XXII
Маргарита
ПРИВЯЖИ МЕНЯ СТИХАМИ…
Что скользишь по мне глазами,
Не стесняясь, не любя?
В сердце как хирург руками
Что ты ищешь? Ищешь зря…
Красоту мою словами
Раствори и пей до дна.
Привяжи меня стихами
За берёзку у окна.
Это единственное стихотворение Маргариты.
Маргарита была очень красивой. Лицо у неё узкое, нос тонкий, переносица высокая. И глаза – карие, большие, слегка раскосые, а волосы густые и почти чёрные. За ней многие приударяли. Она понравилась Левию ещё в университете, когда училась на первом курсе, а он заканчивал аспирантуру. Но женился он на другой – так бывает. Маргарита вышла за программиста с ВМК. Семья у них так и не сложилась – прожили лишь год вместе.
Гормоны у неё тогда кипели, а муж Слава был слегка не от мира сего. Она увлеклась религией, ходила каждую неделю на службы, старалась как-то сублимироваться через хоровое пение, пробовала себя в живописи. Потом пошла в качалку. Сначала она осталась в аспирантуре, изучала мистицизм эпохи Возрождения и религиозный символизм в картинах Леонардо. Потом устроилась в девелоперскую компанию и неплохо продвинулась. Но она не могла остановиться на чём-то. Ей казалось, что она пока только пробует, а потом начнёт жить по-настоящему.
Но ничего стоящего, заметного не происходило. Зарабатывала она неплохо, квартира – от родителей, на машину накопила, отдых в Греции, Турции, по вечерам кафе, кино, театр. Так день за днём. Жизнь текла меж пальцев, не оставляя ничего, ни песчинки в ладонях. Это её тревожило. Слом этой схемы случился от совсем неприметного события в середине мая, как раз вскоре после пасхи.
Маргарита любила время от времени бродить по парку рядом с домом. Весной было особенно хорошо, запахи и краски действовали как нашатырь на спортсмена. В один из дней вечером она задержалась рядом с группкой седеньких старичков и старушек. Между них был видный такой старик, пел под баян песни военных лет. У него был прекрасный голос, густой, сильный, он явно был отставной профессиональный певец. Старушки подпевали. Глаза их светились, они были счастливы и исполнены любви. На следующий день Маргарита пришла опять и нашла стариков там же. Она постояла, послушала их песни и разговоры. Столько лет прожито, а самым прекрасным временем оказались годы войны. Только эти четыре года – остальная жизнь прошла, словно её не было. А как же голод, смерти, ранения, невыносимые тяготы? Всё это вспоминалось ими без скорби, скорее, наоборот. И самыми близкими для собравшихся на полянке стариков были те, кто прошёл войну, – ближе родственников и даже детей. Их соединял вместе дух. Он их как будто искал и приводил отовсюду и вмиг делал родными, они понимали друг друга с одного взгляда, одного слова. Так продолжалось десятилетия. Их было не разорвать даже смертью. Уходившие оставались, им наливали в стаканы, их вспоминали. И среди них было немыслимо предательство. Маргарита была потрясена. Вот где настоящая жизнь, настоящая пасха.
Незадолго до этого открытия Маргарита стала общаться с Левием. Она знала его ещё по университету, он был умным и тонким человеком и тогда ещё заинтересовал её. Сергей выпал из университетской тусовки, она забыла о нём, а потом он объявился в её кругу уже режиссёром. У него было несколько удачных проектов, он стал модным. Потом пошла чёрная полоса, и он серьёзно захандрил.
Как раз в конце мая сидели в компании, разговорились. Сергей только что снял фильм про войну, неудачный. Вернее, его не приняла публика – мало action, крови, всё больше о душе. Короче, не попал. Сергей был раздавлен и пребывал в нокауте. Маргарита пожалела его, приголубила и как-то незаметно для себя самой оказалась с ним в постели. Её удивило, что он обрезанный.
– Ты что, еврей?
– Ну да… Это плохо?
– Нет. Но разве евреи до сих пор обрезаются?
– Потихоньку делали так и при советах. У меня бабушка была очень религиозной, да и дед тоже, хотя прикрывался партбилетом.
