XXXIII

Развод

Из рассказов, записок и воспоминаний С. А. о Маргарите.

Утро. Снег, серый, липкий, перемешанный с выхлопами машин повсюду. Кафе на Покровке.

– Маргарита Андреевна, это мой адвокат, Борис Михайлович Небезя.

– Сергей, мне не до шуток. Я спешу к шефу, у нас летучка.

– Когда освободишься? В одиннадцать? Хорошо, мы будем в Кофемании. Закончишь, подходи.

Сергей как-то незаметно исчез утром. Теперь его странный вид и неуместное кривляние смутили Маргариту, но нужно было бежать. Во время совещания из головы не выходили его слова. И глаза странные. Едва закончилась оперативка, Маргарита почти побежала к мужу.

Сергей сидел за столиком с мужчиной в галстуке и потягивал смузи.

– Маргарита Андреевна, – начал он без всякого вступления. – Мы разъезжаемся. Надеюсь, не нужно объяснять?

Вихрь мыслей в мгновение пронёсся в голове Маргариты: Что ещё он узнал? Что ещё я натворила? Мы же теперь одно… При этом очкарике в галстуке я и поговорить с ним не смогу.

Разговор вёл очкарик, он что-то бубнил. Потом какие-то подписи, бумаги. Потом всунул визитку. Сергей смотрел в сторону, пока не разошлись. Маргарита приехала домой и упала на кровать. Проснулась вечером, Сергея дома не было. Просидела до утра.

Что это было!?

Всё рухнуло. Только наладилось и вот. Всё!

Эти его странные сны. Какие-то разговоры и договоры во сне… Хочется пойти и пообщаться с батюшкой, всё ему рассказать, спросить совета, он успокоит, направит. Но я обещала…

Где его искать?

Вчера… или нет, уже позавчера… Да, позавчера неожиданно позвонил Храмов, уговаривал встретиться. Маргарита отказывалась, но он приехал сам и позвонил. Пришлось сесть в машину, он подвёз её прямо к дому. По дороге говорили о Сергее. Храмов передал бутылку какого-то древнего коньяка и книгу из домашней библиотеки с автографом Станиславского. Просил найти способ примирить его с мужем.

Маргарита оставила подарки на комоде в прихожей и ушла. Легла спать рано и уснула, не дождавшись Сергея. А утром он умчался.

Увлёкся кем-то? Когда успел? Нет, не может быть. Мысли бурным потоком неслись по внутренним магистралям, сталкиваясь между собой и образуя заторы.

Пошла на работу, но вернулась, не добравшись. Долго лежала на диване, потом пошла готовить, не зная, куда деть руки. Позвонила Людмиле и поехала к ней.

На следующий день всё повторилось, Сергей не звонил. Она звонила ему, кажется, раз сто, но его номер был вне зоны. Открыла почту и стала писать письмо Сергею, но отправить не решилась. Дома было невыносимо, и Маргарита пошла в метро. Среди людей ей было спокойнее, она вглядывалась в лица, пытаясь понять их мысли.

Так прошло несколько дней, потом ещё. Маргарита сбилась со счёта.

Глава 21

Юмор Моисея

Рано утром Антоний ушёл в город. Он работал помощником судьи – вёл записи дел. Прохор проснулся позже, позавтракал оставленным Евдокией на столе хлебом с молоком и также пошёл в город. Милет был полон движения, мелькали знакомые лица. Но Прохора многие не узнавали – он вырос и возмужал. Ему захотелось как в ранней юности пройтись по священной дороге, выложенной мраморными плитами до Дидима. Строительство закончили несколько лет назад, и мрамор сверкал на солнце.

Три часа прошли незаметно, Прохор не устал. По дороге он вспоминал разговор с Антонием и улыбался. На душе было хорошо. Навстречу шли паломники, возвращаясь после празднования рождества Аполлона.

Храм был виден издалека. Сто двадцать гигантских колонн белели, как зубы в огромной голове дракона. Вокруг храма, словно маленькие букашки, роились верующие.

Детские воспоминания ожили, и Прохор едва не заплакал. Жрец его любил, а пифия «по знакомству» изрекла пророчество, которое он помнил всю жизнь:

Голос служителя бога, сошедшего с неба на землю,

Будешь хранить, запечатанным в свитках.

