Анна Смерчек. Дважды два

Антон вышел из вагона на станции «Дубки» и немного постоял на платформе, делая вид, что наслаждается открывшимся пейзажем. Было, и правда, хорошо. Особенно после душной тряской электрички, пропахшей мокрой пылью и чужими вещами. Здесь, за городом, повсюду был щедро разлит душистый летний воздух, раскинут необъятный простор неба с большими неспешными, почти неподвижными облаками, расстелен луг и лес, зеленые, уже чуть прикрытые вечерними тенями. Антон набрал полные легкие дачного воздуха, выдохнул и оглядел платформу. Приехавших было немного: вот тетка везет хозяйственную тележку, мама ведет за руку маленького мальчишечку, пенсионер сердито хромает, артритно опираясь на палку. Больше никого. Все спешат к спуску с платформы, никто не смотрит на него, никто за ним не идет. Неужели? Антон тряхнул головой, перехватил поудобнее торт – килограмм обещанного удовольствия – и букет – модный веник в шуршащем пластиковом кружеве – и тоже двинулся к спуску с платформы.

Дорогу спрашивать не понадобилось: от бетонных ступенек мимо колючих низких кустиков, а потом через маленький островок леса к дачному поселку вела только одна утоптанная песчаная дорожка. А когда, обогнав артритного пенсионера, Антон подошел к садоводству, то сразу и увидел улицу Зеленую. Еще раз оглянулся – сзади никого, никто за ним не шел, даже пенсионер уже куда-то свернул.

Антон пошагал по дачной улочке, где за заборами зрели яблоки и цвели ромашки, все глубже погружаясь в свежесть августовского теплого вечера и чувствуя, как и внутри у него робким цветком начинает распускаться радость. Еще полчаса назад на том самом месте, откуда она сейчас поднималась, где-то в животе, был только тугостянутый зеленый комок тревоги, но тут, в семидесяти километрах от города со всеми его заморочками, этот комок начал раскрываться, как бутон, выпуская по всему организму Антона трепетание недоверчивой радости и надежды, что все обойдется, что все будет хорошо. Хотя бы на какое-то время.

Нашел нужный дом: деревянный, одноэтажный с мезонином, выкрашенный неяркой зеленой красочкой, окруженный неубедительными грядками и клумбами, прикрытый со стороны дороги яблонями. Почему-то представлялось, что участок будет более ухоженным, но сейчас это было неважно. Там, на застекленной веранде, горел свет – а значит, она была дома.

Лидия Павловна

Яблоки с тихим стуком падают в траву. Август – последний месяц. Самый честный из последних. Май – обманщик, уже в цвету, в зелени, смеется над робким апрелем, вовсю изменяет весне. Февраль – забывчивый, недальновидный, так и живущий по зимним законам, сквозь метели не прозревающий скорой мартовской расправы, которая даже последних чисел на календаре ему не оставит. Ноябрь – отчаявшийся, махнувший рукой на свою осеннюю красоту, растерявший золотые листья, заранее сдавшийся зиме. И только август помнит, кто он, встречает с радостью и проживает с чувством каждый отпущенный ему день, воплощает свое предназначение.

Я хотела бы быть августом. Зрелым, преисполненным чувства прожитой яркой жизни, гордой от воплощенных мечтаний, спокойно осознающей неизбежность того, что все имеет свой срок. Но я не такая. Созревшие плоды просвещения – разве я видела их? Мои выпускники – где они? Оторвались от ветки, как зрелые яблоки, раскатились по траве, кто с гнильцой, кто брызжет ядом, но большинство живут буднями: кухни, тазики с вареньями, закатанные банки с компотом.

Каждый год, когда заканчивается август, начинаются девять месяцев моих трудов, ежедневные достижения и провалы, радости и горести, согласно учебному плану. Год за годом на этой привычной карусели. По кругу. Только лица мелькают и звучат их детские голоса:

– Лидия Павловна!

Показалось, что от калитки кто-то позвал. Только ведь я никого не жду. Пока прислушивалась, уже зашуршали шаги по дорожке к крыльцу. Пошла к дверям, открыла и сразу узнала его. Сразу поняла, кто это, и через минуту уже вспомнила имя.

– Скворцов? Антон!

– Лидия Пална! – сияет, что твой самовар на солнце. В одной руке – букет, в другой – торт. Словно на день рождения собрался или на свадьбу. Откуда он здесь? Антон Скворцов. Предпоследняя парта у окна. Мальчишечка. Как удивился, что я его сразу узнала. Ну а как же, Антон? Конечно, я помню. Я помню тебя еще в пятнах зеленки после ветрянки. Мы тогда из-за тебя на карантин сели и в театр не поехали. А в седьмом классе ты волосы покрасил, пришел с красными прядями. В учительской Зинаида Степановна сделала мне выговор: как же я так распустила подростков. На выпускном ты вдруг встал и сам, а не по чьей-нибудь просьбе, прочитал стихотворение о школе, так что я прослезилась. И сейчас я могу различить те детские черты на твоем взрослом лице. Уверенным стал, разочарование пролегло складками в уголках губ. Лоб упрямый, каким и был. Руки, плечи сильные – возмужал. Но осталась прежняя подвижность, порывистость, огонек в карих глазах. Конечно, я тебя узнала.

Антон

Она услышала, наверное, как я шел от калитки, или увидела из окна. Еще даже не постучал, а она уже открыла дверь.

– Здравствуйте, Лидия Пална! – бодро, искренне.

Блин, она вообще не меняется. Та же стрижка: светленькие пряди закрывают уши, а сзади над воротником топорщатся, как перышки. Те же полные руки, обдуманные движения. Я ее всегда узнавал почему-то не по чертам лица, а по движениям. Была у нее какая-то своя, особенная манера поднимать руку с куском мела, доставать из сумки стопку тетрадей, вставать, садиться, как будто у нее внутри играет музыка – всегда одна и та же мелодия – и она под нее двигается. Нам эту мелодию не слышно, поэтому движения иногда кажутся надуманными, как будто отрепетированными перед зеркалом. Из-за такой манеры двигаться ее легко было передразнивать тогда, в школе. Одета в какую-то легкую кофту в нелепых цветочках и длинную юбку. Кажется, я никогда не видел ее в брюках. Наверное, стесняется того, что полновата. Да, она совершенно такая же, и главное, смотрит так же, тем же взглядом: внимательным, шершавым. И сразу узнала – вот уж не ожидал. На минуту, может, растерялась от удивления, но потом сразу сказала: Антон.

Прошли в комнату. Круглый стол застелен скатертью, вокруг деревянные стулья, у стены диван, покрытый вязаным пледом, со стопкой книг в углу, на стене бормочет что-то допотопная коробочка радиоточки.

Класснуха. Сколько лет мы с вами не виделись! Восемь? Хотя нет, меньше, еще были встречи выпускников пару раз, и к ней заходили. В наш триста пятый окнами на тополя. Я вижу: сейчас она разволновалась, смотрит удивленно. Ладно, главное, обороты не сбавлять. Пусть поверит в души прекрасные порывы.

Лидия Павловна

Пригласила его пройти в комнату: на веранде становится прохладно, да и комары. Уже справилась с удивлением, а то сначала, кажется, даже давление подскочило.

– Ты один приехал?

– Ой, Лидия Пална, не поверите, случайно, буквально проездом. Ничего? Не помешал?

– Ну что ты, Антон. Молодец, что заехал! Я очень рада тебя видеть. Взрослый, красивый какой стал! Садись, садись к столу!

Стала убирать со скатерти свои записи, книги, очечник. Еще надо его букет пристроить куда-то.

– Антон, тебе рост позволяет, достань, будь добр, вон ту вазу со шкафа!

Он снял сверху хрустального пыльного монстра. Насколько здесь, на даче, показался неуместен букет этих ненастоящих, городских цветов, их хвастливая пышность, нарочитая яркость. И торт слишком большой, вычурный, чуть ли не пластиковый. В этой комнате, на этой скатерти хорошо бы смотрелся домашний пирог – ароматный, еще горячий, чуть просевший с одной стороны, но все равно желанный. Для этих его городских ярких подарков моя дачная обстановка – слишком простенький фон.

– Сейчас чайник закипит. Знаешь, у меня в этом году очень хорошее клубничное варенье получилось. Да ты присаживайся к столу, не стой!

Сели к столу, немного потолкавшись у шкафа с посудой. Я доставала чашки, блюдца, сахарницу – один из тех сервизов, которые на день учителя неизменно преподносил очередной родительский комитет. Золотые ободочки, размазанные по фаянсу цветы – неувядающие букеты, неживые, подаренные навечно.

Он и я – мы оба чуть смущены, но знаем, что эту встречу можно разыграть по ролям. Ты – мой бывший ученик. Я – твоя бывшая классная руководительница. В программе вечера: воспоминания.

С тебя еще обязательный отчет о достижениях. С меня еще, может быть, сетования на новых, пришедших следом, учеников, которые, конечно же, меньше читают и ничем не интересуются. С тебя еще, наверное, сплетни о том, как живут теперь бывшие одноклассники: получают должности, женятся, разводятся и заводят детей.

– Как у вас тут спокойно, – Антон откидывается на спинку стула. За окном чуть вздыхают старые яблони, уже опускаются сумерки: прозрачные, синеватые, все равно еще теплые. Тишина, только собака лениво гавкает у кого-то во дворе.

– Так вы тут совсем одна?

– Да, дочка с внуком уже уехали. А я, ты знаешь, не спешу в город. Я люблю август.

Антон смотрит на свою чашку, потом обводит глазами стол. Ломтики лимона на блюдце, заварочный чайник с коричневым потеком на носу – у него от чая вечный насморк, отчаянный насморк. Вазочка с темным вязким вареньем и ложечкой – положить ягоду на блюдце и позвякать о краешек. Мои привычные вещи, старые, повседневные, для него совсем чужие и, может, даже неприятные. Нотка молодой надменности есть в его взгляде, он думает, вероятно, даже прямо в эту минуту, что его жизнь будет ярче, богаче. Он еще в том возрасте, когда так и надо думать, чтобы проскочить с разлету те годы, когда все устаканится и станет понятно, что жизнь будет как у всех. Блюдце с отбитым краешком. Немного, чуть заметно, я уже не обращаю внимания по привычке, только сейчас вот опять увидела этот скол, и сделалось неприятно, опять какая-то неловкость зашевелилась в разговоре.

– Ты так и не сказал, каким ветром тебя занесло к нам, Антон?

– Ехал по трассе, и сломалась машина. Смотрю по карте: совсем недалеко Дубки. И как-то вспомнилось, что тут у вас дача. Дай, думаю, заеду.

– А что с машиной? Что-то серьезное?

– Да совсем там все плохо. На эвакуаторе ее увезли. А я растяпа такой, представляете, даже телефон там оставил.

– Тебе надо позвонить? Можно с моего.

– Да нет, не надо. Это я так, вспомнил просто. Непривычно без мобильного.

– Ты знаешь, тут до станции совсем близко, буквально пять-семь минут пешком. Так что ты не переживай, доберешься до города без проблем. У меня есть расписание электричек.

Положила перед ним листок и спохватилась:

– Я как будто тебя выгоняю! Безобразие просто! Давай-ка лучше еще чайку налью. Положи себе варенья и рассказывай. Ты так и не сказал, где теперь работаешь. Я помню, ты мечтал о своем бизнесе. Все шутил, что в детстве не накатался на каруселях и теперь откроешь свой парк аттракционов.

Махнул рукой, скривил губы то ли в улыбке, то ли в гримасе разочарования.

– Ой, Лидь Пална, ерунда все это. Батуты, карусели – это так, сезонный заработок. Хотя, знаете, у меня ведь был еще контактный зоопарк. Ну, слышали, наверное, просто квартира и там всякие хомяки, свинки морские. Еще игуана была и пара енотов. Сначала прикольно казалось, но потом отказался от этой идеи. Неприбыльно, на самом деле, да и зверюшек жалко, когда их так тискают. Они ведь живые, а с ними – как с игрушками: роняют на пол, тянут за уши, за лапы. Вы когда-нибудь видели хомяка с переломанными лапками? Вот именно, неприятное зрелище.

– И чем же ты теперь занимаешься? Какая-нибудь новая забавная идея?

– А вы, Лидия Пална, по-прежнему считаете, что Антон Скворцов способен только забавляться? Глупости всякие придумывать?

Засмеялся одними губами.

– А знаете, я вообще-то теперь в банке работаю. Да! И у меня такая должность, что открываются очень хорошие карьерные перспективы. Серьезная должность, между прочим. Да, да, несмотря на вашу твердую тройку по математике.

– Молодец, Антон, молодец. Знаешь, ты, пожалуй, меня удивил. Мне всегда казалось, что ты выберешь какую-нибудь творческую профессию. Или что-то совсем необычное. Аттракционы, зоопарки – это как-то больше подходит к твоему непоседливому характеру, чем банк.

– Ну, можете считать, что я наигрался. Решил остепениться.

– Но не женился пока?

– Нет. Я, знаете, решил к браку тоже серьезно подойти. Сначала встану на ноги, а потом уже и…

Вздохнул, стал смотреть в окно.

– Ты молодец, Антон!

Что это я все хвалю его, как маленького? Как будто ему нужно мое поощрение, одобрение. Посмотрела на него через стол – знакомые, забавно повзрослевшие черты, – потом все-таки сказала то, что казалось мне важным:

– Ты только обязательно оставь в душе немного места для того веселого фантазера, каким был раньше. Помнишь историю про пингвина? Ты ведь нас целую неделю за нос водил: уверял, что он у тебя в ванной живет. Будто бы тебе его отец из командировки привез. Но показывать его пока якобы никому нельзя, потому что он на карантине.

– Вы смеетесь теперь, Лидия Пална, а со мной весь класс потом две недели не разговаривал.

Воспоминания послушно цепляются одно за другое, слово за слово, точно зубчики маленьких шестеренок поворачивают потихоньку механизм, двигают вперед разговор. У него, кажется, нет на руке часов, и телефона, как он сказал, тоже нет с собой – о времени не думает. Поэтому мне пришлось, в конце концов, сказать:

– Антон, мы с тобой так замечательно посидели, так хорошо поговорили, но ты знаешь, там уже скоро последняя электричка до города.

– Уже? – встрепенулся. – А который час?

Брать яблоки или варенье отказался – куда? у родителей дача, свое девать некуда! – взял мою ладонь в свои, горячие, большие молодые руки, потряс на прощание, помахал из-за калитки и пошагал в сторону станции.

Антон

Поднялся на платформу и сразу увидел желтый луч приближающейся электрички, ползущий по рельсам, постепенно вспарывающий темно-синий непроглядный августовский вечер. Кроме меня, так поздно ехать в город собиралась только одна юная парочка. Эти двое стояли под фонарем, трогательно держась за руки, у девушки – букет садовых цветов, у парня – рюкзак, набитый яблоками. И я – пустой, руки в карманах. Хоть бы закурить, чтобы без дела не стоять, так ведь не курю.

Электричка подгромыхала, открыла двери, постояла, посветила в вечер пустым вагоном. Почему-то казалось, что машинист сейчас выглянет. Спросит: «Ну что, садишься? Это последняя электричка. Больше не будет сегодня в сторону города». И глаза у него будут добрые и непременно голубые, очень яркие на испачканном угольной пылью широком лице. Потом паровоз даст гудок и тронется дальше, а там в полях уже засада: бандиты в шляпах, с кольтами, верхом на лошадях. Скачут, улюлюкают, из окон с испугом глядят пассажиры, те самые парень и девушка, и он уже, конечно, готовится стать героем и защищать ее. Но никакой машинист не выглянул: не бывает в электричках испачканных углем машинистов, да и бандитов нет в полях. Бандиты все в городе, сидят на хороших должностях. Безразличный механический женский голос сказал: «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка…»

А я так и стоял на платформе, руки в карманы. Электричка тронулась, покатила, набирая скорость, из проплывающего мимо окна на меня глядела какая-то припозднившаяся тетка-пассажирка. Думала, наверное, что я провожал девушку. Девушка в город поехала, а я остался. Тоненькая, нежная, юная, как та, что только что села в вагон. Поэтому и уехала от меня в город, что с таким не надо связываться, неприятностей не оберешься. Так, наверное, она думала, эта тетка, глядя мельком на меня через вагонное стекло. Люди чаще плохо думают о других. Не знаю почему. Могла ведь и иначе обо мне думать. Если видела, что я стоял на платформе с самого начала один, то могла бы предположить, что я встречал здесь того, кто должен был приехать с другого конца этой железнодорожной ветки. Кого-нибудь, кто приехал бы и осветил мою жизнь, как поезд, идущий через вечерний пейзаж. Электричка бы уехала, а свет остался и шел бы теперь от этого замечательного долгожданного человека. Мы бы обнялись и пошагали вместе к спуску с платформы, оживленно болтая и уже не замечая ничего вокруг. Но никто не приехал, и я стоял на платформе один, уже немного подмерзая, руки в карманах. Постоял, потом пошел обратно.

Свет у нее еще горел, я постучал, и она открыла. Теперь в халате вместо той, прежней блеклой одежды.

– Антон?

– Лидия Пална! Вы представляете себе, я опоздал! Подбежал, а электричка только хвостом махнула. Невезенье какое-то просто!

– Как же так? Должен был успеть! – растерялась совсем, расстроилась.

– Лидия Пална, ну я теперь буду проситься у вас переночевать! – главное, бодро, жизнерадостно так, не сбавляя темпа. – Да вы не переживайте, мне вообще ничего не надо. Вон у вас диван есть, так я там лягу. Я вас не стесню.

– Ну, заходи, заходи, – совсем растерянная. А чего такого? Понимаю, смущалась бы оставаться одна на даче с мужчиной, если бы сама была молоденькая, а так-то чего уж. Да и места в доме, судя по всему, полно.

– Лидия Пална, вы только не суетитесь. Вы представьте себе, что меня вообще тут нет. Вот я сейчас лягу на диван, и все, просто забудьте про меня. Представьте себе, что это не я даже. Представьте себе, что это кот на диване лежит. Хотите, помяукаю? Мяу!

– Ну, хватит паясничать. Вот возьми постельное белье и постели себе по-человечески. Может, чаю еще?

– Нет, спасибо, хватит мне чаю. У вас удобства во дворе – не набегаешься.

Постояла, посмотрела вопросительно. А я лег, прямо как был, в джинсах, в рубашке, накрылся с головой ее пледом и говорю:

– Мяу!

– Ложись по-человечески, – говорит. Свет погасила и вышла.

Лидия Павловна

Проснулась от какого-то стука. Сначала подумала, что соседи. Соседи – люди со странными биоритмами. Кажется, они шумят только утром, пока я еще не встала, и вечером, когда уже легла. Хотя нет, если днем прилечь на полчасика, они именно в эти полчасика тоже непременно будут шуметь. Потом хлопнула дверь моего сарая, и стало понятно, что это не соседи.

Во дворе возле забора копошился Антон. Полуголый, с белыми незагорелыми городскими плечами, только в джинсах, в руках топор.

– Антон! Доброе утро! Ты что же так рано встал?

– А, доброе утро, Лидия Пална! Я что, вас разбудил? А я-то думал, вы, деревенские, рано встаете!

– Да какие же мы деревенские? Мы – дачники. А дачникам можно допоздна спать.

– А я вот решил забор вам подправить. Смотрите, с этой стороны скоро совсем завалится! У вас молотка кстати нет? А гвоздей? Еще бы пару досок, и можно было бы починить как следует.

– Не знаю, в сарайчике посмотри.

– Там нету. Может, у кого из соседей спросить?

– Ну, можно спросить у Миши. Вон там, в доме напротив. У него хозяйство серьезное. Но только еще рано, он, наверное, спит. Пойдем пока позавтракаем.

Сварила овсяной каши. Это, конечно, не то, что нужно на завтрак молодому парню, ему бы яичницу и бутербродов с колбасой. Но, как назло, у меня ничего нет. От своего вчерашнего торта отказался. Дала ему варенья, стал повеселее. Сидит, поливает кашу клубничными узорами. Я старше его ровно в два раза, он чуть младше моей дочери, на два или на три года. Мальчишечка. Что же ты задумал? Глаз от тарелки не поднимает, прячет лицо за чашкой с чаем.

