XXXI

Суд

Запись. Из воспоминаний С. А.

Маргарита пришла с красными глазами, в платочке, красных туфельках и в красивом, лёгком платьице. Сергей вспомнил, какая она задорная была девчонка. Начала с порога:

– Сергей, прости меня.

– Что с тобой, Марочка?

– Не зови меня так. Зови Маргарита. Серёжа, если можешь, прости…

– Ну что там? Опять попы тебя накрутили?

– Да нет же. Я сама, я сама… Не могу больше так.

– Ладно, что там ещё? Муравья придавила? Или деньги спустила на духи вместо свечек попам?

– Я не была… не была верной женой. И… и я… я приму любое твоё решение.

– А, это… Я знаю.

– Нет, ты не знаешь. Я тебе изменяла. Лучше прогони меня, но только прости.

– Я знаю, уже знаю.

Маргарита рыдала.

«Значит, этот дух чёртов был прав? – подумал Сергей Афанасьевич. – Или в тот раз моя интуиция проснулась во сне?»

Собраться с мыслями не удавалось, его бросало то в жар, то в холод, лоб стал мокрым. Левий ушёл к себе в кабинет и лёг на диван. Он никогда раньше не думал о разводе.

Сергей Афанасьевич провалился в сон и очнулся, когда в окне едва зардел рассвет. Нужно что-то решить. Он был даже рад тому, что Маргарита созналась. Начинать самому было бы невыносимо трудно. И ещё: она ждала от него снисхождения и милости. Он увидел это. Вспомнилось откуда-то из Писания: суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом. Странно, что раньше вопросы суда его не интересовали.

Левий постоянно размышлял об евангелисте-философе и его произведении. Вот и сейчас он вдруг вспомнил о женщине, взятой в прелюбодеянии, которую привели к Иисусу. Иисус её не осудил: Я не осуждаю тебя, иди и не греши больше. Не осудил, значит, ей не нужно прощенье ни от мужа за измену, ни от Бога за нарушение его заповеди. Левий задумался, потом достал Библию и прочитал это место от Иоанна.

Как странно… Вот Маргарите нужно моё прощение… Она же меня умоляла простить. А в церкви, уверен, уже плакала под епитрахилью. И не раз. Не помогло? А ту блудницу взяли в прелюбодеянии, она не сама пришла, покаявшись. Почему Иисус даже не спросил её о муже?

Ещё минуту назад притча была простой, понятной и красивой – всё как у других евангелистов. И вот… Сергей Афанасьевич с головой погрузился в размышления.

Есть прощение греха Богом и есть прощение обиды ближним. Одно не отменяет другое.

Прощение – это великое событие, это действие духа. Когда мы прощаем, дух побеждает нашу плоть, рефлекс, мы перестаём быть биологическими машинами. Прощение – в какой-то мере подвиг, за который мы сами потом имеем милость и прощение от Бога. Это наш труд и долг, если мы верим Христу.

И кто может простить, если не тот, кому причинили зло? Даже Бог не может. И как простить, если обидчику прощение не нужно? Сказано Иисусом: примиритесь с противниками, пока вы ещё на пути. Если же обидчик не ищет прощения, то ему рано или поздно придётся заплатить за всё, пока не отдаст до последнего кодранта.

Суд будет. Божьего суда никто не избежит. Для этого Суда Бог определил время и мужа, посредством которого он будет праведно судить вселенную. И имя его Иисус. Всё-таки есть грех, есть суд и есть расплата или прощение, сейчас или потом.

С рыбацкой доктриной суда всё ясно и просто. Что же у Иоанна?

Сергей Афанасьевич достал альбом. Как хорошо, что раньше не было цифры и теперь можно вот так перелистывать страницы. Фотографий было немного, и он не спешил. Перелистнув последнюю страницу, Сергей Афанасьевич отложил альбом и вернулся к Писанию.

Приведшие блудницу оставили камни и ушли. Они не судьи? Не судьи! Сказано: не судите, да не судимы будете. А что Иисус, бог Иоанна? Он отпустил её со словами: И я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши. Он не простил блуднице грех, как прощал кающимся грешникам подлинный Иисус, поставленный Богом судьёй, а вовсе не осудил её. Гм-м, бог Иоанна прощает грешника или не осуждает, милует или вообще не судит? Сергей Афанасьевич задумался. Была недосказанность в этой притче.