Поговорили о том о сём. Маргарита рассказала о своем «открытии» в парке:
– Ты знаешь, я люблю церковные службы. Но сейчас, на контрасте, они показались мне театральными постановками. Но почему так? Куда делась настоящая радость пасхи – ведь она была у верующих?
– Я думаю, вначале церковная пасха была ещё ярче, чем эта военная. Знаешь, что такое песах, пасха?
– Ну да, евреи вышли из египетского рабства. А в ночь исхода кровью агнцев спаслись от смерти, когда она проходила по земле египетской, убивая первенцев.
– Да. Так и в Отечественную было – только в этот раз Аваддон был облечён в немецкую форму. И за избавление многие отдали свои жизни и кровь. И какая радость была после победы!
– А Христос спас нас от вечной смерти. Ведь так? Но почему нет такого единства и радости, как у стариков-ветеранов?
– Именно потому, что всё на словах. Ветераны всё пережили, а вы нет… не все. А нужно испытать. Только не на церковной службе, не пением и не игрой, и даже не экстатическим состоянием, и не мистически. Реально! Реально – и только так! Исполняя заповеди, а не объясняя их неисполнимость. Без жертвы нет радости, сердце не участвует, оно спит. Его не колышут голые смыслы без чувств, интеллектуальные схемы, красивые слова, формулы. Без потерь и страдания нет радости избавления. Как только праздник переходит на язык символов, процедур, ритуалов, наступает смерть, дух уходит. Вспоминают жертву Христа, поют гимны, но причастности к жертве нет. Вы придумываете её, заменяя реальность.
– Но мы соединяемся с Христом, вкушая его плоть и кровь! Это не соучастие? Куда уж реальнее и ближе?
Сергей Афанасьевич наблюдал за Маргаритой: горячая кровь, искренние порывы и одновременно – схемы, слепота и лукавство! Неужели отличить придуманное от настоящего так сложно?
– Это игра, Маргарита. Мистерией можно увлечься, но… но в ней нет ничего настоящего.
– А в войну они жертвовали всем? Всем, что имели?
– Да, и жизнью. Смысл войны и прочих потрясений, как это ни ужасно звучит, в том, чтобы возжечь потухший дух любви. Обратить сердца людей к ближним.
– Ты умница. Ты так всё объяснил! Но какой же ты агностик?
– А ты – как ласточка, схватываешь налету. А насчёт веры… Я верю благой вести, но меня отталкивают ритуалы и богословские шаблоны.
– Серёженька, ты это о чём? Забудь и не оправдывайся. Благодаря тебе и старичкам-ветеранам я начала понимать, для чего мы живём! – красота Маргариты стала ещё ярче, словно включилась подсветка изнутри.
– Я могу быть рядом, чтобы ты не сбилась с пути.
– Ты что, делаешь мне предложение? Прямо в постели? Как-то быстро всё, за одну ночь. Но я согласна.
Так началось всё у Сергея с Маргаритой.
Маргарита всегда помнила тот разговор. И ей хотелось договорить. Она тогда нащупала что-то важное для себя.
Прошло много лет. Как-то раз, когда муж что-то писал дома, Маргарита вернулась с литургии. После службы была трапеза в храме. Это было особенностью прихода, которой все чрезвычайно гордились. Обычно обсуждали новости, но в этот раз был новенький прихожанин, и за беседой коснулись евхаристии. Маргарита так увлеклась, что почти дословно вспомнила разговор с мужем и рассказала за столом. Впечатление она произвела огромное. Вернувшись домой, Маргарита бросилась к мужу:
– Ты говорил, что сейчас нет соучастия в жертве Христа и потому литургия стала театром.
– Что? Когда?
– Давно, тогда. Ещё в первую ночь.
– А-а? – Сергею Афанасьевичу смутно помнился тот разговор. – Она всегда была театром.
– Э-э… не задирай меня.
– Ты читала «Вакханок» Еврипида?
– Нет. Вернее, пролистала как-то… давно.