– Может, тебе позвонить кому-нибудь нужно? Предупредить. На работе не хватятся тебя?

– Да у меня типа отпуск.

– А девушка любимая?

Вздохнул, посмотрел, хмурясь, на мой телефон. Скорее всего, думает сейчас о том, какая старая модель. Уже и забыл, наверное, как с таким обращаться. Но потом взял его, вышел на крыльцо и стоял там молча. Конспиратор. Я потом посмотрела: последний звонок – это мой вчерашний разговор с дочкой. Думал, не замечу. А еще этот торт с букетом. Таких в нашем сельмаге не купишь.

Дети всегда недооценивают учителя. А учитель не всегда говорит детям о том, что видел или узнал. Иногда прощает. Иногда не хочет конфликта. Иногда дает возможность самим разобраться в ситуации. Смотрю на Антона и думаю, что он мог бы быть моим сыном. Пытаюсь представить себе, как бы это было. Наверное, я бы говорила ему какие-то другие слова, другим голосом, иначе держала бы себя сейчас. Нет, я для него учительница, классная руководительница и никак не могу почувствовать себя иначе.

Смотрю в окно и хочу быть августом. Теплым и безмятежным. Август осознает свое предназначение. Плоды созрели, и садовник больше не нужен. Садовник может ехать в отпуск к морю. Я так любила эти отпуска! Могла часами сидеть на берегу, ничего не делая, только слушая, как набегает волна и отступает, шуршит мелкими камешками. Вся эта суета – только кромка прибоя. Линия соприкосновения с землей. Если бы море могло чувствовать, ему было бы неприятно от этого соприкосновения, как и мне бывает неприятно от столкновения с грубостью, несправедливостью или, вот как сейчас – с ложью. Полоса Прибоя: камни, стекло битое, окурки, обертки. Хорошо, что это только тонкая линия. А я там, дальше, глубже. Как море. Я хочу уйти в открытое море, подальше от берега, подальше от этой проклятой полосы прибоя. От ненужных мне сейчас посторонних. Уйти и не биться больше с ними, не биться об них, не стараться вбить что-то в их головы, не пытаться выбить у них правду.

Что у тебя случилось, Антон? Что ты задумал?

Антон

Сидел там перед ней и думал: она мне, наверное, в матери годится. Сколько ей? Шестьдесят? Да нет, меньше, лет пятьдесят пять, наверное. Или пятьдесят. Учителя – они вообще, как правило, люди без возраста. Их и самих, должно быть, клинит на этой теме. Вот Лидия – она взяла нас в пятом классе, когда нам, получается, было по двенадцать лет. И в девятом классе выпустила, когда было уже по шестнадцать. И после нас ей дали новый класс, и там всем снова было по двенадцать. И опять ломающиеся голоса, сальные волосы, прыщи, драки, потом первая любовь у кого-нибудь, сигареты за школой, вся эта фигня по новому кругу. Мы жили дальше, а она как будто вернулась в прошлое. Помню, я тогда в пятом классе очень удивился, когда узнал, что у нее есть дочка года на три старше меня. Так странно показалось, что она, наша Лидия Пална, может быть где-то вне школы, что у нее есть какой-то муж, для которого она, скажем, просто Лидочка, и что есть какая-то девчонка, которая зовет ее мамой, а не по имени и отчеству. Мне было легче вообразить, что Лидия Пална, стоя перед плитой, показывает указкой на кастрюлю и говорит: «Вот это суп, запомните», чем представить, как она этот суп варит, кидает в кастрюлю порезанную картошку или там капусту какую-нибудь. И теперь я сидел напротив нее за столом, ел ее вязкую теплую овсянку и думал, что она – класснуха. Никакая она не хозяйка этого дома, суетящаяся у плиты в переднике и с поварешкой. Никакая она не дачница, стоящая попой кверху среди грядок. Никакая она не душевная тетечка, знавшая меня маленьким, которая всплакнет, когда ребята из города до меня доберутся. Она – класснуха. И все, что она сделает, когда они до меня доберутся – так это объяснит, какие я допустил ошибки. И, может, еще расскажет ребятам из города, что поступать так, как они, нехорошо и безнравственно.

Починил ей забор и сразу ушел: сказал, что обещался помочь соседу Мише, у которого брал молоток. Правда, обещал. Ему там надо было какие-то доски перекидать с одного места на другое. Мужичонка-то небольшой, щупленький, немолодой уже, но очень деловитый.

Лидия Павловна

Ушел и пропал на весь день. Я уже начала подумывать, что он мог уехать в город, так и не попрощавшись. На электричке или на попутке. Стала поглядывать на телефон: может, вот сейчас позвонит и скажет: все в порядке, Лидия Павловна, я дома, спасибо за гостеприимство. Странно он появился: ни сумки, ни телефона, но с тортом и букетом. Приехал без звонка и так же без предупреждения пропал.

Но вечером, часов в восемь – уже начало темнеть, и уютными маячками засветились окна соседних дач – протопали шаги на дорожке к дому. Потом зашуршало на крыльце, но никто не постучал. Выглянула из-за занавески. Темная фигура сидит на ступеньках. Вышла.

– Здравствуй, Антон.

– И вам здрасьте. Уже вроде виделись утром.

– Так ты не уехал?

– Как видите.

Помолчали.

– Зайдешь в дом? Прохладно уже.

Начал вставать и стало понятно, что он нетрезв. В руках какой-то пакет.

– Что это у тебя?

– Это? А это еда нормальная. Вы же тут сидите у себя на огороде, у вас тут и картошечка, и огурчики. А едите какую-то овсянку. И ту варить не умеете.

– Иди в дом.

Я всегда старалась избегать конфликтов, мне никогда не нравилось ругать учеников. Когда что-то случалось, я чувствовала себя виноватой даже больше, чем они. Не знаю почему. Дочка сказала: эмпатия. Да, наверное, потому что я старше, взрослее, я проживала уже все это, это пройденный материал. А им кажется, что они первые во вселенной, с кем происходят эти неудачи и несуразицы. Каждый раз вместе с ними я проживаю все это еще раз, снова прохожу через разочарование и отчаяние, когда очередной их подвиг на поверку оказывается не более чем дурацкой выходкой. И когда подвиг – пусть маленький – наконец совершен, и совершен ради одного единственного человека в классе, а этот единственно важный человек подвига даже не заметил. И когда отвернулся тот, кого считал лучшим другом. Все эти неизменно срабатывающие законы подлости – в школе они почему-то особенно заметны. Я знаю много законов, по которым будет развиваться дальше жизнь. Один из самых безжалостных – закон временных мер и бесконечных компромиссов, которые шаг за шагом уводят все дальше от той светлой и широкой дороги, которой когда-то мечталось идти. Если бы сразу кто-то показал, где будет конечный пункт этого движения, скорее всего и не поверил бы, и ни за что бы не согласился там оказаться. А так, постепенно, шаг за шагом и приходишь к этим будням, в эту двухкомнатную квартиру со старыми обоями, к будильнику, трамваю и овсяной каше по утрам.

Антон

Других идей нет. Так и просижу всю жизнь в деревне. Наймусь сторожем куда-нибудь на лесопильню. Стану жить в заброшенном доме, по осени ходить за грибами и ягодами, научусь гнать самогон. Буду слушать радио и заведу кур.

Сидел и думал о том, чем кормят кур. Я реально не знаю, что они жрут. Наверное, зерно какое-то. Тут вышла Лидия. Думала, наверное, что я уже в город свалил. Так ты, говорит, значит, не уехал.

Опять сели за стол. Притащила из холодильника торт, который я ей привез. На вкус такая гадость – как сладкий жирный пластик. Интересно, куры стали бы такое жрать?

– Слушайте, – говорю, – Лидь Пална, а у вас покрепче этого вашего чая ничего нет?

Но она, конечно, не повелась.

– Тебе, – говорит, – Антон, на сегодня, кажется, уже достаточно.

Она, наверное, и не пьет ничего крепче кофе. По праздникам разве что позволяет себе бокал шампанского. Как вообще живут такие люди, у которых нет праздников, у которых вся одежда скучно-приличная, дни одинаково будничные, мысли спокойно-правильные? Сидит напротив, смотрит своим шершавым взглядом. Кофточка под самое горло застегнута на все пуговицы. Класснуха.

– Ты сейчас ложись спать, а утром поезжай домой, Антон. Может, тебе деньги нужны? Я дам, только ты скажи, сколько тебе нужно.

– Вы что это, меня выгоняете? Да ладно, вы же наша Лидия Пална, наша класснуха! Вы не можете меня вот так взять и выгнать!

– Класснуха? Так вот как вы меня называли!

– Нет. Мы вас не так называли.

– Не так? А как тогда?

– Нет, не скажу. Не могу.

– Что-нибудь очень обидное?

– Да нет, в рамках приличия. Зачем вам теперь-то?

– Просто интересно. Ладно, ложись спать.

Лидия Павловна

Я сплю очень чутко, особенно ближе к утру. Когда он встал там, в соседней комнате, посмотрела на часы, было без пятнадцати пять. За окном, за занавеской, еще темно. Снаружи совсем тихо, и от этого хорошо слышно все, что происходит в доме. Антон возился в гостиной, чем-то пошуршал, походил, поскрипел половицами. Пол ужасно скрипит в комнате, но так руки и не дойдут, наверное, тут ремонт делать, только если зять возьмется. Это столько хлопот и столько денег надо. Да уже и не хочется ничего менять. Никакой радости с этой дачей, одни заботы.

Антон проскрипел на веранду, загремел там посудой. Что он там возится? Потом стукнула дверь. Все, уехал. Как раз на первую электричку успел.

Антон

Сначала я подумал: зачем в такую рань? Не видно ж ничего! Но пока собрался, уже начало рассветать, на небе проявились светлые облака, вроде не дождевые, а просто пасмурные. Вся трава была мокрая, но Миша дал резиновые сапоги, куртку, кепку. Все немного большое. Он сказал – это его брата. Сели в машину – старую уже понизу ржавую «девятку» – и поехали. Мишина жена тоже поехала с нами.

Отъехали совсем немного, километров двадцать, может быть. Вышли на промозглую обочину, взяли корзины. Я за грибами уже, наверное, лет сто не ходил. Когда на летних каникулах приезжал к бабке с дедом в деревню, то в лес выбирались часто, а потом, после школы, как-то не до того стало.

Разошлись. Здесь лес был уже не лиственный, как возле садоводства. Это был настоящий сосновый бор. Все пространство вокруг исполосовано снизу вверх прямыми красноватыми стволами, такими ровными, словно кто-то прочертил их по линейке. Как на уроке геометрии у Лидии Палны. Под ногами мягко пружинил мох, птички какие-то перелетали с ветки на ветку и заполошно свиристели: наверное, сигналили своим о вторжении людей.

У бабки с дедом в деревне лес был похожий, и грибов там было полно, так что меня еще с детства научили хорошо в них разбираться. Дед признавал только белые, мог снизойти еще до груздей. Ну а как же – такая закуска! А бабушка мела все, что попадалось ей под ноги: и грибы, и ягоды, и травки всякие. С собой в город давала мне банки с вареньем и солеными грибами, холщовые мешочки с сухими травами. Зверобой – от всех болезней, земляничный лист – от простуды, душица – от кашля. Но в городской квартире грибы из банки становились уже совсем не такими. Вкуснее всего есть их было, конечно же, сразу, в тот день, что собирали. Поджаренными в сметане на большой чугунной сковороде, с картошкой со своего огорода. Я выуживал вилкой из тарелки кусок гриба, горячий, лохматый, ароматный и спрашивал:

– Это кто?

Бабушка всегда знала и отвечала:

– Подберезовик. Сыроежка. Красненький.

Столько лет прошло уже, но почему-то сейчас вдруг подумал: а откуда она знала? Поди там разберись, когда все они порезаны и перемешаны с луком и сметаной. Может, просто так говорила, наугад, чтоб только отстал и пошел скорее на улицу гонять мяч с местными мальчишками? Стало обидно: неужели обманывала? Но тут заметил во мху ярко-желтое пятно, как будто солнечный зайчик, обработанный фотошопом, – лисичка. А рядом еще. Ну вот, пошло дело. Надо будет теперь где-то сметаны достать.

Лидия Павловна

На веранде под бумажной салфеткой меня ждал завтрак: два обжаренных в яйце куска хлеба и творог с россыпью черники. Знак благодарности? Прощание? Просьба извинить? Смешной мальчишка. Уже, должно быть, добрался до города.

Какое сегодня число? Представила себе дом с заколоченными на зиму окнами. Стало до смешного жаль его, словно это было живое существо. Жалко, конечно, не этот старый домик, жаль уезжать, расставаться с августовскими спокойными вечерами. А ведь первые годы я не любила здесь бывать. Но муж настаивал, повторял без конца эту банальщину: построить дом, посадить дерево, вырастить сына. Старая формула, в которой все теперь нужно поделить на два. Не настоящий дом – а летний дачный домик. Не могучий дуб – а пара яблонек. Не сын, а дочка. Почему в жизни никогда не получается так, как задумываешь? Почему все приходится делить и вычитать? А умножаются и прибавляются только болезни и разочарования. Может, у них получится лучше, у моих подрастающих, взрослеющих учеников? Вот у Антона, может быть.

А ведь и правда: раньше я не любила ездить сюда. А потом привыкла и привязалась уже к этим невысоким узловатым яблонькам, лесу, стоящему там, дальше, за поселком, к тишине по вечерам. И все-таки надо будет как-нибудь сломать эту привычку и вырваться к морю хоть на недельку. Море – это счастье. Не на пляже, конечно, среди лежащих на песке тел, суетливых мамочек, вечно жующих что-то детей и отцов, разглядывающих из-под козырьков чужих оголившихся женщин. Хорошо, что пляж – это только тонкая полоса вдоль воды. А счастье – оно там, дальше, глубже. Огромный, не зависящий ни от кого поди надводный мир, широкий, ничем не стесненный. Почему-то подумала, что выйти на пенсию – это будет, как уйти в открытое море, подальше от берега, подальше от всех и от всего. И август будет длиться без конца.

Антон

Нашел огромный белый – крепкий, на толстенной ноге, шляпка в две мои ладони, темная густо-коричневая, аромат – зашибись! Миша заревновал, сказал: это гриб старый, плохой уже. А я ножом провел по шляпке – внутри идеально гладкая белая грибная мякоть и ни червоточинки.

Грибов набрали по полной корзине. Подберезовики на длинных тонких ногах, крепкие подосиновики, золотые россыпи кудрявых лисичек, белых тоже много, но самый-самый – у меня. Присели на упавший ствол, пили чай из термоса, перекусили бутербродами и вареными яйцами. Мишина жена стала что-то расспрашивать про город. Только зачем? Куда она торопится? Скоро все равно закончится лето, закроете вы здесь ваши садовые домики, заколотите досками окна, чтобы бомжи не влезли, и покатите на этой раздолбайке в свою хрущевку. Будете ходить на работу пять дней в неделю, а по вечерам телевизор смотреть и ругаться. Пылесосить, в магазин ходить, с соседями на лестнице здороваться.

Интересно, а можно наняться сюда лесником? Всю жизнь прожил бы в этой красотище! Ходить по мягким мхам, дышать теплым сосновым духом, есть из горсти бруснику, приносить домой тяжелые корзины грибов, собирать и сушить под потолком лесные травы. Можно научиться охотиться. Если я стану лесником, мне обязательно должны выдать ружье. Научусь стрелять. Но охотиться буду только на птиц. Потому что настоящего зверя, зайца какого-нибудь, наверняка жалко убивать – он мохнатый, глаза блестящие, понятливые. У меня тоже глаза понятливые. Но меня, наверное, не жалко будет убивать.

Лидия Павловна

Только вышла с лейкой к клумбе, той, где у меня флоксы, как увидела, что со стороны поселка к калитке подходит Антон. Он тоже меня заметил, замахал рукой. Шагает довольный, в руках корзина, а сам в резиновых сапогах, в какой-то кепке. У меня, кажется, даже давление подскочило.

– Лидь Пална! Это я! Смотрите, сколько мы грибов набрали! Я вам сейчас покажу, какой я белый нашел.

– Антон? Так ты не уехал?

– Вы меня вчера уже спрашивали. Нет, не уехал пока что. Смотрите, какой гриб! Царь грибов! У вас сметана есть, Лидь Пална?

– Какая сметана, Антон?

– Ну, какая-нибудь сметана. Свежая желательно. Чтобы грибы приготовить. Хорошо бы вы еще картошечки сварили. Давайте так: вы чистите картошку, а я – грибы. Только когда будете картошку варить, вы обязательно бросьте в воду пару долек чеснока. И можно еще лаврушечки немного. Для аромата.

– Антон, подожди…

Но он не делал пауз, не давал слова вставить. Отгораживался от меня этой веселой болтовней, нагородил ее много, надеясь отсидеться там, как за забором. Протопал в чужих резиновых сапогах по участку, решил, что чистить грибы лучше всего на веранде, застелил стол газетами, чтобы не пачкать клеенку, потребовал кастрюлю, таз, ножик. Стал показывать свои трофеи, заставлял понюхать грибные шляпки, оценить размер, удивиться количеству.

Я больше не возражала, уступая его напору, послушно склонялась над крепкими, вынутыми из мха грибами, втягивала их вкусный острый запах, стряхивала за порог ненароком принесенных в корзинке лесных паучков, вспоминала рецепты.

– Уж разрешите, Лидь Пална, сегодня я приготовлю. Самое простое блюдо – а значит, самое вкусное. Какой смысл изощряться с едой, которая и так хорошая? Поджарим картошечки деревенской, добавим лучку, укропчика. У вас укроп тут растет? Вот и хорошо. А грибы потушим в сметане. Доставайте-доставайте сковородку, нет, вон ту, побольше. Где у вас соль?

Пока скворчали на плите грибы, Антон вымылся, переоделся в свою городскую одежду. Стал как будто меньше, проступила усталость. Он заметил это сам. Достал откуда-то, из вчерашнего принесенного пакета, бутылку водки.

– Откуда это? Зачем?

– Это, Лидь Пална, исключительно в гастрономических целях. Я же не самогон вам предлагаю. Это к грибочкам. Вот увидите, как хорошо пойдет. А вы случайно огурчики не солите?

Пошла за огурцами. Вернулась с шалью на плечах и банкой соленых огурцов. Хотела быть строгой, но над столом витали такие вкусные запахи, что устоять было невозможно, и я улыбнулась тому, как хорошо было в комнате. На столе ароматным дымком исходила сковорода, в тарелках парила картошка, аппетитно пушилась зелень, из радиоточки мурлыкала какая-то старая песенка. За окном было уже почти темно и на соседском домике засветили фонарь, там тоже все было сейчас обжитым и уютным, кто-то переговаривался, лаяла собака.

– Антон, а где букет? Тот, который ты мне подарил?

– А он вам нравился?

– Честно? Не очень.

– Вот и хорошо. Я его выкинул. Знаете, когда покупал, казалось, что это то, что надо. А приехал сюда и понял, что это туфта. У вас тут цветы лучше.

Побежал на веранду, принес керамический кувшин с астрами, которые я сегодня срезала. Налил в стопки водку, и я снова не возражала. Впрочем, выпили совсем немного.

– Ну что, Антон, теперь ты мне наконец все расскажешь.

Я не спрашивала и не просила, а просто говорила ему, что он должен сейчас сделать.

Антон

– Знаете, Лидь Пална, я вам наврал тогда про банк. Хотя, если быть точным, то не совсем наврал. В тот день я работал как раз в банке. В одном очень крутом крупном банке, который я вам даже называть не буду. Знаете, как говорится, меньше знаешь… Так вот, а у меня свой бизнес, вы все правильно помните. Маленький, но свой. Вы, наверное, когда узнаете, чем конкретно я занимаюсь, скажете, что это несерьезно. Но вы с этой сферой совсем не знакомы, а у нас, между прочим, все по-настоящему: тоже конкуренция, бухгалтерия, борьба за клиентуру. Приходится крутиться по-взрослому, так что вы не думайте. После аттракционов и после того, как я держал контактный зоопарк – я ведь вам рассказывал про енотов и игуану? – так вот, после этого я понял одну вещь. Знаете, чего хочется всем людям: и детям, и взрослым? По сути, все мы – и маленькие, и подросшие – хотим одного. Знаете чего? Удивляться! Люди хотят впечатлений, эмоций. Вот на чем можно заработать.