Левий привык, что все сентенции евангелиста-философа не случайны и направлены на полемику с синоптиками. Он опустил глаза и опять погрузился в чтение Евангелия от Иоанна. Ну, конечно, вот:

Ибо Отец и не судит, но весь суд отдал Сыну…

Вот почему у Иоанна нигде нет и молитвы «Отче наш». Какой смысл просить Отца о прощении, если он не судит?

Но и Сын не судит?!

Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир…

Вы судите по плоти; я не сужу никого.

Хм. Что за… Левий схватился за голову. Иоанн не написал: «Не судите и ждите Божьего суда». Нет! Он вообще отменил суд.

Ни Отец не судит, ни Сын! Так кто же? Неужели никто? Никто.

Сергей Афанасьевич легко вспомнил все места из Иоанна, где говорилось о суде. Прочитал внимательнее, чем обычно. Но это… это нечто!

Философ провозгласил идею: есть естественный механизм, который определяет виновность, как проявитель на фотопленке. Он проявляет их через веру в нового бога – бога Сына, бога Слово, которого раньше не знал никто из евреев. Вот этот проявитель и судит. Вот нужное место:

Верующий в него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличилисъ дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны.

Не уверовал в божество Иисуса – уже осужден. Это критерий добрых и злых дел. Это же настоящий переворот в этике, совершённый Иоанном, которую даже не заметили! Добрые дела приводят к вере; вера определяет, какие дела добрые. Петля. Как такое могли принять читавшие Библию? Вот Соломон – написал книгу Премудрости и просил Бога: Даруй же рабу твоему сердце разумное, чтобы судить народ твой и различать, что добро и что зло?

У Иоанна же вся премудрость: верь, что Иисус – бог. Вера в божество Христа неизбежна, если ты творил добро. Всё с ног на голову: материя и причины впереди веры и духа. Такая вера – результат, а не источник. Она не есть жизнь духа, это не сила, двигающая горы, творящая дела, это не та вера, о которой спрашивал рыбацкий Иисус, желая исцелить страждущего. У Иоанна вера – следствие добрых дел и чудес. Для нас такая вера бесполезна, она бессильна. Сейчас так верят почти все, а никого исцелить не могут. С её помощью удобно лишь отделять плохих от хороших. И отделяли…

Итак, революция норм морали! Или контрреволюция… Не случайно у Иоанна в Евангелии нет Нагорной проповеди. Он её не забыл вставить, он её отменил. Воплощённое Слово не учило различать добро и зло. Оно учило только о себе, о своём божестве. Таким Иоанн изобразил Христа.

Левий так поразился этому открытию, что на время забыл о Маргарите. Как он читал Иоанна и не замечал пропасти, отделяющей его доктрину от веры рыбаков?

Он снова и снова перечитывал всё, что нашёл у Иоанна о суде: ошибки нет. По его учению любое дело, даже злое, если его измерять Нагорной проповедью, есть в конечном итоге благо, если приводит к вере в то, что Христос – бог. Но как сказал Исайя: Горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом, тьму почитают светом, и свет – тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое – горьким!

Исторически борьба рыбаков с философом выразилась в том, что именем Христа творилась милость и одновременно горели костры инквизиции. Это и есть горе, о котором сказал Исайя: смешение добра и зла породило николаитов, хлыстов и многих, подобных им. Они устраивали радения, свальный грех, чтобы искренней каяться и крепче верить в Христа бога. Этой химерой рождены инквизиция и иезуиты, провозглашена святость Иосифа Волоцкого, Геннадия Новгородского, сжигавших еретиков. Так спасали веру в Троицу и считали, что творят добро, – вера приумножалась. Так открыли «совершеннейший» путь спасения – сидеть с чёточками в келье, занимаясь только собой, борясь с помыслами о деятельном служении ближним в мире, как с искушением на грех. Об этом много написано в Лествице.