Волос седой стяжал мудрость прожитых лет.

Он ничего не понял, но, скорее всего, пифия прорекла о важности и пользе его служения в храме и ведения храмовой летописи. Она всегда говорила неясно.

Прохор подумал, что сейчас немало развелось бродячих прорицателей, иногда говоривших путанно, словно в бреду. Некоторые были настоящими юродивыми, с больной головой, но эллины так устроены, что любят слушать странные, таинственные слова. Они во всём видят глубокий смысл и пророчества, распутывая бессмысленные речи, а самих юродивых почитают часто святыми небожителями или во всяком случае ожидающими такой награды.

Подниматься к храму расхотелось. Прохор развернулся и пошёл назад в Милет.

По дороге он вспомнил, как уже, будучи мистом, участвовал в великих мистериях в Элевсине. Тогда шествие по священной дороге было невероятно торжественным. После долгого поста кикеон животворящим током пролился по горлу, потом были мистерии, совершаемые в Телестерии. Прохор опять едва не погрузился целиком в то странное состояние – достаточно было только вспомнить ощущения и видения. Сначала он видел тени и бегающих жриц, а потом провалился в аид и оказался в загробном мире.

Прохор содрогнулся и встряхнул головой.

В своё время Элевсин произвёл на Прохора такое впечатление, что он навсегда решил посвятить себя служению богу. Позже, благодаря старцу и Антонию, Прохор разобрался в этом странном чуде. Он часто вспоминал и обдумывал его и однажды записал свои размышления и дал их читать Антонию. Антоний тогда улыбнулся и радостно хлопнул Прохора по плечу и сказал: а ты талант.

Прохор понял тогда главное: любая мистерия строится вокруг транса и питается им. Человек больше всего боится смерти. Хотя этот страх часто прячется, но именно он толкает человека туда, где можно побольше узнать о смерти и попробовать её на вкус. Хочется подойти к черте как можно ближе и даже зайти за неё, чтобы было всё на самом деле, но без вреда, и потом вернуться к жизни с этим знанием. И так много раз, пока страх смерти не уйдёт. Всё, что человек пережил, его больше не страшит-такова природа человека. Истории людей, смерть которых произвела на всех особенное впечатление, которые не боялись её, встретили её открытым лицом, вызывали особый интерес, а сами персонажи героизировались, превращались в богов. События их жизни и смерти люди старались как бы повторить, чтобы научиться бесстрашию. Переживание было наиболее реальным в состоянии наркотического транса и театральных постановок, что и есть по сути своей языческая мистерия. Так что мифы о богах создаются в трансе из видений, перемешанных с реальными историями и персонажами. Рассказанный в древности мистом миф затем разыгрывается всеми в литургии, как у египтян, или в мистерии, каку эллинов. Так все члены общества пытаются принять участие в мистических событиях. Постепенно формируется обряд. Но любая процедура, любой ритуал, ограничивая транс, рано или поздно изгоняет дух из мистерии и превращает его в мёртвую форму, деревяшку без духа, в идола, а потом отбрасывается, и наступает эпоха безверия. Конечно, использование вещества мистерии – вина или кикеона, чтобы дурманить себя ежедневно, – немало способствовало разочарованию. Крайняя форма вырождения литургии, богослужения, обряда – греческий театр, сделавший мифы пошлыми. Таков круг язычества. Оно убивает само себя, а затем опять возвращается с новыми мистериями, приходя от иных народов и иных земель с завоевателями или с бродячими проповедниками.

Антоний и Евдокия ждали Прохора, не приступая к трапезе. Когда он пришёл, поблагодарили Отца и преломили хлеб, вспомнив о смерти Спасителя и о воскресении. Ели молча. После трапезы Прохор спросил Антония:

– Антоний, ты упомянул вчера вечную скинию… О ней и Павел писал. Расскажи об этом.

– Разве сам не знаешь? Эта история началась с Моисея. Народ еврейский поклонился тельцу, пока Моисей был на горе. Моисей после этого поставил свою палатку со скрижалями завета вне стана и жил отдельно от всех. Она называлась скинией откровения, и в ней Бог лицом к лицу говорил с Моисеем. После же его смерти Иисус Навин заново обрезал народ, народившийся в пустыне, потому что вышедшие из Египта все умерли, и Господь простил народу грех тельца.