– Торговать эмоциями?

– Ну, типа того. У меня магазинчик есть в городе, на Садовой, называется «Подари праздник», ну и интернет-магазин тоже. «Организация самых невероятных впечатлений по самому высшему разряду». Не слышали? Вот видите, недостаточно широко работает моя рекламная компания. Что вы так брови подняли? Не очень удачно звучит? Да, согласен. Давно хотел нового пиарщика нанять, да теперь уже, наверное, все равно. Ладно, суть моего бизнеса в том, что у нас можно заказать подарок-впечатление: прыжок с парашютом, плавание в бассейне с дельфином, свидание на крыше, катание на лошадях – верхом или в карете. В карете дороже. Заказ букетов, фейерверки, голуби на свадьбу, ну и, конечно, всякая мишура: свечи, шары, карнавальные костюмы. А в банке на самом деле работает Сергей Минченко. Помните его? Он к нам перешел только в восьмом классе. Мы с ним тогда сразу и подружились. Так вот Серега теперь заместитель начальника в банковском отделе кадров. Он-то мне и подогнал хороший заказ: организовать в их отделении корпоративную вечеринку по поводу какой-то даты. Да, по случаю юбилея открытия этого их филиала. Поставить букеты в банкетном зале и в кабинетах руководства, развесить шары на фасаде, подарить памятные сувениры всем сотрудникам, накрыть небольшой фуршет, перед тем как руководство отправится гулять уже серьезно, в ресторане. Что они будут делать в ресторане, меня не касалось, там уже другие люди работали. Я вас не буду, Лидия Пална, подробностями утомлять, но я готовил этот праздник месяца три. А потом буквально за пять минут произошло такое, что мне пока в городе лучше не показываться. Давайте я по порядку все расскажу, хорошо? Ну вот представьте себе отделение банка. В холле музыканты играют что-то легкое. Сотрудников одарили сувенирами, все в благостном легком подпитии. Кругом красота: коридоры и лестницы увиты лентами и увешаны шарами – все в их корпоративной цветовой гамме. Настроение праздничное, расслабленное. У них-то понятно почему, но и у меня тоже, потому что все, что по договору было прописано, мы уже выполнили, и я уже всех своих помощников отпустил. И вот все окей, все довольны. Я даже бокал шампанского выпил, раз от меня больше ничего не требовалось по работе. Тут подходит ко мне мой Серега и говорит:

– Слушай, Антоха, мы в кабинет генерального только один букет поставили? А можно ведь еще чего-нибудь быстренько туда добавить? Я-то думал, он сразу в ресторан поедет. А мне сейчас позвонили и сказали, что он сначала сюда припрется. Так что я пойду его у дверей встречать, а ты пока метнись на второй этаж, придумай там что-нибудь еще, ладушки?

И сует мне ключи от двери. Я прикинул, что можно еще один из букетов, которые были выставлены в коридоре второго этажа, перетащить в этот генеральный кабинет. Поднялся, открыл дверь. Кабинет у их директора оказался очень большой и неимоверно крутой. Стиль хай-тек – знаете? Ну, это когда все такое гладкое и ничего лишнего, и цвет только белый и серый. Металл и пластик, как на космическом корабле. Тоскливо, но очень дорого. Вы будете смеяться, но я даже выключатель на стене не нашел. Не знаю, там все так круто выглядело, может, надо было просто в ладоши хлопнуть, чтобы свет зажегся. Но, во всяком случае, даже без света было ясно, что лучше бы в праздничный вечер цветов тут стояло побольше. Поэтому я занес из коридора букет, а потом подумал, что надо бы принести еще один. Захожу со вторым букетом в этот неимоверно крутой полутемный кабинет, а меня вдруг кто-то спрашивает:

– Это для меня цветы?

Пока я ходил за этим последним букетом, в кабинет вошла девушка. Дверь-то оставалась открытой. Она вошла и села в кресло для посетителей. И сидит в полутьме, тоже, может, не знает, как тут свет включить. Я поставил букет, расправил его и говорю:

– Идемте, мне надо дверь закрыть.

А она волосами в сумерках встряхнула:

– Нет, я лучше тут останусь.

И включила настольную лампу. Тогда я увидел, что девушка тоже была не простая, а под стать кабинету. Огромные глаза, волосы темные, гладкие, как шелк, стройная, в вечернем платье каком-то невозможном с открытыми плечами, туфли на высоких каблуках. Одним словом, не девушка, а рекламный ролик. Сидит в кресле нога на ногу, и улыбается мне.

– Так это не для меня цветы?

А я говорю:

– Если вы не руководите этим отделением банка, то должен вас огорчить: цветы, действительно, не для вас.

Она сделала вид, что расстроилась и просит:

– Ну все равно, вы хоть поставьте их поближе. Вот сюда, на стол.

Хотела показать, куда надо переставить букет, стала поднимать руку, и тут у нее что-то случилось. Сначала ни она, ни я не поняли. Потом она посмотрела и говорит:

– Ой, у меня, кажется, браслет за платье зацепился.

И видно, что теперь она уже не притворяется, а по-настоящему расстроена. Вскочила, пытается одной рукой что-то сделать, раскраснелась, только что не плачет, и кричит мне:

– Ну что ты стоишь, не видишь, что ли? Иди, помоги мне! Что я буду делать, если платье сейчас порву? Мне надо в ресторан ехать, а там гости и журналисты!

И что я должен был делать? Конечно, подошел, присел перед ней посмотреть, что там случилось. А у нее, действительно, замочек браслета зацепился за ткань платья. Браслет золотой в виде цепочки с какими-то подвесками, а платье длинное, шуршащее, даже непонятно какого цвета, темное, с переливами и с высоким разрезом сбоку. Вы, Лидь Пална, уже не моя классная, так что я могу вам сказать. Я ведь взрослый мужчина, глаза сами собой скользнули в этот разрез, непроизвольно. Я смутился, глянул на нее. А она все поняла, но не рассердилась. Наоборот, рассмеялась и юбку немного распахнула, так что даже стало видно, что она в чулках. И как-то само собой получилось, что я поднял руку и провел по ее ножке. И вот я смотрю на нее, а она на меня, сверху вниз. Глаза блестят, ресницы огромные, губы приоткрыла, шелковые волосы рассыпались по плечам, и вся она словно светится, а пахнет так, что хочется только вдыхать и никогда не выдыхать.

– Так что? – спрашивает и смеется. – Ты сделаешь что-нибудь с этим браслетом или так и будешь на меня смотреть?

Я отвел глаза от ее лица, подергал осторожно за ткань и за металл и говорю:

– Надо замок на браслете разжать, но тогда вы его надеть сегодня больше не сможете.

– Хорошо, – говорит, – действуй. Мне главное, чтобы платье было в порядке. Оно знаешь, сколько стоило? Тебе столько за год, наверное, не заработать. Так что смотри, осторожнее там. А с браслетом делай что хочешь.

– Но браслет-то тоже, наверное, дорогой, золотой ведь. Что, если сломаю? – спрашиваю. И так получилось, что руку все еще держу на ее ножке, не нагло, а так, чуть касаюсь немного ниже колена, как будто придерживаю ее, чтобы она не упала. А она отвечает:

– Я же сказала тебе: делай что хочешь!

И вдруг я чувствую, что что-то изменилось, она как-то окаменела вся. И понимаю, что сзади кто-то стоит. Обернулся, смотрю: в дверях появился молодой мужчина, высокий, худой, рыжий и смотрит на нас. И тогда девушка рассмеялась, но как-то не очень искренне и говорит:

– Да, дурацкое положение.

Тут я понимаю, что стою перед ней на коленях, носом чуть ли не под распахнутую юбку и держу ее за ногу. А последнее, что она мне сказала и что этот мужчина мог услышать, было «делай что хочешь». И тогда девушка мне говорит:

– Ну, теперь ты можешь идти. Ты хотя бы попытался. Думаю, теперь Виктор мне поможет.

Я, конечно, быстренько руку убрал и поднялся. А этот мужчина, который, значит, Виктор, подошел к нам, смотрит мне прямо в глаза и спрашивает:

– А вы, собственно, кто?

А я прикинул, что Виктор вполне мог бы потянуть на хозяина этого кабинета. Что-то такое от него исходило, что становилось понятно: он-то знает, как в таких помещениях свет включается и где тут что должно стоять и лежать. Тут у меня хватило ума сказать:

– Я – А нтон Скворцов. Организация самых невероятных впечатлений по самому высшему разряду.

А рыжий так задумчиво переспрашивает:

– Организация невероятных впечатлений? Это вы сейчас что имеете в виду?

Я только потом уже понял, как это в тот момент прозвучало, и что он мне в эту минуту должен был дать кулаком в лицо, тем более что он уже потихоньку начинал заводиться и снова спросил:

– По высшему разряду? Это каким же видом спорта ты тут занимаешься, спортсмен-разрядник?

Но тут вмешалась девушка и говорит:

– Витюша, давай отпустим молодого человека.

А он ей:

– Уже переживаешь за него?

Тогда она ему сказала:

– Витюш, давай не будем при обслуге выяснять отношения. Он – никто, цветы принес просто. Я понимаю, как мы выглядели со стороны, но ты сейчас сам поймешь, что произошло. Посмотри, что у меня случилось!

Дальше я уже не слушал, развернулся и ушел. Чтобы им при обслуге не выяснять отношения. Да, разозлился. Но не из-за девушки, точнее, не из-за того, что у нее есть кто-то другой, понятно ведь, что такие девушки сами по себе не бывают. Разозлился я потому, что понял: она с самого начала смеялась надо мной, для нее я не человек, а так, мальчик подай-принеси. Так что я просто развернулся и ушел из этого их крутого кабинета, а на лестнице меня уже дожидался Серега.

– Ну как, отнес генеральному букет?

– Отнес, – отвечаю. – Даже два.

– А он тебя не видел? – спрашивает Серега и меленько так подрагивает. И смотрит так настороженно, как будто спрашивает, не попался ли я на глаза дракону в их подземелье с сокровищами.

– А ваш генеральный как выглядит? – спрашиваю. – Высокий такой, худой, рыжий, и звать Виктор?

Серега еще мельче затрясся, губы облизывает и шепчет:

– Виктор Николаевич. Он не любит, когда ему обслуживающий персонал на глаза попадается. Мы уже трех уборщиц из-за этого уволили.

Тут уж я по-настоящему разозлился и говорю:

– А где ты, Серега, здесь видишь обслуживающий персонал? Я такой же бизнесмен, как этот твой рыжий Виктор Николаевич. Почти такой же, только без богатенького папочки. Потому что если он в таком возрасте уже у вас генеральным директором посажен, то каждому понятно, что это не его заслуги в банковском бизнесе, а удачная родословная. И, если хочешь знать, я не просто ему на глаза попался. Там у него в кабинете девушка была, которая его «Витюшей» называет, то есть явно не прислуга. Так вот, у нас там с этой барышней, знаешь, неожиданно такая пикантная ситуация сложилась, что я, как джентльмен, тебе даже и не должен был бы об этом говорить.

Развернулся и хотел уйти, а Серега меня догнал, схватил за рукав и шепчет:

– Ты вот что, Антоха, поезжай лучше сейчас домой. Он ведь не знает, кто ты. Мало ли кто из гостей зашел или из официантов с банкета. Ты, главное, здесь больше не светись, чтобы неприятностей не было. Тем более, что это у него там его невеста. Ты потом набери меня, расскажи, что там у вас произошло. А сейчас давай руки в ноги и от греха подальше. И от камер наблюдения тоже лучше подальше держись.

А сам стоит на лестнице, увитой их корпоративными ленточками, и весь трясется от страха. Тьфу, думаю, мне бы вот ни за какие деньги не нужна была работа, на которой вот так прогибаться надо.

– Так и что же было дальше, Антон? Этот банкир начал тебя как-то преследовать, угрожать?

– Вечером мне позвонил Серега. И все стало еще хуже. Оказалось, что этот Виктор, их гендиректор, заезжал в банк за каким-то важным документом и уехал злой, потому что документа не нашел. И вроде так получалось, что я мало того, что приставал к его невесте, так еще мог и украсть этот документ. Серега стал просить, чтобы я никому не рассказывал, что это он дал мне ключи от того кабинета и уговаривал из города уехать на время. Понарассказывал всякого про этих банкиров. Самое главное, что нужно знать про Виктора Парщикова, их генерального директора, это то, что его отец – один из совладельцев этого банка и хозяин еще много чего другого. Он в девяностые годы под себя чуть не пол нашего города подмял. Говорят, никого не щадил, кто у него вставал на пути. Вот теперь и наследный принц Витюша спокойно увольняет сотрудников целыми отделами, носит часы стоимостью с этот ваш летний домик, а последний свой день рождения отметил со скандалом в загородной резиденции русских царей – и нисколько его не смутило, что это вообще-то музей. Сергей рассказывал, что когда Витюшин папаша устал работать в банке и посадил на свое место сына, то все поначалу путались и называли Виктора Николаевича именем отца – Николаем Витальевичем или как-то так. Витюша обозлился и запер их в банке на целую ночь. Весь коллектив. И сказал: сидите, учите, как меня зовут. Вот такой это человек. И тут появляюсь я, Антон Скворцов, хватаю за ногу его невесту и заглядываю ей под юбку. И после этого еще какой-то важный документ пропадает из его кабинета. Я вас понимаю, Лидь Пална, вы сейчас так смотрите на меня скептически. Я ведь тоже сначала ко всему этому не очень серьезно отнесся. Но на следующее утро мне из магазина позвонила Верочка, продавщица, и сказала, что нам ночью витрину разбили и ограбили. А сигнализация почему-то не сработала. И я понял: все, началось.

Лидия Павловна

Какой же он еще мальчишка! Сколько ему сейчас? Получается, двадцать пять или двадцать шесть. Что-то надуманное есть в этой истории. Или просто мне сложно воспринимать Антона всерьез, потому что он так и остается для меня двенадцатилетним мальчиком в пятнах зеленки, самозабвенно врущим про пингвина, живущего у него в ванной. А сейчас он просто боится возвращаться домой, потому что соседские мальчишки могут побить из-за какой-нибудь очередной его выдумки.

Наутро Антон снова начал бегать по дому, по участку, словно боялся остановиться, сделать паузу, задуматься над тем, что происходит. Нашел муку, объявил, что не подпустит меня к плите, и принялся жарить блинчики. Не могу понять, приятна мне эта его так называемая забота или она меня раздражает. Он балансирует на грани бесцеремонности.

– Антон, я хотела поговорить с тобой по поводу этой истории, которую ты мне вчера рассказал. О том, что произошло в банке.

– Лидь Пална, а вы кофе не пьете?

– Редко. Если хочешь, возьми, вон там в буфете есть растворимый. Так мы можем поговорить?

– Можно я эту чашку возьму?

– Бери.

– Если бы у вас был молотый кофе, я бы сварил вам сейчас. Знаете, как я варю? С корицей и гвоздикой. Это такой аромат! И можно еще пару горошинок перца добавить…

– Антон!

– Ну хорошо. Ладно. Слушаю вас.

– Спасибо. Мне кажется, ты немного преувеличил опасность, которая тебе грозит. Этот банкир – что он может тебе сделать? Ты не его подчиненный, и он не вправе тебя уволить. С этой девушкой ты пробыл наедине минут пять. Я не умаляю твоих достоинств, но за такое короткое время ты вряд ли успел бы ее соблазнить. И если в банке есть камеры наблюдения – ты, кажется, упоминал об этом, – легко будет доказать, что никаких документов ты не брал.

– Как у вас все просто получается, Лидь Пална! По-вашему, все должно быть правильно – так, как в математике. Вот два человека, один и еще один, и вот получается два. И не надо разбираться, мучиться, выучил один раз, что дважды два – четыре, и это всегда так и будет. А с людьми… сложно. Слушайте, как у вас хватало только терпения на нас тогда, в школе? Мы же еще мелкие были, с детьми еще сложнее, наверное. Да и со взрослыми не легче. Так, значит, вы мне не верите?

Брови сдвинул, смотрит исподлобья. Узнаю тебя, Антон Скворцов из шестого «Б», предпоследняя парта у окна.

– Я верю тебе. Но скажи: что ты будешь делать дальше?

– Что я буду делать дальше? – Действует по моей науке. Я всегда говорю им: у доски не молчите. Можно повторить вопрос учителя и за это время обдумать ответ. А если вы молчите, я могу подумать, что вы ничего не знаете. Впрочем, сейчас, когда он повторяет мой вопрос, я вижу: он не знает ответа.

– Да, что ты предпримешь сегодня? Позавчера ты чинил забор, вчера поехал за грибами. Что сегодня? Отправишься на рыбалку?

Смеется:

– Хорошая идея!

– Хорошая. А потом будешь варить уху. Знаешь, что ты делаешь? Ты просто убегаешь таким образом от своих проблем. Прячешь голову в песок.

– Вы считаете, что я убегаю от проблем? Это когда я чиню ваш забор или жарю блины? Нет, Лидь Пална. Это просто другой сюжет. Это я, пока у меня минутка выдалась, решаю ваши проблемы.

– Ты решаешь мои проблемы? Интересно. За то, что забор починил, конечно, тебе спасибо большое. Его действительно надо было поправить. Но с завтраком я бы могла и сама справиться.

– У вас, Лидия Пална, проблема не с забором и не с завтраком. У вас проблема с праздником.

– Каким праздником?

– С праздником, про который вы забыли!

– Я забыла?

– Да, Лидия Пална, вы забыли, что в жизни должен быть праздник. А у вас одни будни. Пресная тепленькая овсянка, неяркие кофточки и немаркие зелененькие стены.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к твоей истории, Антон. Ты проводишь время в моем доме, хотя я тебя и не приглашала, и теперь берешься осуждать то, как я живу.

Захотелось встать и уйти. Наглый мальчишка. В конце концов, я у себя дома.

– Вы еще скажите что-нибудь типа «вот доживешь до моих лет».

– Не дерзи мне.

Помолчали.

– Хорошо! – хлопнул ладонями по коленям, поднялся. – Пойдемте!

– Куда?

– Да здесь недалеко, на участке.

Я уже готова ждать от него любых сюрпризов. Кажется, опять у меня растет давление. Пошла за ним на крыльцо.

– Лидия Пална, скажите, какие у вас тут любимые цветы?

Обводит рукой мои клумбы. Торчащие вдоль стены стрелы гиацинтов? Нет, я совсем не люблю их, но соседка дала семена и все время спрашивала, взошли ли. Плети настурций с поздними рыжими цветками или простодушные пестрые флоксы? Так они всегда тут у меня растут. Еще что-то прошлогоднее, многолетнее вдоль забора, я даже не помню названий, так и говорю «беленькие», «желтенькие». Мои любимые? Я всегда любила георгины: тяжелые сложные благородно-бордовые соцветия. Они казались мне королями среди простенькой ромашковой челяди.

– Так что? Какие здесь ваши любимые?

– Я люблю георгины.

– Георгины? Это которые?

– В этом году я их не сажала.

– Вот видите! Поэтому вы меня и не можете понять. Если бы здесь росли ваши любимые георгины, которые вы сами посадили, поливали, ухаживали за ними, и вам бы позвонили и сказали, что их камнями закидал какой-нибудь местный хулиган, на которого управы нет, как бы вы себя чувствовали? Вот и представьте, каково мне было узнать, что этот холеный индюк приказал разгромить мой магазин. Знаете, сколько труда я в него вложил!

Помолчал, глядя на мои лохматые, с осенними залысинами клумбы.

– Вы не можете меня понять. И я вас тоже не могу понять. Зачем вам этот участок, если вы не выращиваете здесь свои любимые цветы?

Антон

Она сказала, что я убегаю от проблем, прячу голову в песок. Блин, она, конечно, права. А почему спрятаться – это не выход?