– Вакханки разрывали на части коров и коз и поедали плоть воплотившегося в них божества. Вот они-то соединялись с богом! – Сергей Афанасьевич хмыкнул. – Вернее, они были одержимы своим богом, они верили в это и ясно переживали своё превращение, преображение. И ещё верили, что так обретут бессмертие. Но это самообман. У Еврипида всё очень живо описано.
– Ещё скажи, что Дионис – воплотившийся бог, рождённый от девы.
– Да-да. А мать его называли богоматерью. Подожди…
Сергей Афанасьевич привстал, опёршись на локоть, и одной рукой что-то набрал на смартфоне:
– Вот, слушай. Он говорит: я, Дионис, сын Зевса, которого родила некогда Кадмова дочь Семела… променяв свой божественный образ на вид человека, я пришёл к струям Дирки и к волнам Йемен… Прямо как сейчас говорят про Христа: променял божественный образ на… Ага! Вот ещё: …установив там свои хороводы и учредив свои таинства, чтобы засвидетельствовать перед смертными свою божественность.
– Хм. Хочешь сказать, и Христос учредил таинства и богослужение, чтобы познали и воспевали его божественность? – Маргарита напряглась, голос стал звонче и холодней. Но она держала себя в руках и оставалась дружелюбной.
– Нет, богослужение и таинства учредили ваши жрецы. А сам он сказал так: благовествовать я должен царствие Божие, ибо на то я послан. Христос не был послан, чтобы доказывать свою божественность.
– Но, кажется, он только об этом и говорил – что он хлеб, сшедший с небес, ну и другое… А ему не верили.
– Так только в Евангелии от Иоанна. У нас уже был разговор… тогда, возле мечети, помнишь? Автор не был апостолом Иоанном и учеником Христа, а скорее учеником Филона Александрийского. Возможно, его также звали Иоанном, но это другой Иоанн. Что касается апостолов… по их свидетельству Иисус учил о том, что приблизилось царство Бога. И как войти в него, как войти в завет с Богом. Про свою божественность он не говорил потому, что, во-первых, это неправда, а во-вторых, его бы сразу побили камнями.
Маргарита успокоилась, отдышалась и теперь могла задавать вопросы:
– А разве не пытались? В Иерусалиме сколько раз…
– Камнями? Ну что ты! Это только у Иоанна – за проповедь своего божества. У Марка, Луки и Матфея этого нет. Один раз в Назарете… хотели убить, но там за другое. А в Иерусалиме – нет.
– Ну, ладно, тогда расскажи ещё о язычниках. В чём суть их таинств?
– Во время мистерии вакханки впадали в особое состояние, которое сам Еврипид назвал одержимостью. Они разыгрывали смерть своего бога Диониса, которого разорвали титаны, и его месть убийцам. Но, в отличие от титанов, делали они это с позволения своего бога, в особых ритуалах, называемых мистериями… И тогда, съев его плоть и напившись крови, они сами становились как боги.
– Проводишь параллели? Ну-ну. Христос никому не мстил, а Дионис был мстительным.
– Эту параллель провёл не я, я как раз против. Христос не был богом, а Дионис, хотя и в мифе, им был, да ещё мстительным, как ты заметила. Вакханка Агава в трансе разорвала на части своего сына Пенфея. Сейчас… найду, как там описано. Вот: Но она, испуская пену изо рта и вращая своими блуждающими глазами, одержимая Вакхом, не была в своем уме, и его мольбы были напрасны; схватив своими руками его левую руку, она упёрлась ногой в грудь несчастного и вырвала ему руку с плечом – не своей силой, нет, сам бог проник своей мощью в её руки, схватив его за руку и упёршись ногами в его грудь.
– Фу-у, какой ужас! Пенфей не поверил в Диониса?
– В богом рождённого бога Диониса – в нового бога и в богоматерь Семелу, как они названы у Еврипида. Еврипид, по сути, предсказал инквизицию в лице Агавы.