– Антоний, я правильно понял? Это был уже как бы новый народ, необрезанный, вне завета? Даже вне завета с Авраамом?

– Да, так и есть, Прохор. Бог пошёл только с Моисеем. А про народ… Как и сказал Моисею, Бог решил посмотреть, что сделать с народом, поклонившимся тельцу. И водил их сорок лет по пустыне, пока не умерли все согрешившие. Так исполнилось обещанное Богом – Он изгладил их из своей книги жизни. После смерти Моисея скинию откровения с ковчегом и скрижалями завета носили левиты вместе с общим храмом, скинией собрания, которая служила для жертвоприношений, но не смели в скинию откровения даже входить, как и при жизни Моисея, только первосвященник раз в год с кровью тельца. Так возникло святое святых.

– Ты сказал: Бог пошёл только с Моисеем? Но ведь евреи верят, что Бог был с ними всегда, и в пустыне тоже. В столбе огненном и облаке.

– Был. Но с Моисеем. Облако было только над скинией Моисея, а с его смертью ушло. После тельца Бог сказал Моисею: Пошлю пред тобою ангела, ибо сам не пойду среди вас, чтобы не погубить мне вас на пути. Моисей же умолял Бога, и Господь сказал ему: Сам я пойду, и введу тебя в покой. Бог только Моисею пообещал: пойду с тобой! Потому Моисей поселился вне стана, а в стане поставили скинию собрания и приносили жертвы. Но кому?

– Кому?

– Диакон Стефан, как ты знаешь из Писания, сказал иудеям про отцов: Бог же отвратился и оставил их служить воинству небесному, как написано в книге пророков: дом Израилев! Приносили ли вы мне заколения и жертвы в продолжение сорока лет в пустыне? И ещё сказал им, что они приняли закон при служении ангелов.

– Так они приносили жертвы не Богу, а воинству небесному? Звёздам, ангелам? Да-да. Так и есть. Поэтому в храме было столько изображений херувимов! И херувимы на завесе потом отделяли людей от ковчега и на крышке ковчега от самих скрижалей. Как отделяли Адама от рая. Это всё символы, намеки на суть происходящего. Так же? Между евреями и Богом стояли ангелы, как у язычников? Ну или почти как… Про язычников сказано, что Бог оставил ходить их своими путями, и они поклонялись и служили ангелам, образам Бога. Значит, закон дан не самим Богом? – Прохор, переполненный мыслями, не мог остановиться.

– Много вопросов ты задаешь. Можно сказать, что закон не есть нечто незыблемое. Десять заповедей – это одно! А закон… В законе есть духовный стержень из этих заповедей, а в остальном закон – это инструмент уничтожения идолопоклонства, не более. Там от Моисея многое, а он был оригинальным человеком в своём роде.

– Что-о? В каком смысле?

– А ты сам посуди. Всё, что было священным у египтян, по закону стало скверной.

– Прямо так? Я никогда не слышал…

– У египтян был культ мёртвых. Они возились с мёртвыми телами, украшали их и даже освящались от них. Каждый мёртвый, прошедший процедуры и ритуалы, становился у египтян Осирисом, то есть богом.

– А по закону Моисея… так-так… нет ничего более нечистого, чем мёртвый человек.

– Ухватил? От прикосновения к трупу человек нечист семь дней и не может даже в дом входить, чтобы не осквернить всё вокруг. Выходит, для вышедших из Египта и сохранивших остатки суеверий Осирис провозглашался скверной, и прикоснувшиеся к нему не очищались, а осквернялись.

– А если кто-то в доме умер, то и дом нечист, и все, кто в него войдут.

– Да, всё верно, Прохор. Нечистота неприятна – нечистому нужно соблюдать много ограничений, неудобных для жизни. Это Моисей определил в законе, чтобы народ хорошенько усвоил, что языческие боги – мерзость перед Господом. Они так в законе и называются.

– А ещё есть примеры?