После завтрака я ушел в лес. Один. Лег на мох и стал смотреть вверх. Мягкий, чуть влажный мох, совсем не холодный, приятно пружинил под спиной. Я бы спрятался в нем. Вон бегают тут какие-то букашки, паучок натягивает тоненькую серебристую ниточку от травинки к березовому стволу, суетится. Им всем тут места хватает. Почему я не могу остаться здесь, вписаться в эту понятную простую жизнь? Рано ложиться, утром завтракать на веранде, слушая, как поют птицы, идти в лес за грибами или на охоту или кормить этих самых кур. Вместо денег пользоваться вот такими золотыми березовыми листочками. Чтобы никакого телика и интернета, а все новости узнавать от соседской бабки-сплетницы. Готовить какую-нибудь простую еду, что-нибудь, что сам вырастил на огороде, поливал, вскапывал. Пить липовый чай. Ложиться спать на закате. Читать книгу перед сном.

Высоко над качающимися вершинами берез и сосен по небу чертил прямую линию крошечный самолетик. Он летел в город. Туда, где шумными стаями носятся по дорогам автомобили, бликуют в свете фар витрины, мелькают рекламы, все движется, кричит, трезвонит. Всего много, все быстро.

Из меня деревенский житель как из слепого дизайнер. Ложусь в два ночи, встаю в двенадцать, телевизор мелькает десятком каналов, мобильник разрывается. Туда подскочить, там договорчик подмахнуть, пересечься с тем и с этим, вечером – в гости или еще куда. Какие, на фиг, куры.

Знаю я, что не смогу здесь остаться, головой – в мох, глазами – в небо. Но думать об этом было приятно. Пусть и не по-настоящему.

Замерз лежать, встал. Прошел еще немного по раскатанной лесной грунтовке. Заскучал и вернулся в дом.

Лидия сидит за столом, читает. Сняла очки, посмотрела на меня. Сейчас спросит:

– Скворцов, а где твоя тетрадь? Ты сделал домашнее задание?

Я, Лидия Пална, не понял, не знаю, как выполнить это задание, не справляюсь я. Вот в шестом классе меня побил Колька Васенин с пятого этажа. Вывалял в пыли, губу разбил, рубашку порвал. Из-за чего он на меня попер, я сейчас уже и не помню. Вот глупо как: помню, как щекотно кровь текла тонкой струйкой по подбородку, как я надеялся, что шрам потом останется и я буду с этим шрамом на губе круто выглядеть. И эту серую пыль на дороге за домом я тоже помню – такую унизительную, мелкую, въевшуюся страхом и оскорблением. Все казалось, что она так никогда и не смоется с кожи, не вытряхнется до конца из одежды. Я эту пыльную серую дорогу потом полгода обходил. С Колькой я тогда не справился – он меня был старше на полгода и выше на голову. И я пошел в секцию самообороны. Помните, Лидия Пална, у нас прямо в школе была такая, физрук вел. Так вот, и через полгода я Кольку уже не боялся и мог теперь запросто пройти по той самой дороге за домом и по этой серой пыли, попирая его своими кроссовками без всякого стыда и страха. Так я справился с этой ситуацией. А что мне делать сейчас, я не знаю. Этот Витюша из банка – он по жизни в другой весовой категории. И нет такой секции, нет такого учителя, который бы меня научил приемам против такого парня, как Витюша. С его немереным баблом и влиятельным папашей он купит все и всех, он может творить что угодно, и ничего ему за это не будет.

– Антон, я хочу тебе сказать, что ты сейчас не прав.

– В чем не прав? В том, что переживаю за свой бизнес?

– В том, что сидишь у меня на участке и делаешь вид, что переживаешь. Ты был в магазине, после того, что случилось?

– Нет, не был.

– А как же люди, которые у тебя работают? Ты все на них бросил?

Правильная Лидия Павловна со спокойным голосом и сложенными на столе руками. И возразить-то нечего.

– Слушайте, Лидия Пална, а вы в город в ближайшее время не собирались?

– В конце недели хотела съездить. А что?

– Ну, я подумал, вы могли бы ведь зайти в мой магазинчик и посмотреть, что там и как. Может, искал меня кто-нибудь, спрашивал обо мне.

– Мне кажется, ты сам должен заниматься своими проблемами. Я уверена, что тебе ничего не угрожает.

– Ну Лидь Пална, откуда вы знаете? Вы всю жизнь в школе проработали. У вас все дважды два – четыре. Но в жизни так не складывается! В жизни каких только дважды два не бывает! Мы же с вами не знаем, может, Витюша из банка – ревнивый псих и будет мстить до последней капли моей крови или до последней копейки в моем кошельке. И, может, документ, который пропал из его кабинета, это какой-нибудь многомиллионный контракт, и меня уже ищет не только Витюша, но и японская якудза или другая какая-нибудь заграничная мафия. А вы мне отказываете в такой ерунде – просто съездить в город и узнать, что там слышно. Ну Лидь Пална!

Лидия Павловна

Сочувствие. Да, именно так. Я знаю, каково ему сейчас. Уж я-то знаю, каково это – вкладывать все свои силы в то, что потом потеряешь. Двадцать восемь или тридцать человек в классе: лиц, имен, характеров, успехов и проблем. Умножить на пять лет классного руководства. Умножить на еще пять таких классов. Прибавить всех остальных, для которых я не классный руководитель, но учительница математики, алгебры, геометрии. Их непроверенные тетради, потерянные шапки, синяки, оторванные пуговицы, недовольные родители, поездки в театр, классные часы, субботники и дискотеки в актовом зале. В них вкладываешь свои силы, знания, труд. А потом они уходят. Может, потому я и не хочу сажать георгины. Поливать, пропалывать, удобрять, чтобы потом прощаться с ними и на следующий год начинать все сначала. Легче проститься с тем, во что не вкладывал душу.

Но в твои двадцать пять, Антон, ты не должен еще так думать. Ты так и не думаешь. Я знаю, каково тебе и почему ты не хочешь видеть разбитую витрину своего магазина. Обида, страх, беспомощная злость – вот что ты сейчас чувствуешь.

– Антон, почему ты приехал именно ко мне?

– Ну, вообще-то, я подумал, что здесь меня никто искать не будет.

– Про машину, значит, наврал?

– Ну да.

– А я это сразу поняла. Такой торт и букет в нашем магазинчике не купишь. Получалось, ты с самого начала планировал ко мне приехать.

– Вы простите меня за этот торт. И особенно за букет.

– Ну что ты, Антон. Почему ты просишь прощения?

– Торт – это ладно еще, не с пустыми же руками было ехать. А букет я сначала не собирался покупать. А потом увидел камеру видеонаблюдения над магазином. Подумал, что на вокзале их еще больше будет. И что Витюша может проследить, куда я поехал. Я ведь просто на электричке к вам приехал. И тогда я специально купил большой букет, загородиться им от всех на вокзале, чтобы меня на записи с камер было не узнать. А мобильный телефон дома оставил, чтобы не отследили. Ну вот что вы смеетесь, Лидь Пална?

– Ты, наверное, кино про шпионов любишь смотреть, да, Антоша?

– Люблю. Не обязательно про шпионов, я разное кино люблю. Со мной моя девушка из-за этого даже ссорилась. Она говорила: почему ты все время на экран смотришь? А я удивлялся: а куда же еще, там же интересно. А она говорила: ну ты же со мной пришел, я, значит, неинтересная? Обижалась.

– Как ее зовут?

– Ксения. Но мы больше не вместе. Оказалось, что это я для нее неинтересен. С этими моими походами в кино и пиццей на дом. Ей хотелось ужинать в ресторане и проводить уикенды в Париже.

– Ну ничего, Антон, ты еще молод. В твоей жизни все еще будет. И любовь, и деньги, и путешествия. Скажи, а откуда ты узнал мой адрес?

– Серега дал. Тот, который в банке работает. Так что не смейтесь, у них там такие базы данных есть, в которых обо всех все известно. Он мне дал ваш адрес в городе и этот, в садоводстве. И сказал, чтобы я на время к вам уехал. У вас-то меня никто искать не стал бы.

Вот и кто их разберет? Что это: мальчишки играют в шпионов, в индейцев и бандитов. А может, уже и не мальчишки, а умные и взрослые мужчины, трезво оценивающие ситуацию в обществе, где горстка людей, в свое время получивших доступ к большим деньгам, живет теперь в убеждении, что им позволено все, по принципу: кто богаче, тот и прав. Мои мальчики столкнулись сейчас с миром этих людей. Я этот мир могу видеть только по телевизору: люди, живущие во вселенной, вращающейся вокруг больших капиталов, не водят своих детей в нашу муниципальную школу. Я могу судить о том, по каким законам живет современное общество только по телесериалам, которые, впрочем, давно уже не смотрю. Как это страшно, если мои мальчики сейчас правы. Только на чем замешана их обида? На стремлении к социальной справедливости или, может, просто на зависти? Они боятся или даже ненавидят этих людей в дорогих машинах, во влиятельных креслах, с баснословными часами на запястьях, но, если бы у них был шанс, если бы нашелся богатый дядюшка и оплатил им такую жизнь, какими бы они стали тогда, мои мальчики? Вот Антон, например? Я, наверное, так и не разобралась в нем до конца.

Антон

Сосед Миша позвал помочь ему с крышей. Все равно делать нечего, не сидеть же с Лидией на участке. Ей кажется, что вся эта история – ерунда. Хотелось бы и мне в это верить. У Лидии все просто, все правильно. А если кто-то поступает плохо – двойка, строгая запись в дневнике. В крайнем случае, можно вызвать в школу родителей. Было бы прикольно отправить класснуху к Витюшиному папаше. Представляю себе: она приходит к нему в приемную. Такая обычная Лидия Пална, в каком-нибудь светлом пиджаке или трикотажной кофте, с прямой спиной, с сумкой своей, со своим учительским лицом. А там сидит секретарша: ноги от ушей, коготочки крашеные, юбочка крошечная.

– Вы по какому делу?

И смотрит так свысока. Но Лидию Палну так просто не возьмешь. Понятно, что в секретаршином мире такие, как Лидия, не котируются. Но дело в том, что в мире Лидии Палны такие, как эта секретарша, тоже ничего, кроме осуждения, не вызывают. Поэтому класснуха тоже смотрит свысока и отвечает строго так:

– Я по личном делу.

И ее впускают в кабинет. Но сначала охранник заглядывает в сумку: нет ли там оружия или взрывчатки. А там стопка непроверенных тетрадей, пара пустых пакетов для продуктов – потом ведь еще надо в магазин, – косметичка и старенький кнопочный мобильник. Охранник презрительно машет рукой.

И вот Лидия Пална входит в кабинет. А кабинет у Витюшиного папаши еще больше, чем у Витюши. За окнами вид на весь город, а от дверей к окну тянется длиннющий стол для совещаний. И в самом конце этого стола сидит Витюшин папаша, как там его, а, да, Николай. Стол такой длинный, что Николая этого не разглядеть, тем более что сидит он спиной к свету. Видно только, что это очень величественный человек в пиджаке. Ну а кабинет, конечно, на пять звезд. Даже в том случае, если кабинетам звезды не присваивают. Там стоит все самое дорогое, даже самая простенькая пепельница – и та единственный экземпляр древнего вулканического стекла, оформленный самым модным дизайнером и омытый по правилам феншуя слезами пяти тайских уборщиц. Николай сидит в дальнем конце длиннющего стола, даже не думает подняться с кресла и спрашивает оттуда голосом влиятельного и очень занятого человека:

– Вы по какому делу ко мне?

А Лидия Пална начинает идти в его сторону вдоль стола и говорить. Стол длинный, поэтому она говорит долго. И само собой вежливо.

– Здравствуйте, Николай Витальевич, – говорит она. – Меня зовут Лидия Павловна, и я пришла, чтобы побеседовать с вами о поведении вашего сына Виктора. Он мальчик одаренный, с живым непосредственным умом. И пока это всего лишь детские шалости. Но ему нужно разъяснить, что одно дело – игра. И совсем другое, когда речь заходит о принятии серьезных решений и о том, что он втягивает в эти шалости других ребят. Мне бы хотелось, чтобы вы побеседовали с ним и о том, что такое деньги и как с ними обращаться. Постарайтесь прививать ему чувство ответственности за свои слова и поступки. Мне кажется, вам надо попробовать построить общение так, чтобы он почаще советовался с вами.

Она говорит что-то в этом роде. Во всяком случае, когда в шестом классе она вызвала в школу моих родителей, то сказала им что-то похожее. Я тогда собирал со всего класса деньги на приобретение воздушного шара, чтобы на каникулах всем вместе полететь в путешествие. Потому что – ну, я, правда, тогда так думал, – если летишь на шаре, можно спокойно перелетать из страны в страну, не соблюдая никаких границ между государствами, и не нужно ни паспортов, ни билетов. Я тогда мечтал стать профессиональным путешественником, а когда мне сказали, что такой профессии нет, то решил, что, когда вырасту, открою свою турфирму. И вот первая моя бизнес-идея была как раз по поводу путешествия на воздушном шаре.

Тем временем Лидия Павловна уже преодолела длину огромного офисного стола и подошла к Николаю. И тут он встал, прижал руки к груди и говорит:

– Лидия Павловна! Неужели это вы? Вы меня не узнаете?

А она, конечно, тут, с близкого расстояния, его сразу узнала:

– Коля из пятого «А» с первой парты!

Вблизи окажется, что этот Николай не такой уж мощный и влиятельный, это просто пиджак ему немного великоват. Тут они, может, даже обнимутся, и Николай скажет с чувством:

– Лидия Павловна! Вы – самый главный человек в моей жизни. Если бы не ваши уроки математики, никогда бы я не стал таким крупным банкиром.

И они отправятся в ресторан, отпраздновать встречу. Охранника и секретаршу быстренько уволят за то, что они не оказали должного уважения любимой учительнице генеральнейшего. Ну и с Виктором, конечно, вопрос тоже сразу решится. Его влиятельный отец строго скажет ему, что, мол, сам виноват. Нечего свою девушку без присмотра оставлять, не говоря уже о том, что если важные документы сам потерял, то сам и отвечай, а не сваливай все на какого-то Скворцова. И вообще Николай окажется классным мужиком, пожертвует нашей школе много денег на ремонт, кабинет математики оформят так, что весь город сбежится смотреть. Ну и Лидию тут же, конечно, выберут учителем года. Собираясь на торжественную церемонию, она пойдет в магазин, чтобы купить новую юбку и кофту. А в этом магазине как раз будут проходить съемки одного из таких женских телешоу, в которых у человека всю старую одежду отбирают, а потом взамен покупают все новое – такое, что очень к лицу. И тут же, конечно, найдется для Лидии новый муж. Ну а что, у людей и в таком возрасте тоже очень еще может быть семейное счастье. Я попробовал представить, какой муж мог бы быть у Лидии, но ничего не придумал.

Блин, от этой дачной жизни совсем уже крыша едет, такая ерунда в голову лезет!

Ну а с Мишиной крышей, в смысле с крышей его дома, мы провозились довольно долго, но все починили. Мишина жена была очень довольна, позвала обедать и не возражала, когда он достал свою самогонку. Забористое пойло он гонит, надо сказать!

Лидия Павловна

Антон вернулся уже после девяти, причем был заметно пьян. Отвратительная ситуация. Я пошла за лекарством – давление подскочило так, что начало подташнивать. Он увязался следом в мою комнату, плюхнулся на стул у двери.

– Лидь Пална! Вот почему вы не хотите мне помочь? Давайте узнаем, где живет самый главный банкир – этот Витюшин отец, и вы поедете прямо к нему. С моим отцом вы же не боялись говорить. Вот и с этим отцом поговорите. И все уладите. Вас-то он послушает.

– Антон, ну что ты такое опять выдумал! Какой еще главный банкир?

– Самый главный. Он тоже наверняка уже в возрасте. Вдруг вы ему понравитесь, и он на вас женится? Только вы оденьтесь сначала поярче как-нибудь. Ну и губы там подкрасьте. Вы же женщина, вы должны знать, как это делается.

– Антон, остановись. Иди умойся и ложись спать.

– Вы сейчас, может, отказываетесь от самого яркого впечатления в своей жизни! Вот вы всегда так. Не, Лидь Пална, ну чо вы такая скучная? Вот вы спрашивали, как мы вас называли, когда вы были нашей класснухой. Сказать?

– Ну скажи.

– Мы называли вас Мидией. Мидия Павловна. Вы знаете, что такое мидия? Это ракушка такая. Две такие створочки, как ладошки. А в серединке там что-то живое. Но как только к этой ракушке кто-нибудь приближается, она сразу створочки хлоп! – и закрывает. И сидит как в домике. Вот и вы такая. Чуть что сразу закрываетесь и делаете вид, что внутри нет ничего живого.

– Антон, встань и выйди. Иди ляг. Тебе надо проспаться.

– А знаете, Лидь Пална, если вы все время такая закрытая, то, может, у вас уже и нету там ничего живого внутри, за этими створочками? Умерло все, задохнулось.

Наглый мальчишка. С какой стати я должна выслушивать эту пьяную философию?

– Антон, я оставлю на столе деньги. И завтра утром либо ты уедешь домой, либо я уеду. Ты меня просто вынудил!

– Деньги мне ваши не нужны. Вы что, думаете, у меня денег нет? – кажется, разозлился. Поднялся нетвердо на ноги.

– Не думал, что вы такая!

Антон

Утром проснулся поздно, голова болела. Спасибо тебе, Миша. Хотя, конечно, я сам виноват. Лидия обиженно ходила из своей комнаты на веранду и обратно. Вставать не хотелось, и я натянул плед на голову.

– Антон, ты поедешь сегодня домой?

– Лидь Пална, да вы забудьте просто, что я здесь. Мы же договаривались с вами, если я буду мешать, то вы просто представляйте себе, что это кот на диване.

– Антон, я еще раз серьезно тебя спрашиваю: ты поедешь домой?

– Мяу!

Она постояла немного, потом снова стала решительно скрипеть полом туда-сюда и шуршать какими-то своими вещами. Потом опять остановилась надо мной и сказала:

– Антон, на столе ключи от дома и деньги на электричку. Я записала тебе номер моего мобильного. Надеюсь, когда сегодня вечером я вернусь, дом окажется закрыт, а ты будешь уже в городе. И я уверена, Антон, что все у тебя будет в порядке.

И пошла к двери. Я сел, стянул с головы плед.

– Лидь Пална, вы ведь зайдете в мой магазинчик, правда? Садовая, 28, «Подари праздник». А продавщиц зовут Вера – это молоденькая, а та, что постарше – Светлана. Только не говорите им, что я у вас.

Но она только сказал на ходу:

– До свидания.

И вышла.

Лидия Павловна

За окном электрички мелькают привычные, ничем не примечательные зеленые просторы, перемежаются изредка стеной леса, подступившего к железнодорожному полотну. Классический перестук колес.

Раньше приезжали на дачу на мужниной машине. За рулем – всегда только он. И от этого было чувство беспомощности, вечной зависимости. А потом, когда его житейская программа была выполнена: дом выстроен, деревья на участке посажены, а дочь уже ходила в старшие классы – он решил повторить этот обязательный, по его мнению, круг еще раз. С другой семьей. Разменяли квартиру, но дачу он оставил нам с дочкой. Ему нужен был новый полигон для воплощения мечты о строительстве дома и посадке дерева.

Коллеги жалели меня, а я тогда чувствовала сначала только обиду, обиду обманутой женщины. А потом иногда бывали моменты, когда втайне от себя, исподволь я позволяла себе ощутить облегчение от того, что теперь я больше ничего не должна ему. Жизнь не развалилась, не перевернулась. Она катила по рельсам, привычно отстукивая минуту за минутой, день за днем. Дни, полные детских голосов – дочка, ученики, школа. Домашние обязанности – теперь вдруг их сделалось меньше, и они перестали быть таким гнетущим ежедневным «надо». В жизни появились новые мелочи: визиты электриков и сантехников, которые умели то, что раньше делал муж, передачи по телевизору, которые ему не нравились, электрички вот с этим их колесным перестуком.

Я неожиданно полюбила эти поездки и этот звук – в нем есть что-то доброе, надежное, успокаивающее. Судьба выстукивает телеграмму: тутук-тутук. Обещание на будущее. Движение вперед – размеренное, по заранее проложенным рельсам, по расписанию, с ожидаемыми остановками. Мне нравится безличность этих поездок. Там, где-то впереди, сидит машинист, для которого я всего лишь еще одна пассажирка: вошла в вагон на очередной станции и выйду на конечной. Также, наверное, смотрит на меня с неба Бог.

