли он поступает. Наконец он подошёл к дому первосвященника.
Народ собирался долго, охранники взяли мечи, остальные принесли колья. Иуда не стал отговаривать, хотя знал, что они не понадобятся. Впрочем, у Петра и Андрея тоже было по мечу. Наконец отправились. Луна была полной, всё вокруг было покрыто тонкой серебристой вуалью света. В саду тени деревьев и фигуры сливались, и было не разобрать, кто есть кто. Договорились, что Иуда подойдёт к учителю и поцелует его, чтобы в суматохе и при луне не перепутать его с учениками. Они могли быстро увести его и позвать помощь. Толпа остановилась чуть поодаль, и Иуда подошёл к Иисусу. Тогда подоспели и остальные и схватили его.
Иисус не думал сопротивляться, только Пётр выхватил нож. Но, послушав Иисуса, бросил его и бежал прочь с остальными учениками.
Пришли в дом первосвященнический, на малый суд. Иуда зашёл и встал вдалеке в тени колонны. В проём двери он видел затравленного Петра, греющегося у костра. Его явно не узнали – в саду было темно. Слушали обвинения. Ничего не находилось против Иисуса, и Иуда чувствовал себя победителем. Всё он рассчитал правильно, Иисус не собирался быть царём и брать власть мятежом. Может, он мудрец, но точно не мессия. А если не мессия, то зачем ходить за ним, словно овцы за пастухом? Наконец первосвященник, не вытерпев, спросил: «Ты ли сын Благословенного?»
Ответ Иисуса Иуда расслышал плохо, но по крикам понял, что Иисус подтвердил.
Как? Он решился назваться Христом? Иуда даже забыл о своём предательстве и от радости едва не крикнул: «Осанна!»
Меж тем всё закрутилось, началась толкотня. Послышались возмущённые возгласы:
– Так он себя богом объявил? На облаках во главе ангелов явится! Вы слышали?
– Да он язычник.
Что за сумасшествие? Что они говорят? Какой он язычник? Это же его обычный язык, образный и немного фантазии. Но чтобы вести народ, нужны и символы, и мечта. Что они говорят? Язычника народ не поддержит. Зачем? Зачем? Иуда сел на пол и схватился за голову.
– Повинен смерти, – вот и приговор. Нет, синедрион разберётся, там их семьдесят и один, и там Гамлиэль.
К утру собрался синедрион в северной части храма в палате из тёсаных камней, и вынесли решение: повинен смерти, как лжемессия.
Иуда прибежал в сад, схватил прикопанный мешок с серебром и бегом в храм. Ещё не все разошлись, первосвященник был в палате. Иуда вбежал и бросился к Каиафе:
– Вы же обещали, а сами осудили его. Вы помажете его на царство, и он освободит нас от Рима!
– Кто освободит? Он уже в претории и скоро будет повешен.
– Вот вам плата в сокровищницу. Пусть Пилат освободит его.
– Мы не можем просить за него Пилата, синедрионом он осуждён, как лжемессия.
– Но Пилат казнит его! Вы же знаете, что он…
– Он лжепророк и лжемессия. Ты сам убедишься, когда его распнут, и он умрёт на кресте. И не прилетит на облаках, как обещал.
– Предал я кровь невинную.
– Что нам до того? смотри сам.
Иуда бросил сребреники и выбежал вон.
– Пропало, дело жизни пропало. Я сам всё погубил. Всё напрасно, – Иуда повторял и брёл, не видя ничего вокруг, пока не пришёл в сад. Там нашёл верёвку и удавился.