– Сколько угодно. Рыжая телица, например. В её шкуру заворачивались египтяне во время ритуалов. Шкуру лелеяли, как святыню. А по закону Моисея шкуру рыжей коровы сжигали вместе с кишками и прочей нечистотой под присмотром священника, чтобы никто её не утащил тайно. И жгли вне стана, а кто её пепел собирал, чтобы развеять, был нечист до вечера. Пепел мог взять только священник, потому что пеплом, смешанным с водой, потом окроплялись для очищения. Для тех, кто тайно поклонялся священным рыжим коровам, это была страшная процедура – почти участие в богоубийстве!

– Да, Моисей был, видно, с юмором.

– С юмором, да ещё каким, – Антоний засмеялся. – Помнишь про крышку ковчега? Первосвященник должен кропить её кровью заколотого тельца. А на ней золотые тельцы с крыльями, херувимы. Это как? Потомки Аарона навсегда избавились от суеверия праотцов, я думаю. Иначе их бы прямо в скинии парализовало от страха.

– Антоний, до меня вот ещё дошло: язычники жертвы едят как святыню, мечтая съесть божество и стать богами, как Ева в раю с тем плодом. Ничего не поменялось с тех пор.

– Да, а Моисей сделал жертвенное мясо обычной едой для евреев, и они ели… хм, египетских богов. Язычники часто ели жертвенное сырым в своих мистериях и пили кровь, и обливались кровью. Так между евреями и язычниками возникла стена.

– Ах, да. Ещё запрет на кровь…Кровь евреями должна выливаться в землю. Похоже, не зря Господь устроил Моисея в семью фараона? Он всё знал изнутри.

– До бегства из Египта он готовился стать жрецом, кажется. И если уж после учреждал обряд, то бил им точно в цель, в сердце суеверия. Моисей был трезвым скептиком. Если не сказать киником – в отношении к святыням Египта. Во всяком случае, он не стеснялся макать суеверных евреев прямо в их языческое отхожее место.

– Антоний, а ведь иначе закон не понять! Если не учитывать, что он лекарство для недавних идолопоклонников.

– Смех над ложными святынями лечит. Да ты и сам видишь, как театры у нас в городах, рассказывая о любовных похождениях богов, превратили мистерии в балаган. Все смеются, и никто уже не верит в них.

– Я никогда не думал о законе с этой стороны. Он казался непонятным, каким-то недостойным Божьей мудрости.

– Да, закон – это во многом учение Моисея, пророка и первого царя. Но написал он его не без помощи Бога. Так что пепел телицы реально очищал – но от суеверий. Когда же забылись языческие привычки, то обряды потеряли смысл. И хорошо было бы тогда закон отменить. Это Иисус и сделал. Но вот некоторые само лекарство превратили в болезнь.

– А что скажешь про медного змея? А, Антоний? Моисей повелел его изготовить и поместить на деревянный шест. На него смотрели, чтобы не умирать от укусов змей, которых было много в пустыне. Разве это не магия? А потом ему ещё и поклонялись, как обычному идолу, пока лет через семьсот царь Езекия не повелел уничтожить змея.

– Это нехуштан. Боясь смерти от укуса змей в пустыне, евреи начинали тайно молиться их владыке, богу Тоту. Чтобы отвратить их от этого суеверия, Моисей прибил бога Тота и сделал этого наколотого на шест червяка символом победы над язычеством. Они шли с ним, с этим убитым богом, как бы говоря: «Мы не боимся тебя, Тот. Нас бережёт Господь! Жив наш Бог! Он нас исцеляет, а тебе мы молиться не будем – ты мёртв. Мы тебя оскорбили, а ты бессилен причинить нам вред».

– Так нехуштан – это плевок в Тота, в дьявола?

– Ну конечно. Для этого Моисей и повелел сделал нехуштан. И тех, кто не боялся смотреть на этого распятого, осквернённого божка, истинный Бог исцелял от укусов змей, и они не умирали. Так же было и с агнцем, которого евреи съели перед исходом.