Левий вспомнил историю из одного патерика. Двое сыновей ушли в монахи, не попрощавшись с близкими. Мать пошла на поиски и, наконец, нашла их незадолго до смерти. Но они согласились выйти из кельи с закрытыми глазами, чтобы не пожалеть мать и не искушаться. Этот аскетизм ради повторения имени Иисуса – высшая степень эгоизма и бессердечия, но подаётся как великий подвиг. Спасение без любви, любовь – на словах. По сути, все это – контаминация буддизма в христианство, которая удалась из-за ослабления христианского иммунитета Евангелием Иоанна. Главное – непрестанно повторять имя объявленного богом Христа. Как верят исихасты, такая молитва будет наилучшим исполнением заповедей, так как ведёт к чистому уму. Имя неотделимо от бога и преображает человека, в котором присутствует через его непрерывное призывание. Оно есть, по сути, божественная энергия – этим руководствовались авторитетнейшие из всех отцов и монахов!

Но как об этом рассказать? И кто поверит? Современникам скучно разбираться в тонкостях, и они с лёгкостью доверяются авторитетам. А Иисус им сказал: не называйте никого отцами и учителями.

Удивительно, как странно живут идеи в обществе, превращаясь в свои противоположности! Христианство главным врагом считало язычество, но при том в его недрах это язычество незаметно нашло кров, войдя в него человеческой мудростью, философией. Воплотившийся бог – это фундамент всего язычества!

Народы верили и будут верить, что их боги – сыновья Всевышнего, рождённые от женщин, иногда от дев или от богинь. Греки называли Всевышнего Кроносом, а его сына – Зевсом, и внуков у него было без числа. Народы обожествляли предков, давая им в мифах жизнь от земной матери и Бога, – плотский отец нередко был под сомнением.

Верящий как язычники, что Иисус сын Бога и женщины, не судится… Не уверовал и стал творить добро, а творил добро и неизбежно пришёл к вере.

Сергей Афанасьевич встал и прошёлся по своей комнате, вышел на балкон. Солнце полоснуло лучом по глазам. Он вернулся, глаза слезились. Подумал, что нехорошо получится, если войдёт Маргарита, быстро протёр глаза и посмотрел в зеркало на стене. Вид его был ужасным: веки припухли и покраснели, нос почему-то стал морщинистым, как хобот, щетина была чёрной вперемешку с сединой и казалась неопрятной.

– Жизнь моя, иль ты приснилась мне? – подумал он.

Вселенная Иоанна – это механизм, который страшнее Страшного Суда. Не к кому взывать о милости. Судьи нет, а есть установленный Богом порядок вещей – простой и безжалостный.

Суд идёт каждый день нашей жизни через отношение к явившемуся свету – вести о том, что Иисус есть бог Сын и сын Бога. Да, собственно, не будет по Иоанну и пришествия Сына человеческого, судьи. Нет у него второго пришествия Христа. Незачем!

Левий открыл Евангелие от Иоанна и поискал ещё одно место, которое помнил. Да, вот ещё подтверждение:

Отвергающий меня и не принимающий слов моих имеет судью себе: слово, которое я говорил, оно будет судить его в последний день.

И здесь суд без судьи. Было сказано: веруй! Слово произнесено Словом, богом, значит, оно неотвратимо, оно вне времени. Не поверил? Осужден. Как далеко это от веры древних евреев: жив Бог! Для них Бог – личность, Отец, который наказывает и милует.

Вспомнился Иов и его мучения. Ради чего они были? Или за что? Это основной вопрос книги Иова. Иова мучил именно механизм возмездия без живого Судьи. Разве не для того Иов страдал, чтобы увидеть лицо Бога, лицо своего Судьи, узнать его и понять, получить ответы, различить, где и когда он творил добро и зло? Он к этому взывал. Друзья Иова говорили о механизме: от дел осудишься или оправдаешься. А Иов не видел того, чтобы сами дела привели его к благу или к мучению, к свету или тьме. Нет, дела – следы духа на земле, свидетельствующие, какой дорогой он шёл. Они растворяются, истираются вместе с канувшей в прошлое вселенной. А дух вечен. Преодолевая страдания, он разгорается и разрывает оковы времени, даёт увидеть предвечного Судью и заглянуть в вечность, получить надежду будущей жизни. Иов готов был принять страдание, лишь бы увидеть Творца и понять Его, увериться, что во всём происходящем с ним был смысл.