Антон

Она ушла, и я встал, прошелся по дому, по участку. Блин, все бы здесь переделал. Выкрасил бы стены ярко, от калитки проложил бы зигзагом дорожку, натаскал бы из леса камней, за домиком бы пруд выкопал. Что же у нее все такое скучное! Как будто она сама себе надоела, как будто сквозняком каким-то все выдувает. Походил по участку. Очень хотелось что-то сделать. Она же могла мне говорить все эти пять лет: «Перепиши все заново!» или «Выйди из класса и зайди нормально!» Я бы тоже ей хотел что-нибудь такое сказать. Мидия Павловна, закройте глаза, а потом проснитесь нормально! Войдите радостно в новый день. Съешьте что-нибудь вкусное. Только обязательно с красивой тарелки. Наденьте что-нибудь нарядное. Оглядитесь, полюбите этот свой домик. Сделайте так, чтобы вам было тут хорошо.

Домик-то довольно уютный, просто потертый, много каких-то сломанных инвалидных вещей. Понятно, что все эти чашки с надбитыми краешками, стулья с потертыми сиденьями, тряпочки какие-то сосланы сюда доживать, после того как их служба в городской квартире была окончена, но все равно.

Подмел пол. Позавтракал. Помыл посуду. Потом придумал, что сделаю. У них есть здесь на соседней улице магазинчик на два зала. В одном – продукты, в другом – хозтовары. Кажется, я видел там банки с краской. Отлично! Если обновить рамы на окнах, дом сразу станет выглядеть лучше. Говорят ведь, что окна – это глаза дома. Недаром же девушки всегда глаза красят. Смайлик.

Лидия Павловна

Теперь за окном проплывали уже не зеленые поля, а какие-то постройки. Бесприютные приметы человеческой городской жизни: склады, стопки бетонных плит, авторемонтные мастерские, пыльные полоски дорог.

И я почувствовала, как внутри меня закрываются какие-то створки, только что распахнутые широко, чтобы впустить перестук колес, зелень за окном, спокойные отрешенные лица пассажиров. Мидия Павловна. Ракушка. Вчера мне было неприятно узнать об этой кличке. А сейчас я вдруг почувствовала, что дети были правы. Я – мидия. Я хочу отгородиться от грубого, чужого, злого, некрасивого. Я хочу закрыться и остаться там с моими книгами, любимыми передачами, хорошими фильмами и песнями, с немногими дорогими мне людьми. Мне достаточно стало мира внутри двух створок моей жизни. Одна створка – утро, вторая – вечер. Одна – начало моей жизни, вторая – ее окончание. От и до.

Потом замелькал город, довольно неприглядный здесь, вдоль железнодорожного полотна, но уже обжитой, с мелькающими человеческими фигурками.

Электричка, снизив скорость, подъезжала к вокзалу медленно, словно никак не могла выбрать, у какой платформы остановиться. Из-под колес веером расходились пути. Что-то резко выкрикивал в трубку мобильного телефона ремонтник в ярком оранжевом жилете, словно предупреждал подъезжающих о чем-то, предостерегал. Пассажиры засобирались, потянулись к дверям, на лицах проступало будничное выражение: у кого-то усталое, у кого-то раздраженное. За окном поплыла платформа и какие-то люди на ней. И я вдруг засуетилась, выныривая из своей задумчивости. Благостное настроение слетело, и вдруг кольнуло в груди неприятное чувство. Глядя на этих людей вокруг, их озабоченные, далеко не счастливые лица, их раздражение и спешку, я впервые допустила мысль, что история Антона может пойти по жесткому сценарию.

Антон

Купил банку краски – хорошо, что у них тут можно картой оплачивать. Цивилизация. Думал, очистить рамы будет сложно, но старая краска – особенно со стороны улицы – сама осыпалась сухими омертвелыми чешуйками. Хорошая была идея с покраской, своевременная. Застелил все старыми газетами – блин! У нее их так много, как будто сто лет не выбрасывала. Зачем она их копит? Надеется что-то понять про человечество? Начал красить. Мимо прошла сначала Мишина жена, посмотрела поверх забора. Через десять минут нарисовался Миша, повис на калитке, хрустя яблоком.

– Припахала тебя Лидия? – спрашивает.

– Да ладно, – говорю. – Почему бы не помочь? Ей самой тяжеловато это все уже.

– Ага, – говорит Миша. – У ней вообще-то дочка есть и муж ейный.

– Ну, – говорю, – это не ко мне вопросы. Сейчас здесь я есть.

– Понятно, – говорит Миша. – А у тебя кисточка неправильная. Тут плоская нужна. А у тебя вон круглая.

– Ну, неси свою плоскую, – говорю. – Посмотрим.

Миша принес свои кисти и стал тоже красить, чтобы показать мне, как делать правильно. А я сел и стал есть яблоко. А потом начал смеяться. Миша говорит:

– У тебя что, смех без причины?

А я говорю:

– Слушай, Миша, мы с тобой сейчас прямо как Том Сойер и Гекльберри Финн.

Миша почему-то обиделся, бросил кисточку и сказал:

– Ты мне на эти американские штучки не намекай. А то я тебе сейчас устрою Том и Джерри.

И ушел. А я стал красить остальные рамы – одну за другой.

Было странно работать в тишине. Я сделал погромче радиоточку. Удивительно, что у кого-то связь с миром все еще через такое вот радио и через газеты, а не через интернет. Там была передача, посвященная какой-то гипертонической болезни – я не вслушивался, думал, они быстро свернут эту занудень, ждал, когда включат какую-нибудь музыку. Ведущая как будто спрашивала, а гость студии, врач, а может, и не врач, а просто актер, как будто отвечал. Иногда в студию звонили пенсионеры и спрашивали что-нибудь, и тогда врач каждый раз говорил им, что они должны записаться к специалисту на прием и диктовал номер. Это была явно рекламная постановка, так гладко они все говорили, как будто читали по бумажке. Но делали при этом вид, что разговаривают по-настоящему. Хотя настоящие врачи тоже иногда так делают: притворяются, что лечат, а на самом деле просто возятся с бумажками. Мне стало наконец противно, и я повернул колесико – выключил звук.

Осталось только шур-шур – это я вожу кисточкой по деревянной раме, стараясь не заляпать стекло. Вшшш-вшшш-вшшш – это под ветром шуршат ветки деревьев. Чивирк – прилетает на яблоню какая-то хлопотливая птичка. Гулко стукаясь о землю, падают в траву яблоки. Вдалеке гудит поезд. Кто-то проходит по улице за дощатым забором и зовет Масю. Интересно, кто это Мася? Девочка маленькая? Или кошка?

Работал часов до пяти и к этому времени успел подновить все рамы, кроме тех, что были на веранде. Там отдельная работа, да и краски почти не осталось. Собрал и вынес все газеты, весь мусор. Потом поставил вариться картошку. А потом опять пришел Миша и принес копченого леща.

– Ты это, не подумай чего, – говорит. – Я тут плутанул слегка, когда ты мне про Тома Сойера стал говорить. Это я че-то не то вспомнил. Жена смеялась очень. Это же из детской книжки, да? Они там еще забор красили.

– Конечно! – смеюсь. – А ты что подумал?

– Ну знаешь, у американцев-то там, если два мужика вместе собираются, всякое можно теперь подумать. Мы тут недавно начали кино одно такое смотреть про этих вот ихних Томов, так переплевались.

– Не, Миш, я не по этой части.

– Ну, давай тогда выпьем, – говорит Миша и достает из кармана бутылку со своим пойлом.

– Ой, не знаю даже. Вчера что-то перебрали, – говорю. Но Миша смотрит так, что я понимаю: надо все-таки укрепить его во мнении, что я человек традиционных вкусов, и говорю:

– Ну ладно. Под леща-то сам бог велел.

Мы немного посидели с Мишей, выпили и закусили, потом пришла его сердитая жена и увела его.

Лидия Павловна

Дачное тепло в городе превращается в гнетущую липкую духоту. Вокзальная суета утомляет с первых нот. Кто-то говорит, что в школе вечный шум и крик. Но разве можно сравнивать звук детских голосов, их почти домашнюю возню в привычных им школьных коридорах с вокзальной текучкой, нервным поглядыванием на часы, торопливыми встречами и расставаниями. Вокзал – самое бесприютное место на свете, чужое для всех. И каждый приезжающий чувствует это, все торопятся покинуть этот предбанник города. Торопятся грубо, какой-то с сумками чуть не сбил меня с ног. «Мамаша!» И что-то еще площадное, похабное бормочет, проталкивается к дверям, как будто в здании заложена бомба, а в сумках у него запакована вся его семья, которую он стремится во что бы то ни стало спасти.

Остановка автобуса на другой стороне проспекта. Пыль. Выхлопные газы. Обертки от мороженого, семечковая шелуха. Одежда сразу становится грязной, кожа – потной. И вокруг перед светофором толпа таких же потных, пыльных, раздраженных. Через проспект быстро, опять толкаясь.

Вдруг визг тормозов. Вздрогнула, оглянулась: это резко встал, так что даже развернулся слегка и одним колесом застыл на зебре, автомобиль. Перед ним парнишка лет шестнадцати, рукой показывает на знак перехода. Слава богу, кажется, никто не пострадал. Из машины высунулся мужчина в пиджаке, что-то начал кричать. Ругается так грубо, век бы не слышала. Выкрикнул что-то напоследок, резко взял с места. Взвизгнули шины, так что я опять вздрогнула. И почему-то снова стала думать про Антона. Что, если он прав? Может, все-таки съездить в его магазинчик, узнать, как там дела? Сейчас ведь так и говорят «наехать на кого-то», в смысле обидеть. Люди на дорогих машинах могут наехать на тех, кто пешком. Люди в креслах начальников могут наехать на тех, кто ждет в приемных. Просто по праву сильного, богатого, успешного. Да разве когда-то было иначе? А когда это касается наших близких, когда это происходит рядом, то становится нестерпимо тяжело от беспомощной злости и обиды. Я чувствую эту тяжесть в груди почти физически. Так отвратительно, что темнеет в глазах и тошнит. Какая невыносимая духота!

Антон

Я остался один на веранде. Вечер был тихий и очень теплый, то ли от выпитого самогона, то ли просто стояла такая погода. Солнце садилось и распускало по поселку длинные золотисто-красные лучи, иногда ветром чуть шевелило ветки яблонь, и тогда в траву и в цветы с глухим стуком падали яблоки. Вдалеке, похожие на больших ленивых великанов, покачивали кронами высокие деревья, которые росли где-то дальше, может, на краю поселка. Иногда по улице неторопливо проходили дачники. Издалека, с других участков, долетали звуки чужой жизни: вот кто-то говорит, дверь хлопает, лает собака, звонит телефон. Сколько я уже здесь? Время остановилось. Теперь так будет всегда: эти яблоки в траве, чьи-то шаги по улице, теплый свет, воздух.

А Лидии пора бы уже вернуться. Она, конечно, за сердце схватится, когда опять меня увидит на крыльце.

– Как? – скажет, – Антон! Ты так и не уехал?

Вот тут-то я ей и скажу:

– А ну-ка, Лидия Павловна, выйдите за калитку и зайдите нормально. С усталой улыбкой, с продуктовой сумкой в руках, в которой что-нибудь вкусное лежит, чего в вашем магазинчике не продается. А потом обведите глазами свой домик и всплесните руками (ну, сумку-то я к тому времени у вас уже возьму):

– Что это, Антон? Неужели это ты сделал? Как же хорошо ты придумал, а у меня все руки не доходили рамы подновить. А я еще хотела тебя выгнать! Ты уж прости меня!

– Ну что вы, что вы, – скажу я. – Рад был помочь. Мне это было несложно.

А потом мы пойдем в комнату, сядем пить чай, и она расскажет, что побывала у меня в магазине, поговорила с девушками, и они сказали, что никто обо мне не расспрашивал. Но чтобы я совсем не волновался, она еще и в банк позвонила. Попросила соединить с генеральным. И вот ведь чудо – ей пошли на встречу. И Витюша, хотя и говорил с ней сухо, но убедил, что совершенно доверяет своей невесте, и вообще, он человек широких взглядов и совсем не обижается, если кто-то его невесту чуть-чуть деликатно потрогает и полюбуется на ее красоту. А потерянный документ нашелся еще тогда, прямо тем вечером и нашелся.

– Вот видишь, Антон, – скажет Лидия Павловна, – я все-таки была права. Ничего страшного не случилось, а витрина разбитая – это просто недоразумение. Во всем виноват паникер Сережа.

А я отвечу:

– Как же прекрасно, что все так хорошо закончилось!

На столе лежало расписание электричек. Оставалось всего три поезда из города. Может, тут еще автобус какой-нибудь ходит? Что-то Лидия возвращаться не торопится.

Пришла электричка, по улице протопал народ с тележками и рюкзаками, растекся по своим участкам. Я послонялся по дому, попробовал читать.

Еще электричка. Постоял у калитки, поглядел на приехавших дачников.

Последнюю электричку из города встречал на платформе. Было уже темно и прохладно. Давно погасло золотисто-красное солнце, оставив только отпечаток в памяти: августовский вечер, яблоки в траве, далекий разговор и кроны ленивых деревьев. Лидия не приехала. Может, решила переночевать в городе? Ну, мало ли, немолодая все-таки женщина, устала, приедет утром.

Ночью

Проснулся ночью. Посреди бескрайней, безграничной темноты и тишины. Дачный поселок, напившись крепкого августовского воздуха и лесных запахов, наработавшись в огороде, спал, как бревно – ни всхрапнет, ни шелохнется. В городе так может быть, только если вы уже умерли. В городе всегда машина мимо проезжает по улице, шумит и лучами фар проводит по потолку, обязательно что-то где-то дребезжит, гудит, светит, всегда что-то роняют или двигают соседи. Город спит очень беспокойно, ворочается во сне, вздрагивает, вскрикивает. Мой сосед, который живет этажом выше, иногда рано утром чихает – громко, с разгоном и эхом, которое катится по коридору, а потом обратно. Я этого соседа никогда в лицо не видел, зато слышу его, когда он чихает или когда ругается. Отдельные слова не разобрать, слышно только: «бу-бу-бу… деньги!.. бу-бу-бу… деньги!» Его жена тоненько возражает, а потом каждый раз достает пылесос и шумно с завываниями пылесосит. А потом надевает свои стучащие тапки. Если ходит и стучит – значит, они поссорились.

Хоть бы сейчас кто-нибудь постучал, залаяла бы собака какая-нибудь, петух прокукарекал. В темноте было видно только, что на стене вырисовывался чуть более светлый прямоугольник окна. Представилось, что сейчас на этом светлом фоне появится силуэт человека, бандита с пистолетом в руке, и он станет неслышно двигаться в мою сторону. Да, это было самое страшное, что в этой темноте вокруг сейчас могло происходить что-то неслышное.

И еще я вдруг почему-то очень хорошо представил себе, даже почувствовал, что так и сгину в этом поселке. Так же, как Лидия сгинула в городе. Что-то неправильное я сделал, как будто местами с ней поменялся. Она должна быть здесь, в этом домике, сейчас, спать на своей кровати. Это ее темнота и ее тишина, и, может, она даже чувствует себя в них уютно и безопасно. А я должен быть в городе.

Утром

Утром все, что думалось ночью, развеялось – так всегда бывает. Поэтому первое правило в любой ситуации – это дотянуть до утра. А там, глядишь, все само собой как-то разрулится, и страхи отложатся до другой, когда-то в будущем возможной ночи, когда будешь снова вот так же лежать без сна.

Хотя вот эта мысль, что мы с Лидией вроде как поменялись местами, все-таки не давала мне покоя и на утро. Я подумал, что вдруг она пошла в мой «Праздник», стала там расспрашивать о том, кто разбил витрину, и попалась на глаза каким-нибудь Витюшиным помощникам. Они ее схватили и привели к своему боссу. Но она ему, конечно, ничего про меня не сказала.

Вполне ведь может быть, что все эти дни Витюша меня искал, строил планы кровавой мести, опросил весь коллектив банка на предмет того, где обретается Антон Скворцов, устроитель незабываемых впечатлений. В голову лезет вся эта ерунда из девяностых. У каждого в детстве был какой-то страх: кто-то боялся привидений, кто-то маньяков, Ксюха говорила, что боялась старуху. Не какую-нибудь конкретную, а просто собирательный образ старухи. Я ее спрашивал: как же ты тогда по улицам вообще ходила, от каждой бабки, что ли, убегала? А она отвечала мне: в том-то и дело, что в детстве по улицам ходили бабки, или, еще лучше – бабушки. А старуха – это была совершенно особого рода старая женщина, и единственное, что Ксюха о ней знала – это то, что она очень страшная. А я в детстве боялся бандитов во всем их злобном разнообразии: начиная от тех, что в кино скакали в шляпах на конях вслед катящему по прерии поезду, груженному золотом, и заканчивая теми, что стояли у входа на наш городской рынок, покачивая в ладонях ножички и лениво оглядывая прохожих. Очень пугали байки про одетых в малиновые пиджаки и увешанных золотыми цепями братков, которые пытали людей горячими утюгами. Я даже выходил из комнаты, когда мама бралась гладить – очень уж разыгрывалась недобрая фантазия при виде утюга. Утешало только, что этих братков, по крайней мере, сразу можно будет распознать по внешнему виду и успеть убежать. Когда подрос, стал лучше разбираться в классификации бандитов, отделять мелочь от реально плавающих в водах нашего городка акул. Блин, наверное, до сих пор боюсь бандитов.

Серега, насколько я помню, в детстве больше всего боялся зубного врача. Так что его сломать будет легко. Ведь даже если он сразу не раскололся и никому не сказал, откуда я взялся, то на камерах наблюдения, распиханных по всем банковским коридорам, прекрасно видно, как мы с ним жмем друг другу руки, разговариваем и похлопываем один другого по плечу. И как он передает мне ключи от Витюшиного хай-тековского кабинета. Станут копать – а мы с ним еще и одноклассники. Отведут Серегу в отдельное помещение, без окон, с зеркалом во всю стену, через которое за допросом будет наблюдать сам генеральный, и грозный начальник охраны скажет:

– Ну что, – и глянет в личное дело, – Минченко Сергей Алексеевич, такого-то года рождения, проживающий по такому-то адресу, а ну-ка рассказывай нам все, что знаешь. А то не видать тебе в нашем банке места заместителя начальника отдела кадров. Да и в других банках тебе тоже ничего не видать. И мы вообще еще подумаем и взвесим, останешься ли ты еще в этом городе. Могут ли жить и работать среди нас такие люди, которые дают ключи от кабинета генерального директора банка таким неблагонадежным личностям, как Антон Скворцов. Вдруг он там все наши коммерческие секреты узнал и слил конкурентам. Он, может, только затем весь этот так называемый корпоративный праздник и мутил.

И бьет кулаком Серегу по зубам. Серега, конечно, сразу сломается. Так и вижу, как он сидит перед начальником охраны на полу, распустив сопли и опустив глаза – не от стыда, что сдаст сейчас одноклассника и друга, а потому, что будет смотреть, как у него на ладони лежит выбитый зуб. Зубов будет жалко, и страшно идти потом к стоматологу, и Серега расскажет про дачу Лидии Палны. Потому что сам же мне этот адрес и дал. Я почему-то был уверен, что Серега меня отстаивать не будет, партизан из него никакой. Помню, как-то в школе мы отобрали шарф у одной девчонки, у Маринки Смирновой. Сначала мы долго бегали с ним по двору: Серега держал шарф за один конец, а я – за другой, а Маринка бегала за нами и кричала:

– Отдайте, дураки, отдайте!

А потом мы этот шарф закинули на дерево, и он очень смешно обмотался там вокруг одной ветки и вокруг ствола. Тогда Маринка пошла и нажаловалась Мидии. Та нас, конечно, вызвала и говорит: зачем вы девочку обидели? И Серега сразу сдулся и сказал, что попросит прощения. А я молчал и смотрел в окно, как ветер шевелит кисточки на краях Маринкиного шарфа – это дерево стояло прямо под окнами нашего класса. Мидия спросила меня:

– А ты, Скворцов, не хочешь у Марины попросить прощения?