– Ну-у, это о-очень натянуто… Всё-таки еретики угрожали существованию церкви и спасению душ. Их убивали, чтобы…
Сергей Афанасьевич перебил:
– Разница невелика. Еретиков всегда представляли хищниками. И вакханки в трансе представили Пенфея охотником, львом, поджидавшим их в засаде, на вершине огромной ели, чтобы убить их. Но убит был сам Пенфей. Когда Агава очнулась, она увидела, что держит голову не убитого льва, а своего сына.
– Какое… жуткое состояние? Но я не вижу в их диком пожирании сырого мяса и крови никакого сходства с евхаристией.
– И я не вижу – у них был реальный транс, а у вас театральный. Язычники, став христианами, притащили к вам свои мистерии, что в переводе на русский – таинства. И теперь вы в мистерии едите своего бога и преображаетесь. И ваша природа якобы соединяется с божественной! Ваши жрецы, правда, почти убрали вещества, изменявшие сознание, – оставили совсем немного вина. Не стало безумия, вакханалий во время мистерий, но исчезла и их сила, энергия. Не для всех, конечно, не для чувствительных – им хватает пения, обстановки, ладана, свечей, чтобы переживать всё, как наяву. Андрей юродивый, к примеру, – ему вещества были ни к чему. Ты читала о его видениях?
Маргарита не стала цепляться к словам, ей не терпелось узнать побольше. Муж не часто был так разговорчив, как в этот раз.
– Ты думаешь, и у евреев была такая же подмена в своё время? И как результат – беснование?
– Именно. Помнишь, у Матфея? Там мальчика бросало то в огонь, то воду в новолуния, когда евреи праздновали рош кодеш? Уже тогда язычество подмешало свой мистический яд в эти праздники. Все мистерии – это лживое соучастие в жертве. Это театр. А чтобы было поживей, язычники колют себя, режут, прыгают через огонь или пьют кикеон. И почти любая одержимость – отсюда, из мистерий.
– Но евреи же не пили кровь и не ели сырое мясо!
Глаза Маргариты были очень живыми и блестели, когда ей было что-то интересно. Сергей Афанасьевич посмотрел на неё и в который почувствовал себя влюблённым. Это повторялось с ним из раза в раз, уже много лет. Маргарита обладала какими-то чарами, и он, несомненно, любил её с годами сильнее. Кажется, таких женщин раньше считали ведьмами?
Было трудно сосредоточиться, но Сергей Афанасьевич продолжил:
– Они входили в транс другими средствами. Людям всегда хотелось этого, во все времена. Посмотри, сколько сейчас наркоманов. Вещества и в элевсинских мистериях, и в кастанедовских практиках, и сейчас схожие: вино и травы всякие, грибы и другие источники алкалоидов, изменяющих сознание. Ещё они пели гимны и плясали, водили хороводы.
– Так евреи всё-таки практиковали транс, колдовство, вызывание мёртвых?
– Это было строжайше запрещено, но тайна притягивала. И это состояние… оно настолько мощное… Некоторые, чувствительные и психически неустойчивые, как современные медиумы, они всегда немного в трансе, но по-тихому… А когда видели Христа, они чувствовали что-то, их начинало… колбасить, они подбегали, кланялись. Они почитали Иисуса богом, сошедшим к людям.
– Господи, помилуй! Я ведь пою в храме: Рождество твоё, Христе боже наш… Я тоже, по-твоему, одержимая? – Маргарита вскочила с дивана и рефлекторно потёрла ладонями платье. Она так делала в детстве, когда мыла руки в школьном туалете. Потом отучала себя, но когда волновалась, опять становилась девочкой.
– Марочка, Марочка, радость моя, не кипятись.
Маргарита стояла у окна, щеки её горели, словно сквозь них просвечивало утреннее солнце. Она была всё ещё переполнена эмоциями. Но грудь потихоньку успокаивалась и стала вздыматься реже. Маргарита обернулась:
– Прости. Я тут с тобой договорилась…
– Ты меня прости, я бываю резок. Давай-ка лучше к древним евреям.
Маргарита молчала. Наконец, окончательно успокоившись, повернулась к Сергею Афанасьевичу и посмотрела на него теплее:
– Как же евреи так долго хранили пасху?
