Глава 22

Вино тоже пьянит

Евдокия с детьми и Антоний пришли прощаться. Обнялись. Дети вручили Прохору хлеб на дорогу. Антоний вышел проводить до окраины. Перед расставанием Прохор немного замялся. Один вопрос его волновал, но он колебался его задать.

– Антоний, есть ещё один…

– Ты не волнуйся, Прохор. Говори, что там у тебя.

– О причастии крови Христовой. Многие братья не задумываются, видят всё также магически, как в культе Митры. А он сейчас набирает силу в Анатолии, как ты и сам знаешь. Так разъясни, что значит причащаться чаши Христовой? Мой старец уверен, что мы пьём буквально кровь Христа и она нас меняет. Ещё он приписал такие слова Христу, которые смущают и мучают меня: …если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий мою плоть и пиющий мою Кровь имеет жизнь вечную, и я воскрешу его в последний день. Ибо плоть моя истинно есть пища, и кровь моя истинно есть питие. Ядущий мою плоть и пиющий мою кровь пребывает во мне, и я в нем. Когда я возразил, старец мне в доказательство указал на Евангели – мол, читай, там тоже об этом.

Антоний улыбнулся и похлопал Прохора:

– Прохор, друг мой. Ты смущён?

– Я смущён, конечно, смущён! Старец потом дописал о таких, как я, что после тех слов многие из учеников отошли от него и уже не ходили с ним. Вернее, я дописал под его диктовку. Это мучение для меня – писать одно, а думать по-другому.

– Нас меняет не кровь, а наше отношение к крови, то есть к жертве. Пролить кровь – значит, пожертвовать: мы говорили об этом. Ради верности завету мы должны быть готовы пострадать до крови, быть готовы в любое время испить из чаши Христовой, как он и сказал: чашу, которую я пью, будете пить. Но он же не пил свою кровь буквально!

– Нет, нет, конечно, нет.

– Чаша – символ. Это чаша страданий и смерти за верность завету, и он просил Отца пронести эту чашу, а потом сказал: да будет воля Твоя. Принимая чашу за трапезой, мы, как Иисус в Гефсиманском саду, говорим Отцу: да будет воля твоя. Мы пьём из неё, вспоминая страдания Христа, и даём обет: я готов в любой момент принять страдание и смерть за веру. Это страшное обещание, если понимать, что делаешь. Когда наступает время… кто причащался, должен исполнить.

– А… все понимают?

– Надеюсь… Кто не понимает, просто пьют вино, не причащаясь от этой чаши. Некоторые представляют, что пьют кровь бога под видом вина, как язычники. Вино тоже пьянит. На самом деле, причащаться крови, пролитой кем-то, – это жертвовать и быть соучастником жертвы. Все знают, как вино меняет человека, когда его выпьешь. Убийство и кровь пьянят больше. Они верят, что кровь божества изменит их природу, преобразит их и сделает бессмертными. Это магизм.

– Да, евангелия, как и книги пророков, – это поэзия. Там всё образно, в притчах. В крови – жизнь, как сказано в Писании. Благодарю тебя, Антоний. Но как же мне быть со старцем? Он ведь думает иначе. Он считает Христа Логосом, Словом, богом, равным Отцу, который сошёл с небес и воплотился.

– Такова его вера, и ты ничего не изменишь, если он сам не пожелает. Довольно тебе того, во что ты сам веришь.

– Да, Антоний. Я верю, что Отец вознёс человека Иисуса превыше всего создания и посадил одесную Себя, назвав сыном возлюбленным, чтобы всё соединить под его главой, под его властью, – и небесное, и земное. Он из будущего мира, ещё не сотворённого. Вернее, он первый из всего, что будет сотворено Отцом, – первенец из мёртвых, как назвал его Павел в письме к колоссянам.

– И это поразительнее и выше любой философии – как эта мысль о воплощении. Иисус – сын человеческий, представитель всех нас, людей, человечества, первый рождённый Богом через воскресение, а не от женщины, и потому перворожденный и возлюбленный сын Всевышнего.

– Помолись обо мне, Антоний. Ты муж мудрый и твёрдый в вере, переданной от апостолов. Да хранит тебя Бог.

Прохор утром вышел и отправился в Эфес к старцу, ободрённый беседой с Антонием.

XXXV

Ничего наполовину

Инессе Штайнер Храмов понравился с первой встречи. Он ей казался сильным и умным, каким и должен быть настоящий мужик. Иногда, правда, на него нападала хандра. Тогда Храмов запирался дома, пил виски и писал жуткие стихи.

Иногда он сбрасывал их смс-ками. Штайнер стихи хранила, хотя считала их формой болезни.

Время от времени Храмов увлекался Маргаритой, но Штайнер не ревновала. Слишком глупа – думала о сопернице Инесса. Она была уверена, что Храмов не протянет с ней дольше одной ночи за раз. Бывшую жену Храмова Инесса даже не вспоминала.

Штайнер вела семинар, когда пришло сообщение. Она бросила взгляд на экран: от Петра. Прочла за чашкой кофе в перерыв.

НИЧЕГО НАПОЛОВИНУ

 

В воскресенье на обедню.

«Ко причастию» – в передней,

Чтоб не слышала жена.

Тьма, не видно ни рожна.

 

 

Ворон чистит клюв о снег,

Глазом зыркает на всех.

У соседей похороны.

Кажется, он вор в законе.

 

 

Холод, даже зубы стынут,

И в кармане ни гроша.

 

 

Мысли вдруг волной нахлынут.

Что за русская душа?!

Ничего наполовину:

Или рай, или тюрьма…

Не дай Бог сойти с ума.

 

 

Перед входом две старушки

Ртом беззубым смокчут сушки.

Духовенство любит мясо,

Брюхом в церковь входит ряса,

Укоряет всех постом,

Держит пальчики крестом.

 

 

Стало вдруг невмоготу,

Несмотря на красоту.

Прочь – в распахнутом бушлате,

Как на парусной регате,

По снегам,

как по волнам.

И кричу молитву: Где Ты?

Но молитва без ответа,

 

 

Падаю, теряя силы.

Или зоркости глазам

Не хватило,

Или ветер

Не попутчик парусам.

 

 

Колокольный звон вдали,

Деревенские огни

Согревают мою душу,

Трубы дымом тучи сушат.

Мне тепло, глаза закрылись,

Пять минут часами длились.

Крыльев взмах, и я лечу.

 

 

Вижу всё, что захочу.

Во дворе играют детки,

Возле школы – сын соседки,

Парень с девушкой в кино

Целовался и смеялся,

Подражая Мимино.

 

 

Голоса все в ярком свете.

Но смущает лишь одно…

 

 

Я на койке в лазарете.

Солнце бьёт лучом в окно.

 

Опять у него хандра – Штайнер допила кофе и выключила телефон. Вечером она приехала к Храмову. Он едва стоял на ногах.