И я сказал, что нет. Потому что она – жадная и ведет себя некрасиво. Нам столько рассказывали в школе, что надо любить и беречь природу. А сейчас, когда уже совсем скоро придут холода, Маринка пожалела шарф для дерева. И вообще, сказал я, мы хотели взять шефство над этими тополями – ухаживать, заботиться о них. Летом мы насобирали бы для них червяков, чтобы они рыхлили вокруг землю. Весной принесли бы котов, чтобы они прогоняли птиц, которые строят тут свои гнезда. Потому что деревьям наверняка тяжело держать эти гнезда на своих ветках, и еще они, может, устают от постоянного птичьего крика. А зимой надо утеплить наши деревья, чтобы им не было холодно.

Мидия Пална сначала долго смотрела на меня своим учительским шершавым взглядом, потом вздохнула и сказала:

– Я все никак не могу разобраться в тебе, Антон. Вот сейчас ты все это искренне говоришь или просто увиливаешь от наказания?

– Почему от наказания? – удивился я. А она спросила:

– У тебя какая оценка по биологии?

Потом физрук принес лестницу, отмотал шарф от дерева и обозвал нас малолетними преступниками. А Мидия еще нажаловалась биологине, и та провела в нашем классе дополнительный урок и рассказала, как живут деревья. Мне, например, было интересно, но остальные ребята обиделись, потому что им пришлось сидеть в школе на сорок пять минут дольше. Так что у меня потом и с одноклассниками были проблемы, а вот чтобы Серега меня тогда поддерживал, я что-то не помню. Он как-то ненавязчиво сделал меня крайним в этой истории с шарфом. И я уже тогда стал сомневаться, могу ли я считать его после этого своим настоящим другом, или он для меня просто так, товарищ и одноклассник, но не больше.

Все это мне вспомнилось к тому, что Серега меня, конечно, сразу сдаст и пойдет просить прощения у Витюши, как когда-то давно просил прощения у Маринки Смирновой. И тогда генеральный отдаст приказ своим прислужникам взять меня живым, или даже лучше мертвым, чтобы другим было неповадно трогать его невесту и красть многомиллионные контракты. Ну и все, десяток загорелых парней в камуфляже, с закатанными рукавами на красивых бицепсах, рассядутся по джипам – запыленным, с открытым верхом – и, размахивая в воздухе автоматами, покатят в Дубки. Наведут шухера на местных, так что бабки еще много лет потом будут рассказывать о стрельбе в поселке. Выволокут меня во двор да и шлепнут из пистолета Макарова. А домик обольют бензином со всех сторон из тяжелых таких канистр и подожгут. Тут сосед Миша не выдержит, выскочит за околицу и закричит:

– Да что же вы, изверги, делаете? Тут же учительница живет!

А суровый камуфляжный мужик с красивым шрамом на губе отведет сильной рукой в сторону его гражданскую щуплую фигуру и скажет:

– Не кипиши, местный житель. Вот проживаешь ты тут по соседству, и невдомек тебе, что мы злостный наркопритон сейчас накрыли. И никакая она не учительница. Она все эти годы в школе малолеткам наркоту толкала. Да и этот субъект тоже не заслуживает твоего доверия. Он – вообще иностранный агент, пособник американской разведки, и никакой он не Антон, он – Антуан. Ты ведь его с самого начала заподозрил. А сигнал подать куда надо не догадался. Да еще и грибные места здешние ему показал. Эх ты! Да ладно, иди уже с богом. Живи дальше своей скучной жизнью обывателя.

Запрыгнет в свой джип и стремительно уедет. Дачникам только и видно будет, как пыль летит из-под колес да над полями стелется черный дым от сгоревшего домика.

Миша придет домой и наваляет жене:

– Дура ты, баба, я же вот сразу почуял, что неладно что-то с этим городским. А ты: он из детской книжки, он из детской книжки. Видали мы такие книжки!

А Мишина жена заплачет и потом все равно сходит в церковь, и поставит свечку за Лидию Палну и за Антуана. Женское-то сердце не обманешь.

– Антоха! Ты чо там? – я вздрогнул. Это Миша стоял за забором. Смотрел на меня странно, как будто уже подозревал во мне американского шпиона Антуана. Черт. Я даже забыл, что я там придумал про Лидию Палну. С ней-то что было?

– А Лидия-то где? Все в городе? – спрашивает Миша, как будто это не я американский шпион, а он, и умеет даже читать мои мысли.

– Да, она что-то так и не приехала, – говорю, и вдруг решаю: – Слушай, Миш, я тоже, наверное, уеду сегодня. Можно я ключи от ее дома вам оставлю?

– Да ты их просто на крыльце спрячь, – Миша махнул рукой. – Там вон сбоку доска отходит. Видишь? Она ключи часто туда кладет.

– И что, все знают?

– Ну, соседи знают некоторые. А что? Что там у нее брать-то?

Днем

На двенадцатичасовой электричке Лидия не вернулась, и я окончательно решил поехать в город. Странное было чувство, что совсем не надо собирать никаких вещей. Вот ведь пробыл здесь три дня, а ничего у меня нет, только в кармане джинсов ключи от городской квартиры, несколько скомканных купюр и кредитка. И нет чувства, что чего-то не хватает. Хотя нет, вчера пришлось постирать носки и трусы. А так, в остальном, получается, ни в чем больше и не нуждался. Только в чистых трусах и в музыке еще, пожалуй.

Музыка – странная штука. В руки не возьмешь, а у всех она есть. В любом телефоне теперь – хоть с утра до вечера. Часами и бесплатно. И всем хочется. Хотя нет, не всегда бесплатно, если вживую – это иногда бывает за очень большие деньги. В детстве смешно было: сунешь наушники в уши, и все начинают двигаться под твою мелодию – пешеходы шагают в ритм, деревья ветками машут в такт. Если музыка – веселая, то и всем вокруг весело, если грустная – все грустят. Чувствуешь себя волшебником.

В доме я все прибрал, помыл посуду за собой, выкинул остатки дурацкого торта. Проверил все окна, закрыл дверь и засунул ключ под покривившуюся доску на крыльце. Крыльцо бы тоже неплохо починить, но тут новые доски нужны и инструмент.

Зашел попрощаться с Мишей и с его женой. Еле отговорился от подарков: яблок, соленых огурцов и самогона, обещал заехать как-нибудь еще и пошел на станцию.

На дневной электричке народу было мало, и я вдруг подумал, что эти дни на даче были для меня, получается, небольшим отпуском. Странно, но чувствовал я себя действительно отдохнувшим, несмотря на все напряги. Расслабился, даже не знаю, какой сегодня день недели.

Но теперь деревни с меня уже хватит. Электричка катила в город, и я возвращался в свою нормальную жизнь из какого-то вдруг нахлынувшего детства, где снова был деревянный дом, грибы, лес и даже учительница. Я ехал и взрослел, и мне теперь казалось, что вся история с генеральным Витюшей могла оказаться полной ерундой, потому что на фиг я ему сдался, если подумать. Только непонятно было, кто тогда разбил витрину и куда делась Лидия Пална. Я пошарил по карманам, нашел номер ее мобильного, который она мне записала, и ее городской адрес, который дал мне Серега. Вообще, странная это была идея: поехать к Лидии. Серега меня тогда спросил:

– Ты же можешь у девчонки какой-нибудь зависнуть? Ну, пока все тут не утихнет?

А я сказал: нет. Он удивился:

– Как нет? А Ксюха?

– А у Ксюхи своя жизнь. Без меня, – ответил я.

И тогда он дал мне эти два адреса, городской и дачный, и сказал:

– Ну съезди к Мидии. Она тебя всегда любила, так что войдет в твое положение. А ты ей там картошку вскопаешь.

– Почему картошку? – не понял я тогда, а Серега засмеялся и спел:

– «Антошка! Антошка! Пойдем копать картошку!» Ты что, забыл, мы ведь тебя этой песенкой часто доставали в школе. У-у, как ты заводился на этого «Антошку»!

Посмеялись, и я поехал. А теперь наша Мидия куда-то пропала. Может, едет сейчас на встречной электричке, разминемся мы с ней, промчимся, прогромыхаем колесами мимо, совсем рядом друг с другом, но только в разные стороны, и даже знать не будем об этом. С тех пор, как я школу закончил, мы с ней так и живем, с нашей класснухой: я двигаю вперед, а она – назад, в очередной пятый класс. В те же задания, в те же проблемы и праздники, в те же словечки и шуточки. На самом деле мы с ней уже давно разминулись по жизни, и странно, что вот опять встретились.

Надо будет все-таки дозвониться до нее обязательно. Она трубку возьмет и скажет:

– Антон, ты молодец, что позвонил. Я ведь с самого начала говорила, что все у тебя будет хорошо.

А что, если вдруг трубку поднимет не она, а ответит мужской нехороший голос:

– Твоя классная руководительница у нас, Антон Скворцов! И если ты не появишься в кабинете у Витюши ровно через два часа, мы будем вырывать по одной странице из ее любимого учебника по алгебре!

И в трубке будет слышно еще, как Мидия всхлипывает.

Думая обо всей этой ерунде, я даже задремал и проснулся, уже когда электричка останавливалась на вокзале и пассажиры столпились в проходе у дверей вагона. За то время, что я спал, в голове как-то само собой обозначилось решение съездить сначала в магазин, посмотреть, как там дела, расспросить девушек, а потом уже определиться с тем, что делать дальше.

В городе сразу стало остро не хватать мобильника и машины. Я даже не знаю, как на общественном транспорте добраться до моего «Праздника».

Прямо напротив магазинчика было кафе, я вошел, сел у окна, заказал кофе и стал смотреть на «Подари праздник» поверх пластиковых круассанов, разложенных на подоконнике. Между мной и магазином двигался поток машин, бликующих на солнце лобовыми стеклами, подмигивающих фарами, толкающихся пыльными боками. Все они ехали мимо, равнодушные одинаковые металлические коробки на колесах, и нигде, конечно, не стоял припаркованный черный подозрительный автомобиль. Посетители кафешки тоже сменялись быстро, никто не сидел в углу, не поглядывал на меня из-под полей низко надвинутой шпионской шляпы, не прятал глаза за темными стеклами очков. Я расплатился, перешел улицу и толкнул стеклянную дверь. Нервно задергалась приклеенная к стеклу пластиковая физиономия клоуна, высунувшего яркий язык. Тренькнул колокольчик над косяком, Верочка за прилавком подняла голову.

– Антон! Ну наконец-то вы приехали! – обрадовалась, бросилась из-за прилавка ко мне. – Мы вам звонили-звонили, а вы недоступны!

– Да, Верунчик, такой уж я недоступный! – подколол, не сдержался. Девочка Верочка считает, что влюблена в меня. Смотрит большими глазами из-за стекол очков, поправляет светленькую косичку и краснеет. В сентябре у нее начнется учеба, первый курс, и она останется работать у меня только по выходным, а по будням наверняка будет влюблена в какого-нибудь сокурсника, о существовании которого пока даже не догадывается. Но я-то старше и уже могу предположить его появление.

– Так, и где следы разрушений? Показывай, рассказывай!

Следов погрома не видно. В витрине новое стекло, чистое, на старом у меня рекламная надпись была. В торговом зале относительный порядок: вешалка с карнавальными костюмами, тут же кучей громоздятся головные уборы: цилиндры, котелки, кокошники, дальше – перья, уши, маски, парики. Зеркало во всю стену целое, не разбитое, и в нем отражается прилавок с пестрыми стаканчиками, картонными колпачками, наборами именинных свечей, стенды с открытками и гроздья воздушных шаров.

– Ой, Антон, а я так переволновалась, – переступает с ноги на ногу, как маленькая лошадка, нервно расправляет складки желтенькой юбочки. – Вы же знаете, тут такое было! Прихожу утром, на асфальте осколки, а в витрине – дыра. Внутри темно и что-то там шевелится. Я давай сразу вам звонить. А вы мне говорите: «Я все понял». Я спрашиваю: «Что мне делать?» А вы такой: «Я сейчас». Я ждала-ждала, наверное, полчаса, а вы так и не приехали. И на телефон больше не отвечали. Я тогда Светлане позвонила, она мне сказала вызвать полицию. А я полицию никогда еще в жизни не вызывала. И так волновалась, что даже адрес наш забыла. И все боялась, что тот, кто там внутри сидит и колышется, он выскочит и набросится на меня. А потом приехал этот капитан.

– Какой еще капитан?

– Ну, капитан Волков. Из полиции. И с ним еще двое таких молчаливых полицейских, которые потом уехали. А капитан остался, и мы с ним составляли протокол.

– Протокол, говоришь, составляли? Теперь это у нас так называется?

– Ну что вы, Антон, ну! – снова покраснела. В мире не так много людей, которые умеют вот так по-настоящему краснеть, от шеи к щекам и до слез в глазах. За одно это можно было девочку Верочку взять на работу. Не потому, что ей сложно будет мне врать, хотя и это тоже хорошо, но и просто для того, чтобы иногда любоваться на это чудное явление природы так, как другие люди любуются закатом или рассветом.

– Так что, капитан-то твой, надеюсь, не испугался того, кто сидел внутри?

– Ну, в общем-то, нет.

– Так и кто это был?

– Ну, в общем, оказалось, что там никого не было. Это просто сквозняк был. А в темноте, знаете, так похоже было, как будто это кто-то живой. А на самом деле никого не было. Мне потом капитан сказал весь товар проверить. Светлана тоже приехала, и мы все проверили. Не хватало только того, что было как раз на витрине: трех карнавальных костюмов, большого набора посуды для пикника и свечей, помните, вы сами сказали их туда положить, те красивые, дорогие. И еще они открыли клетку со свадебными голубями. И голуби улетели, но потом вернулись. Вы же знаете, они всегда возвращаются.

– А стекло кто вставил?

– Илларионов. Потому что капитан Волков, он тоже стал вам звонить, а потом сказал, что раз вас нет, то надо звонить собственнику помещения. Этому вашему Илларионову. Илларионов приехал и очень ругался, и тоже вам звонил, и сказал, чтобы мы в следующем месяце искали себе новое помещение, и обзывал вас «клоуном». Потом прислал мастеров и сказал, что все равно за стекло вы будете платить.

– Слушай, Верочка, а вчера кто работал, ты или Светлана?

– Вчера? Я.

– А про меня никто не спрашивал?

– Да вы не думайте, Илларионов вас не прогонит. Вы же знаете, он всегда так, сначала покричит, а потом…

– Да нет, я не про него. Не приходила вчера сюда женщина – немолодая, довольно полная, волосы светлые, не длинные, до плеч, в пиджачке светлом?

– А она что, тоже из полиции?

– Нет.

– Из страховой?

– Вера, соберись. Ты можешь просто мне сказать: кто-то похожий был вчера тут?

– Ой, Антон, я даже не знаю. Вроде нет. Я даже не помню. Я так переволновалась. И тогда, и сейчас. Мы ведь не знали, куда вы пропали. Уже стали думать, может, с вами случилось что-то. И мы тогда непонятно зачем тут просто так работаем. Без вас и без зарплаты. Я и капитану Волкову говорила, что он должен вас найти. А теперь вы лучше сами ему позвоните.

Верочка побежала к прилавку, стуча желтыми балетками, словно там у нее были маленькие копытца. Этакий лучик солнца – вся желтенькая, маленькая и мелькает туда-сюда.

– Вот, я должна вам отдать копию протокола осмотра места происшествия. А тут листок – видите? – это телефон капитана Волкова. Он сказал, чтобы вы ему обязательно позвонили.

Я сложил листки вчетверо, убрал в карман. Посмотрел, что в кассе. Не густо.

– Вера, у тебя в школе какой любимый урок был?

– Перемена. А что?

– Ничего. Работай. Завтра с утра еще зайду. И не волнуйся больше так. В жизни еще и не такие дважды два случаются.

Потом я поехал домой. Ехал в автобусе и теперь не мог понять, почему я так переживал из-за этой витрины. Это все Серега меня накрутил. А сейчас надо было, конечно, в первую очередь позвонить Илларионову. Без мобильного как без рук. Удивительно, как я у Мидии на даче несколько дней без него провел.

Машина моя стояла во дворе, целая и невредимая, на ней спала кошка.

В лифте поднимался вместе с каким-то мужиком. Мужик смотрел на зеленую стенку лифта, а я – на него, и думал: как это странно, что с соседом Лидии Палны я уже даже за грибами ездил, и крышу ему чинил, и самогон пил, а тут я своих соседей совсем не знаю. Мелькают какие-то лица в подъезде, что мне их разглядывать. Я узнаю их только по собакам, потому что, если сталкиваюсь в дверях или в лифте с человеком, который идет выгуливать собаку, я рассматриваю, конечно, собаку, а не человека. Собаки как-то разнообразнее, чем люди, и реагируют спокойно, когда ты их разглядываешь. На человека, даже на собственного соседа, так смотреть не станешь. А потом, встречая на улице знакомую собачью морду, понимаю: это соседи, и здороваюсь. Однажды в лифте я ехал с девушкой, которая держала на руках лопоухую голую кошку, совсем без шерсти. Я спросил:

– Можно ее потрогать?

Девушка сказала: да, и начала рассказывать про эту породу. Голая кошачья кожа была очень теплой, бархатной. Я погладил ее, двери лифта открылись, и я вышел, а девушка все продолжала быстро-быстро говорить мне об этой своей кошке, хотя я уже стоял в коридоре. Двери лифта закрылись, и я подумал, что надо было мне, наверное, с этой девушкой познакомиться, она показалась мне очень одинокой. Может, у нее, как у кошки, тоже была теплая и бархатная кожа. Эту девушку я больше никогда не видел. Ситуации в лифте – они все-таки особенные, тут надо быстро соображать и ничего не откладывать на потом.

Мужик, который ехал теперь со мной в лифте, был без собаки и тем более без кошки и вполне мог оказаться Витюшиным приспешником, но не оказался, потому что вышел на два этажа ниже моей квартиры. Так что никаких быстрых реакций, кроме как поздороваться, от меня не потребовалось.

Поворачивая ключ в дверях, я представил себе мельком, что моя ипотечная однушка вся перевернута вверх дном. И капитан Волков, которого я, конечно, сразу вызову, спросит серьезно и озабоченно:

– Что они так старательно искали у вас, Антон? Что может быть такого в вашей жизни, что привлекло бы внимание человека такого уровня, как Виктор Парщиков – хозяина банков, и прочая, и прочая? Что у вас есть, кроме бизнеса в кредит и квартиры в ипотеку?

– Ха! – скажу я капитану полиции. – У меня есть праздник! Я дарю людям радость жизни, и деньги здесь совершенно ни при чем!

Капитан – немолодой, с седыми усами и добрыми морщинками вокруг глаз – сразу проникнется, покивает и тепло пожмет мне руку на прощание.

Да нет, конечно, все в квартире оставалось так, как и было. Даже грязная тарелка в мойке, даже соскользнувшее на пол полотенце в ванной. Мобильный еле держался на одном проценте зарядки и показывал кучу непринятых. Я дал ему подкормиться несколько минут, сварил пока себе кофе, вытащил из холодильника кусок сыра и стал смотреть, кто мне звонил. Раз сто позвонили Верочка и Светлана. Светлана написала еще три сообщения: «Антон, в магазине выбита витрина. Вызываем полицию. Ждем вас», потом «Не волнуйтесь, украдено по мелочи только из витрины. У вас все в порядке?» и последнее «Антон, позвоните срочно Илларионову». Илларионов тоже позвонил раза четыре. Еще два звонка с незнакомого номера. Я достал бумаги, которые дала мне Верочка, сравнил – да, это был номер капитана Волкова. Пару раз позвонил Серега.

Потом я поговорил по телефону с родителями. Послушал про соседей, огурцы и папину язву. Рассказал, что у меня все хорошо.

Потом достал из кармана бумажку, на которой Мидия написала мне свой телефон, и набрал номер. Почему-то волновался. Длинные гудки. Подождал немного, допил кофе, снова позвонил, и опять никакого ответа. Блин, почему я у Миши номер телефона не взял, сейчас бы набрал его, и он сказал бы мне: да, видел, что Лидия приехала, вон она копается на клумбах своих. И все, я мог бы спокойно заниматься своими делами. Позвонил бы этому капитану, узнал бы, что и как. Илларионову бы позвонил, послушал бы, как он орет. Он, вообще, нормальный мужик, но заводится с пол-оборота. Но как-то мне было не до всех этих звонков, пока я не поговорил с Мидией.