Левий встал из-за стола. Он говорил ровным голосом, словно зачитывал статью из энциклопедии:
– Она тоже выхолащивалась. Но в давние времена жертва животных не была символической – это часто была значимая часть имущества, которой человек лишал себя добровольно. А это бывает трудно.
– Но, но этого недостаточно. Деньги, имущество…
– Да, недостаточно. Главное… это лишение жизни. Животное испытывает страх пред лицом смерти. Агнец умирает, жизнь тает, и всё отражается в его глазах – это не то же, что прочитать о смерти. Последний взгляд жертвы и её трепет достают до нутра. Вот от чего избавил меня Господь – так думает жертвователь.
– Да, животное чувствует, как мы. У него всё, как у нас. Кроме… кроме, может быть, слов? – Маргарита задумалась. – Я как-то в деревне видела, как отрубают голову курице. Это… это невозможно. Я убежала, не смогла…
– Сильные чувства, да? Увидеть, как уходит жизнь; понять, что такое смерть… Язычники ещё приплели сюда своих богов. В этом тоже был смысл, но это долго рассказывать.
– Нет-нет, расскажи, расскажи. Серёжа, не набивай себе цену, ну-у… – Маргарите явно хотелось узнать больше, а Левий никогда не мог отказать жене, когда она очень просила.
– Понимаешь, Марочка, старик Фрейд ошибался. Вернее, он не так расставил приоритеты и поместил на первое место либидо. Но в подсознании лежит ещё большая сила – страх смерти. Он более иррационален, чем либидо, прикосновение к нему равносильно удару тока и даже сильнее и много болезненнее. Он парализует. Просто во времена Фрейда, и тем более в наши времена, смерть научились прятать. Её человек теперь нигде не видит: умирают в больницах, потом морг, могила, нет публичных казней ну и прочего. Сейчас смерть животных не увидит даже фермер – скот забивают промышленными масштабами в специальных скотобойнях. В результате этот страх так глубоко спрятался в подсознании, вернее, люди только и делали, что его старательно там закапывали. Так что старик Фрейд не обнаружил его в подсознании во всей его жуткой силе.
– Так-так… верно. Когда вылезает страх, либидо бежит. А при чём здесь боги?
– В древности у людей было всё наоборот: они прятали похоть и не прятали смерть – это было невозможно, смерть была повсюду. Поэтому они старались победить страх смерти, а не спрятать смерть. И мистерии были лекарством. Представь, что ты смотришь фильм ужасов под ЛСД…
– Трудновато, я не пробовала.
– Посвящённые повторяли в ритуалах подвиги богов и героев, в которых они превратили своих предков за их бесстрашие. Тот, кто победил свой страх, всегда вызывал восторг и поклонение. Герои в мистериях сражались, умирали, сходили в аид, возвращались. А чтобы всё было как взаправду, чтобы по-настоящему, участники ритуалов и мистерий пили вещества, изменяющие сознание. Ну и пляски, и медитации всякие, молитвы – много там ещё всего… Такова тайна и самой таинственной из мистерий – Элевсинской.
– Теперь понятно… Это было важно – жизнь была полна ужасов. Выходит, нынче страх смерти спрятался? Причём глубоко, но он сильнее, чем когда-либо…
– Именно! Хотя его не видно, но он напитался силой.
– Да, а мистерии – это такая мощь! Хоть и искусственная, как бы на стероидах…
Маргарита была довольна. Она, подойдя сзади, обняла мужа и прижалась к его голове щекой:
– Какой ты у меня у-умны-ый! Так! С богами разобрались. А что там у древних евреев? Мы остановились… Да, про их жертвы и пасху…
– Моисей удалил из жертвоприношения мистическую составляющую, всяких там богов, энергии, гипноз, театр, вещества. Для евреев бык был быком, а не Аписом, не Серафимом, не богом, не Дионисом. Они не испытывали перед ним священного трепета и не впадали в транс. Они просто закалывали животное, которое так же смертно, как и они сами. Видели его смерть, переживали её. А потом ели его тело, в котором не осталось ничего таинственного, – жизнь ушла… Они не считали, что ели бога.
– Но в глазах египтян они убивали их языческих богов, когда закалывали пасху?