Сергей Афанасьевич достал карандаш, сел в кресло и стал писать, время от времени комкая листы и бросая на пол. Наконец смысл проступил ярче, и он, почувствовав удовлетворение, остановился и прочитал вслух:

ИОВ

 

В давние-давние времена жил человек по имени Иов.

Он был праведник.

У него было десять сыновей и без счёта овец и коров,

И стражников.

Он помогал всем, кто в беде, вдовам и сиротам,

И странникам.

Но напали разбойники, увели скот, погибли его сыновья,

и не стало жизни мирной там

И праздников.

 

 

Заболел сам Иов, покрылся коростой;

Пришли друзья его утешать.

– Знать, ты грешил, – говорят. – Всё просто,

Признай, и вернётся к тебе благодать.

 

 

– Со мной, – отвечает Иов товарищам, -

Силы небес развязали войну.

Взгляните, вы видите это пожарище?

И вот, сыновей мне моих не вернуть.

 

 

Кто верил в меня, теперь ненавидит

И злобно плюется мне вслед, говоря:

«Бог наказал тебя, Бог всё видит.

Всё по делам твоим, всё не зря».

 

 

– Но разве дела знают духа пределы?

Они лишь следы на песке морей.

Пройдут времена, и как надписи мелом

Сотрёт их из памяти ветошь дней.

 

 

Девятый вал испытает смелых.

Волны узнают, кто смерти милей.

Летят в облаках небесные стрелы

И в клочья рвут паруса кораблей.

 

 

Тону я, не зная себе приговора,

Судьи моего не увидев лица,

Ищу оправдания вместо позора

И жажду всмотреться в очи Творца.

 

 

Любовь всегда разгибает колени,

Её мысль высока, как лоб мудреца.

Но как полюбить игру света и тени?

Как сердце поверит, не видя лица?

 

 

Его лицо смотрит в сердце самое,

Когда тает снег, а под ним – цветок;

Или когда умирает мама;

Или младенец терзает сосок.

 

 

Господь явился Иову в духе:

– Иов, что взываешь ко Мне, скорбя?

– Я слышал о Боге лишь слухом уха

И мнил делами спасти себя.

 

 

Но дела – сыны дня, почившие в ночи,

Их не пробудит света заря.

Мученье открыло мне мёртвые очи;

Страданье я пил, чтоб увидеть Тебя.

 

 

Твой лик в топоре я увидел на плахе

И в крови, пролитой в могильный ров.

Смотрю на Тебя я в пепле и прахе

И отрекаюсь от всех своих слов.

 

А ведь правда, Бог часто и с убийцей, и с жертвой. Как это понять? Бог – ни на чьей-то стороне. Но каждый или с Богом, или против Него. Вот Исаак Сирин, он понимал…

Сергей опять мысленно вернулся к Маргарите и вспомнил, как она спасла его от сильнейшего потрясения после неудачной премьеры. Его первая жена почти ничего не знала. А он не мог разобраться и понять, за что он потерпел это крушение и продолжал дрейфовать по жизни без духа с разорванными парусами. В какой-то момент он лишь подставил бумагу под расплавленную струю боли и переживаний и записал:

КИНО

 

Я сгорел в облаках.

На землю упала обшивка.

Хрип железа, вонь болот и песок в сапогах,

И небо – фальшивка.

Кольцо сжало палец, давит змеем,

Мы лежим вдвоем, постель греем.

Ты склеила меня из кусков:

Я как Кино Цоя -

Жизнь из обрывков снов.

Вставай, досмотри её стоя.

 

Сергей Афанасьевич принял окончательное решение. Он встал и вошёл в зал. Маргарита сидела на диване, обмякнув вокруг подлокотника так, словно не меняла позу со вчерашнего вечера. Ему стало жалко её.