И тут я вспомнил, что у меня есть еще ее городской адрес. И решил, что поеду. Не знаю, может, просто хотелось сесть за руль. Спустился во двор. Кошка с машины уже ушла, оставив на капоте маленькие противные следы грязных лапок, и я подумал, что ее могли спугнуть Витюшины приспешники. Они увидели, что я вернулся, и установили под днищем машины взрывное устройство. И как только я поверну ключ в замке зажигания, раздастся взрыв. Кузов машины разорвет на металлические ошметки, в небо поднимется облако огня и дыма. В окна повысовываются любопытные лица, завоют сиренами испуганные автомобили. Я все это так себе представил, что, когда поворачивал ключ зажигания, реально трусил. Ну, не то чтобы трусил, но мандражировал. Все, конечно, обошлось, и я разозлился на себя. Ну не дурак ли?

Лидия Павловна жила в хрущевской пятиэтажке недалеко от нашей школы. Я поднялся на второй этаж, долго звонил в дверь. Потом опять набрал ее номер. Длинные гудки. Опять зачем-то позвонил в дверь, хотя было понятно, что в квартире никого нет. По лестнице мимо шла какая-то тетка, несла пакет с помидорами.

– Там нет никого, – сказала она мне.

– Я вижу, – говорю.

– А вы точно к Скороходовой? Не перепутали квартиру?

– Не перепутал, я к Лидии Павловне.

– Я почему спрашиваю: она ведь все лето на даче.

– Да, я знаю, но вчера она приехала в город. И мы должны были встретиться, – сказал я, глядя на красные помидоры в ее пакете.

– Не было ее вчера, – убежденно сказала тетка с тревожно-красными помидорами. – Она, когда с дачи приезжает, обязательно ко мне заходит. Всегда. Я, пока Лидии дома нет, беру ее почту. А она, когда приезжает, сразу за ней заходит.

– А может, в этот раз просто забыла и не зашла, – возразил я.

– Нет, она бы зашла, – сказала тетка и пошла по лестнице наверх.

Я снова набрал номер Лидии Палны, и на этот раз телефон оказался выключен.

Вечером

Я припарковался напротив входа на противоположной стороне улицы, вышел из машины и стоял теперь, разглядывая здание банка. Бетонная коробка, увешанная рекламой их собственных услуг, лицами улыбающихся девушек в белых рубашечках с бланками в руках. Добрые надежные лица – такая ясноглазая не обманет. Ни одна из улыбающихся девушек не была похожа на невесту Витюши.

Я стоял и обдумывал, как расспросить Серегу так, чтобы он рассказал мне спокойно, без истерик и домыслов, все, что случилось после того, как я уехал, и тут заметил, что за стеклянными дверями банка началась какая-то движуха: кто-то пробежал, потом вышли два амбала и остановились, придерживая двери. А потом я увидел, как через банковский зал по блестящему полу мимо стеклянных стоек идет к выходу Витюша. Даже глазам своим не поверил. Это точно был он: я хоть и видел их генерального в тот вечер всего пару минут, но внешность у него такая, что не спутаешь. Слишком высокий, худощавый, рыжий, холеный, сегодня в спортивном клетчатом пиджаке и узких брюках. Но главная прелесть Витюши была в другом: от него даже на другую сторону улицы, даже туда, где я стоял, добивало запахом денег. Реального бабла: зеленых долларов, пестреньких евро, ну, может, с ноткой красненьких отечественных пятихаток, мельче которых, он, думаю, и в руках-то никогда не держал. Остановился у дверей, что-то втирает какому-то мужику в спортивной куртке.

Глупо, но я, наверное, немного испугался. Или растерялся. Все эти дни думал об их генеральном, представлял себе, что он, может быть, ищет меня, хочет избить или разорить. И вдруг вот он – стоит себе на противоположной стороне улицы, подходи да спрашивай: а вы меня случайно не искали, Виктор как-там-вас по богатому батюшке? Так вот он я, стою перед вами, никуда не прячусь. Давайте поговорим про вашу невесту и про потерянные документы. Только вы и я, и не надо втягивать в эту историю ни вашего сотрудника Сергея Минченко, ни уж тем более нашу школьную учительницу. Уж она-то тут совсем ни при чем.

А к банковским дверям уже подкатывает крутая тачка, стоимостью с десяток садовых участочков моей Лидь Палны. И Витюша сейчас должен сесть в нее и уехать.

И тогда я резко, чтобы не передумать, рванул на другую сторону улицы.

Витюшин амбал моментально принял меня и положил мордой в асфальт. Он действовал как натасканная собака, которая если видит, что человек делает быстрое движение в сторону хозяина, то сразу хватает. Это произошло так неожиданно, что мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, почему у меня перед глазами вдруг появился асфальт и почему не получается пошевелить руками. Но потом, почти сразу, я все-таки вывернул голову вбок, чтобы видеть хоть что-то, и закричал:

– Эй вы! Виктор как там вас по отчеству! Парщиков! Это я, Антон Скворцов!

Амбал сильнее прижал меня к асфальту, и какое-то время вокруг было тихо. Потом я из этого скрученного положения увидел, что ко мне подошли дорогие замшевые ботинки, такие чистые, как стоят только на витринах в обувных магазинах. Кто-то наверху этих ботинок спросил:

– Это откуда?

– Подскочил сзади, Виктор Николаич, – сказал надо мной амбал так спокойно, как будто говорил о пролетевшей мимо бабочке, которую он прикрыл сачком. У него даже дыхание не сбилось, а я пыхтел, как раненый бегемот, во всяком случае, не тише. И пополам с этим пыхтением я снова крикнул:

– Это я, Антон Скворцов.

– Антон Скворцов, – также спокойно повторил амбал, и я подумал, что он, наверное, пожал плечами. А может, наоборот, многозначительно поднял брови. Типа: тот самый Скворцов. И сейчас Витюша сделает ему глазами знак, амбал накинет мне на голову темный мешок и потащит на задний двор банка. Заставит встать на колени, приставит ко лбу пистолет и скажет: «Любого, кто лапает невесту моего начальника, ждет неминуемая смерть!» И спустит курок. Голова мотнется назад, и я стану медленно заваливаться набок. И когда я наконец упаду, он пнет мое бездыханное тело, и оно скатится в канаву, к другим несчастным, попавшимся на удочку этой Витюшиной русалки. Я зажмурился, а Витюша спросил:

– Что там у него?

Хватка амбала ослабла, он быстро и очень умело прохлопал меня по бокам и по спине, сказал:

– Чисто.

И тогда Витюша сказал просто:

– Ну ладно, отпусти его. Люди уже смотрят. Нехорошо.

Хватка совсем ослабла, и та же сильная лапа помогла мне подняться на ноги. Теперь я стоял прямо перед Парщиковым, который был меня выше чуть не на голову.

– Антон Скворцов, – повторил Витюша, глядя не то чтобы на меня, а скорее так, просто в мою сторону. – Вы являетесь клиентом нашего банка? У вас какие-то претензии к этому отделению?

– Нет, – сказал я, переводя дыхание и отряхиваясь. – Я здесь из-за Лидь Палны. То есть из-за Лидии Павловны Скороходовой.

Про Серегу я решил пока ничего не говорить, может, они еще и не добрались до него.

– Мы рассматриваем жалобы только непосредственно от самих клиентов банка. Или от уполномоченных юристов. Вы юрист?

– Нет.

– Тогда до свидания, Антон Скворцов, – сказал тем же ровным голосом Витюша, глядя теперь уже совсем мимо меня, и взялся за распахнутую перед ним дверцу машины.

Интересно, куда он собрался? Я даже не могу представить себе, где проводят время такие золотые мальчики. Лежат в бассейнах с голубой водой и держат в руках бокал ледяного мартини? Задумчиво смотрят вдаль с борта своей яхты? Сидя за огромным письменным столом в кабинете с окнами на небоскребы, подписывают многомиллионные контракты, которые подносит, вежливо склонившись, длинноногая секретарша? Скучают в глубоком кожаном кресле посреди дорогого бутика, с крошечной чашечкой эксклюзивного эспрессо, пока невеста примеряет очередное платье, на которое таким, как я, и за год не заработать?

– Стойте! – крикнул я, увидев, как Витюша занес уже ногу в нечеловечески чистом ботинке, чтобы сесть в машину и поехать к этой его яхте, бассейну, контрактам и бутикам. – Подождите! Это касается вашей невесты!

Витюша остановился и посмотрел на этот раз не мимо, а прямо мне в лицо. После этого он перевел взгляд на своих амбалов, заколебался на мгновение, потом распорядился:

– Посадите его в машину, мы поговорим по дороге.

Он сел в автомобиль, а меня посадили рядом с ним на заднее сиденье с другой стороны. А два амбала сели впереди.

Машина мягко тронулась с места, и Витюша, глядя прямо перед собой, сказал:

– Я вас слушаю.

А я снова спросил:

– Где Лидия Павловна Скороходова?

Витюша коротко глянул на меня:

– Кто это?

– Моя классная руководительница.

Витюша снова посмотрел на меня, двинул рыжими бровями и спросил:

– Вы сумасшедший?

– А вы что, меня не помните?

– Я не должен помнить каждого психа, который приходит в мой банк, – скучающим голосом объяснил Витюша, протянул руку и положил на плечо сидящего впереди амбала. И тогда я сказал:

– Помните корпоратив в вашем банке несколько дней назад? Ваша невеста чуть не порвала платье.

Витюша убрал руку с плеча амбала, помолчал минуту, потом снова повернулся ко мне и на этот раз в его глазах засветилась наконец-то хоть какая-то жизнь.

– А, так вот вы кто. Я ведь сразу подумал, что лицо знакомое.

– Слушайте, Виктор, я хотел вам сказать, что там в кабинете ничего такого не было, – выпалил я.

– Чего «такого»? – поморщился Витюша. – Что «такого» могло произойти за те пять минут, что я задержался на первом этаже? Что ты там себе придумал, как там тебя, Антон Дроздов? Юлия бы никогда не стала с … ничего личного, я имею в виду только твой социальный статус.

– Моя фамилия Скворцов, а не Дроздов. И вы это прекрасно уже запомнили. И я, между прочим, был организатором этого вашего праздника. Это я подогнал вам все эти сувениры и шарики с ленточками в вашей корпоративной цветовой гамме.

– Вот как. И что, вам не оплатили ваши услуги?

– Оплатили.

– Тогда я не понимаю, какие у вас ко мне вопросы.

– Я ищу свою учительницу.

– Я здесь при чем? Вы хотите, чтобы я сделал благотворительный взнос? Так обратитесь в отдел связей с общественностью.

– Слушайте, Парщиков, прекратите притворяться! Из-за того, что вы увидели меня слишком близко к вашей невесте, вы сначала устроили разгром в моем магазине, а потом похитили мою учительницу!

– Вы все-таки сумасшедший!

– Нет! Вот протокол хулиганского нападения!

Я вытащил бумаги капитана Волкова и пожалел, что раньше не сунул их ему под нос, раз он такой деловой. Витюша, действительно, документами сразу заинтересовался, взял их и стал читать. А пока он читал, я смотрел на него и думал, что он, в общем-то, ненамного старше меня. Витюша дочитал, сложил бумаги и вернул мне. Потом заговорил:

– То есть, по-вашему, я, Виктор Парщиков, глава финансового холдинга «Меркурий Инвест», в ночь, когда отмечали юбилей основания одного из наших филиалов, ушел из ресторана, оставив своих гостей: видных бизнесменов, политиков и журналистов, – чтобы разбить витрину магазина подарков. Затем похитил костюмы Микки-Мауса, Арлекина и кого там еще… а, да, Мальвины. Прихватил набор одноразовой посуды и свечи – видимо, коллекционный фарфор ресторана «Олимп», где проходило наше мероприятие, меня не устроил. Затем я выпустил свадебных голубей и скрылся в неизвестном направлении. И все это потому, что вы встали на колени перед моей невестой, пытаясь помочь ей с этим дурацким браслетом, из-за которого она чуть вечер мне не сорвала?

Витюша смотрел на меня, а я – на него. Спины амбалов впереди были безмолвны.

– Ну ладно, не сам вы, конечно, – начал я сдавать позиции. – Ясное дело, наняли кого-нибудь.

– Предположим. А причем здесь ваша учительница?

И тут я понял, что уже не очень знаю, как это объяснить и спросил:

– Вот у вас в школе была любимая учительница? Ее как звали?

– Я учился в закрытом учебном заведении в Англии, и имена моих преподавателей для вас – это совершенно излишняя информация, – ответил Витюша, кажется, уже устав от этого разговора. Он снова положил руку на плечо сидящего впереди амбала и велел:

– Игорь, останови здесь.

Машина остановилась, и Витюша сказал, не глядя на меня:

– До свидания, Антон Скворцов.

Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он молчал и даже уже не замечал, что я все еще сижу рядом. Тогда я открыл дверь и вылез из машины. Она тут же стартанула дальше по улице. А я остался стоять, пытаясь сориентироваться, где они меня высадили.

Лидия Павловна

Я даже не поняла, как это случилось. Запомнила почему-то только потолок машины, в которой меня везли. Наверное, должна была испугаться. Потом спросила у широкоплечего:

– Когда вы меня отпустите домой?

Получилось совсем по-детски. Он ответил:

– Это и от вас будет зависеть.

Потом мне что-то вкололи, и я заснула. Когда открыла глаза, вокруг было темно.

Телефон разрядился. Наручных часов тоже нет – на дачу никогда их не надеваю, оставляю в городской квартире. Сколько сейчас времени? Часа два или три ночи? Под дверью светлая щель – там горят лампы. Как хочется сейчас быть дома.

Я – мидия. Как хорошо, что можно быть мидией. Я не в этих чужих стенах, не в этой темноте. Я в своей ракушке. Створки надежно закрыты.

От слабости и чувства собственной беспомощности вдруг вспомнила детство. Там была такая же светлая щель под дверью моей утопающей в темноте комнаты. Каждый вечер я цеплялась за нее глазами, всматривалась в тени, проплывающие там иногда, вслушивалась в приглушенные звуки. За дверью еще пили чай, позвякивая ложечками, делали какие-то мелкие домашние дела, обсуждали взрослую жизнь. А я, маленькая, лежала посреди бескрайней темноты и умирала от страха. Вокруг простирался невидимый мир, из которого на меня каждую ночь смотрели глаза огромного чудовища. Мама говорила:

– Ну посмотри, Лидочка. Видишь, это просто чемодан стоит на шкафу, и застежки поблескивают. Что же тут страшного? Хочешь, мы его застежками к стене развернем? Ты только пойми: когда я выключаю свет, в комнате ничего не меняется, все остается по-прежнему.

Но я знала, что когда мамы в комнате не было, то не работали и ее правила. Может, я сама была в этом виновата. Я же первая и нарушала ее нехитрые повседневные законы. Это ведь я позволяла себе грызть сушки или печенье в комнате, крошить на пол, пробегать в уличных ботинках по ковру за оставленной на столе тетрадкой, забывала поливать цветы. А уж если дочь хозяйки дома так делала, то чего было ждать от ночных чудовищ. Так что и они, эти чудовища, которые по ночам таились в темноте, притворялись безобидными домашними вещами только до тех пор, пока мама была рядом, а когда она выходила за дверь, они выползали наружу и окружали меня со всех сторон.

Антон

До моей машины, оставшейся стоять напротив банка, пришлось добираться на автобусе. Я смотрел в окно на ползущие мимо дома, людей, деревья, ограды и ни о чем не думал. Потом вдруг обнаружил, что до сих пор держу в руке протокол капитана Волкова. И решил ему позвонить. Капитан сказал, что я должен приехать к ним в отделение и лучше прямо сейчас. Судя по голосу, он был без усов и без добрых морщинок вокруг глаз. Кстати, и молодым бравым симпатягой, который мог бы очаровать Верочку, он тоже не был. Капитану Волкову я дал бы лет сорок. Лицо у него было уставшим и довольно равнодушным. Ну, в общем-то, понятно: разбитую витрину магазина подарков сложно назвать преступлением века, медаль ему за эту рутину вряд ли дадут. Капитан сказал мне сесть к столу, а сам все время ходил по кабинету и что-то делал: складывал в сейф документы, переставлял папки на полке, двигал стулья, что-то поднимал с пола. Как заведенный. Я должен был подписать какие-то бумаги по поводу витрины.

– Вы их поймаете? – спросил я зачем-то. Наверное, потому что слышал, как такой вопрос задают в фильмах, когда разговаривают с полицейскими. Волков дежурно покивал и скучающим голосом ответил:

– Сделаем все возможное.

Он подчеркнуто вежлив и совершенно безразличен. Мне кажется, он и взглянул-то на меня только один раз – когда я вошел. Ему скучно. О разбитой витрине ему даже лень будет дома рассказывать жене – на пальце у него старомодное широкое обручальное кольцо. Жене тоже скучно с ним. Когда замуж выходила, думала, что он будет возвращаться домой со службы, весь пропитанный отвагой и запахом опасности, ужинать обязательно со стопкой суровой мужской водки, а потом садиться рядом с ней на диван и рассказывать о погонях, перестрелках, расследованиях – так интересно, что в кино можно не ходить и спокойно потратить сэкономленные деньги на что-нибудь другое. Скажем, на хороший мощный пылесос. Чтобы, после того как они поругаются о том, что он маловато приносит домой денег, она могла бы включить этот пылесос и с грохотом провезти его по всей квартире. А потом надеть изящные домашние тапочки на каблучке и ходить в них перед мужем, чтобы он не забывал, что женился на женщине не только хозяйственной, но еще и красивой. Мне тоже было скучно с капитаном Волковым. Я был в отделении полиции первый раз в жизни, как ни странно, и не думал, что это будет так буднично.

– У вас остались ко мне какие-то вопросы? – спросил Волков, отвернувшись к окну. Теперь он взял помятую пластиковую бутылку и принялся поливать цветы. У них весь подоконник был заставлен горшками с совершенно одинаковыми растениями. Я посмотрел на эту бутылку и вспомнил, что читал когда-то рассказ о том, как двух парней привели в участок, незаконно обвинив в каком-то преступлении, и начали избивать их пластиковыми бутылками, наполненными водой. Это было очень больно, а синяков на теле не оставалось. Мне захотелось спросить Волкова, бил ли он когда-нибудь так подозреваемых. Вот этой самой бутылкой, из которой он сейчас поливает цветы. Тут бы уж он наверняка на меня посмотрел. Я представил себе, каким был бы его взгляд, и раздумал спрашивать про бутылку.

– Скажите, – заговорил я со спиной капитана, завод у которого все не кончался. – А если бы я хотел заявить о пропаже человека, это тоже к вам?

Капитан поставил бутылку и повернулся ко мне.

– Вы хотите заявить о том, что кто-то пропал?

– Да! Пропала Лидия Павловна Скороходова. Вчера уехала со своего дачного участка на станции Дубки на утренней электричке. А в свою городскую квартиру не приходила. Телефон выключен.

– Это ваша родственница? Какого года рождения? – стал спрашивать Волков, но я так и не понял, заинтересовался ли капитан моим случаем, потому что теперь он сел к компьютеру и за монитором его лицо было мне не видно.

– Я не знаю, какого года рождения. Она моя учительница. В смысле была, когда я в школе учился.

– С ее родственниками связывались? – к оротко бросил из-за монитора капитан.

– Нет. Я знаю, что у нее есть дочь. И муж дочери. И еще у них есть ребенок, внук Лидии Павловны.

Капитан вздохнул и сказал:

– Ну, вот смотрите. Я проверил сейчас по оперативной базе: за вчерашний и сегодняшний день ДТП с наездами не было. Точнее, было одно, но там бомжиха. Если ваша учительница не опухла от пьянства и не была одета в шубу, босоножки и тренировочные штаны, то явно не она.

– Не она, – как можно скорее согласился я.

– Ну, еще драка с гастарбайтерами в автобусе. Но серьезно пострадавших там не было. Что тут еще… Семейная разборка. Проверим, кого разыскивают. Нет, никаких похожих обращений я не вижу. Если хотите, можете, конечно, написать заявление, но как правило, все-таки начинают беспокоиться родственники. Свяжитесь с ее дочерью, может, там что-то известно.

Говорил, а сам опять ходил по кабинету, включил электрический чайник, взял с полки книгу, передвинул опять стул.