Прохор вздохнул глубоко и привстал, готовясь прощаться. Он расстроился, но не стал говорить Антонию. В Евангелии старца распятие Христа сравнивалось с вознесением змеи Моисеем. Прохор отлично помнил это место: Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын человеческий, сущий на небесах. И как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ни Прохор, ни старец толком не знали про нехуштан, и получилось, что евреи будто бы верили в него и этим спасались от смерти. Придётся как-то мягко донести это старцу. А то получается, что Христос у старца то же, что Тот – ложный бог. Прохор прошёлся взад-вперёд по горнице и опять присел, достал из походной сумки стило, чернильницу и свиток, которые всегда носил с собой. Некоторое время Прохор писал, останавливаясь надолго. Прошло часа два. Антоний работал на улице, строгал доски. Прохор позвал его, и когда опять сели вместе, спросил:

– Антоний, позволишь ещё пару вопросов перед уходом?

– Конечно, Прохор.

– Закон осквернял языческие мистерии. Это лишало их всякой таинственности, мистицизма. Но закон не превращал евреев в атеистов, не лишал их веры, а очищал её. Истинная вера не строится на мистике, потому у евреев и у христиан нет таинств, как у язычников. Это ведь так?

– Так. Закон выполнил свое высшее предназначение, убив египетские суеверия. Но языческое сознание всегда сопротивляется изгнанию мистики из жизни, и евреи продолжали искать её в законе. Наконец они обожествили сам закон, сделали его идолом. Закон никогда не осмыслялся ими как некое разумное устроение, имевшее конечную, достижимую цель. Моисей не расшифровывал его истинный смысл, чтобы он имел силу. Поэтому Христос показательно нарушал то, что со временем стало таким идолом. Та же суббота или мытьё рук.

– Антоний, но у нас же не так! Мы вспоминаем о Христе дома, за обычной трапезой, ежедневно преломляя хлеб. Это уж никак культом не сделать!

– Я уверен, что и из этого сделают сначала мистерию, а потом театр.

– Что-то не верится. Неужели человек по сути своей внутри идолопоклонник и верит в магию?

– Ещё от Адама и Евы – ты же сам сказал. Они поверили, что плод познания сделает их богами. Не Бог, сотворивший их такими, как они есть, а некое действие или вещь. Это магическое сознание. Когда Иисус исцелял, возлагая руки, они подумали, что важна процедура, и просили его возложить руки на глухого косноязычного. Но он вложил персты в уши и, плюнув, коснулся языка. В другом месте привели слепого и просили коснуться – заметь, не исцелить, а коснуться. Они Христа воспринимали как языческий амулет или святыньку. Но он возложил руки на глаза, причём дважды. Христос ненавидел веру в обряды и, где мог, отвращал народ от суеверий. Как Моисей.

– Антоний, а священная история, описанная в Библии? Она разве не святыми мистиками писалась, которых мы называем пророками? Так же, как писались мифы язычников?

– Да, вся Библия так или иначе написана пророками. И мы считаем их видения истинными, а дух, ими владевший, святым. Это вопрос веры. Бог открывался пророкам во сне или в видениях, а не в трансе. А с Моисеем Он разговаривал лицом к лицу.

– Ну вот, Антоний. В этом также мне смущение. В писании я читал, как пророки танцевали, плясали, входили в особое состояние. Отсюда и выражение: неужели и Саул во пророках – это когда он плясал с ними. Что же, еврейские пророки общались с Богом в трансе? В чём тогда их отличие от язычников?

– Транс – это и есть подражательство богообщению, попытка войти с заднего двора. Состояние есть, а Бога и общения с ним – нет. Вот так. Подражают те, кто не имеют настоящего. А в самих плясках – ничего плохого. Они выражение особой радости. Вспомни, как Давид плясал перед ковчегом. Настоящие пророки имели учеников, но это не были школы, обучающие трансу. Учили Писание, псалмы, притчи, премудрость книжную и ту, что из жизни, чтобы быть судьями и учителями народа.

– Но пляски и хороводы возбуждали народ и иногда приводили к трансу, особенно под действием вина.

– Да, и так было. Ими увлекались в праздники новолуния, как и прыжками через огонь. Пляски практиковались в так называемых школах пророков и у пророков Ваала, которые во множестве развела в Израиле Иезавель. Она сама – символ лжепророчества. У нас, христиан, тоже завелось нечто подобное…