– В глазах египтян – ты правильно сказала. Это помогло евреям избавиться от страха перед придуманными богами. Если бы у них осталась хоть капля египетской веры, что агнец – бог, они сошли бы с ума, наверное, убивая и поедая богов, как безумные вакханки. Но евреи делали это, не боясь кары небес. Это было их свидетельство веры в единого Бога.
Маргарита так увлеклась, что не сняла туфли, продолжая стоять на каблуках. Она сняла их стоя, держась рукой за мужа. Туфли были ярко-красными, в цвет помады. «Почему женщины так любят красный? – подумал Левий. – Это же цвет опасности. Они загоняют нас красными флажками в свои сети…»
Маргарита спросила:
– Но ведь и египтяне ритуально закалывали быков – я читала. Они что же, не боялись убивать своих богов? Как евреи?
– Только в мистериях, установленных богами. Это всё то же, что и у вакханок. Более того, жрецы стояли в нише под вспарываемым животом быка и с ног до головы обливались его кровью. Они верили, что это кровь божества, которая очищает и преображает смертное в бессмертное. Как видишь, это не обычная трапеза. Ничего нового не придумано.
– А разве у христиан евхаристия – просто трапеза? Без таинственных вещей?
– Без… О пресуществлении хлеба и вина в тело и кровь апостолы не ведали. Почитай в Деяниях – обращённые ежедневно по домам, а не в храме, преломляли хлеб в радости сердца. Собственно, евреи всегда преломляли хлеб по домам, вспоминая Бога и своё спасение. А уверовавшие стали вспоминать и Христа, как своего спасителя.
– Теперь поняла. Евреи и первые христиане делали почти то же, что и язычники. Но вкладывали в это противоположный смысл.
– Где-то так. Если убрать нюансы.
– А потом они снова и снова отступали от веры?
– Евреи время от времени легко возвращались к язычеству.
– А жертва Христа?
– Это ты мне расскажи.
– Ну давай, муж, не набивай цену, растолкуй мне, немощному созданию.
Сергей Афанасьевич задумался, стоит ли углубляться и не приведёт ли разговор к конфликту. Поколебавшись, он ответил:
– Можно сказать, что Христос принёс себя в жертву. Это была жертва, да. Но в каком смысле? В том смысле, что Иисус предпочёл расстаться с жизнью, но исполнить заповеди. Их невозможно было исполнить и остаться живым. Во всяком случае, так я понимаю три Евангелия из четырёх. Но это, конечно, никакая не мистерия. Он не думал, что кто-то будет его есть, как сказано в иоанновском Евангелии.
– Он мог, но не воспротивился злому, как сам и учил; был, как агнец, безгласен? Так ведь? Агнцы не кричат, когда им режут горло, не брыкаются, не кусаются. Они до конца верны своим богам, людям.
– Вот молодец, лучше меня сказала. Кстати, свиньи кричат, визжат и кусаются. Они нечистые, неверные человеку.
Сергей Афанасьевич встал:
– Кхм, Марочка, давай прервёмся. Я, признаться, не прочь подышать воздухом. Смотри, какие погоды на дворе! Может, сходим куда-нибудь?
Но Маргарита явно не собиралась прерываться на самом интересном месте:
– А как вообще возник такой образ, как преломление хлеба? И зачем называть его телом?
– У евреев преломление хлеба всегда символизировало жертву, жертвенного агнца. Знаешь, почему? Можешь почитать в толкованиях на Тору. Пасхального агнца ели раз в году, а хлеб преломляли каждый день за обычной трапезой. Но ведь жертву нужно вспоминать ежедневно, чтобы память о ней была живой. Так хлеб стал символом агнца. И Христос, идя на смерть, указал, что отныне он агнец, он спасает нас от вечной смерти, и заповедал преломлять хлеб в его воспоминание.
– Жертвой в реальности была жизнь. Жизнь за жизнь. Так? Не тело, как мясо, которое можно есть, а жизнь. Остальное – символы.
Левий посмотрел на жену. Иногда она его удивляла, как в этот раз. Как она прячет этот острый скальпель в красивой головке?