– Маргарита, – Левий увидел лицо жены и едва удержал слезу. – Как у вас, православных, считают: почему человек страдает?

– Ну, как сказать… – Маргарита смотрела большими печальными глазами собаки, потерявшей хозяина. – За грехи, наверное, и чтобы проверить веру, что человек любит Бога не только в благе, но и в беде. То есть не за подарки, а просто, как любят отца. Или детей – даже если они причиняют боль.

– То есть Бог нас проверяет, любим ли мы его?

– Нет… ну-у, нет, наверное. Не знаю… Ты такие вопросы задаёшь!

Сергей Афанасьевич продолжал говорить, всматриваясь внутрь и словно забыв о Маргарите:

– Причина страданий… Сколько людей пытались понять и объяснить это. Это непонимание – всё равно, что незнание Бога. Каков Он, почему так поступает с нами?

– Кажется, наша слепота сама и порождает боль…

Эта мысль была живой. Маргарита обладала удивительной способностью иногда видеть суть, при этом большую часть времени занимаясь суетой. Что делает её светлый ум в это время? Спит?

– Да, слепота всё обессмысливает. Это она мучила Иова. Только вера способна исцелять от слепоты. Вера свидетельствует о духе, что он есть, а дух знает цель. Имеющий цель не может быть слепым.

Маргарита ожила:

– Я бываю, как слепой котёнок. Мама ушла, хочется кушать, и он мучается, пытается найти её. Знает, что она где-то рядом, но не видит, потому что глаза закрыты. И тогда старается открыть глаза. А до страдания даже не пытался увидеть её – ему было хорошо.

– Это чувство, что Бог рядом, было у Иова. Он не видел его лица, а только ощущал дыхание Бога в ноздрях. Страдание заставило Иова открыть глаза, он увидел Бога, и оно прекратилось.

– А почему Отец оставил Иисуса на кресте?

– Вопрос… Найти ответ на это – значит многое понять в христианстве. Богословы придумали философские схемы типа: в нём умалилась божественная природа, чтобы он смог умереть. Даже термин придумали: кенозис. Это языческое мышление – природы и силы вместо личностей и любви. Оставил Отец, а им представляется, что батарейка божества села.

– А ты что думаешь? – Маргарита на время будто забыла обо всём, увлеклась беседой.

– Слова бессильны… Что такое эта богооставленность? Такова смерть проклятого. Как в псалме сказано: смерть грешника люта. Это та самая чаша… Нужно различать бедствия, мучения и страдание. Бедствие и мучение – извне, страдание – изнутри. Можно и в бедствиях не страдать, а радоваться. Беды настигают и праведников. А умирают в страданиях грешники. Так вот, Иисус претерпел мучение и бедствия или страдал?

– Мучение было, ужасные мучения…

– Он был презрен и умалён пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни. Он был презираем, и мы ни во что ставили его. Но он взял на себя наши немощи и понёс наши болезни; а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Так это увидел пророк Исайя.

– Они думали, что его наказывал Бог? А Бог не наказывал. Он словно устранился от суда…

Сергея Афанасьевича как током ударило. Он только что думал о том, как ужасно быть в жерновах мёртвой схемы, суда без судьи. От этого и страдание. И вот, Маргарита… Всё-таки нас связывает некая невидимая нить. Вслух он сказал:

– До Христа было так: если не согрешил, то Бог за тебя, и ты в благоденствии. Если же у тебя беда, ищи, почему Бог тебя наказал. Всё просто. Если ты на кресте и тебя осудил церковный суд, нет сомнения, Бог наказывает тебя рукой палача.

– Этим буква закона исполнилась в отношении Христа?

– Да, до последней черты и йоты. Как и сказал Иисус. Буква безжалостна и слепа, по букве Иисус был виновен.

– А Божий суд его оправдал.

– Иисус нарушал закон, но… не грешил. Не согрешил ни в чем. Убийством праведника закон Моисея уничтожил сам себя.

– А до Христа беды объяснялись только грехом?

– Павел потому и переживал за учеников, что все привыкли так думать. Они свои страдания и беды Павла объясняли тем, что уклонились от истины. И колебались из-за этого в вере. Но Иисус научил нас, что бедствия – это не наказание Отца и не Его суд. Про мучение и бедствия ты сказала. А про страдания? Иисус страдал?

