9. Воспоминание: жених

Пальчиков знал, что Катя ждала другого жениха, а встретила его. Катю отговаривали: Андрюша – мимолетно перспективен, гневлив и угодлив, гиблая партия, из депрессивной глубинки, из непонятной семьи.

За неделю до свадьбы, как это бывает в человеческом мире, Анд рюша Пальчиков пропал. Его не убили, он не заболел, его видели пьяненьким. Катю утешали: у мальчика – затяжной мальчишник с хрупкой удалью.

Школьная Катина подруга Жанка ликовала: «Андрюша правильно сделал, что струсил. Я его предупредила, чтобы он забыл о тебе, он тебе не пара, пусть держится от тебя подальше, пусть катится к себе в Урюпинск, пока руки-ноги целы. Он на тебе из-за прописки женится».

Жанка была толстобокой, безгрудой, гладкоголовой, судила с вкрадчивым холодом, как подобает очевидной лесбиянке-мужику. Только не из-за нее пропал Андрюша, – это Катя знала.

Мать Кати Нина Васильевна, настороженная к Андрюше, успокаивала дочь: «Объявится жених, в загс не опоздает».

Андрюша не нравился матери не только как чуждый мужской тип (якобы интеллигентик, якобы ранимый, якобы с задатками), а как молодой плут, который с удовольствием превратится в безвольного, неорганизованного, страдающего, но властолюбивого супруга-иждивенца.

Нину Васильевну угнетало не то, что его подарок будущей теще на день рождения, пластмассовая игрушка, выглядел трогательно дешевым, а то, что Андрюша этого не заметил. По мнению тещи, подарку совсем не обязательно быть дорогим, но самим желанием делать дорогие подарки муж ее дочери отличаться должен.

Мать Кати считала себя современной городской женщиной, понимала, что дочь нужно не только любить, но и уважать, щадить ее права и выбор. В этом случае, догадывалась Нина Васильевна, постаревшая мать вправе будет ожидать от дочери не только приличествующей благодарности, но и жалости.

Матери оставалось уповать на очевидную черту в Катином женихе – на его неразвитую, смутную, честную, кокетливую, обидчивую хитрость. Катина мать надеялась, что эта хитрость, как инстинкт, станет вполне прагматичной, будет самозащитой для Андрюши и оборонительным средством для его семьи, его Кати.

Нина Васильевна видела его взгляд подобострастно хитрым, а хотела бы видеть благосклонно хитрым – расчетливым, терпеливым, вразумляющим, обаятельным, хищным. Для победного взгляда глаза у жениха были подходящими – чистыми, молчаливыми. Нине Васильевне не нравилось, что взирал он на нее иногда примирительно – с усталой кичливостью, с жалким высокомерием. «Вы подумайте, какое дерьмо! Ему уже меня трудно выносить! – заключала будущая теща. – Мужиком он будет слабым, изворотливым, хмурым». Она замечала, как улыбчиво кривился Андрюша от ее любимой позы – примоститься на боковом валике дивана в распахнутом халате с голыми коленями. Жанка, та, наоборот, восхищалась: какие у вас красивые ноги, как вы женственно восседаете. «Эх, Жанка, – думала Нина Васильевна, – хороший ты мужик, жаль, что не мужчина».

Катя, вероятно, воображала, как по-дурацки Жанка в последнем, душещипательном разговоре с Андрюшей, требуя от него забыть о бракосочетании, нажимала на Андрюшин провинциализм, плебейскую корысть, на мезальянс. Жанка любила прямоту. Если бы Жанка обвинила Андрюшу в том, что у него отсутствует подлинное чувство к Кате, Андрюша бы не вернулся, надорвался, зачах. А так, с уязвленным самолюбием, – думала тогда Катя, – он вернется к ней, не опоздает на свадьбу – влюбленный, любящий, незапятнанный.

«Он даже на меня не разозлился, – говорила Жанка. – Он не может поставить на место женщину. Не потому что она женщина, а потому что он никого не может поставить на место».

Кате казалось, что Андрюшу не коробил флирт лесбиянки с его невестой. Андрюша знал, что переиграет ее одноклассников и одноклассниц, какими бы напористыми, ленинградскими, правдолюбивыми они ни были.

Разговор у Андрюши с Жанкой состоялся на морозе, среди ночи, на ходу. Жанка произносила заклятья в спину Андрюши отчетливым, ледяным шепотом. Андрюша думал, что и жар у Жанки, наверное, был вкрадчивым.

Андрюша вспоминал, что уже при первой встрече, при знакомстве, они с Катей смотрели друг на друга одинаково виновато: он – с будущей виной, она – словно с прошлой. Кто знает, быть может, в финале все поменяется: она будет смотреть с будущей, он – с прошлой.

Катя признавалась, что ей нравились костистые плечи Андрюши, детская испарина, безразличный ум, ситуативные остроты, первенство на факультете, другая, старомодная, без секса, с книгами, богемность, длинные пальцы, неслышное дыхание, тонкий, горестный нос. Катя была похожа на Андрюшу – худобой, матовыми скулами, стеснительной походкой, смешливостью, доверчивостью, напрасной трепетностью.

Он думал, что она так и не поняла, был ли он до нее девственником. Для нее оставалось загадкой, была ли его интимная неторопливость, сдержанность, отсутствие горячности и при этом стыдливость проявлением целомудрия, или психофизическим своеобычием, или признаком эротической искушенности. В любом случае в постели с ним она чувствовала себя малоопытной, не знающей, чего пожелать. Поначалу Андрюша не любил целоваться. Она говорила ему, что тоже не любит целоваться. Она думала, что именно девственники не любят целоваться. На улице, на публике он не только стеснялся целоваться, но даже любезничать стеснялся, злился, отстранялся. Она помнила, как однажды за городом они повалились в сугроб, искрящийся от солнца, пахнущий чистотой, и здесь, в снегу, он впервые начал жадно целоваться – без смеха, без комплиментов, без улыбок. С того дня он очень любил целоваться, и она любила целоваться.

Пальчиков вспоминал, что первый послесвадебный год был радостным, долгим, теплым, словно вечным. Следующие десять лет были двойственными, щемящими, с перепадами – от нечаянного счастья до неминуемого несчастья. Родились дети. Андрюша к научным изысканиям охладел, диссертацию бросил на полуслове, подался в коммерческую фирму. Катя рукоплескала. Первое время, как в рулетку новичкам, ему везло, он начал зарабатывать, швыряться деньгами, гордиться дружками-компаньонами, привыкать к алкоголю. Он начал изменять ей. Ее отчаяние походило на растерянность. Он же считал, что своим растерянным видом она прощает его, смиряется с его распущенностью. Он не разглядел ее мучительную обиду. Андрюша опоздал – Катя наполнилась презрением. Он привык быть насмешливо виноватым и раздраженно лживым. Для нее это была пора утомительного терпения.

Во второе десятилетие Пальчиков выглядел виновато молчащим, будто безвинным. Катя начала ему изменять. Ему не к кому было от нее уходить. Дети росли наблюдательными и деликатными: любили маму, жалели отца, боялись бабушки. В эти годы Катя начала тосковать по молодости, молодиться, прощаться с молодостью, бояться последней надежды.

После разъезда у каждого было скорбное, спокойное, комфортное понимание, что жизнь прошла. Катя перестала думать о невосполнимости и безвозвратности, о бесконечной беде, о роковой ошибке. Пальчиков ходил с виной, с любовью-расплатой. Катя о нем шутила: «Вина хороша, она ему к лицу».