– Именно. Тело пасхального агнца когда-то стало едой для евреев как раз потому, что в нём нет таинственных сил и энергий. Как и в хлебе.
– Главное – воспоминание о жертве, воспоминание меняет нас, оно преображает, а не какая-то чудесная природа поедаемой пищи. И не энергии божества. Так? Воспоминание – это пища для веры. И Христос сказал, преломляя хлеб: Сие творите в моё воспоминание.
Левию захотелось укусить эту красотку: ну что за умница.
– Верно, Марочка, солнышко. Мясо или хлеб – это не так важно, – Сергей Афанасьевич посмотрел на Маргариту, опасаясь бурной реакции. Но она была спокойна. – В воспоминание Христа преломляют хлеб. А вино пьют, подтверждая завет, как Иисус и сказал про чашу: сия чаша [есть] Новый Завет в моей крови, которая за вас проливается. Вот почему хлеб и вино – святы. Не потому, что это плоть и кровь бога, который таинственно присутствует в них божественными силами и энергиями.
– Хм. А ведь агнца варили и потом пекли. Разве тем не свидетельствовали, что в плоти нет ничего сакрального? Божественное не стали бы варить – ели бы сырым, как вакханки. Я правильно поняла? Жизнь и всё таинственное, что с ней связано, ушло с кровью, которая пролита на землю. И кровь есть запрещено. А у нас…
– У вас… Да, теперь иначе, не как в первые века. Хлеб преломляют не за трапезой, а в таинстве. И это, по сути, языческая мистерия. Толкований много, а суть одна. А ты видела, как во время службы некоторые верующие начинают рычать, бесноваться, падают и корчатся?
– Да, частенько бывает, особенно в некоторых храмах. Там их собирают для изгнания бесов.
– Изгнания? Да нет, они там, наоборот, тренируются рычать во время службы. Вспомни одержимых вакханок.
– Хочешь сказать… бесы выдумка?
– Нет-нет, бесы – реальность, но странная. Их проявление связано с изменением сознания, часто с трансом. Я хочу сказать, что всё повторяется. Как в храмах Аполлона, Артемиды и прочих выращивали бесноватых, так и сейчас. Правда, тогда было ещё проще – с вином, грибами, травами.
Маргарита прервала разговор и предложила сделать чай. Пошли на кухню. Сергей Афанасьевич достал одну из коробочек, в которых хранились чаи, налил в термос чуть остывший кипяток. Наконец сели. Маргарита глотнула цзинь сюань, аромат которого разлился по кухне, одобрительно посмотрела на мужа и спросила:
– Иисус хотел, чтобы его вспоминали как сына человеческого, но не как языческого бога? И ежедневно, всегда, когда садимся за стол?
– Да, как всегда делали евреи, преломляя хлеб и вспоминая избавление от рабства. Также и первые из уверовавших христиан.
– Но ведь сейчас всё перевернулось.
– Ум человеческий изворотлив.
– Господи, неужели всё так и есть на самом деле? – Щёки Маргариты опять зарделись.
Прошло несколько минут, они молчали. Наконец Маргарита заговорила:
– Так почему же дух угас?
– В жертве нужно участвовать, не только радуясь вместе с жертвователем за столом, но и самим принося жертвы. В псалме одном сказано: жертва Богу – благодарность и исполнение обетов перед Всевышним. А какой обет дают христиане?
– Наверное, что будут до смерти верить в Христа?
– Они верят в Бога, воскресившего Христа, и обещают Богу жить по вере и совести. Это их обет. Так Пётр в послании объясняет суть крещения. Христос крестился от Иоанна и первым исполнил обет. Не живёшь по вере – не участвуешь в жертве Христа. Тогда и дух угасает.
Допили чай. Маргарита засобиралась к подруге. Когда она начинала хлопотать, включался какой-то режим в её голове, и она из глубины смыслов выплывала на поверхность. Никакие серьёзные темы больше её не волновали. Сергей Афанасьевич понял, что Маргариты рядом нет, она оставила своего аватара, который суетится на автопилоте, и вернулся к своим записям.