– Конечно… страдал. Беды и казнь – это люди, закон. Бог его не наказывал, но почему Бог его оставил на кресте? Почему оставил его страдать?

– Ты же сама сказала: отстранился от суда. Скрыл лицо. Иисус страдал, потому что не видел лица Отца, ослеп, потерял цель, был в искушении, колебался в вере. И его крик: почему ты меня оставил?!.. Оставленный Богом слеп, разве нет? Иисус умер как грешник, не совершив греха. Иисус нарушал закон, но не согрешил. Он на кресте спрашивал себя: неужели Отец смотрит не в сердце, а на букву закона? Нет, нет. Тогда почему допустил убийство, оставил? Любовь не могла так поступить! Но ведь закон должен исполниться до последней йоты и черты! Таково искушение Иисуса на кресте. Но ответ был за чертой смерти. Да, любовь Отца не могла так поступить – она воскресила сына, отменила приговор. Так смерть и воскресение Христа описана апостолами.

Сергей Афанасьевич умолк, а потом тихо, будто для себя одного сказал:

– По Иоанну Иисус не страдал: он бог, он знает всё; знает, зачем его тело умирает на кресте; знает, что идёт к Отцу. Как всё рационально, как по-язычески блекло. Но я теперь понимаю, благодаря тебе, что страдание…

Маргарита вспыхнула, но Сергей Афанасьевич не заметил и продолжал:

– Это слепота, это богооставленность.

Маргарита поняла, что муж говорит не об её измене, и молчала, пряча глаза.

– У нас страданием открываются глаза, без страдания с глаз не спадает пелена тленного мира, закрывавшая свет и Бога. Без страдания не можем обратить свой взор к Отцу, не хотим его знать и любить, хотим жить в стране далече, как блудные дети.

Наконец Маргарита подняла глаза и сказала:

– О Христе Павел сказал, что Христос страданием навык к послушанию, и что стал совершенным через страдание.

Сергей Афанасьевич удивлённо посмотрел на жену и подумал: а она действительно умна и вдобавок многое поняла. А вслух сказал:

– Марочка. У нас… кольца.

– Хотя не венчаны. Теперь уже, теперь… Я всё ждала. А теперь…

На ковёр капнула слеза. Маргарита опустила голову, так что лица не было видно. Она рыдала, без всхлипов. Сергею Афанасьевичу хотелось сказать что-то примирительное, но как-то само вырвалась:

– Смерть обвенчает – она не лицемерит… Ты прости меня за всё. Прощаешь?

– Простить? За что? За что-о… – Маргарита едва не завыла, но голос сорвался.

– За то, что я сухарь. Чёрствый. Ты хотела любить. А я?

Маргарита закрылась руками и сидела лицом в пол.

– Я тебя прощаю, Марочка. Мы будем верны друг другу по закону свободы. Без колец, без оков. Кольца – на переплавку.

– Но я же… Серёжа.

– Мы начнем с тобой новую жизнь, если ты согласна.

– Согласна ли я?

– Ты больше не ходишь к попам рассказывать про нашу семейную жизнь. А я ничего не делаю, не посоветовавшись с тобой. Даже во сне. И вообще, мы с тобой впредь одна плоть.

– Одна плоть? Ты имеешь ввиду?..

– Да не то, чтобы… Вернее, и это тоже.

– Ах ты! Сам сказал, а теперь меня выставил этакой…

– Я про то, что мы будем одинаково любить наших будущих детей, все невзгоды будут для нас общими, как будто мы с тобой две души в одном теле. И радости у нас будут общими. Мы будем с тобой вместе отвечать перед Судией, вместе понесём наказание или получим награду. Если ты согласна, конечно.

– Согласна ли я?

Маргарита подняла глаза. Она была похожа на молодую невесту – смущённая, зардевшаяся румянцем, большие глаза её, ещё в слезах, блестели:

– Ещё как согласна!

Сергей Афанасьевич улыбнулся, впервые со вчерашнего Дня.