– Ну я тогда пойду? – спросил я.

– Когда будут новости по вашей витрине, мы с вами свяжемся, – пообещал Волков. Я вышел и пожелал ему мысленно, чтобы в нашем городе свершилось наконец какое-нибудь стоящее, настоящее, леденящее душу преступление, которое поручили бы раскрыть ему. Появился бы, например, какой-нибудь маньяк, убивающих молодых девушек совершенно особенным способом. Но потом спохватился и решил, что лучше не надо нам тут леденящих душу преступлений.

На улице тем временем уже почти стемнело, и я вдруг понял, что очень устал. Вспомнил, как утром еще сидел на крыльце домика в Дубках, и мне показалось, что это было не утром, а в детстве. А еще я вдруг подумал, что давно ничего не ел, и в животе открылась зияющая черная дыра. Я понял, что если сейчас в нее что-нибудь не закинуть, то она поглотит меня целиком. Зашел в первое же кафе, которое увидел. Хотелось заказать что-нибудь такое, что могло бы спасти мне жизнь, и я попросил принести борща. Его подали в керамическом горшочке с ложкой белоснежной сметаны, россыпью зелени и куском ржаного хлеба. Я ел и думал, что никакой кредит и ипотека, никакой Витюша – «владелец заводов, газет, пароходов» – не отнимет у меня этого праздника – съесть тарелку ароматного, обжигающего борща, красного, как жажда жизни. Ксюха говорила, что мне надо носить красную рубаху, потому что красный цвет отражает мою сущность. Она тогда еще училась в университете, как раз на последнем курсе, и, когда мы были у кого-нибудь в гостях, любила щегольнуть своим интеллектом, вспомнить что-нибудь, что слышала в тот день на лекции, поговорить о витальности, акционизме или каких-нибудь других -измах. Называла меня то гедонистом, то эпикурейцем. А дома за милую душу наворачивала сайру прямо из консервной банки и обзывала меня нищебродом. Зачем я сейчас о ней вспомнил?

Дома я еще раз позвонил Лидии Палне. Но ее телефон так и оставался выключенным.

Утром

Раннее утро, еще только светает. Пять часов, ни машин, ни пешеходов пока нет, только туман белой дымкой стелется над асфальтом. Перед зданием выстроились все полицейские, которые служат в этом отделении. Они стоят, поеживаясь от промозглой утренней сырости, позевывая и поглядывая на часы. И вот наконец звук приближающегося мотора. Все замирают, стоят навытяжку и напряженно вслушиваются. Из предрассветных сумерек выезжает черная бронированная машина. Сначала из нее выходят два автоматчика и только потом – полковник с кейсом в руках. Устанавливает кейс на специально подготовленный столик, вытаскивает магнитную карточку, которая висит у него на шее на толстой серебряной цепочке, вставляет ее в специальную щель в кейсе, потом набирает секретный код, и кейс открывается. Полковник достает из кейса ключ – большой, крупнее его ладони, матово блестящий от ежедневных прикосновений. И вот полковник идет вдоль строя и заводит каждого полицейского. Прикладывает ключ к груди и трижды поворачивает. Из вялых тряпичных кукол полицейские превращаются в подтянутых и смекалистых борцов с преступностью. Заряда хватит до следующего утра. Из-за угла за пробуждением заводных полицейских наблюдают два бандита. Все преступники города рассказывают легенды об этом ключе, мечтают испытать его действие на себе и в то же время боятся этого. Если выкрасть ключ, полицейские станут бессильными и сонными, начнут отращивать животы и брать взятки. И тогда уже преступники будут по вечерам выстраиваться где-нибудь неровными шеренгами, чтобы самый главный авторитет приезжал и заводил каждого бандита этим ключом. И все ночи напролет они будут творить черт-те что по всему городу – пока завод не кончится. Правда, некоторые старые опытные бандиты не верят в то, что ментовский ключ может подойти к преступной душе, и считают, что заведенный этим ключом уголовник может умереть на месте.

И приснится же такое! Это все после разговора с капитаном Волковым.

Прямо после завтрака я позвонил Илларионову. Он чем-то подавился даже, когда меня услышал, и сказал:

– Слушай, ты, карась мелкий, сколько ты еще мне нервы будешь трепать? Ты хочешь от меня телефонным звонком отделаться? Значит, так, чтобы через час был здесь и отрапортовал по форме. Понял? Без этих твоих выкрутасов.

Я все время жду, что он скажет еще «Кар-рамба!» или что-то другое в пиратском духе. Когда я впервые увидел его, крупного, с большими руками, хромого на правую ногу, в широких джинсах, я сразу решил, что в молодости он работал пиратом. А не по моде просторная штанина скрывает деревянный протез. Обувь, правда, он носил обыкновенную – иногда ботинки, иногда кроссовки, но мысль, что он ходит на деревянной ноге, мне очень нравилась. К тому же скоро выяснилось, что он, и правда, плавал в молодости на торговом судне. За это «плавал» мне не раз от него крепко доставалось.

– Это говно плавает, а моряк по морю ходит! – втолковывал он мне.

Вообще, Илларионов любит ругаться, делает это с удовольствием и, как правило, не обидно. Я скоро понял, что на самом деле он и не ругается, а просто в силу характера или привычки думает и разговаривает грубостями. Правда, с дамами он умеет поменять тон.

Илларионов сидел на бульваре, недалеко от своего офиса – маленькой комнатки на первом этаже. Он считался хозяином агентства недвижимости, но я никогда не видел его за работой, кажется, он занимался только тем, что сдавал в аренду пару принадлежащих ему коммерческих помещений. Он сидел на скамейке, выставив вперед свою больную ногу так, как будто хотел поставить подножку идущим мимо пешеходам. Ветер болтал ветки дерева, под которым стояла скамейка, тени от листьев и солнечные пятна беспорядочно двигались по лицу Илларионова, и из-за этого я никак не мог понять: хмурится он или ухмыляется. Когда я подошел поближе, стало видно, что он сидит просто так, без особых эмоций на лице. Рядом с ним на скамейке лежала газета, он убрал ее и сказал:

– Садись, в ногах правды нет. Как и в газетах.

– Так, может, это правда у вас застряла там, в правой ноге? – спросил я. Раз уж Илларионов не стал сразу орать, значит, можно было и пошутить.

– Дошутишься, карась мелкий, – ответил он, но не зло, и тоже спросил:

– По поводу правды. Давай-ка расскажи мне, что случилось с моей витриной. Это случайность или нет? Если у тебя разборки с кем-то и у меня начнут тут стекла бить каждую неделю, то ты лучше съезжай от меня к чертовой матери.

Пришлось объяснять. Долгую историю Илларионов бы слушать не стал, и я решил уложить мои отношения с Витюшей в пару предложений. Тем более что вся эта история, как выяснилось, и была-то в большой степени пустой выдумкой. Теперь и самому-то было скучно рассказывать.

– Там ситуация такая: я сначала тоже решил, что это мне один человек мстит. Но потом я поговорил с этим человеком, и оказалось, что это не он. Выходит, случайность, хулиганство. Просто странно по времени сложилось – одно к одному.

– Чтобы я еще что-то понял из того, что ты сказал, – пожелал себе Илларионов, поглаживая свою негнущуюся ногу. Наверное, она у него болела. Хотя если это деревянный протез, то как он может болеть? Илларионов подумал и спросил:

– Так, значит, была все-таки у тебя какая-то заморочка? И было за что на тебя наехать? Что хоть за человек, на которого ты подумал? Я его знаю?

– Может, и знаете, – сказал я и понял, что мне даже немного приятно рассказать, с кем у меня вышло это недоразумение. Витюша – должно быть, известная в городе личность, богатая, крупная рыба, а не какой-нибудь карась мелкий. Правда, я тут же вспомнил, что эта крупная рыба меня за настоящего соперника все-таки не посчитала, и стало обидно. Но я все-таки рассказал: – Это банкир один, Виктор Парщиков.

Илларионов весь напружинился от деловитого беспокойства, даже забыл про свою ногу и спросил:

– Это который же? Николая Парщикова сын, что ли?

– Он самый, – говорю. – Виктор Николаевич.

Илларионов сложил лоб складками:

– Семейка известная. Ну ты и клоун. Это ты у него в банке, что ли, кредит взял? И что, сильно задолжал? Да нет, Антон, что-то ты мне ерунду какую-то втираешь. Где ты, а где Парщиковы! Такие люди витрины бить не будут. Они бы тебя сразу в асфальт закатали. А может, и меня вместе с тобой. Папаша-то известный был деятель на заре отечественной демократии. Первый настоящий «мерседес», который я в нашем городе увидел, это был его.

– Кредит у меня очень удачно в другом банке, – сказал я. – И там я пока почти даже в сроки укладываюсь. Ну, в основном. А с этим Виктором у меня вообще не из-за денег. Это личное. Из-за его невесты.

– Да ладно! – не поверил Илларионов и по-новому оглядел меня. – И что ты сделал?

– Ну так, потрогал ее немного, за ножку подержал. Нет, правда, больше ничего не было. Но ситуация была такая, что Виктор мог бы подумать, что могло что-то и быть. Точнее говоря, это я подумал, что он мог так подумать. Но потом мы с ним поговорили, и оказалось, что он этой ситуации не придал значения, вроде как даже не заметил ничего.

– Парщиков младший? Не придал значения тому, что ты его невесту лапал? Это как? – не понял Илларионов.

– Ну вот представьте себе музей, в котором выставлено что-нибудь красивое. Вам в музее никогда не хочется потрогать то, что там выставлено? Нет? А мне вот всегда ужасно хочется. А в тот день я оказался в кабинете у Виктора – ну почти как в музее. И там была красивая девушка. Я к ней подошел и погладил ее. А тут как раз вошел этот Виктор, и выясняется, что он директор этого музея, а девушка – это как будто там экспонат, который руками трогать нельзя. Знаете, даже песня есть такая, в которой девушка поет, что она – главный экспонат?

– Нет, не знаю, – ответил Илларионов. – Так и ты решил, что он тебе из-за девушки витрину разбил?

– Ну, я тогда подумал, что это только начало. Сначала – витрину, а потом, может, и лицо. И я решил тогда пойти к этому Виктору и объяснить, что я в его музее ничего красть не собирался и вообще оказался там просто по работе.

– Что, прямо сам к нему пошел? Ну ты даешь! Так, а Виктор что сказал?

– А он так и сказал, что сразу понял, что я здесь только прислуга.

– Скот высокомерный. Увести бы у него эту девку, – сказал Илларионов. Но потом спохватился: – Не вздумай только, Антоха! Надеюсь, у тебя мозгов хватит все это дело просто на тормозах спустить.

– Вот и мой знакомый, который в этом банке работает, мне так посоветовал, – кивнул я.

– Так, значит, ты все эти дни от Парщикова младшего прятался? – уточнил Илларионов. – Ну тогда ладно еще. А то я думал, ты меня решил на деньги кинуть. И девчонок своих, Свету и эту, как ее, маленькую, Веру. Ты, конечно, тот еще карась! Бросил все на них и свалил куда-то. Верка-то ладно, но Света ведь одна сына растит, без мужика. Ей-то каково было бы вот так с бухты-барахты работу потерять?

Илларионов вздохнул, а я удивился, откуда это он все про мою Свету знает? Ну, не в том самом смысле мою, а в смысле мою продавщицу. Света – хорошая, не такая, чтобы обижать ее случайными отношениями. А Илларионов все не унимался:

– У нас знаешь, как на флоте говорили? Моряк девчонку не обидит! Некрасиво получилось с твоей стороны. Ты бы им хоть премию выписал, за то, что они сами тут все без тебя разгребали и вообще на работу выходили. Особенно Светлане.

– Вот как только кредит выплачу, так сразу и начну всем подряд премии выписывать, – пообещал я.

– Ну хоть символически по тысяче рублей, – поморщился на мою жадность Илларионов. – Чтобы они поняли, что ты оценил их верность твоему делу. Вот люди теперь пошли! Раньше коллектив – это сила была! Как команда на судне. Один другого всегда поддерживал, приходил на помощь. А теперь, я так понимаю, у вас каждый за себя. Уткнулись в свои гаджеты, и все равно, что там впереди по курсу.

– Ну так вот вы и вливайтесь в наш маленький коллектив! – бодро предложил я. – Для начала скиньте мне арендную плату. Немного, процентов хотя бы на десять. Наймите, как собственник помещения, уборщицу. Чтобы за ваши деньги намывала ваши же квадратные метры. А то чего мои девчонки-то бесплатно убирают?

– Ну нет, – Илларионов замотал головой и сразу вспомнил про свою больную ногу. – Зря я, что ли, капитализм в этой стране строил? Думаешь, нам легко было? Ты тогда еще в детском садике в штанишки писал, когда я тут демократию поднимал и за право частной собственности боролся.

– А я думал, вы тогда на корабле плавали, – сказал я.

– Сколько учить тебя! – завелся Илларионов. – По морю ходят. А плавает – говно. Запомни уже!

Лидия Павловна

Снова темно, и я лежу без сна. Голова кружится, и я представляю себя на корабле. Он отчаливает от берега и плывет в открытое море. Что мне хотелось бы взять с собой, запомнить, сохранить? Перебираю воспоминания, одно за другим. Ярких событий так мало, в голову приходит все что-то незначительное.

Почему-то вспомнила, как стояли с дочкой перед зеркалом. Она уже взрослая, у нее уже малыш. И я вдруг увидела себя рядом с ней. Она – цветущая, молодая, в смело подчеркивающей фигуру одежде. И я. Когда пролетели все эти годы? И как быстро! Неужели все уже позади?

– Какая ты выросла красивая, только посмотри на себя! – сказала я тогда, а она засмеялась:

– А как же «хватит вертеться перед зеркалом, лучше садись за уроки!»? Ты же всегда говорила, что самое важное – это хорошо учиться, а потом посвятить себя делу всей жизни. И жить в ладу со своей совестью. И помнить о своих обязанностях. А, мам?

– А теперь говорю: вертись перед зеркалом, пока хочется, – сказала я ей тогда. – Мне вот уже совсем не хочется.

Мне ничего не хочется. В мае я выпустила свой девятый «Б», и с этого года у меня будет новый пятый класс: другие ребята, незнакомые лица, которых мне предстоит полюбить, вырастить и отпустить в свободное плавание по волнам жизни. Мне кажется, я не справлюсь, сейчас я чувствую такую слабость и беспомощность, что не хватает сил даже пожалеть о том, что все сложилось именно так.

Почему я не осталась сидеть на веранде, смотреть на свои надоевшие цветы и на яблоки в траве. Перечитывать какую-нибудь книгу, все равно какую, ведь все они забываются. Зачем только я поехала в город?

Антон

Я набрал номер Лидии Палны. Длинные гудки. То есть она его все-таки включила. Почему тогда не отвечает? Или это кто-то другой его включил? Волков сказал, что она может быть у дочери. А что, мало ли. Может, ее внучка заболела, и потребовалась помощь. Или у нее не внучка, а внук? Неважно. И тут я подумал, что телефон дочки может быть у Сереги Минченко. Уж если у них в отделе кадров такие крутые базы данных, что он знает все адреса Лидии, то и на дочь, наверное, сможет накопать информацию. И я набрал Серегу:

– Ну что, рассказывай, как дела на банковском фронте.

– По-разному, – таинственно сказал Серега. А я рассказал:

– Слушай, а я ведь вчера видел этого вашего Витюшу.

– Какого? Виктора Николаевича?

– Да, – сказал я. – Хотел зайти к тебе и столкнулся на входе в ваш банк с твоим Виктором Николаичем. Он меня сразу узнал.

– Да? А про меня не спрашивал? В смысле про то, кто тебя в его кабинет пустил?

– Ну а как же, спрашивал, конечно.

– А ты?

– А почему я должен был молчать?

– И что?

– Сказал, что премию тебе выпишет. Одну тысячу рублей.

– Сколько?

– Тыщу. Что, мало? Так ты ведь раньше думал, что он тебя за это вообще уволит. Что ты суетишься-то так? Твой Виктор Николаич сказал, что праздник был проведен по высшему разряду, как и обещала реклама. Благодарил.

– А про то, что в кабинете было, не вспоминал?

– Вспоминал. И снова благодарил, что я пришел на помощь его невесте. Сказал, что ей я понравился. Не как мужчина, а как специалист в своей области. Оценила девушка ленточки и шарики. Так что Витюша просил даже накидать ему идей по поводу их предстоящей свадьбы. Если что-то понравится, то будем сотрудничать.

– Да? – удивился Серега. – А у нас тут говорили, что он будет свадьбу во Франции праздновать, где-то Лазурном берегу.

– Ну и? – обиделся я. – Ты что, думаешь, я не потяну европейский уровень? Тут, знаешь, Серега, все зависит от бюджета и от пожеланий заказчика. Я давно чувствовал, что пора выходить на серьезную клиентуру. А тут такой шанс.

– Ну, я рад за тебя, – сказал Серега немного недоверчиво.

– Правда, вот про документ, который тогда потерялся, он мне ничего не сказал, – напомнил я как бы между прочим.

– Какой документ? А, это ты про те договоры! Да нет, там на следующее утро все нашлось, все эти бумаги у зама в сейфе спокойно лежали. Нормально все, – сказал Серега, а я подумал про него словечком Илларионова: «Ну ты и карась! Заварил всю эту кашу, а теперь как бы не при делах уже».

– Слушай, так а ты к Мидии-то ездил в Дубки? – спросил Серега.

– Ездил.

– И как она там?

– Да я тебе по этому поводу и звоню, – ответил я. – Слушай, а ты можешь мне по своим волшебным базам пробить телефон ее дочери? А то тут такое дело… Я ее потерял, в смысле Мидию. Она с дачи уехала, а в городской квартире ее нет. Трубку не берет. Наверное, к дочке поехала. А я хотел позвонить, поблагодарить еще раз за беспокойство, за гостеприимство, ну, сам понимаешь.

– М-м, – сказал Серега. – Тут такое дело. Этот адрес нарыла вообще-то моя жена. Лерка в риелторской конторе работает. Они там крутят что-то с этими дачными участками. Там ведь сейчас в этих садоводствах, сам знаешь, сплошные пенсионеры. Молодым эти шесть соток с деревянными хибарами даром не сдались. И Леркина контора выкупает у пенсионеров участки. На юго-западное направление от города как раз большой спрос. В Дубках, кстати, всегда земля была дорогая – там места считаются хорошие, красивые и экологически чистые. Я как-то случайно обмолвился, что у нашей класснухи там дача, ну и Лера на меня насела: съезди, поговори, посмотри, что там да как. Кстати, как там у Мидии: дом нормальный или развалюха совсем? Не заговаривала она, что дачная жизнь ее достала?

Я слушал Серегу, и где-то в груди мне становилось нехорошо. Даже хуже, чем когда я стоял на пороге у Лидии Палны с дурацким букетом и тортом.

– То есть схема такая: вы выкупаете за копейки у пенсионеров участок, а потом продаете за реальные деньги? – спросил я в трубку.

– Ну, если два-три соседних участка соединить, то почему бы и не продать потом по нормальной цене. Это называется «делать бизнес», братан! – засмеялся Серега.

– Это называется «кинуть на бабки», – ответил я и уточнил: – Так вот зачем ты меня к Мидии отправил? И что, если бы она мне сказала, что хочет дом продать, ты и ее бы кинул? Торговался бы с ней, сбивал бы цену?

– Ну, не я, а Лерка, – ответил Серега.

– Мидию? Нашу класснуху кинул бы на бабки? – снова спросил я. Точнее, уже не спросил, а просто так сказал и нажал отбой. Как будто это что-то теперь меняло. Мне было так противно, как будто я измазался в том самом говне, которое, по словам Илларионова, все время вокруг плавает, да так и ходил весь день по городу. А понял, как от меня воняет, только сейчас. Я и так-то не был героем, когда свалился Мидии на голову без предупреждения, а потом просто взял и остался у нее жить. И так-то ситуация была не слишком красивая. А теперь, выходит, я еще не просто там жил, я разнюхивал, нельзя ли ее дом с участком подешевле у нее выкупить. Я посидел немного, сжимая телефон в руках, потом снова набрал Серегу.

– Слушай, я хочу, чтобы ты сейчас узнал мне телефон дочки Мидии. Дело серьезное: она пропала.